Это так просто… и прочая ложь

Посвящается Мэри Элис МакКаган

Он шел и шел, пока не добрался до густого леса. Здесь он спрятался за дерево и разразился отчаянными рыданиями. О, какая это была мука, какое глубокое отчаяние! Раскрылся склеп его воспоминаний, и призраки минувшего вышли терзать его!

Эптон Синклер. Джунгли^[1]

IT’S SO EASY (AND OTHER LIES)

Duff McKagan

Copyright © 2011 by Duff McKagan

© Баронин В. В., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Рок-н-ролл, наркотики, хэппи-энд

Дафф МакКаган, бас-гитарист некогда «самой опасной рок-группы планеты», лос-анжелесского состава Guns N’Roses, на первой же странице своих мемуаров честно предупреждает, что «эти истории – мои истории, эта правда – моя правда». Вот так нам сразу же дают понять, что и на этот раз мы не дождемся информации о том, насколько истинная история Guns N’Roses как минимум до декабря 1986 года соответствует той, что в свое время обнародовалась во всех профильных (и не только) СМИ. Рок-музыка, тем более американская рок-музыка 1980-х, – штука лукавая, и не стоит ждать о ней рассказов за пределами раз, навсегда устоявшихся канонических легенд. Так что оно и к лучшему, что мемуары Даффа заканчиваются на августе 2010 года – мир еще ничего не знает ни о 60-процентном реюнионе классического состава Guns N’Roses (кстати, с участием Даффа), ни о скандальном интервью 2018 года второго менеджера группы Алана Найвена британскому журналу «Classic Rock». В этом интервью Алан, крайне близкий к группе в 1986–1991 годах, просто объявил ее раннюю историю «стопроцентным вымыслом». Так или не так – решать не нам, но «Это так просто… и прочая ложь» – прекрасный образец американской, именно американской рок-автобиографии. Как, известно, в США никто не любит неудачников – а книга Даффа вполне политкорректно рассказывает именно о преодолении ее автором и главным героем всех и всяческих неудач, начиная прямо со старших классов школы.

Повторимся еще раз – никаких тайн и сенсаций из истории Guns N’Roses вы под этой обложкой не найдете, но о своей собственной жизни Дафф рассказывает настолько честно, что иногда мороз пробирает. Возможно, поэтому книга будет интересна прежде всего тем, кто не на уровне мутных теорий, а на, так сказать, показаниях свидетеля готов узнать, что же представляет из себя процесс ответственного, пусть и позднего, взросления сверхпопулярной рок-звезды с соответствующими финансовыми и социальными возможностями. Однако Дафф старательно обходит вопрос о том, что произошло бы, не случись с ним в мае 1994 года практически летальный приступ панкреатита – скажем, если бы его организм оказался более выносливым. Но, повторимся, неудачникам здесь не место, и Дафф с прямо-таки обескураживающей и страшно отдающей юношейской прямотой простотой вещает о преимуществах трезвой и здоровой семейной жизни. Последние несколько глав вообще отдают благостностью в духе «смотрите, я исцелился!» на уровне очередного пособия для бойскаутов. Но что ж поделаешь – раз ты звезда мирового уровня, то, чтобы продолжать быть успешным и приятным для всех, продолжай играть в ту игру, в которую ты играл еще в эпоху своего первого издательского контракта: фиксируйся на второстепенном, но занимательном для многих, следуй рок-н-ролльным клише о вечном братстве музыкантов, не упоминай нелюбезных тебе персонажей (имя Алана Найвена, о котором уже шла речь, всплывает в книге всего один раз – и то одной строкой по случаю его увольнения) и пугай читателя дотошным описанием ужасов наркомании и алкоголизма, а потом мелодраматически подводи книгу к благостному хэппи-энду. «Это не рок-н-ролл!» – скажете вы… и окажетесь неправы: это и есть американский рок-н-ролл, понимаемый как ежедневная тяжкая работа и средство достижения всевозможных вершин. Безыдейно? Как сказать: Дафф МакКаган – стопроцентый американец, и его право помнить не только то, что нужно помнить, но и рассматривать рок-музыку именно с такой точки зрения. И даже оттуда он увидел и запомнил многое из того, о чем вы точно не читали в музыкальных журналах.

Всеволод Баронин, переводчик.

Слово автора

Возможно, что мои друзья и бывшие участники группы помнят некоторые истории, рассказанные мной, иначе, нежели я сам. Но я знаю, что на любую историю можно взглянуть с разных сторон. Эти истории – мои истории, рассказанные с моей точки зрения. Эта правда – моя правда.

Пролог

Август 2010

Ди-джей Морти стоит за пультом на заднем дворе. Последние ленивые лучи послеполуденного калифорнийского солнца струятся по глинобитной черепице одноэтажного дома, где я живу со своей женой Сьюзен и двумя нашими дочками, Грейс и Мэй. Перед стойкой ди-джея – небольшой полированный деревянный настил: это портативный танцпол, который мы арендовали в комплекте с несколькими столами и стульями.

Морти просматривает треки на ноутбуке, возится с mp3-консолью и тщательно проверяет кабели, соединяющие оборудование с усилителем и колонками, – он готовится к вечеринке. Мы с Морти пару раз виделись на других мероприятиях в городе: я зачастую на тусовках хипстеров ощущаю себя престарелым придурком, и иногда самое удобное там – болтать о музыке с ди-джеем.

Однако сейчас, когда в Лос-Анджелесе день сменяется вечером, мое присутствие ощущается еще более неуместным, чем обычно. По крайней мере, сегодня я – не слишком желанный гость: Грейс исполняется 13, и в честь этого мы закатили вечеринку. Грейс уже сказала, что мне и маме надлежит быть совершенно невидимыми или, как она выразилась буквально: «Вас не приглашали». Ох уже эти радости отцовства!

Тем не менее мы со Сьюзен собираемся быть на вечеринке. Дни рождения в таком возрасте – важное дело. И в мои времена восемнадцатилетие считалось важной вехой жизни, но тогда на праздник приглашали нескольких хороших друзей и членов семьи. Отчасти играют роль социально-экономические различия между моим детством и детством моих детей. Район, где мы живем сейчас, куда лучше того, в котором я вырос. Когда можешь позволить себе больше, об ограничениях не идет и речи, так что у детей, живущих в богатом районе, формируется определенный набор ожиданий. Сегодня здесь не только ди-джей, а еще фотобудка и тату-мастер, рисующий временные татуировки хной. Есть и еще одна причина выложиться по полной: мы с женой подозреваем, что тринадцатый день рождения для нашей старшей дочки Грейс станет последним днем рождения, который она захочет отпраздновать дома. Ну что ж…

На этапе планирования мы то и дело заходили в тупик. Когда я позвонил в компанию по аренде фотобудок, меня тут же спросили: «Какая у вас тема вечеринки? Видите ли, машина печатает полосами – четыре маленькие фотографии, как на паспорт, на каждой полосе. Но сбоку можно сделать надпись». Но я быстро смекнул, что к чему. На полосах с фотографиями будет написано: «Вечеринка по случаю 13-летия Грейс».

И вот день настал, и я проверяю, все ли готово. Тату-мастер за своим столом разложила каталоги узоров и удобно устроилась в кресле. Приношу ей стакан воды, жадно кошусь на стол с едой, где уже разложили все необходимое для великолепного мексиканского застолья – буфетчик как раз извлекает свежевыпеченные тортильи из заполненной маслом фритюрницы. Есть и бар с мороженым (я обожаю мороженое!). Вечеринка обещает быть грандиозной.

Ди-джей Морти ставит песню Принса «Controversy» и врубает усилитель на полную мощность. Я зову Сьюзен и, как только она показывается на заднем дворе, вытаскиваю ее на танцпол. Любопытный факт про первый состав Guns N’ Roses – все мы любим потанцевать. Конечно, фанаты тащатся от змеиного скольжения Эксла, но мало кто в курсе, что Слэш – танцор прямо-таки мирового класса, особенно по части русских танцев вприсядку. Ну и я как-то танцую…

– Папа! – кричит Грейс.

Я замираю на середине танцевального па и смотрю на нее.

– Вот-вот придут гости!

Ну вот, уже недовольна. Что ж, ничего не поделаешь – Грейс выросла.

Когда один за другим приходят друзья Грейс, она снова напоминает, что запретила нам появляться на заднем дворе во время вечеринки. Что ж, для тринадцатилетних девочек родители – источник сплошного неудобства… ну и пусть. Вечеринка в самом разгаре, я выглядываю через заднюю дверь и вижу маленькие группы мальчишек и девчонок – тусуются, улыбаются, застенчиво смеются. Некоторые уже выглядят почти как взрослые: один из мальчишек ростом почти с меня.

Где-то через час думаю, что нужно отнести стакан воды парню из фотобудки, посмотреть, как идут дела у татуировщицы, просто убедиться, что гости ведут себя хорошо, – в конце концов, я несу ответственность за этих детей! Черт возьми, ди-джей – мой друг, так что с ним я обязан хоть немного пообщаться. Да и еда выглядит аппетитно – вероятно, стоит набрать тарелку закусок для Сьюзен (и, конечно, не забыть про себя любимого).

Нет, я ни за кем не шпионю, убеждаю я себя, выходя на задний двор. Ни в коем случае, я просто ответственный отец. Типа того. Взять мороженое сейчас или вернуться за ним попозже?

Завернув за угол, внезапно останавливаюсь, наткнувшись на целующуюся парочку. О черт! Замираю, не зная, что сказать или предпринять. Этого я совсем не ожидал.

Мысленно пробегаюсь по «контрольному списку» – о его наличии я и сам не подозревал до этой минуты. Это список того, что я вытворял в их возрасте, дополненный представлениями о том, что не должны делать дети, находящиеся под моей опекой.

Пьют алкоголь? Нет. Курят травку? Нет. Заглатывают кислоту? Нет.

Я начал курить траву совсем юным – точнее говоря, в четвертом классе. Впервые попробовал алкоголь в пятом классе, а ЛСД – годом позже, когда по дороге в среднюю школу Экштейна в Сиэтле восьмиклассник предложил мне промокашку с кислотой.

На северо-западе США грибы росли повсюду: на разделительных полосах автостоянок, на задних дворах домов, вообще абсолютно где угодно – так что я быстро узнал, от каких можно забалдеть как следует. В седьмом классе я уже экспертно отличал «веселые» грибы от обыкновенных, не дающих никакого эффекта. В седьмом же классе впервые нюхнул кокаин, и там же, еще в средней школе, попробовал кодеин^[2], куалюды^[3] и валиум^[4]. В 1970-х никто особо не устраивал драму из того, что подростки пробуют наркотики. Серьезной угрозы общество в этом тоже не видело.

Потом я увлекся музыкой. Ранняя сиэтлская панк-сцена была почти микроскопической – все друг друга знали, играли в одних и тех же командах. В четырнадцать я начал лабать на барабанах, на бас-гитаре, на гитаре в разных группах. Я отправился в тур с группой The Fastbacks в таком юном возрасте, что мои одноклассники в этот же период лакомились сладкой ватой и мечтали о водительских правах. А я галлонами хлестал пиво и экспериментировал с ЛСД, грибами и кокаином.

Так что же, эти ребята пробуют грибы? Нет. Или кокаин? Нет.

Примерно в 1982 году, когда музыкальная сцена расширилась и до Сиэтла добрался экономический спад, в город хлынули таблетки и героин. Многие мои знакомые превратились в наркоманов, и смерть от передозировки стала почти рутиной. Я первый раз передознулся в восемнадцать лет, моя первая девушка угасла из-за героина, и героин же развалил одну из моих групп. К тому времени, как мне исполнилось двадцать три, оба мои лучших друга умерли от передозировки.

Неужели героин? Слава Богу, нет.

Нет, эти ребята не ширяются и не выпивают. Ничем не пахнет, зрачки не расширены. А в моей голове продолжают всплывать воспоминания о том, чем я занимался в возрасте Грейс…

Мы с друзьями начали взламывать машины еще в средней школе. Угон автомобиля тогда приравнивался к взлому и проникновению в дом. Помню, однажды ночью я залез в церковь в надежде раздобыть несколько микрофонов для группы: вся якобы присущая мне храбрость была надуманной, а совести и вовсе не наблюдалось. Микрофонов я не нашел, так что стащил чаши для причастия, чтобы в них мешать коктейли, и об этом преступлении даже писали в газетах.

Кто-то из этих ребят угоняет автомобили? Нет.

Я видел, как эти ребята приехали – точнее, их привезли родители. Никто из них не явился сюда самостоятельно.

О боже, а что насчет?..

Первый секс случился у меня в девятом классе – девушка, конечно, была старше, я ведь играл музыку не для малолеток. Но интереснее всего, что от нее я кое-что подцепил. Конечно, нельзя было в тринадцать лет просто прийти к маме и заявить, что с моим пенисом что-то случилось. К счастью, кто-то из старших друзей направил меня в бесплатную клинику, где заправляли католические монашки. Вышло вовсе не круто, куда там – я был напуган до чертиков. Однако после трех дней на слабых антибиотиках гонорея у меня прошла.

Но эти ребята не занимаются сексом, даже не трогают друг друга – просто целуются.

Секс? Да какой там секс!

Я задумался, наверное, секунд на пять, но ребята уже оторвались друг от друга и теперь просто стоят, застыв. Шеи неловко втянуты в плечи – будто бы готовятся противостоять взрыву эмоций, который неизбежно на них обрушится. Я делаю глубокий вдох и говорю:

– Извините.

Киваю и быстро ретируюсь назад в дом.

Часть I. Стучась в дверь рая^[5]

Глава 1

Я знавал немало наркоманов. Большинства уже нет в живых, либо они и по сей день влачат жалкое существование. Я видел в них удивительную жажду к жизни: мы были молоды, мы играли музыку и смело смотрели в будущее. Конечно, никто не собирается становиться наркоманом или алкоголиком. Некоторые экспериментировали с алкоголем и веществами в юности, а потом смогли завязать и двинуться дальше. Но иным это не удалось.

Когда Guns N’ Roses обрели успех и закрепились как культурный феномен, за мной установилась слава большого любителя выпить. В 1988 году телеканал MTV транслировал концерт, где Эксл представил меня как обычно – Дафф «Пивной Король» МакКаган. Вскоре мне позвонили представители продюсерской компании, работавшей над новым мультсериалом, и спросили, могут ли они использовать словечко «Дафф» как марку пива. Я рассмеялся и сказал: «Конечно, никаких проблем!» Затея казалась дешевым арт-проектом – ну кто всерьез делает мультфильмы для взрослых? Я и не подозревал, что речь идет о «Симпсонах» и что спустя несколько лет в концертных турах я начну повсюду натыкаться на пивные стаканы и другие питейные прибамбасы марки «Дафф».

Учитывая, сколько я повидал за свою жизнь, репутация пьяницы не казалась большой проблемой. Но Guns N’ Roses провели 28 месяцев в мировом турне в поддержку альбомов «Use Your Illusion» в 1991–1993 гг., и в тот период мое пьянство достигло воистину эпических масштабов. Для этого тура группа арендовала самолет – и не представительский самолет, а полноценный «Боинг-727». Он принадлежал компании MGM Casino, там имелись зоны отдыха и отдельные спальни для музыкантов. Мы со Слэшем окрестили самолет (если можно так сказать) во время первого же перелета, раскурив героин еще до того, как шасси оторвались от земли. (Кстати, не рекомендую повторять – запах шмали проникает всюду.) Я даже не помню, как играл в Чехословакии. Мы выступали на стадионе в одном из красивейших городов Восточной Европы вскоре после падения Берлинской стены, но я знаю, что был там, лишь потому, что обнаружил штамп в паспорте. На тот момент сложно было сказать, стану ли я одним из тех, кто экспериментировал в юности, а потом двинулся дальше.

Я следил, чтобы поутру рядом с кроватью уже стояла бутылка водки. Я пытался бросить пить в 1992 году, но всего через несколько недель начал снова, причем с удвоенной силой, – я просто не мог остановиться и в какой-то момент зашел слишком далеко. Волосы выпадали клочьями, а когда я мочился, болели почки. Тело не выдерживало алкогольную атаку и огрызалось в ответ. В носовой перегородке от кокаина образовалась дыра, и из носа непрерывно текло, как из неисправного толчка в убитом сортире. Кожа на руках и ногах потрескалась, а на лице и шее высыпали прыщи. Мне приходилось бинтовать руки под перчатками, просто чтобы продолжать лабать на басу.

Существует масса способов выйти из подобного состояния: кто-то соглашается на добровольную реабилитацию, кто-то идет в церковь, иные обращаются за помощью в общество Анонимных Алкоголиков – но в конечном счете, большинство оказывается в сосновом ящике два на полметра. Туда, как мне казалось, лежала и моя дорога.

К началу 1993 года я настолько злоупотреблял кокаином, что друзья (некоторые нюхали или курили за компанию со мной) принялись заводить осторожные беседы и изо всех сил старались не подпускать ко мне наркодилеров в перерывах между этапами турне. Однако я ухитрялся употреблять в обход благодетелей: в Лос-Анджелесе это легче легкого.

Я врал себе, что якобы не зависим от кокаина. Да, я не ходил на «кокаиновые вечеринки» и никогда не нюхал кокаин ради кайфа; мне была ненавистна сама мысль о том, что я «употребляю» кокаин. Нет, я нюхал из чисто практических соображений: стимулирующее действие кокаина снимало опьянение, а значит, я мог уходить в многодневные запои. Причем пил я буквально весь день напролет.

Поскольку я твердо решил не превращаться в стереотипного кокаинщика, у меня даже не было этой модной кофемолки, с которыми нюхать в самом деле было куда проще. Я брал упаковку кокаина, открывал, небрежно разбивал крупный комок на несколько помельче и засовывал один из кусочков прямо в нос. Конечно, столь примитивный процесс был чреват последствиями: в носу вечно жгло, порой от приступов боли я скрючивался пополам.

А потом забеременела жена Джоша – моего основного дилера по части кокаина. Я забеспокоился, что она не отказалась от наркотиков, это не укладывалось в мою довольно шаткую этическую схему. Можно забавляться чем попало и играть, сколько вздумается, но лишь со своей собственной жизнью. Подвергать опасности кого-то еще – неприемлемо. Я не хотел быть частью истории, в которой могла пострадать третья, невинная сторона. Для меня это был вопрос элементарной порядочности – я родился в большой семье, и к тому моменту у меня было около 23 племянников и племянниц, всех я знал с младенчества. В общем, я говорил с Джошем и его женой Иветт и настаивал на том, чтобы она бросила наркотики. И пусть я еще сам не мог служить примером, но предложил заплатить за курс Иветт в рехабе.

Джош и Иветт клялись, что, черт возьми, Иветт завязала с кокаином, что ни за что на свете она не стала бы употреблять, пока носит ребенка. И все же подозрения не стерлись до конца.

Однажды Джош и Иветт приехали погостить ко мне на выходные – в домик на озере Эрроухед в горах к востоку от Лос-Анджелеса. Конечно, Джош привез с собой наркотики, и я предоставил им с Иветт одну из спален на первом этаже. Уже на тот момент казалось, что Иветт под кайфом. Чтобы удостовериться в своей правоте, я тихо прокрался в их спальню и застал тот момент, когда она, наклонившись, захюхивала дорожку кокаина. Узрев такое, я понял, что пал ниже некуда. Точнее, ниже падать было уже невозможно. Я выгнал эту парочку и сказал, что больше не хочу их видеть. Я был страшно зол на них, на себя самого. В тот день я бросил кокаин, впал в серьезнейшую депрессию – и ушел в запой на две недели.

Хотя абстинентный синдром куда ярче проявляется без кокаина, мне было очень трудно ограничить употребление алкоголя, не говоря уж о том, чтобы отказаться от него вовсе. Это сейчас я знаю, что это такое на самом деле – белая горячка. Клинически она определяется как тяжелое психотическое состояние, возникающее у некоторых людей с хроническим алкоголизмом, характеризующееся неконтролируемой дрожью, яркими галлюцинациями, чрезвычайной тревогой, потливостью и внезапными приливами ужаса. Все, что я тогда знал о белой горячке, – что происходящее со мной чрезвычайно некруто и что я по-настоящему болен. Тело рассыпалось на части, а сам я выглядел так, словно проходил курс лучевой терапии.

На протяжении всего тура в честь выхода «Use Your Illusion» я, оказываясь на студии, записывал собственные песни. В значительной степени это помогало убить время, иначе я бы взялся за бутылку – так что в конечном итоге я сам не понимал, для чего сохраняю эти демо. Впрочем, моя версия «You Can’t Put Your Arms Around A Memory» жонни Тандерса^[6] вошла в кавер-альбом Guns N’ Roses «Spaghetti Incident?», выпущенный сразу по окончании турне.

Во время тех студийных сессий я играл понемногу на всем: на барабанах, на гитаре, на басу, а еще пел – но если послушать, то станет ясно, что порой я не мог даже дышать носом. Как-то во время тура приставленный к нам представитель фирмы Geffen Records спросил, где это я постоянно пропадаю в свободное время. Я рассказал ему о своих студийных экспериментах. Когда Том Зутаут^[7], некогда подписавший Guns N’ Roses на Geffen Records, узнал о существовании моих демо-записей, то спросил, не хочу ли я подписать с фирмой сольный контракт – по его словам, Geffen Records могла бы издать эти песни в рамках сольного проекта. Полагаю, что Томом двигала корысть – Nirvana и Pearl Jam переживали не лучшие времена, и он, вероятно, решил, что мои связи с панк-сценой Сиэтла могут помочь издателям по-новому позиционировать Guns N’ Roses на музыкальном рынке.

Но мне было все равно – для меня это был просто шанс осуществить мечту. Я вырос, боготворя Принса^[8], который на дебютном альбоме играл на двадцати с лишним инструментах, и на обложке альбома имелась потрясающая строчка «написано, сочинено, исполнено и записано Принсом». Вот это круть – мой сольник, записанный по рецепту Принса, то есть в основном самостоятельно, разлетается по всему миру.

Фирма Geffen Records поспешила выпустить мой альбом под названием «Believe In Me» летом 1993 года, как раз в тот момент, когда подходил к концу тур «Use Your Illusion». На нескольких финальных концертах Эксл рассказывал о моем альбоме со сцены – да и я занялся продвижением, пока мы еще были в Европе. На автограф-сессию в Испании пришло столько людей, что улицу перед музыкальным магазином пришлось перекрывать силами полицейских при полном обмундировании (которое они обычно надевали для разгона демонстраций).

Я запланировал сольное турне, которое должно было начаться сразу после мирового тура Guns N’ Roses, – его завершали два заключительных шоу в Буэнос-Айресе в июле 1993 года. Сперва небольшие, чисто показательные концерты в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, а затем я должен был разогревать публику перед Scorpions в их туре по Европе и Великобритании. Вернувшись в Лос-Анджелес из Аргентины, я присоединился к бэнду, собранному из друзей и знакомых, которые согласились аккомпанировать мне. Они начали репетировать еще до моего приезда, так что мы быстро выстроили программу.

Эксл узнал, что я планирую сольный тур, и позвонил мне:

– Ты что, с ума сошел? Ты не должен сразу же бросаться в новый тур! Даже просто думать об этом – безумие!

– Это все, что я умею делать, – ответил я Экслу, – я играю музыку.

Я отлично понимал, что если останусь дома, то, чего доброго, снова скачусь в наркотический угар. Я не питал никаких иллюзий по поводу собственной способности завязать с алкоголем и веществами, но подумал, что у меня имеется некоторый шанс сбавить градус и отказаться от кокаина. По крайней мере, компанию в туре мне составят старые друзья по панк-сцене Сиэтла. Останься я в Лос-Анджелесе, соблазн кокаина был бы слишком велик, чтобы я смог устоять. Менеджмент Guns N’ Roses отправил моего личного телохранителя Рика «Трака» Бимана (он откатал со мной весь тур «Use Your Illusion») и в это турне. Его беспокойство обо мне выходило за рамки профессиональных обязанностей – он с глубокой симпатией, даже по-дружески старался как-то ограничивать тот ущерб, что я наносил себе. Наконец-то наши цели совпали – по крайней мере, в том, что касалось кокаина.

Но Эксл оказался прав. Перед первым же концертом в Сан-Франциско моя тогдашняя жена Линда подралась за кулисами с другой девушкой: Линде выбили зуб, все кругом было в крови. А на выступление в нью-йоркском зале Webster Hall пришли парни из мотоклуба Hell’s Angels, и в зале тут и там вспыхивали драки. Я кричал на публику, чтобы успокоились, думая, что могу как-то повлиять на ситуацию. После концерта часть зрителей пытались прорваться за кулисы, но мне хотелось побыть в одиночестве.

– Я слишком устал, – сказал я телохранителю, – и больше так не выдержу.

В голове набатом били сточки из «Just Not There» – одного из номеров с альбома «Believe In Me», который входил в концертную программу:

 
Ты знаешь, я смотрю, но просто не могу найти причин
Встретиться лицом к лицу с новым днем.
Да, я хочу скрыться внутри себя
И просто исчезнуть, исчезнуть…
 

Мое сольное турне продлилось, как и было запланировано, до декабря 1993 года – у публики, тем более в Европе, все еще сохранялся интерес ко всему, что связано с именем Guns N’ Roses. Но кроме клавишника Тедди Андреадиса, который с нами откатал весь «Use Your Illusion» (едва выйдя из подросткового возраста, он уже гастролировал с артистами уровня Кэрол Кинг^[9]), ни у кого из музыкантов не было нужного опыта. Группу собрали быстро, нам не хватало сплоченности: возникали серьезные проблемы, в числе которых – драка между музыкантами в каком-то европейском аэропорту.

По большей части я держался подальше от кокаина, хотя ни в коем случае не завязывал – случались и срывы. Кроме того, я перешел с водки на вино. Поначалу это радовало, но я стал пить все больше и больше, и в какой-то момент вливал в себя по десять бутылок вина в день. Из-за вина меня мучила сильнейшая изжога, приходилось все время принимать таблетки. Я почти не ел, но меня сильно разнесло, и чувствовал я себя ужасно.

В Англии, когда европейская часть тура подходила к концу, соло-гитарист пырнул ножом водителя нашего автобусе. Пришлось уволить гитариста – к счастью, и тур был уже на исходе. Вернувшись в Лос-Анджелес, я позвонил старому другу Полу Сольджеру, с которым играл еще подростком, в Сиэтле, и попросил его занять место гитариста на следующем этапе тура. Сольджер за те десять лет, что мы не играли вместе, превратился в трезвенника – не стоит и говорить, что я-то трезвенником не был. И все же он согласился.

В начале 1994 года мы с бэндом рванули в Японию, и там пересеклись с сиэтлскими ветеранами звонкого пауэр-попа – The Posies. Они пришли на наш концерт и сказали, что мою группу ценят как крутой состав из всех звезд панк-рока Сиэтла. Приятно было чувствовать, что я все еще имею отношение к Сиэтлу… После выступлений в Японии у нас случился перерыв в концертной деятельности, и я отправился в Лос-Анджелес – следующий этап тура должен был пройти в Австралии.

Когда я вернулся домой, то понял, что так плохо я еще никогда себя не чувствовал. На руках и ногах не заживали кровоточащие язвы, как и в носу, – да и в сортире я то и дело видел кровь. Лос-анджелесский дом был пропитан зловонными испарениями моего разлагающегося тела. В какой-то момент я обнаружил, что беру телефон, чтобы сообщить менеджерам и группе, что мы не едем ни в какую Австралию.

Как раз тогда я прикупил жилье в Сиэтле: это был дом мечты, прямо на озере Вашингтон – и меня тянуло туда. Я тайно приобрел его несколькими годами ранее – именно в том районе, где в юности воровал машины и лодки. Однако пожить там я так и не успел, потому что тур в поддержку «Use Your Illusion» растянулся на годы. И вот я решил, что этот дом будет подходящим местом, чтобы восстановиться, расслабиться и подзарядиться энергией.

31 марта 1994 года я отправился в аэропорт Лос-Анджелеса, чтобы успеть на рейс в Сиэтл. В зале ожидания находился Курт Кобейн – он ждал посадки на тот же рейс. Мы разговорились, оказалось, что Курт только что удрал из рехаба. Мы оказались в одинаковой жизненной ситуации, так что в самолете сели рядом, проговорили весь полет, но особо в суть вещей не вникали: у меня был свой ад, у него – свой, и мы оба, кажется, это понимали.

Когда мы сели в Сиэтле и зашагали на выдачу багажа, мне пришла в голову идея пригласить Курта к себе. Казалось, в тот вечер он был чудовищно одинок – как, впрочем, и я. Но в терминале аэропорта толпилась куча народу, а мы с Куртом играли в известных группах, так что мы ежились, стоя бок о бок, пока сотни зевак глазели на нас. Я на мгновение потерял ход мыслей, а Курт как раз в этот момент проскользнул к ожидавшему его лимузину.

Добравшись домой, я остановился на подъездной дорожке и поднял глаза вверх. Когда я купил этот дом, он был стар, крыша подтекала, и я хорошо заплатил за то, чтобы ее перестелили кедровыми досками. Обещали, что крыша прослужит мне следующие двадцать пять лет, и, глядя на нее, я подумал: забавно, крыша наверняка переживет меня. Тем не менее я был дома, и казалось, что я наконец чего-то добился: хорошее жилье в хорошем районе.

Несколько дней спустя мой менеджер позвонил: Курт Кобейн застрелился из ружья в своем доме в Сиэтле. Стыдно признаться, но, услышав эту новость, я впал в ступор. У моих товарищей по группе бывали передозы, да и собственную наркозависимость я уже не контролировал, а собственное тело отказывалось служить мне. Так что я не взял трубку, не позвонил Дэйву Гролу и Кристу Новоселичу – коллегам Курта из группы Nirvana. Я решил, что мои соболезнования в любом случае будут бессмысленными – за несколько лет до того на вручении наград MTV Awards, где выступали Guns N’ Roses и Nirvana, я за кулисами крупно поцапался с Кристом: показалось, что кто-то из Nirvana оскорбляет наших. Будучи на тот момент уже в изрядном подпитии, я налетел на Криста, потому что привык решать конфликты кулаками. Ким Уорник из The Fastbacks – первой настоящей группы, в которой я играл в юности еще в Сиэтле, – позвонила мне на следующий день после церемонии награждения и отругала по полной. Тогда я чувствовал себя очень подавленным, а теперь – еще более подавленным: я сидел, уставившись на телефон, и не мог никому позвонить, чтобы извиниться за тот инцидент и выразить сочувствие коллегам Курта.

Однако смерть Курта почти не повлияла на то, как я решил собственные с проблемы со здоровьем. Я на целый месяц вообще забил думать об этом.

Даже после того как Guns N’ Roses обрели успех, и мой мир вышел из-под контроля, трое моих самых близких друзей со времен детства – Энди, Эдди и Брайан – все равно звонили мне и приезжали в Лос-Анджелес. Но к концу мирового турне я уже сам не хотел, чтобы они увидели слишком многое, – да, я привык играть в такие игры. И все же они видели фотографии в журналах и мои интервью на MTV… И я все время звонил им – наверное, даже слишком часто, слишком поздно, слишком нетрезвым. Пока я был в турне, то звонил Энди, наверное, через день – и он защищал меня в Сиэтле. Он рассказывал людям, что они понятия не имеют, как я живу и через что прохожу. Он был моим защитником, но я знал, что Энди собирался серьезно поговорить со мной – то есть сделать то, на что никак не могла решиться моя мама. В общем, было понятно, что я заложил крутой вираж и что скоро придется выбирать – или разговор с Энди, или неминуемая смерть. Я не знал, что буду делать после того, как разговор состоится. 9 мая 1994 года я лег спать, гоняя эти мысли в голове, мутной от десятка бутылок вина.