Kitabı oku: «Любовь перевернет страницу», sayfa 11
В жизни у нас нет привилегии разбрасываться людьми. Но и навязывать себя – тоже неправильно. И в итоге мы часто проходим мимо друг друга, пытаясь потушить слишком полыхающие, слишком горячие угли.
Я все шел и шел… Было ощущение, что там меня ждало что-то значимое. Может быть, совсем небольшое, но очень душевное, очень мое. Может быть, оно ждало меня даже сильнее, чем я его. В какой-то момент я перешел на другую сторону улицы, развернулся и побрел в обратную сторону. Людей вокруг стало заметно больше, дома стали выше. Над их окнами трепыхались радужные флаги, а у подножья стелились еще свежие и нежные упавшие цветы франжипани. Наступая на белые лепестки, я чувствовал их сладкий аромат и растворялся в нем. Было хорошо одному – в молчании я мог полнее ощутить тот неповторимый, не передающийся никакими словами свободный и просторный дух Тель-Авива.
Домой я приехал поздно. Девочки уже улеглись спать. На раскладушке грел для меня место рыжий пес.
– Джоджо, подвинься-ка немного, – сказал я, поглаживая собаку.
Он пригнулся к подушке и дружелюбно завилял хвостом, но не сдвинулся ни на миллиметр. Тогда я лег рядом, укрылся простыней с головой и, достав телефон, пожелал
Вере спокойной ночи, а потом уснул и сам. Было жарко, я скинул с себя простыню, но все равно часто просыпался. Я отодвигался все дальше к краю кровати, сильнее притягивая к себе колени, но Джордж, как специально, придвигался ближе. Под самое утро ему наконец и самому стало невыносимо, он громко спрыгнул с нашего ложа и улегся на прохладный кафель.
Глава 9
Лето разгоралось все сильнее, а на моей коже снова и снова проявлялись красные пятна, стоило мне слегка засмотреться на бескрайнее чистое небо.
Днем оно высилось волнующей далекой синевой, а ночами успокаивало звездным мерцанием. То небо готовило для нас и другое – огни, которых мы никогда еще в своей жизни не видели. Взрывающиеся с оглушительным хлопком, от которого содрогается тело, а ток крови замедляется, они уже были близко, уже виднелись где-то за синеющим горизонтом.
В день, когда мое тело до боли содрогнулось, а кровь почти прервала цикл своего движения, мы с девочками были на пляже – как и положено нормальным жителям города у моря, жителям, истинный дом которых не избалован солнцем.
Я сидел на высушенном песке, выстраивая перед собой ряд белых ракушек, а девочки лежали на широком пляжном коврике, подставив свои бока всепоглощающей жаре.
С разных сторон ритмично постукивали о деревянные ракеты плотные мячи – разбившись на пары, под горячим небосводом играли в пляжный теннис отдыхающие израильтяне.
Периодически я отрывался от выкладываемого мной узора и поднимал голову, чтобы рассмотреть окружавших меня людей – их веселье было заразительным, их расслабленность умиротворяла, их невинная повседневность казалась привлекательной, и я поддавался ей.
Молодой спасатель все вглядывался вдаль, и мне оставалось гадать, что именно видел он там, за волнами. Я и сам в те дни продолжал смотреть на воду. Я все еще сидел на том берегу, слушал, о чем разговаривало со мной море. Мне казалось, что голос его стал разборчивее, и это придавало мне отваги нырять глубже. Внутри человека, как говорят ученые, есть вода, органические и неорганические веществ, но это все так, ерунда. На самом деле внутри человека – мир, дна которого вряд ли можно за всю столь короткую земную жизнь успеть достичь, сколько не пытайся. И все же есть особые волны, которые пронизывают этот мир почти насквозь и приближаются к тому самому потайному глубокому месту внутри человека. И море знает об этих волнах, но бережно хранит их секрет. И у моря с каждым свой монолог. И мне, хоть я и никогда не любил подслушивать чужие беседы, хотелось понять, о чем оно говорило с другими.
– Странно, что у него в животе или еще где дыры нет, – донесся голос моей сестры. – Может, прекратишь уже пялиться?
– О чем ты? Я просто пытаюсь лучше понять себя.
Тома скорчила встревоженное выражение:
– Это как, простите?
– Ну понимаешь… Есть вещи, которые отдаляют тебя от самого себя, а есть – которые приближают. Вот любовь, например. Она накатывает на тебя и мгновенно проникает внутрь, тянется к самому настоящему тебе. Но есть еще что-то, обладающее такой способностью. И я вот думаю, может, если у меня с любовью не вышло, я что-нибудь иное найду?
Тома скорчила еще более встревоженное выражение:
– Ты что-нибудь понимаешь, Поля?
Она приподнялась на локтях и посмотрела на лежащую рядом Полину. Та, не открывая глаз, ответила:
– В общих чертах.
– Тогда разъясни мне: я, кажется, разучилась говорить на его языке.
– Просто оставь его в покое. Главное, есть цель – пусть к ней и стремится.
Слова Поли, обладающие особой успокаивающей силой, в который раз
подействовали на мою сестру – она замолчала и снова откинулась назад. Я вернулся к морским ракушкам, подрагивая ногой в такт скачущему прямо под моим ухом мячу.
Прошло какое-то время, а на пляже мало что изменилось. Девочки совсем притихли, даже не шевелились. Я подумал, что они уснули, и задумался: не разбудить ли их, ведь солнце все не усмиряло пыл. Но только я собрался встать, как Тома вскочила и сказала:
– Идем фотографироваться в бухте!
– Чего? – от неожиданности я дернулся назад.
– Вон там есть красивая бухта – ну просто идеальное место для идеальных фото.
Она указала рукой в сторону порта. Я вгляделся вдаль, но ничего не увидел.
– Идем, идем, – засуетилась Тома, вскочила, потянула за руку Полину.
Мы накинули на себя футболки, надели обувь и зашагали вдоль моря. Оно то рвалось к нашим ногам, утопающим в тягучем песке, то, лишь слегка касаясь их, отступало обратно, дразнило нас. Тома была права: неподалеку от оживленного пляжа пряталась небольшая бухта. Прозрачная вода, подсохшие камни, нетронутый песок – вид впечатлял.
Тома всучила мне телефон и зашла по колено в море. С рвением профессиональной модели, она крутилась и вертелась, а я только и успевал щелкать. Все фото, которые я делал, ей не нравились. Она ворчала, что у нее то «руки свисали как макароны», то «ноги запутывались». Поля молча смотрела на все происходящее поверх черных очков.
Откуда-то появился пожилой мужчина. В сухих смуглых руках он сжимал небольшое синее ведерко. Кожа его морщилась складками, но лицо улыбалось. Он зашел в воду, подошел вплотную к камням и принялся отскабливать от них мидий. Темные ракушки с грохотом падали в его пластмассовые сети.
Наконец Тома одобрила несколько фотографий, и я облегченно выдохнул. Тогда я обернулся к камням, но старика уже не было. На секунду мне подумалось, что он вообще мне привиделся.
Вдруг воздух затрясся.
– Что это? – спросила Тома, дернувшись.
Мы с Полей задрали головы вверх и, прикрывая лицо ладонью, вгляделись в безоблачные просторы.
– Может, что-то упало? – предположил я.
Тома фыркнула.
– Что падает так, что земля переворачивается? Гигантский арбуз, что ли? Ты совсем в своем писательском мире застрял.
– А у тебя все мысли только о еде!
Я брызнул в сторону Томы водой, будучи уверенным, что она ловко увернется. Но моя сестра не шевельнулась, и капли рассыпались по ее мокрой коже. Она подняла руки и прикоснулась к лицу, я видел, что она часто сглатывала, что она коротко дышала.
– Да это, наверное, просто волны бьются о скалы. Прислушайся!
Мой указательный палец поднялся вверх и замер. Волны еле слышно обволакивали камень, с неявным шепотом скатываясь с него. Я посмотрел на Тому: мышцы ее лица
напряглись, но она слегка улыбнулась мне.
Я лихорадочно заскрипел мозгами: надо сделать что-то, чтобы вернуть мою сестру в свое привычное состояние. А за моей спиной раздался рассеянный голос Поли:
– Почему вдруг все резко выскочили из воды?
Я обернулся и посмотрел на наш удаленный пляж. Оголенные фигуры спешили к своим полотенцам и лежакам, торопливо собирались. Наспех складывались зонтики, кое-как натягивалась одежда. Из спасательной будки постукивала нескончаемая болтовня.
– Мне кажется, или сейчас что-то происходит? – снова подала голос Поля.
– Может быть, это просто… – начал было я.
– Постой, Ян, давай сейчас без твоих странных предположений, – прервала меня Тома. – Лучше просто вернемся и узнаем, в чем там дело.
Мы выскочили из воды и пошли обратно. Море уже не заигрывало с нами, оно бежало за пятками, подгоняя нас. Дорога назад оказалась быстрее, чем мы предполагали. Наши тела слились с общим тихим, еле заметным как перед грозой гулом. И мой рюкзак, и наши вещи, утопали в песке, накиданном суетливыми прохожими. Тома схватили коврики и, озираясь по сторонам, принялась их отряхивать. Спасатели продолжали что-то объявлять.
Это были одни и те же фразы.
– Почему никто из нас не говорит на иврите? – с досадой спросила моя сестра скорее сама себя, чем меня или Полину.
– Почему они не объявляют по-английски? В обычные дни у них даже и русские фразы проскальзывали, – ответила на это Поля.
У меня тоже было много «почему?», но больше мне не давали покоя рассеянные взгляды моей сестры. Тогда я решительным шагом подошел к уже собравшейся израильской семье рядом с нами и спросил:
– Скажите, почему все вдруг засуетились?
Он откатил меня взглядом и ответил по-русски:
– Израиль нанес удар по палестинской группировке. На это сектор Газа предупредил об ответной атаке. Всем сказано – срочно домой или в бомбоубежище.
Горячий песок промялся у меня под ногами, и я замер, почувствовав, как ноги увязают в нем. Липкая паутина пота покрыла спину – я стоял неприкрытым на возвышающемся прямо над макушкой солнцем.
– Что стоишь, Ян? – услышал я Полю.
Я развернулся на пятках и вернулся к моим девочкам. Тома бросила в меня мой рюкзак и шорты.
– Эта Кувуклия… Ну почему она не работает?! – услышал я ее сбивчивое бормотание.
Она выронила телефон, подняла его, а пока отряхивала с ее плеч соскользнули лямки пляжной сумки. Она поправила сумку и снова выронила телефон. Я стоял в охапку со своими вещами, неотрывно следя за сестрой.
– Сегодня же суббота, автобусы не ходят, – сказала она.
– Возьмем такси, – отозвалась Полина.
Она подошла к Томе и, тронув ее за локоть, потянула вперед; они обе прошли мимо меня. Вдруг Тома остановилась и обернулась:
– Долго ты еще будешь там стоять? Ян, приди в себя! – ее голос снова стал прежним, и тогда спокойствие тронуло меня.
Я ответил что-то вроде «а-а-а» и направился к девочкам.
– Ну как ребенок! – сказала моя сестра, шагнув навстречу.
Она остановилась напротив, выхватила мой рюкзак и, развернув меня, протиснула его через мои руки.
– Шорты тоже помочь одеть?
Я был уверен, что руки ее дрожали еще несколько секунд назад, но как только она подошла ко мне, это была снова стремительная и уверенная в себе Тома.
Мы пошли к дороге. Я плелся за девочками, которые так резво поднимали ноги, что песок, подлетавший вверх, попадал мне в лицо. У меня заскрипело на языке, а в глазах почувствовалась резь.
У тротуара нас уже ждала машина. Я уселся на заднее сиденье и выглянул в окно.
Было слишком безмолвно и слишком безлюдно для субботы. Намокшая одежда прилипала к телу, с концов волос стекала вода, с коленей, голеней, рук сыпались мелкие песчинки. Я уже не раз попадал в ситуацию, когда привычный ход жизни неожиданно нарушался, словно кто-то вставил жесткий прут в только что раскрутившееся колесо. Так было одним февральским утром, когда моя страна, вопреки календарю, отвернулась от стоявшей на пороге весны и подкинула холодной зиме горсть свинцовых патронов, дав ей силы и дальше морозить
привыкших к холоду жителей. Так было и первым летним утром, когда я вдруг пожалел о
том, что способен был слышать голос моей Веры, когда мне, всегда ориентирующемуся сначала на свои ощущения, впервые мне захотелось вообще перестать что-либо чувствовать. Так было и тогда, посреди лета, посреди нашего израильского города, посреди пока еще спокойного неба.
Через минут десять мы уже подкатили к дому. Девочки решили сходить с собаками, пока, как сказала Поля, «ничего не началось».
– Ничего не началось? – переспросил я.
– Может, еще и не начнется, но надо быть наготове, – поторопилась Полина с ответом, увидев мою реакцию.
Я только забегал глазами, чтобы увидеть лицо сестры, но дверь захлопнулась, я и остался один на кухне.
Тогда я прошмыгнул мимо бабушки, которая спокойно сидела в своем кресле и смотрела на мелькающие в телевизоре фигуры, и вышел на гину.
Я сразу приметил изменения в нашем дворе – дверь невысокого бетонного здания посреди него впервые была открыта. Я схватили ключ, лежащий на столике, провернув его пару раз в железном замке, с грохотом оттолкнул решетку и вышел.
В бомбоубежище горел свет. Пустые белые стены и потолок – вот, что я увидел там. С трудом я представил, что в таком помещении можно чувствовать себя защищенным – пустота давила, гулко отражалась от неровных поверхностей. В ногах послышалось робкое мяуканье. Я опустил голову: бездомный кот, которого я часто видел вдалеке, когда сидел на гине, смотрел на меня снизу-вверх.
– Ты тоже боишься? – спросил я, присев на колени рядом с котом.
У правого его уха был отрезан уголок. Он жмурился и переминался с одной передней лапы на другую. Я вытянул руку к носу кота, тот подался ко мне вперед и потерся мордой о мои пальцы. Довольное урчание разлилось посреди давящей тишины, и сразу стало как-то легче.
– Не похоже, чтобы ты нервничал, – сказал я, коснувшись его пятнистой шерсти на боках. – Какой ты длинный! Там, где раньше был мой дом, коты совсем другие.
Кот был доволен тем, что я приметил его исключительность, и ловко запрыгнул мне на колени. От неожиданности я отклонился назад. Руки машинально уперлись в землю, и в запястьях резануло. Тогда я дернулся и повалился на бетонный пол.
Я был почти уверен, что в глазах кота читалось удовлетворение: он решил, что я не смог устоять перед его красотой, почувствовал себя победителем и затоптался на моей груди. Ворсинки терлись о мой подбородок, дыхание теплело на моей коже. Но наша идиллия не могла длиться вечно – вдруг меня насквозь пронзили громкие звуки разрывающий воздух сирены.
Тонкое пушистое тело прижалось ко мне. Тогда я поднялся, хотел обнять кота, но он вдруг спрыгнул. Раздались отдаленные взрывы.
Я поднялся с пола и, не отряхиваясь, вышел на улицу. Сирена резко смолкла, и стало так тихо, что уши заболели. Меня тянуло обратно на гину, кот побежал следом.
– Жди здесь, я принесу что-нибудь поесть.
Он послушно сел на кафель, поджал под себя хвост и снова зажмурился.
Бабушка по-прежнему сидела в кресле. Я промчался мимо нее, подскочил к холодильнику. Взгляд пробежался по полкам. Зеленые листья салата, рыжие манго, сыр, завернутый в бумажную упаковку, вряд ли это пришлось бы по вкусу моему новому знакомому. Тогда я метнулся в нашу с девочками комнату, распахнул дверцы шкафа и достал оттуда тяжелую пачку собачьего корма. Кулаки наполнились шершавыми, слегка влажными гранулами.
Я вернулся на гину, но кота там не было. Тогда я выглянул во двор, ища его глазами, и когда уже потерял надежду снова увидеть его цветастую шерсть, вдруг услышал сбоку знакомое мяуканье. Я обернулся в его сторону. Недавний встречный сидел на нашем плетеном диване и вопросительно на меня смотрел.
Я отчего-то обрадовался. Высыпал корм на пол и отошел назад, а кот соскочил с дивана и принялся жадно есть.
На гину выглянула Тома.
– Что это ты ему дал?
– Собачий корм.
– Собачий-то зачем? У него свой есть. Вон там, на столе в комнате бабушки.
– Да? Ну ладно, в следующий буду иметь в виду… Постой! Ты что, его знаешь?
– Конечно, – Тома села на диван. – В последнее время он часто приходит.
– Красивый… Оставим его себе?
– Поля сказала: будем его кормить, но в дом – не пускать.
Я легонько погладил мохнатого друга.
– Сирену слышал?
– Да, я был тогда в бомбоубежище.
Тома опустила голову и тихо сказала, так что я еле услышал ее слова:
– Сходи со мной туда?
Мне снова нужно было увидеть лицо сестры, но я не мог этого сделать – она внимательно рассматривала неровные плиточные швы на полу. Сам не знаю зачем, но я протянул ей руку. Она заметила мой жест и подняла на меня взгляд. Это была не та Тома, которую я привык видеть. Ее зрачки были расширены, и за их темным диском зеленость почти скрылась. Скулы ее заострились, подбородок вытянулся.
Мы оставили кота и направились к зданию во дворе. Тома зашла первой.
У самой дальней стены она нырнула в узкий проход, ноги сами повели меня за ней.
По мою правую руку я по очереди на ходу отворил две двери – это были туалетные комнаты.
За ними спускались ступеньки. Торопливо наступая на них, я всматривался в спину сестры и чуть не рухнул. Тома обернулась, услышав от меня нечто нелитературное, покачала головой.
И я вдруг узнал ее прежнюю – ее лицо снова стало мне знакомым.
Мы остановились в последнем помещении бомбоубежища – пространном, где пахло влажной и застоявшейся духотой.
– Они ведь сбрасывают настоящие ракеты, – сказала моя сестра. – Но ты не бойся, Ян, я тоже боюсь. Мы будем прятаться и надеяться, что никто не пострадает!
Надежда… Какой хороший вклад в общую борьбу. Она не наносит вреда самому себе, не калечит окружающих. Но не все, что мы делаем так же безобидно. Люди умирают каждый день, но жестоко отправлять их на смерть ради достижения своих собственных целей. Тогда у меня еще была возможность стоять там рядом с Томой, но я не знал, что ждало меня в будущем – моя страна и сама в те дни жестоко боролась. Я не знал, за что, но мое мнение никто бы и не спросил, мое знание никого бы не заинтересовало. Тогда я грелся на теплых волнах, я просто сбежал от реальных разрушений, которые наносила Россия в те дни, и от разрушений собственных, душевных. Но сколько бы я не отгораживался от действительности, я не мог остановить того, что на самом деле происходило – ни в мире, ни в душе.
Даже в такой стране, как Израиль, действительность пустила в ход свои козыри – а что мне было делать: снова бежать? Мне пришла в голову мысль, что до тех пор, пока нас будут учить, как правильнее держать в своих руках оружие, столкновения, заканчивающиеся пролитой кровью обычного человека, не закончатся никогда. Сам факт того, что есть те, кто умеет защищать, дает мне понять, что мы допускаем нужность этой защиты, а значит, и возможность реальной угрозы. А пока мы допускаем возможность реальной угрозы, мы и сами готовы нанести смертельный удар.
Все, что оставалось тогда невинным жителям посреди того жаркого лета – надеяться на своих защитников, которых большинство из них никогда и в лицо-то не видело – тех, кого держать в своих руках оружие уже успели обучить.
Мы вернулись в квартиру и закрыли за собой дверь. Но что толку – не за всеми закрытыми дверьми можно отгородится так, чтобы жить по-своему, как считаешь правильно.
Поля сказала, что для безопасности не обязательно было прятаться в бомбоубежище, достаточно было выйти на лестничную площадку. Этот вариант показался мне разумным, учитывая, что с нами жил пожилой человек.
Снова заревела сирена. Полина торопливо схватила Дину Исааковну под руку и потащила на лестничную площадку. Я тоже побежала туда. Стоя босиком на теплых ступенях, щеки мои морщились от слишком громкого пронизывающего все тело звука. Прямо над головами послышались взрывы, через минуту все стихло. Чуть надо мной ныл срывающийся женский голос. Это была француженка, живущая напротив. Она выбежала на лестницу еще вперед нас и, схватившись руками за голову, всматривалась в побеленный верх лестницы. На верхних этажах послышались удаляющиеся шаги – другие соседи тоже повыскакивали из своих квартир.
– Зачем они это делают? – спросил я. – Из-за своей веры?
Поля прикрыла за нами дверь, но на замок запирать не стала – еще ни раз нам предстояло отворить ее снова.
– А может, из-за территории? Израиль и Палестина… и эта общая для всех земля.
– Но разве обычные люди что-то знаю от этом? Разве большинство людей волнуются об этом? Мне показалось, здесь все заняты своей собственной маленькой жизнью. И разве смерть этих обычных людей разрешит что-нибудь?
Конечно, Полина ничего не ответила. Тогда я вдруг заметил, что моей сестры не было рядом:
– А где Тома?
Поля удивленно пожала плечами, мы оба направились в нашу комнату. Дверь ее резко распахнулась.
– Я не могла найти тапки, – сказала Тома, хмуря брови.
– Ты серьезно? – Поля с трудом смогла выдавить это из себя.
Я щелкнул мою непутевую сестру по лбу и сказал:
– Над нами ракеты разрываются, а ты тапки ищешь?
На самом деле я не знал, что делала она в комнате, но понимал, что ей было нелегко.
В жизни Тома привыкла контролировать свои шаги и даже мои, сглаживать попадающиеся нам острые углы. Она не любила быть беспомощной, она не любила рассчитывать на других.
К вечеру сирена казалась уже утомительной. Беготня на лестницу и обратно, удары где-то там далеко – серьезность ситуации блекла, но все равно было ужасно страшно. Дина Исааковна сказала, что «если суждено, то умрем», но я пока не мог до конца согласиться с ее мудрым и проверенным опытом изречением. Судьба или нет, но с каждым разрывающим громкоговорители воем под угрозой находились жизни многих людей.
Легли мы поздно. В ночи ракеты выпускались реже. Когда я в помятой пижаме вышел из ванной, девочки уже лежали в кровати. Собаки – на моей раскладушке.
– И как мы будем спать? – спросила Тома.
– Может, и не будем… А может, они тоже на ночь угомонятся? – ответила Поля.
Я подвинул собак в сторону и прилег. Спать не хотелось. Тело все еще дрожало, готово было сдернуть одеяло, сорваться и побежать к входной двери. Вот так живешь себе живешь, а потом даже и уснуть не можешь спокойно – становишься участником чужих противоречий, несмотря на свои идеалы, взгляды, планы, несмотря на то, что ты – гость или просто идущий мимо. Наивно полагать, что дела страны, в которой живешь, пусть даже временно, можно обойти стороной. Страна ведь не только – земля. Это и культура, проносящаяся сквозь года, и события, протекающие в настоящий момент.
Я не мог дотянутся до ярких ракет в высоком небе, но мне хотелось сделать что-то, чтобы помочь месту, которое приютило меня.
Некоторые вещи мы принимаем, как должное. И иногда кажется, что из-за этого ценность этих вещей уменьшается. Привычка сглаживает прежний градус взволнованности и радости, что способны бушевать в нас. И все же в наших силах не давать этим чувством блекнуть, в наших силах всегда помнить, что должного нет ничего. Еще вчера я выбирал имена для наших с Верой будущих детей, а сегодня – я одиноко лежал на подушке, стыдясь собственной никчемности, ненужности, мимолетности.
Девочки притихли, но мне по-прежнему было не до сна; мысли расталкивали, будоражили сознание. Я схватился за телефон, чтобы отвлечься. Экран осветил комнату, словно фонарик, но я уменьшил его яркость, чтобы не мешать обрекшим покой Томе и Поле.
Строчки равномерно бегали передо мной; новости, афиша, цитаты – я смотрел все подряд.
Веки наконец потяжелели, на глаза нависли ресницы. Я выпустил телефон из рук и погрузился в долгожданную тихую темноту.
Но вдруг по шее защекотало. Я не придал этому значения, но щекотание спустилось к груди. Тут я резко открыл глаза и сильно хлопнул по ней рукой. Вуаль сна слетела, я с омерзением прошептал:
– По мне, кажется, только что паук прополз!
– Включи свет, смахни его, – томно ответила мне Тома, и я услышал, как она перевернулась с одного бока на другой.
Поля тоже зашевелилась и протяжно вздохнула. Я был уверен, что они уже спали, и от этой уверенности сам зевнул. Я поднялся, сделал несколько неровных шагов, рука потянулась к выключателю, и стало непривычно светло. Но не только свет прожег нашу комнату, одновременно с ним уши мои резануло от вопля. Это была Полина. Она непривычно для девочки, непривычно для самой себя, громко выругалась, вскочила и одернула одеяло.
– Что… Что такое? – отреагировал я.
Мой голос тоже мешкать не стал – изломанные ноты в нем послышались отчетливо.
Но и не удивительно: нервничающая и ругающаяся Поля – уже плохой знак.
– Что там? – спросила Тома, тоже приподнявшись.
Полина грубо оттолкнула ногой мою раскладушку и со всей силы ударила по ней одеялом.
– Таракан! – сказала она и снова выругалась.
Тут завопил я и даже запрыгал на месте, как будто плитки на полу вдруг загорелись, а ступни схватились пламенем. Моя сестра Тома тоже завизжала и, вскочив с кровати, зачем-то побежала ко мне – то ли спасать, то ли самой спасаться. Собаки переполошились –
Джордж свирепо зарычал, а Марс затрясся от ворсинок на ушах до кончика хвоста. И тут он показался – виновник создавшегося шума. Огромный, рыжий, резвый. Сердце у меня бешено запульсировало, а по лицу пробежала жаркая волна. Не помня себя от страха, неприязни, волнения, я принялся шлепать себя ладонями по шее, перебирая одно за другим грубое слово, приходящее в голову. Полина продолжала хлестать одеялом мое постельное место, пытаясь прихлопнуть врага. А он оказался ловким – зацепившись за одеяло, он подлетел, а потом мягко приземлился на пол. Ту же оправившись, засеменил ножками по полу туда-сюда. От этого ужасающего зрелища и его активного наступления я без памяти прыгнул на свою раскладушку. Тома – за мной. Полина – за Томой.
Мы втроем вцепились друг в друга, кто за плечи, кто за талию, кто за руки и ноги.
Марс забился под кровать приник к полу, Джордж на всякий случай залез под стол, продолжая рычать в поддержку наших с девочками истошных визгов.
Стоя на узкой раскачивающейся раскладушке посреди ночи, посреди войны, мы с ужасом вглядывались в пол, дергаясь от каждого шороха, издаваемого нами же. Я почувствовал, как поверхность под ногами прогнулась, и страшная мысль ударила меня током: «Она рухнет, мы провалимся вниз… И где тогда мы спрячемся от него?!»
Прошло несколько минут. Наши голосовые связки сдались, и мы наконец замолкли. У меня онемели кисти рук – так сильно я вцепился в кожу стоящего рядом. В кого – я не знал, но мне было все равно.
– Куда он делся? – спросил я.
– Не знаю, но он ведь все еще там… – простонала Тома. – Поля, сделай что-нибудь!
– Никогда не слышала, чтобы Ян так много ругался, – ответила Поля охрипшим голосом.
– Но ведь он… Он полз по моей шее!
Вспомнив случившееся, я снова заколотил себя. От груди до лба уже все щипало, под ногами снова затряслось.
Тогда Полина жестом сказала: «Тихо!» – мы замерли. Она аккуратно спустилась на пол, стараясь не шуметь, приподнявшись на носках, продвинулась вперед, к кровати. Мы с
Томой затаили дыхание. Джордж воспрянул и, виляя хвостом, ринулся к хозяйке. Вдруг Поля снова вскрикнула. Таракан выполз из-под шкафа и направился в ее сторону.
Тогда она схватила с пола тапок и со всей силы бросила его в атакующее насекомое.
Все в ожидании стихли, притих и таракан.
– Ты… ты убила его? – заикаясь, спросил я и вцепился в плечи сестры.
– Похоже на то.
– Рано расслабляться! Их так просто не прибить, – сказала Тома со знанием дела. –
Они даже в ядерной войне способны выжить!
Я заскулил в ответ. Поля схватилась за сердце:
– Вот когда ты, Ян, в первый же вечер спросил меня, ползают ли тараканы по людям, я подумала… Как в голову может вообще прийти такая мысль? И еще я подумала: если она и может прийти в голову, то только в твою.
Я схватился за ту самую голову, о которой шла речь:
– Что-то зашевелилось у меня на шее, прямо вот тут! И решил, что это паук. А Тома:
«Включи свет, просто смахни его»… Но это был таракан! Таракан, не паук! Он полз по мне! Почему?! Почему по мне?
Наверное, я чуть ли не плакал. Тома спустилась вниз и потянула меня за собой, но я все жаловался:
– Почему? Почему это происходит? Ну почему это все время происходит?
Мои стенания затмились неожиданным хохотом: девочки схватились за животы, я тоже. Началось истерика. Громко глотая воздух, мы всхлипывали, пытаясь что-то сказать сквози смех.
– Самое смешное, – удалось выдавить мне из себя, – что когда полетели ракеты, Тома принялась искать тапки! Но когда приполз таракан, она без раздумий ударилась в бегство!
Я упал на колени, и радостно Джордж подскочил ко мне, высунув язык.
– А Марс-то, Марс? – вытянулась Тома, указывая пальцем под кровать.
– Марс – как всегда. Ну просто настоящий друг человека! – сказала Поля. – Хотя что
он может сделать? Он сам-то чуть больше таракана. Кстати, что будем с его трупом теперь? Может быть…
Она посмотрела на место преступления и, не закончив фразу, умолкла. Мы с Томой тоже мгновенно успокоились.
– Стойте. Куда он исчез…
Мы втроем гипнотизировали одинокий тапок, лежащий подошвой вверх. Кажется, в комнате резко вдруг похолодало.
– Должно быть, он – под кроватью, – разумно предположила Поля.
– И как мы будем спать теперь? – спросила Тома. – Придется доставать его оттуда. Ян, неси аэрозоль!
Это была не самая лучшая идея, потому что ноги у меня подкашивались, но я без разговоров прошел на кухню. Принести баллон – это все, чем я мог помочь девочкам в непростой для нас ситуации. Я говорил себе: «Пора меняться, взрослеть! Это всего лишь какой-то таракан!» Но сколько бы я не качал головой, пока ходил на кухню и обратно, ответ предательски впивался в разум: «Меняться – это хорошо, но до завтра подождет. Взрослеть – тоже хорошо, но к таракану это не имеет никакого отношения!»
Баллончик затрясся в руках Поли. Тома схватилась за край дивана. А я попятился, уперся в стену и притворился, что меня не существует.
– Я отодвину диван, а ты, Поля, нападай на него! Готова?
Поля уверенно кивнула. Отвага, с которой они вот-вот готовы были оказать сопротивление непрошеному гостю, вдохновила меня.
– Постой, – сказала я, – не двигай без меня! Я помогу…
– Точно? – Тома посмотрела на меня с таким сомнением, что я окончательно убедился в тот момент, что как брат провалился.
На счет «три» мы с сестрой толкнули кровать на себя. Как только она недовольно поддалась, Поля открыла яростный «огонь». Стало трудно дышать, хоть окно в нашей комнате и было распахнуто настежь.
– Кажется, конец, – сказала Полина, утирая лоб. – Ян, теперь неси веник и совок, надо срочно убрать его отсюда, пока снова не ожил.
Сомневаться в ее словах я не решился, помчался на кухню. Силы постепенно начали возвращаться ко мне. Вернувшись, я понял, что случилось что-то еще.
– Что на этот раз?
Тома прикусила палец:
– Еще один старый тараканий труп… Кто знает, может, он и по нам полз?
– Нет, – отрезала Поля. – Такое могло случиться только с Яном.
Щетины веника резко взмахнули, и два обезвоженных существа оказались на потертом временем и пылью совке. Я отвернулся к стене, когда Полина прошла с ним мимо меня. Тома рывком ногой придвинула кровать к стене, а потом и мою раскладушку.
