Kitabı oku: «Любовь перевернет страницу», sayfa 8
Однажды мы катались на машине по центру города. Вера рулила по узким улицам, а я разглядывал дома, упершись подбородком в руку.
– Ну как же это они не устают! – изумился я, неосознанно произнеся это вслух.
– Кто не устанет? От чего? – спросила Вера, всматриваясь в мое окно в поисках объекта, над которым я сжалился.
– Да вот эти гигантские атланты, поддерживающие здание уже сколько лет…
Я указал рукой на гранитные статуи, мастерски установленные на фасаде одного из музеев Петербурга. Метров пять в высоту тянулись вверх их могучие фигуры, руки были напряжены, ступни плотно впивались в землю.
Вера чуть притормозила и, нагнувшись вперед так, чтобы получше увидеть скульптуры, сказала:
– Это же просто камень, Ян.
Затем она ударила по педали газа, и я дернулся вперед.
– Ты так говоришь потому, что ты – бизнес-леди, я же – писатель. Вот в чем вся разница.
Моя жена хотел сначала что-то возразить, но вместо этого просто улыбнулась.
Несмотря на такое неодинаковое восприятие мира, нам с Верой было хорошо вместе.
Мы подмечали то, что не бросалось в глаза другому, отчего картина действительности оказывалась полнее и богаче. Однако у нас было и то, чем мы походили друг на друга. Пожалуй, это – как мы чувствовали, словно внутреннюю настройку нам проводил один и тот же мастер. Да, что именно быстрее сближает с человеком – общность или разность – я не знал, но, когда чувствуешь, что чувствует другой, становится веселее. А разве дружба, как и любовь, не должны быть веселыми?
Тем временем мы подобрались к основанию маяка. Мои широкие шаги описали полукруг вокруг него и замедлились, я хотел насладиться точкой своего обзора – я ведь находился в самом сердца порта. Но в носу вдруг защипало, едкий запах мочи и алкоголя поднялся в воздух, под ногами у меня захрустело стекло. Я задержал дыхание и поколебался – пойти назад или продолжить обходить маяк? Долго думать было нельзя, по лбу пробежало напряженное жжение – хотелось сделать вздох, и тогда я побежал вперед.
Сам не знаю, как я оказался прямо перед Томой. Схватив ее за руку, я почти повис на ней и громко задышал.
– Что опять с тобой не так? – спросила моя сестра, осматривая меня с головы до ног.
– Ты там труп увидел, что ли?
Я вытер со лба капли пота.
– И что они только забыли в этом порту, эти парочки? – спросил я, припоминая очертания сидящих на камнях обнимающихся фигур, мимо которых мы только что проходили.
– Чего ты злишься? Завидуешь? Ищи себе подругу, тогда тоже будешь так сидеть.
Я поморщился от одной мысли об этом и отпустил руку своей сестры.
Поля предложила пойти обратно, и мы с Томой покорно согласились. Знакомый рыбак, удочки которого уже были в воде, мелькнул передо мной. На всякий случай я опустил взгляд и слегка ускорил шаг. Но старик потянул меня за рукав и, воспользовавшись моей растерянностью, придвинул к себе. Указывая поверх длинных удилищ, на корявом, но вполне понятом английском, он произнес:
– Важно не то, что собираешь поймать, а то, что ты будешь делать, когда поймаешь это…
Наверное, кто-то мог бы подумать, что через слова того человека мне подали некую мысль, над которой стоило бы поразмыслить. Ведь это было так странно – зачем он мне это вдруг сказал? Но я всегда страдал от сомнений над существованием высших сил и привычки ставить знаки вопроса там, где можно и нельзя, выдавил из себя малозначимое «угу», слегка поклонился своему собеседнику, вырвался из его рук и пошел прочь.
Тома с Полей заползли на камни, о которые шумно разбивались волны, превращаясь в пышную пену. Я поравнялся с девочками и сложил руки на груди. Три наших фигуры вырисовывались на фоне ровного горизонта, еле отделимого от неба.
– А что там? – спросил я, указывая на мигающее скопление желтых огней по левую руку от нас.
– Может, это уже сектор Газа? Что у них там, дискотека? – сказала моя сестра.
– Нет, слишком близко, думаю, это все еще «мы», – предположила Поля. – Видите те трубы за огнями? Это точно еще Израиль.
Я прищурился: черные дымящие столбы были еле различимы. Тогда я привстал на носочки, будто с этим обострилось бы мое зрение, но, потеряв равновесие, покачнулся и жестко ухватился за сестру, чтобы не упасть.
– Совсем рехнулся? Решил искупаться последний раз в жизни? – она притянула меня к себе за футболку. – Ну ты даешь! С тебя глаз не спустить… Прямо как в детстве!
– А что там на границе с Газа? – перебил я ее, по-прежнему смотря вдаль.
Тома задумалась и замолчала. Тогда я предложил:
– А что если поехать и проверить?
– Ну давай, только паспорт и предметы первой необходимости возьми с собой сразу. Хотя вряд ли тебе это понадобится. Повезет, если сразу обратно в Россию отправят, без заезда в другие любопытные места.
– Но это – законная территория Израиля, как и наш город. Неужели вам не хочется увидеть, что там?
Тома покачала головой, и в ее взгляде я прочел: «Мой брат – идиот».
– И все же это так близко к врагам, – прозвучал голос Поли. – Не думаю, что там можно просто так разгуливать. У Израиля и сектора Газа – постоянные конфликты. В любой момент кто-нибудь из них может начать атаковать.
– И что тогда? – спросил я, обращаясь к мерцающим точкам.
– Что тогда? Ничего хорошего.
Я перевел взгляд на Полю.
– Ну они ведь не допустят, чтобы пострадали люди?
– Насчет людей там – не знаю, но нас Израиль будет защищать. Не переживай, обычно все ракеты сбиваются еще в небе.
У меня зачесалось в животе. Казалось, что мы обсуждали сюжет какого-то недавно прочитанного романа. В тот момент, когда я стоял на тех камнях, в моей собственной стране и у ее границ тоже было неспокойно. Но сидя в городе, отдаленном от раскаленных непониманием событий, редко задумываешься о том, что ведь в любую секунду может раздаться громкий залп, а что случится после – узнаешь, если повезет. И в тот же момент, когда я стоял на камнях, существовали люди, которые находились в центре тех раскаленных непониманием событий, каждую секунду гадавшие – а повезет ли и сегодня? Жизни многих из них зависели от кого-то, о ком они ничего не знали – кто ощущал жар буквально кожей, кто следил за небом над головой, кто вряд ли уже надеялся на везение.
Каждому из нас при рождении дана свобода, но так ли на самом деле волновало меня. Пока мы – граждане своего государства, пока мы – члены конкретной семьи, в которой появились на свет, пока мы – личности, пытающиеся понять, почему именно мы должны жить, можно ли считать себя свободными?
– Мне нравится, что в небе есть звезды. И я бы не хотел увидеть, как они блекнут на фоне взрывов ракет.
– Ян, не смей даже говорить об этом! Зная тебя… Не удивлюсь, если что-нибудь теперь случится, – испугалась Тома.
– Если и случится, то только потому, что ты сама сказала, что «не удивишься, если что-нибудь случится», – передразнил я ее.
– Хватит! – вмешалась Поля. – Это не смешно! Будем верить, что как Израилю, так и сектору Газа есть чем заняться, кроме как пытаться уничтожить друг друга.
Я подумал, что Полина – наш с сестрой голос разума. Слова ее прозвучали убедительно, впрочем как и всегда. И все же они были далеки от правды, о которой мы тогда еще ничего не знали, как далеки пока были от нас и те мигающие вдали огни.
Мы шагали обратно, и силы покидали меня. Так бывает в первые дни путешествий – новые впечатления, новые места заполняют сердце до краев, оно увеличивается в размерах и теснит другие органы. Меня попеременно переполняло столько эмоций, что я с трудом успевал подбирать им названия. Тогда я устало повесил голову и смотрел себе под ноги, а девочки шли рядом, негромко переговариваясь.
Вдруг меня изогнуло, а потом я подпрыгнул. Прямо под моими ступнями вальяжно продефилировал здоровенный рыжий таракан. Я шарахнулся от него в сторону. Но тот, испугавшись моих резких движений, побежал туда же. Тогда я метнулся в другую сторону, спиной наткнулся на фонарный столб и ударился головой.
– Ну вот это и произошло – наше знакомство, – сказал я с дрожью в голосе.
Тома подошла и ласково положила руку мне на макушку:
– Осторожнее, Ян! Таких встреч будет еще много, а голова у тебя одна.
– Ну нет, спасибо. Хватит с меня событий в этом году!
Глупо было надеяться, что последняя сказанная фраза хоть как-либо повлияла бы на историю моей жизни. Я винил себя за непобедимый страх перед насекомым во много раз меньше меня, но ничего не мог с собой поделать – ведь иногда дрожь по телу вызывает вовсе не масштаб происходящего.
Вот расставание с близким человеком – вроде как история, с которой рано или поздно сталкиваются все, проходящее мимо событие на фоне других иногда более заметных и значительных. Однако при этом каждый проживает свое цунами, приносящее немалые хлопоты. Его часто ни с чем не сравнить, не описать, не измерить – баллы, сантиметры или ньютоны… В чем именно измерить душевную боль?
От вопросов о боли душевной я плавно перешел к мыслям о боли физической – мое тело подламывало, тянуло вниз. Когда мы пришли домой, девочки, не раздеваясь, подхватили собак и исчезли с ними в темноте. Тома сделала попытку продолжить выгуливать и меня, но я отказался, скрылся в ванной, наспех умылся и лег в кровать. Завтра должен был наступить новый день, а значит, я был на шаг ближе к своей цели. Удастся ли мне с этим шагом ей навстречу добиться и видимых изменений в самом себе – я не мог гарантировать, но тогда любое движение шло на пользу – оно рассеивало недавнее прошлое, плотным туманом расстилающееся передо мной.
Я вспомнил, что пообещал себе бегать по утрам и поморщился. Затем я подумал, что это было лишь началом поездки, а потому сдаваться было слишком рано, и лицо мое исказилось. Вытянув руку в сторону, я нащупал телефон и почти машинально настроил стрелки будильника на шесть утра. Сомнения в правильности поступка все же одолевали меня, и я понимал, что за ночь они окрепнут, но входная дверь хлопнула, я выронил телефон, решительно отвернулся от него и закрыл глаза.
Звук вибрирующего под боком телефона скинул с меня невидимую ткань забытья, в которое я уже погружался. Я ни от кого не ждал сообщений, да и кто бы стал со мной связываться – в последнее время я поддерживал постоянный контакт только с родителями, сестрой и Верой…
В моем теле активировались скрытые резервы – я подскочил и прищурился от яркого отсвета экрана. Имя моей жены предстало передо мной. Я потянулся к нему пальцами, но замер. Никогда еще мне не было так страшно узнать, что она хотела мне сказать.
Я прочитал про себя это слово – «жена» и прислушался к тому, что внутри меня на него отзывалось.
Есть такие слова, которые звучат особенно, на каком языке их не скажи.
Семья. Дружба. Нежность. Любовь…
Язык лишь слегка касается неба, но этого достаточно, чтобы поднять внутри теплую трепетную волну, как разноцветные ракушки сглаживающую воспоминания или же мечтания.
Не вериться, что нашелся бы в мире хоть один человек, который произнес бы эти слова совершенно равнодушно.
В комнате оживилось – девочки включили свет, собаки запрыгали по мне. Я натянул простыню себе на голову, все еще сжимая в руке телефон. Экран уже давно погас, но я все еще видел на нем имя.
Наконец, все улеглись. Но долгожданную тишину из открытого настежь окна прорвали металлические звуки.
– Похоже, бабушка ищет слизней, – прошептала Полина.
Мы замерли, щелкнул выключатель, и снова ударилась о железную раму решетка.
Звуки перетекли в ту часть дома, где мы пытались уснуть. Открылась соседняя дверь, раздался шум смывающейся в унитаз воды.
– Похоже, нашла, – снова прервал тишину шепот Поли.
Тут я не выдержал и засмеялся.
– Бабушка – гроза слизняков, – засмеялась в ответ Тома, а к ней подключилась и Полина.
– И что, она так каждый день?
– Да, это – уже ритуал перед сном.
– Но почему? А днем? Днем она их не замечает?
– Не знаю, не спрашивай, Ян. Это как в игре: город засыпает, и… бабушка выходит на тропу войны.
– Мне кажется, что слизняки размножаются в воде, поэтому от ее методов борьбы их становится все больше, – заявила Тома.
– Откуда такое мудрое предположение? При чем тут то, как они размножаются, если их сливают в канализацию? – я даже привстал на локтях, чтобы увидеть выражение лица своей сестры.
– Не знаю, но не удивлюсь, если они даже радуются тому, что бабушка так с ними поступает. Может быть, на каждого спущенного в унитаз слизня, оттуда оптом выползают два или три…
Мы с Полей одновременно произнесли протяжное «фу».
– Все, хватит, – сказал я, подрагивая плечами. – Я уже готов паковать чемоданы и лететь обратно. Что-то слишком много насекомых в последние дни.
– Кстати, на нашу соседку эти слизни однажды буквально напали! – проигнорировала меня Полина. – Они расплодились так, что она их даже у себя на кровати их находила.
Тома заколотила руками по матрасу, а я взвизгнул:
– Это что, вечер жутких историй? Я даже фильмы ужасов на ночь смотреть не могу смотреть, а после такого вообще спать перестану!
Девочкам было смешно. А я завертел головой: с какой стороны слизни могли бы приползти к нам – через окно или через дверь? Моя раскладушка была ближе к двери, но бабушка находила их на гине. Решение этой бессмысленной задачи все никак не поддавалось мне, а потом я услышал сонное сопение. Я подумал, что мне тоже пора было спать. Но, как назло, сон лишь отдалялся от меня. Лежать было неудобно – я вертелся. Тело покрывалось испариной – я сбрасывал с себя простыню. Ноги затекали – Джордж разваливался на них всем своим весом. Но главное – на мои ладони все еще давил телефон.
Вдалеке зашелестели листья деревьев, и пока я слушал, о чем они переговаривались друг с другом, меня утянуло в туманное забытье. Но пробыл там я недолго, как мне показалось – забренчал будильник.
Я быстро прервал его, чтобы не разбудить Тому и Полю. Приподнял голову – Джордж по-прежнему спал на моих ногах. Услышав меня, он зашевелил ушами и, открыв глаза, посмотрел на меня. В том взгляде я прочел: «А точно ли тебе надо на пробежку, Ян?» Ябеззвучно ответил ему: «Хороший вопрос!» и повел плечами. Тогда Джордж моргнул и вполне резонно заявил: «Еще два месяца впереди – пробежку можно начать и не сегодня!»
Я подумал, что рыжий пес был чересчур умен, а его предложение – одно из лучших, что я слышал за всю свою жизнь, и со спокойной совестью опустил голову на подушку. Не знаю, что потом произошло раньше – Джордж принял свою былую позу или я снова отключился.
Проснулся я, когда в квартире поднялась суета. Поля в то утро собиралась по делам, а у бабушки был назначен поход к врачу. Казалось бы, ничего такого, но громкие крики заставили меня встать с кровати.
В комнату, прячась от разразившийся утренней бури, вошла Тома и ехидно мне улыбнулась:
– Поднимайся, а то сейчас и нам достанется.
– Кажется, я впервые слышу, как Поля кричит, – зевая, сказал я. – Что вообще стряслось?
– Бабушка заявила, что завтракать не будет. А в помойке – три пустые упаковки от мороженого. Поля просто вне себя от бешенства!
– Три? – переспросил я.
– Да, похоже бабушка ночью проголодалась. Съесть три штуки за раз – это же ненормально?! – Тома развела руки в стороны.
– Прошлой осенью ты умяла полукилограммовую банку ванильного мороженого, а потом два дня лежала с температурой и болью в животе, разве нет?
Моя сестра явно не ожидала такого удара от меня.
– При чем тут я? Речь идет о пожилом человеке, рацион которого должен быть строго выверен. Так нельзя!
– Ну дети тоже любят сладкое, обычную еду в них не запихнешь… Что в этом такого?
– Почему ты защитником тут выступаешь? Вставать собираешься? Сейчас и тебя кормить будем, посмотрим, какую песню запоешь ты.
Я ничего не ответил, и Томе пришлось угомониться. Щеки ее раздулись – видимо, ей было еще что сказать, но она сдержалась, а затем чуть ли не на цыпочках вышла из комнаты. Я заулыбался – мы оба прекрасно знали, что Поля ни за что не стала бы повышатьголос на мою сестру.
Я стянулся с раскладушки и встал на ноги. Не переодеваясь, в пижаме вышел на кухню.
Полина уже стояла в дверях. Бабушка уже ушла. Моя сестра Тома бегала от холодильника к плите, от плиты к кухонным полкам. Это было мое первое воскресенье в Израиле – начало моей первой недели, рассвет моей новой жизни.
Глава 7
Мы с Томой полдня пролежали на пляже, заняв излюбленное нами место под тенистым навесом. В разгар рабочего дня середины жаркого израильского лета жаждущих солнца было мало. Сбоку из бело-голубого домика доносились предупреждающие возгласы спасателей. За барахтающимися в воде оттуда наблюдали четверо: они часто сменяли друг друга, отличались по телосложению, возрасту и стилю пляжной одежды, но их голоса через рупор сливались в один. Моя сестра Тома даже выдвинула предположение, что отбирают на работу их именно по тому, как они звучат.
– В последние дни твои идеи – одна краше другой! – сказал я, и она подмигнула мне в ответ.
С Томой было весело, с Томой легко было быть веселым.
Мое внимание привлек молодой человек. Он передал свой пост коллеге и задумчиво стоял в дверном проеме спасательной будки. На вид он был моим ровесником. Но, конечно, выше меня ростом и, с чем согласилась потом со мной Тома, просто невероятно хорош собой: волосы кудрявились, по бокам были коротко сбриты, на удлиненной шее висел ярко-желтый свисток, доходящий до мышц пресса, которые можно было с легкостью сосчитать даже с расстеленного там внизу на песке полотенца. На нем были только красные длинные шорты и темные солнцезащитные очки. Когда он двигался, его загорелое тело напрягалось, и, как мне казалось, магнитом привлекало взгляды находящихся рядом отдыхающих. Потом я еще часто наблюдал за ходом его работы, в перерывах которой он облокачивался на высокие перила и, ставя перед собой чашку кофе, смотрел в море, иногда спускался на низ деревянной белой лестницы и отжимался.
Когда задумчивость его рассеялась, он исчез из виду, зайдя обратно в спасательную будку, потом снова вышел и спустился вниз. Вышел за ограждение, отделяющее вышку от остального пляжа, с черным пакетом в руках. Запустив туда ладони, он достал белый хлеб.
Разлетающиеся фейерверком крошки привлекли птиц – к его ногам тут же слетелись крупные вороны и серые тощие воробьи. Первые хлопали крыльями и громко ворчали, вторые робко прыгали по песку. Когда еда закончилась, они еще какое-то время окружали своего «повелителя», неотрывно наблюдая за каждым его движением, прямо как и я, а потом, словно сговорившись, вспорхнули все вместе и полетели, задевая крыльями сухие песчинки.
Молодой человек опустил голову и направился обратно. Он поднялся на две ступеньки и, схватив скучающий на заборе шланг, направил струю воды себе на ноги.
Стекающие по голени и ступням капли сверкали, преломляя солнечный свет. Казалось, что спасатель о чем-то задумался, потому что он просто замер. Если бы не льющаяся вода, можно было бы подумать, что я смотрел на фотографию. Это было красиво, это правда было достойно того, чтобы запечатлеть на долгую память.
Бывают люди, проходя мимо, оставляют в душе такие вот спонтанные кадры. Может быть, причина, почему я любил засматриваться на других, и заключилась в том, что я – писатель, у которого уже вошло в привычку проецировать события реальной жизни на еще не существующие страницы своих книг, но все же действительно встречаются люди, которые похожи на воду; они завораживают, и образ их иногда долго хранится в мыслях. Я любил подолгу мыться… Мелодичный стекающий вниз шум расслаблял, проясняя взгляд, освежал фантазию. Выключался кран, и все стихало, но в ушах все еще слышалось приятное эхо, а разгоряченное тело обдавало паром, пахнущим шампунем или ягодным мылом. Вроде все тот же ты, но нет – уже чуть-чуть другой.
Тома толкнула меня локтем в бок:
– На что уставился?
– Да так, ни на что… Как думаешь, вот тот спасатель, он скучает по кому-то?
Тома открыла рот и подняла верхнюю бровь:
– Ты не заболел?
– Я наблюдал за ним какое-то время. Мне кажется, он – романтик.
Моя сестра обернулась, строго осмотрела стоящую фигуру объекта моего внимания и сказала:
– Ты в людях совсем не разбираешься. Ну где ты там романтику нашел? Он просто израильский донжуан, не более. Может, пойдем? Уже есть хочется.
Она вскочила, лихо свернула полотенце и аккуратно запихнула его в мой рюкзак. Мы оделись и по горячему пляжу направились к дому.
В квартире нас уже поджидали собаки, Поля и бабушка еще не вернулись.
– Можно я пойду в душ первым? – спросил я, стряхивая с локтей прилипший песок.
– Давай, я пока приготовлю что-нибудь поесть. Скоро должна вернуться Дина Исааковна, Поля сказала накормить ее.
Я угукнул и исчез в ванной. Вода в тот день была нужна мне – вода громкого моря, вода застывшего в своих мыслях молодого спасателя, вода из крана, которой я подставил раскрасневшееся от солнца лицо, ведь в комнате под подушкой меня все еще ждал телефон, бережно хранивший сообщение от моей Веры.
Она была далеко, и я не знал точно, какие чувства ко мне она испытывала в тот момент, но я понимал, что в мыслях ее я не занимал много времени. Что она могла мне сказать? Не знаю, как кому-то удается не скучать по человеку, с которым так долго засыпал вместе. Не знаю, как кому-то удается выдерживать ту тишину по утрам, в которой больше не звучит простое, но родное «доброе утро». Казалось бы, обычная фраза, но если ее произносит твой человек, она блестит, как драгоценность.
На днях Вера призналась мне, что влюбленность к Герману раскрыла ей глаза – она решила, что многое было у нас неправильным. Наши отношения, по ее словам, лишь изредка озарялись страстью, а в основном текли как тихий ручей. Может, это и правда было неправильным – я не мог сказать наверняка; Вера была единственной моей женщиной, и я понятия не имел, как было бы с другими.
Мне было тоскливо от мысли, что я в какой-то момент стал причиной ее усталости, что я и не заметил, как она начала смотреть на меня по-другому. Теперь ей нужно было время, чтобы понять, чего она хотела на самом деле, а я лишь мог сказать ей: если хочешь быть с человеком, то тут и понимать ничего не надо, если хочешь провести с ним жизнь – это и так ясно.
– Я и хочу провести с ним жизнь, Ян, – ответила она мне тогда.
Эта фраза была жестокой. Внутри меня заколотилось отчаяние, и как бы я ни старался забыть те слова, они снова и снова напоминали о себе, настырно, уверенно, громко.
Я услышал неистовый стук и схватился за грудь. По моему лицу пробежалось удивление – непривычно, но звуки исходили не оттуда. Тогда я прислушался – это кто-то барабанил по двери кулаками.
– Ян, ты что там творишь?! – перекрикивая воду, зашумела Тома.
Она вдруг распахнула дверь, и я дернулся.
– Чего ты врываешься ко мне?! Я же моюсь?!
– Ты устроил потоп во всей квартире! Совсем сдурел?
До меня не сразу дошло, о чем она, но на всякий случай я выключил кран.
– Бабушка вернется, а у нас тут такое! Вылезай быстрее.
– Да что случилось-то?
– А ты не видишь? Ты же по колено в воде!
Я опустил голову. Вода у сливного отверстия стояла не шелохнувшись, а пена от использованных мною моющих средств на ее поверхности доставала до щиколоток. Я выглянул из-за шторы и глянул через оставленную открытой Томой дверь – пола было не видно.
– Тащись скорее сюда! Надо чем-то вычерпать эту воду.
Слова смешивались с гулким хлюпаньем тапок, выдавая траекторию движения моей сестры. Она помчалась в комнату бабушки, оттуда – на гину. Я схватил полотенце и не вытираясь укутался в него.
Задирая ноги, я вылетел из ванной и впился в вернувшуюся Тому. В руках ее я увидел синее ведро и зеленый таз, а в глазах – полыхающий ужас.
– Чего стоишь?!
Она всучила мне таз, а сама наклонилась и с каменным скрежетом зачерпнула тазом столько воды, сколько могла – то есть немного, подскочила к раковине и вылила
содержимое. Все расплескалось и снова оказалось на полу.
Под ногами раздался жалобный стон. Я опустил взгляд и увидел мокрых Джорджа и Марса. Рыжий пес вилял потяжелевшим от воды хвостом, оставлял за собой ребристую дорожку, а черный – трясся от страха, выпучив глаза, похожие на большие черные бусины.
Я больше не мог все это выдержать и захохотал. Презрительный взгляд Томы почти проткнул меня огненными иглами.
– Бабушка сейчас вернется, говорю же тебе! Ты представляешь, какой у нее будет шок?! – закричала она. – Чего ты смеешься?
В ответ я только схватился за живот, согнувшись в коленях. Вдруг все позеленело – Тома водрузила таз мне на голову, и я услышал, что она тоже смеялась – пластмассовые стенки вокруг меня загудели.
Наконец нам удалось успокоиться, и тогда мы принялись лихорадочно устранять, как сказала Тома, «последствия очередного проявления моего невезения». Долго предпринимаемые нами действия казались бессмысленными – разлившееся море на полу нашей квартиры все не уменьшалось. Но мы не сдавались, бесконечно наклонялись, судорожно бегали к раковине, и вот местность осушилась. Под ногами было скользко, все поблескивало от воды.
– Есть швабра? Или тряпка?
– Ничего нет, – Тома забегала глазами по кухне. – Полотенце бери, потом постираем!
Одним небольшим полотенцем она швырнула в меня, а другое сжала в руках и, кинувшись на колени, терла им пол. Я повторил за ней, еле сдерживая улыбку. Вся ситуация казалась абсурдной: за окном пели птицы, доносился ветер с моря, солнце припекало асфальт; это было лето, а мы ерзали по полу с тряпками в руках.
Только мы устало опустились на стулья, как пришла Дина Исааковна. Мы, как прилежные гости, приветствовали ее, но даже не смогли встать.
Через пару часов вернулась и Полина. Мы с Томой сидели все за тем же за кухонным столом, еле поднимая руки, чтобы поднести ко рту чашку чая.
– Как дела?
Наверное, наши лица исказились, потому что Поля понимающе кивнула, скрестила руки на груди и на выдохе сказала:
– Ну, рассказывайте: что случилось?
Обычные израильские дни, наполненные как бытовыми делами, такими как замена засорившихся старых труб в ванной комнате, походы в магазины, так и значительными событиями, например, поездка на кладбище, где похоронена мама Поли, бежали один за другим. Яркими нитями их плотнее к друг другу стягивали прогулки под закатным небом, долгие встречи с морем, вечера на теплых камнях парка, где от дерева к дереву летали зеленые мелодичные попугаи.
Девочки спрашивали меня, продолжаем ли мы общаться с Верой, и я отвечал чем-то не вполне определенным. То, что происходило между нами с женой, не хотелось называть общением. Мы перебрасывались длинными сообщениями, где Вера изливала все то, что копилось в ней годами, созванивались и вслушивались в сбивчивые голоса друг друга, пытаясь уловить не только слова, но и то, что стояло за ними – ведь слова в те дни не были нашими союзниками, они путали нас самих, перемешивались, не давая выразиться в полной мере, объяснить все, что хранилось на душе.
Тогда я убедился в том, что все мы – хрупкие существа, которых легко сбить с пути. И зачастую, зная это, мы все равно неумело хватаемся за самый острый нож. Неловкое движение – и он режет и наших близких, и нас самих. Кровь стекает по пальцам, долго не останавливается, сколько не прикладывай пластырь и не восклицай: «Ну ведь не больно же!»
Потом раны, конечно, затягиваются, остается след, но и он со временем исчезает. Все тот же нож снова сверкает в руках, а мы тщетно надеемся, что научились быть более ловкими.
А бывает ли так, что нож, вонзившийся однажды, уже не вытащить из кровоточащей ткани?.. Я задумался о том, смогу ли я вообще когда-нибудь снова поверить другому человеку. Ведь если Вера, с которой я прожил вместе дольше, чем был один, взрослея, учась жить, смогла вычеркнула меня из своего сердца, то другому человеку, с которым меня никогда уже не смогут связать такие же длинные нити, уж точно не составит труда забыть меня.
И это не только про чувства к любимому, это и про дружбу тоже, и про отношения между членами семьи. Вероятно, есть что-то, что могло бы соединить двух людей крепче, чем годы, проведенные бок о бок вместе, но это что-то не испытать с первым встречным. Вот многие верят в судьбу, которая никогда не ошибается, и если бы я был среди них, то я должен был бы довериться выпавшим на мою долю событиям, отпустить Веру, поставить точку и начать второй том своей книги. Но сил это сделать у меня не было, сколько бы судьба на меня ни давила, и я задавал себе вопрос: кто сможет перевернуть страницу, на которой я застрял? Пока я искал ответ на этот вопрос, мы с девочками играли роль прилежных туристов и одним светлым утром, попрощавшись с собаками и бабушкой, наконец поехали в Иерусалим. Высокий автобус подкатил минута в минуту. Я уселся на переднее сиденье, а
Тома с Полей сели через проход от меня.
Я в который раз перечитал составленные еще до приезда заметки на телефоне – что посмотреть, куда сходить, а куда ходить не надо, когда надо мной нависла чья-то тень. Я поднял голову и увидел перед собой высокого юношу. Военная форма оттеняла его светлую кожу, а в плечо въедался ремень тяжелого автомата.
Он смотрел на меня так, словно ожидал ответа. Я припомнил, как несколько секунд назад над моим ухом пролетели слова на иврите. На всякий случай отрицательно качнул головой, а потом сказал по-английски, указывая на место рядом с собой:
– Здесь не занято.
Молодой человек кивнул и сел. Дуло его автомата строго смотрело на меня, почти касалось меня. Я нагнулся вперед и посмотрел на девочек. Они округлили глаза, а Тома еще и замахала руками. Сколько я не силится понять, что именно она хотела мне сказать, я ничего не мог прочитать в ее жестах. Тогда я откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно.
Автобус тронулся по горячей трассе. Вдоль нее тянулись поля, покрытые кактусами, пальмами и деревьями, раскрашенные мелкими красными цветами, а за ними виднелись высокие здания и жилые дома.
В начищенном стекле я также увидел отражение своего соседа. Ему должно было быть не больше двадцати девяти, но выглядел он намного взрослее меня или просто солиднее. Это мое девчачье лицо, высветленные концы волос… Я невольно расправил плечи и вытянул грудь вперед, но это не помогло – я все равно смотрелся блеклым на его фоне, даже размытым. Тогда надул щеки и прислонился лбом к окну: «Ну почему любить себя иногда так сложно?» – подумал я.
Вот Веру любить было легко! Я часто задавался вопросом: что заставляет одного человека влюбиться в другого? и… не находил однозначного ответа. Кажется, что чувства возникают словно бы сами собой, независимо от обстоятельств и событий, которые связывают любящего и объект любви. И все же, чья это заслуга: того, кто любит или того, кого любят. Я мог любить Веру потому, что я был способен на это, или потому, что Вера была Верой – вот что волновало меня.
