Kitabı oku: «Пыль», sayfa 7
– Клим К, на выход! – жёстко отрезал пьяный.
– С вещами? – спросил Клим.
– С еблом и с прыщами! – разозлился штатский. – Поговорить надо.
Клим поднялся со шконки и вышел в коридор.
– Туда, – показал штатский на лестницу.
Ступеньки окончились, и они прошли в кабинет, который был обложен сверху до низу деревянными стеллажами, разбухшими, влажными, с выпирающими дверцами, свисающими набекрень. Под ногами щербатый паркет, пропитанный глянцевым лаком. У стены деревянный стол, под стеклом таблицы и вырезки из газет. Там же телефон с выемками для указательного пальца и ограничителем, напоминающим корабельный якорь.
– Опер я, опер по твою душу, – сказал пьяный. – Ты чего в отказ идёшь?
– Не убивал я его, – ответил Клим.
– А какая разница. Убивал – не убивал, сидеть будешь всё равно. Какая разница, кто убивал. Будто важно, кто убивал? Заебали вы. Убиваете, а мне разбирайся? Вот уж нет. Сначала ты посидишь за кого-то, потом за тебя посидят. Олень мышиный! Не умеешь сделать так, чтоб следов не осталось, значит, сиди. Хочешь, могу устроить, чтоб тебя там петушили каждый день. А там сам смотри, может понравится. Давай руки!
Клим убрал руки за спину. Опер схватил его за плечи, но Клим упёрся.
– Ветров! – крикнул опер. В кабинет заглянул нос, затем показалась, немолодая, высокая личность, шмыгающая соплями, постоянно прибирая их себе, будто что-то важное, без чего ему будет сложно здесь.
– Давай наручники, – приказал опер. – Руки его доставай.
Клима заковали. Ветров посмотрел на окно, взял вторую пару наручников, прикрепил к первой и к оконной ручке. Клим повис. Тело заломило, руки ужасно заболели. Удар в тело, ещё удар. Вот уже оба неумело месили его живот, будто пытаясь вытащить из него эти сливы синяков и прочие сладкие, набухшие и спелые плоды. Клим вспомнил, как он выбивал неподъёмный от пыли ковёр из своей комнаты. Только ковром сейчас приходилось быть ему. «Хоть от пыли избавлюсь», раздавалось в голове.
– Это тебе не курей мариновать, – приговаривал опер, глядя на Ветрова. – Не бей его по лицу, ему завтра на суд. Должен быть в хорошем виде. И ещё мыша поймать надо. Спать не даёт.
– Что-нибудь придумаем, – ответил Ветров.
Клим потерял сознание. Очнулся уже в камере. Влад прикладывал к его голове свою мокрую майку с Мао. Мао промок и помог голове Клима.
– Поспи. Извини, врача не дают. Просто поспи. Лучше будет, легче, – слова скрипели изо рта Влада.
– Встать! Суд идёт. Слушается дело…
Судья начала читать материалы дела Клима. Быстро и монотонно побежали слова по залу. Без всякой эмоции, перебором какого-то чужого языка. Намёками на последствия. Они наскакивали окончаниями на начала следующих слов, без интонаций. Одним тембром. Весь этот речитатив напоминал ему церковную службу, на которой батюшка, извергающий череду молитв, как швейная машинка, клюющая заплату вокруг дыры, латал разноцветные лоскуты в то одеяло, под которым дрожали от холода, под которым чешется, как от стекловаты, желудок переваривает битое стекло. Воробьи стучали по крошкам. Пионеры били в барабан. Крысы шли на запад.
Климу стало скучно. Он вспоминал школу, где его судили впервые и не единожды. Так, в первых классах частенько после перемены и жалобы какой-нибудь недовольной особы, его вызывали к доске. Сначала он должен был встать, потом, опустив голову, сутуло и обязательно пройти сквозь созревшее вымя, налившееся глазами учителя, даже перезрело и мелкой галькой зрачков его одноклассников. Пока он шёл, недовольно скрипели линованные полы, как тетрадь под его фиолетовым почерком. В этой предательской тишине хромали берёзы с ветра за оконной рамой, во всеобщем внимании пытающимся уйти отсюда.
Класс заполняло это внимание, и начинался сам суд. Прелюдия: само событие, кто кого толкнул, подрался ли, обозвал обидным прозвищем. Далее следовали моральные основы. Клим чувствовал эти смирительные рубашки. Он не понимал, почему, чтоб доказать ему его неправоту, надо, чтоб его вырвало прилюдно, причём так обильно из его восвоясья. И вот его полощет на уже и так коричневый пол: их не переваренными деликатесами. И скребут горло корки хлеба, кровь из нутра. Слёзы брызгали, как из упавшего на землю, наполненного водой презерватива случайному прохожему.
В заключении поднималось по очереди несколько человек с осуждением любого его поступка. Они долбили деревянные фразы, как богородский мужик с медведем выбивают в наковальню бесполезный воздух треснувшей киянкой. У них менялся голос, становясь скрипучим и дверным. Эти пафосные, неживые голоса до сих пор преследуют Клима. Он слушал их на школьных линейках, в поздравлениях коллег по работе, на совещаниях и планёрках из ртов докладчиков. Весь мир в это время переживал избиение, отчаянную вину из-за своей неодинаковости.
Он вспомнил, как однажды на спор распотрошил глобус. Только внутри была набита газетная бумага, просроченная на несколько десятилетий, как заполнение не особо ценной и хрупкой посылки по почте.
– Клим К. Вам понятно решение суда?
– Если не понятно, то вы мне разъясните?
– Два месяца содержания с следственном изоляторе. – ударил молоток по деревянной основе, как богородский мужик.
– А можно теперь медведь ударит? – попытался пошутить Клим, кивнув на конвоира.
– И штраф за неуважение к суду.
Его заломали и вывели из зала. Потом недолго били в машине «за неуважение», будто кто-то родился с этой опцией. Потом долго везли куда-то. Выгрузили около СИЗО, завели и загрузили в карантинную камеру. Клима проверяли, измеряли, фотографировали, снимали отпечатки. Он чувствовал себя как породистый кот перед выставкой, как космонавт перед полётом или как инопланетянин после. Из тела вынимали кровь, мочу, прочий хлам. Позже оставили в покое.
Он прилёг на шконку, попытался уснуть. Сильно болела голова. Голова плыла в окно, плыла наружу, из этого всего в огроменный мир. Мир ранее казался маленьким, тёплым и уютным. Он напоминал деревеньку с кривыми человечками и цветными душными избушками. И куда не суйся, всюду знакомые, и всё знакомо. Даже в удалённых городах и посёлках Клим отмечал похожесть этого всего, понаставленного на землю: жилищ, одинаково разбросанных, как игральные кубики, застывшие по окраинам, кривые вьющиеся тропы и реки в узлах и язвах, хвойное редколесье, испаряющее скипидар. Там, даже встречая незнакомца, в том находились черты какого-то старого знакомого. Со временем старый знакомый сливался с новым, и уже было не отделить их внешность и повадки. Они собирались в единое. У Клима было несколько этаких людских болванок. Ему оставалось просто нарядить их и окрасить согласно форме болванки всяческими безделушками.
Теперь же мир его стал яснее, но в то же время ледовито холодным и огромным. Ранее он приходил в знакомые места, казалось застывшим, надувшимся прошлым. Теперь он не узнавал их, не узнавал людей из прошлого. Они казались чужими и нелепыми. Будто разбивают бильярдную пирамиду его прошлого, и разлетелись шары по столу во все стороны. И до сих пор бродят там.
Часто, закрыв глаза, трудно было понять, в каком месте ты находишься. На обратной стороне век налипли готовые пейзажи из прошлых мест. Груша и берёза под окном, сосновый небольшой лесок с тропинками, заросшая хоккейная площадка, панельный дом, который когда-то был стройкой…
Скрипнула дверь. Вошёл конвойный.
– Клим К. пройдёмте.
Они прошли коридорами и вышли во двор. В лицо бросился запах трав и свободы. Липкий от тополей ветерок потрепал макушку. Клима посадили в автозак. Там сидела следователь и вчерашний опер, около которого стояла большая тёмная бутылка с неизвестным содержимым. Сзади сидели ещё два пассажира в форме. Пахло перегаром и керосином, как везде.
– Были сегодня у вас, изъяли телефон. Не волнуйтесь, квартиру закрыли и опечатали, – затараторила следователь, опять даже не поздоровавшись. – Телефон из квартиры и изъятый у вас отдали на экспертизу. Ваш был заблокирован. Назовите пароль разлокировки.
Клим назвал, и они молча поехали. Опер постоянно вздыхал и отхлёбывал из бутылки. Через несколько минут по салону помимо керосина начал распространяться запах свежего алкоголя с примесью боярышника. Следачка что-то прошептала ему на ухо, и из этого уха шипело, словно из морской сувенирной раковины. Казалось, что язык её сейчас раздвоится, но она отстранилась и обиженно отвернулась в окно.
Клим то же отвернулся. Мимо прыгали полупалые ветви с деревьев у обочины, как беспорядочная колючая проволока на заброшке, которой от одиночества хочется зацепить любого заблудившегося путника. Даже на расстоянии это всё целилось в шею, в глаза, в пах, будто сам хозяин леса огораживал вход. Свистнуло в не плотное окно автозака. Щели завибрировали из-под задубевшей прокладки бывшей резины, вулканизированной людским потом, спиртовыми испарениями и редким в этих местах ультрафиолетом. Снаружи собиралась песочная и земляная пыль. И вот небо стало натягивать тёмную майку через голову, запутавшись, да так и оставило попытки высвободится. Брызнуло. По окнам неровно двинулись капли, обходя эту пыль и слипшийся мусор.
– Зонт кто-нибудь взял? – спросила следователь.
Опер вздохнул, но промолчал. Проехали ещё минут десять. По земле полоскало. Чёрные ручьи, как грязные носки угрюмо свесились в кювет с дороги. Машина встала на обочине у колеи, в которой дождевая вода грязно пузырилась, будто фритюрным маслом месячного срока.
– Я туда не поеду. Ливень такой. Завязнем! – запричитал водитель.
– Подождём, когда закончится, – скомандовала следачка.
Никто не спорил, все молча сидели и участливо смотрели в окна. Клим решил вздремнуть. Сначала он, не закрывая глаз, наблюдал округу, будто замотанную в полиэтиленовый пакет, хрустящий вне машины. Глубокая, неровная, кривая колея в лес следами протекторов напоминала громадного крокодила с блестящими боками. Он уползал вглубь, пожирая грязь. Клим закрыл глаза, сквозь сон слыша, как пререкается следачка и опер монотонными, гипнотическими, убаюкивающими интонациями. Послышалась музыка, но то было искажением звуков дождя по крыше.
– Вставай.
Клима растолкал опер:
– Пойдём! – Клим поднялся. Дождь закончился. На небе, как петушиный хвост, распушился обрубок радуги. Вышло солнце с короткими зубчатыми лучами, словно раскрытый капкан.
– Глупости не будешь делать? «Или тебя пристёгивать?» —спросил опер.
– Куда же я денусь, – ответил Клим.
– Так, Ветров с нами. Миронов, сиди здесь на связи, – командовал тот. – Пошли. Он проверил рацию. Та признательно затрещала, как кошка, увидевшая птицу в окно.
Они вышли из машины и повели Клима в лес. Зашли глубже. Опер шагал впереди с дорожной раздутой сумкой, затем Клим. За Климом шёл конвойный. Следачка сильно отстала, пытаясь пройти по сухому на согнутых коленях.
– Подождите, я вся промокла, – умоляла она. – Опер только усмехался:
– Так разуйся, у нас мало интереса здесь долго возиться.
Следачка выругалась, а опер достал ещё одну бутылку, остановился и жадно начал пить. Проходящий мимо Клим учуял запах какой-то сивухи.
«Купил бы что-нибудь приличное. Вот уж мусор и есть мусор. Даже похмелиться нормально не может», подумал он. После вчерашнего вечера болело всё тело, даже там, где не били. Лицо опухло, овально вздулись ладони и ступни, будто мозоли тихо плавали под кожей. Болел затылок, от этого першило во рту и тошнило. Постоянно хотелось пить. Ещё больше хотелось заснуть в безопасном месте.
Следачка уже безнадёжно отбилась от них, как корова от стада, и исчезла из виду.
Опер запьянел. Он обернулся к конвойному:
– Ветров, ты мыша поймал? Я вчера всю ночь заснуть не мог. Скребёт, падла под полом. Сколько раз говорил: не жрите в комнате отдыха!
– Я кота притащил, – ответил конвойный.
– Ты совсем, что ли, мудак? Приедешь, уберёшь нахрен! Я ещё котовьей ссаниной не дышал!
– Так как я её поймаю? Я мышей не ем, – продолжал конвойный.
– Дебил! Мышеловку поставь! Как ты меня бесишь! – раскраснелся опер.
Он прибавил шаг, достал свою поилку и на ходу начал отхлёбывать, глядя на ощетинившееся солнце. И вдруг резко упал. Сначала молча, с деревянным хрустом и металлическим лязгом, будто сланцами по пяткам на бегу. Через мгновение пространство разорвал крик, дикий и колючий. Опер катался по промокшей траве, лязгая цепью. Конвойный замер, а Клим подошёл посмотреть: стопа по основание находилась в пасти капкана. Из-под зубьев выступила тёмная кровь.
– Ветров, вытащи меня отсюда, сука! – надрывался опер.
– Помоги, – попросил конвойный Клима. – Тут в одного не осилю.
– Сами разбирайтесь. – Клим равнодушно отвернулся и присел на землю.
Конвойный недовольно поглядел на него и подошёл к трофейному. Трясущимися руками он пробовал разжать створки. В образовавшуюся щель он начал просовывать пятку опера, но то ли тот дёрнулся, то ли рука конвоира соскользнула. И снова капкан щёлкнул на стопе опера. На этот раз тот смог изобразить лишь душный хрип, он затряс животом и потянулся к кобуре.
– Мышеловка захлопнулась, – констатировал Клим.
Опер вытащил табельное и прицелился в конвойного:
– Сука криворукая, мстишь мне, гнида! – прошипел он и выстрелил тому в бедро. Ветров вздохнул и упал. Уже лёжа, он начал ныть и причитать:
– За что? Я на вас рапорт напишу…
– Я тебе жбан сейчас прострелю, – заурчал опер и потерял сознание.
Клим подошёл к конвойному. Тот рыдал во весь голос. Кровавое пятно, как ядовитые гусеницы, расползались по штанинам. Он снял ремень с конвойного, отбросил кобуру подальше, пошарил по карманам. Нашёл мобильник, поднёс к лицу раненого. Телефон включился. Клим перетянул ремнём ногу выше раны. Тот застонал.
– Не плакай, не помрёшь, – подбодрил он конвойного. Клим двинулся назад, где встретил уставшую, в хлам растрёпанную следачку.
– Там двое раненых. Первую помощь оказал. Вон там, – он показал направление.
Следачка мелко моргала и, как рыба, хватала ртом воздух.
– Ну, я пошёл, – сказал Клим. – Хорошего дня.
Он зашагал к трассе, сделав небольшой круг, чтобы не пересечься с автозаком, постоянно нажимая на экран, не давая погаснуть.
Через полчаса он вышел к дороге. По памяти набрал номер Василия:
– Василий, привет! Это Клим. Не отвезёшь в город?
– Здорово, – послышалось из телефона. – Может, не в город, а на озеро. Я сегодня выходной, не таксую.
– А давай. Только меня захватишь?
– Конечно. Я тебе сегодня целый день звоню. То занято, то не берёшь. Где ты?
– Сбрасываю координаты.
– Минут через пятнадцать буду, – откликнулся таксист через минуту. – Расскажешь, что ты там прячешь постоянно, гы-гы-гы! – Засмеялся голос в трубке. – Всё, жди. Выхожу.
Клим спустился в кювет, отошёл и сел за деревом в ожидании Василия. Через время около него на обочину съехало такси. Клим молниеносно рванул к машине, через секунду захлопнув за собой дверь.
– Поехали, – выпалил он.
– Поехали, – повторил Василий и тронулся. – Ну и ливень был недавно. Оно даже к лучшему, вода теплей будет. Я в этом году никак не могу вырваться. А потом подумал: «Работа, работа, сколько её ещё, этой работы. Так и пожить не успеешь».
У Клима зазвонил мобильник. Он глянул на экран – высветилось «Упырь». Он выключил телефон, вытащил СИМ карту и положил её в карман.
Минут через двадцать выехали к озеру. В пределах видимости не было никого. Слабый ветерок поглаживал озеро. Послеобеденное солнце гнездилось на ветках редких кустарников.
Василий расстелил плед, разделся и двинулся к озеру. Клим опустевшими от усталости зрачками провожал его в озёрный окоём. Его туловище – цилиндрический контейнер с эллиптическим днищем, равномерно выдавливал из себя овал головы через тройной подбородок, набитый окрестным запылённым воздухом, как пылесосный мешок. Конечности, будто кривые коряги, воткнулись в тело и криво растопырились во все стороны. Так на школьных уроках в начальных классах Клима они ещё детьми бродили лесами, собирая материал для своих примитивных поделок. В перезрелые жёлуди втыкались четыре спички, изображая руки-ноги с серными культями в окончании. На пятую, короткую, заточенную с обоих концов, насаживалась голова из мелкого жёлудя с плюской. На ней лемех, как на деревянном куполе церкви. И задача была в организации бытовых сцен с разнообразием уродливых для этого персонажей. Дети собирали мам-пап-себя, домашних животных, школьные будни. Клим тогда нашёл огромную сосновую шишку, насадил на неё множество желудиных голов, головы соединил спичками, в основание шишки нанизал найденный, потерявший белизну гриб дождевик, а на него – гусиные перья, которые он смог выщипать из своей подушки. Объяснять сие он отказался, за что и получил заслуженную очередную двойку в дневник. Он вышел из школы, забрёл в дубовый лесок около дома и долго топтал эти опухшие дутые плоды, пока не устал. А придя домой, уткнулся в колючую от куцых перьев подушку и заплакал в неё. А ей было словно с гуся вода.
Клим наблюдал, как таксист своими промокшими спичками шевелится в водоёме и фыркает, как лошадь. И казалось, в этом туловище находится только рыхлая требуха жёлудя. Вот сейчас скорлупа эта лопнет и наружу выдавит пережёванную маслянистую ореховую начинку. Интересно, из желудей можно получить желудиное масло, дабы смазывать высохшие стволы дерев, чтобы не скрипели на ветру?
– Давай, заходи, вода отличная! – кричал Василий уже с середины водоёма. Потом лёг на спину и запел:
– На речке на Клязьме купался бобёр,
Купался бобёр, купался черно́й;
Купался, купался, не выкупался,
На горку взошел, отряхивался,
Клим вздрогнул, подошёл к воде, умылся, взбодрился.
«Когда еще на природе поплаваю?». – Подумал он. Разделся, разбросав шмот в разные стороны, вошёл в озеро. Лёг на спину и, теребя ногами, поплыл. Слепило солнце, вода ласково и нежно поглаживала по лицу. Клим закрыл глаза, но настырное светило, уже собравшееся за горизонт, приятно щекотало веки. Он выплыл на середину водоёма, застыл звездой. Хотелось смыть с себя всё произошедшее с ним последнее время. Куда теперь? Денег нет, нет работы, в квартире засада, наверняка. Только решать все эти неудобства он будет не сейчас. Сейчас он будет лежать на воде, которая так далеко от его коллег, ментов, сумасшедших знакомых. Сверху пищали стрижи, пикируя и взлетая в молочное, слипшееся в глазах небо чёрными зольными точками. Пролетал самолет на реактивной тяге, таща за собой огромный пушистый хвост.
Клим задремал. Сначала он услышал какое-то хлюпанье по водной глади. Он открыл глаза и обнаружил, что озеро с ним посередине уплывает со своего места прямо в лес. Клим спокойно оплывал высокие кусты и деревья. Вокруг него всплывали отвалившиеся от дряблости наросты коры, ощетинившиеся шишки, пустая и сухая трава. Так они влились в русло мелкой, но очень текучей речки и, громко журча, двинулись дальше. По пути на изгибе затопили какую-то заброшенную фабрику, где к ним добавились керосиновые радужные вонючие пятна, перевязанные узлами худые серые папки с документами, плакаты по технике безопасности и рабочие инструкции, напечатанные на механической печатной машинке с икающими вверх несколькими символами.
Вскоре они вышли в город и с размаху въехали в продуктовый магазинчик на окраине. Здесь к ним добавилась туалетная бумага, салфетки, яблоки, огурцы, червивые сливы. Вода окрасилась чайным оттенком. Клим отхлебнул чайного раствора и выплыл из магазина. Он направился к берегу озера, но сразу устал. Он лёг на спину и снова закрыл глаза. Вода миновала город и снова вошла в лес. Теперь он стал гуще, и Клима тут же принесло головой в ствол дерева. В глазах потемнело, во рту он ощутил знакомую горечь. Наконец их вынесло на потайную поляну и закружило воронкой, в центре которой находилась охотничья вышка. У входа сидел знакомый сумасшедший старик и ножом вырезал из дерева какую-то свистульку. Он положил губы под хвост деревянной птичке и пронзительно в неё засвистел. Потом, обращаясь к Климу, улыбнулся:
– А тебе не досвистишься, – сказал он и ушёл в избу.
От свиста у Клима заложило уши, и он, как контуженный о дерево жук, слышал только потрескивание в голове, которое пульсирующей болью раздавалось по всему телу. Через несколько минут озеро вернулось на своё пригретое место. Клима затрясло. Это был Василий.
– У тебя, по-моему, солнечный удар, – заволновался таксист. – Сам сможешь выплыть? – Слова его звучали совсем издалека, хотя он громко и звонко кричал. Клим ощущал звуки, как ругань в квартире с закрытыми окнами слышал прохожий по двору. Он только кивнул, нырнул несколько раз и стал приходить в себя. Через минут десять его отпустило.
– Ты меня так не пугай, – предупредил таксист.
– Да я что-то задремал, вот и напекло. Уже лучше, даже можно сказать, что хорошо, – улыбнулся Клим.
– Может, перекусим? – спросил Василий.
Клим ужасно хотел жрать, ещё с утра.
– Давай, – сказал он, – и быстро погрёб к берегу. Таксист пыхтел следом, но скоро отстал. Клим вышел из воды, встал во весь рост, глядя на солнце, падающее на горизонт. Заворчал Василий:
– Вот что им надо? – возмущался таксист. – Вот они твари.
На его лодыжках суетливо шевелились несколько пиявок. Он сел, матерясь, отдирая их от себя. Кожа выделяла кровь.
– Знаю, что пиявка тварь полезная, но сука неприятная совсем. Я вам что, Дуремар? Кыш отсюда! – он оторвал всех, бросил обратно в водоём. – Как же чешется!
Он открыл автомобиль, достал аптечку и пакет с едой.
– Давай, накрывай. Я пока йодом помажусь.
После перекуса они еще несколько раз поплавали, пока не стемнело. С соседнего посёлка потянуло одиноким утробным рыком. Завыла уныло псина с осколками хрипоты. С берега заблеяли лягушки.
– Тебя зовут, – кивнул в их сторону Клим.
– Кто зовёт? – не понял Василий.
– Они. Слышишь: «вааась, ваааась»?
Таксист прислушался.
– И правда! Что за херня?
– Сходи, посмотри, – усмехнулся Клим. – Вдруг это судьба, поцелуешь – и вот оно тебе счастье.
– Если бы, – вздохнул Василий. – Пошли в машине посидим, холодно. Потом домой тебя отвезу.
– Домой не хочу. Давай, может, покатаемся по городу.
– Без проблем, – ответил тот. – Знаешь, а я вот домой хочу. Думаю, рвануть обратно в Рязань. Ни друзей тут, ни родни.
– Так племянник же был?
– Был и вышел весь, в Питер подался. Тут, говорит, одни колхозники, а там столица, культура.
– А там что делать будешь?
– Да уж, не пропаду. Руки и ноги есть. А тут что? Просыпаешься ни свет ни заря: сначала вчерашних развозишь, пьяных в хлам, потом всяких хмырей на работу. А те глядят на тебя свысока, важные все, в костюмах, с портфелями. Сидят прямые, будто штыри проглотили. Днём почти никого, только туристы изредка, как галки, трещат. Вечером утренние хмыри с работы едут, а ночью опять пьяные. Устаёшь от этого. Но теперь решил – еду обратно. Знаешь, что в Рязани грибы с глазами?
– Да ты говорил уже.
– Так вот, приехал в Рязань немец-купец, остановился на постой у одного домовладельца. «Что, говорит, в ваших краях водится, что я никогда нигде не отведаю?» Хозяин пошёл в лес, грибов набрал больших и разных. Присел у речки, а тут лягушка скок-скок и в корзинку попала. Пришёл хозяин в дом: «вари, говорит, хозяйка суп грибной, немца удивлять будем». Хозяйка всю корзину и высыпала в котелок. Садится немец обедать. Плеснули ему в миску с самого дна, чтоб по наваристей. Ест немец, ест и видит в миске лягушку. «Что это?» удивился он. «Грибы наши рязанские,» отвечает хозяин. «А почему с глазами?» испугался гость. «А потому, что у нас в Рязани есть грибы с глазами. Их едят, а они глядят». Нашёлся мужик. Сегодня эти грибы с глазами меня домой позвали. А раз позвали, то надо ехать. – вздохнул Василий.
– Да, – выдохнул Клим. – Ну что, поехали, прокатимся?
– Поехали, – согласился таксист.
Раздался свет с выпуклых фар. Машина фыркнула, дёрнулась и с треском двинулась к трассе. Василий заметно повеселел:
– Может, на меня пиявки так подействовали и всю гадость высосали. Даже легче стало, хоть и чешется. Самое большое удовольствие человека – это когда почесаться можно, а самая большая пытка – когда нельзя. А вокруг и внутри нас зудит и чешется.
Их внесло в вечерний город. Василий выбрал маршрут по узким безлюдным горбатым улочкам, чудом сохранившим кособокие заборы вдоль дороги, заплатанной и перемазанной грязью. Иногда они оканчивались непроходимыми тупиками, заросшими диким хмелем или мусорными отвалами пустой алкогольной тары и старой мебели.
– Давай выпьем, – предложил Василий.
– Ты же за рулём, – чуть упрекнул его Клим.
– Потом такси возьму тебе. Отвезут тебя куда надо. «Я же вижу ты без денег», —заметил таксист.
– У меня есть деньги, только пока не вариант их получить.
– Так и не получай. Деньги – такая вещь, которая не очень-то и нужна. Знаешь, деньги одиночество порождают. Нами выстреливают, как дробью на магниты. И все разлетелись по своим мишеням. Сидят, мелочь перебирают. А раньше вместе жили, и как-то легче было.
Василий остановился у какой-то пивнушки, у входа в которую горел тусклый фонарь, набитый мошкарой и мотыльками. Рядом ходила собака взад-вперёд. Её вело вниз, но она с усилием поднимала морду и мутно смотрела прямо. Из заведения был слышен бой стекла, глухая ругань и блядская музыка. Они вышли из машины и двинулись ко входу. Собака попыталась подойти к ним мелкой дрожью частых шагов. Костлявый хвост свалился между задних лап. Её опять дёрнуло вниз, зашатало. С трудом, тихо скуля и сопя, она ткнула носом в протянутую ладонь Клима.
– Держись, собака, – успокаивал Клим пса, потрепав по слежавшейся холке, сбившейся в аморфные комья. – Я бы пристрелил тебя, только нечем. А значит держись.
Они зашли внутрь. Внутри завис полумрак. Из колонок у стойки тянуло в уши какое-то музыкальное старьё.
– Пошли! – скомандовал Василий, указав на свободное место у барного стола. – Держи место, а я пойду за пивом.
Скоро он вернулся, неся четыре кружки.
– Давай только не спешить. Наслаждайся, – разомлел таксист.
– Сложно здесь наслаждаться, – огляделся по сторонам Клим.
К ним подошёл бледный потрёпанный мужик с оттопыренной нижней губой. На лице неравномерно налеплены клочья щетины. В руках плотный мятый облезлый пакет.
– Здравствуйте, господа! – громко произнёс он. – Не желаете приобрести очень нужный в хозяйстве инструмент. – Мужик зашуршал рукой в пакете, извлёк огромный газовый ключ и положил на стол.
– Ну и зачем нам это? – спросил Василий, вот тебе, Клим, нужен такой ключ?
У меня есть такой, – ответил Клим.
– Вот и у меня есть. Зачем мне второй?
Мужик опять полез в пакет и достал зимнюю шапку:
– Натуральный бобёр! – гордо изрёк он.
– У меня есть шапка, Клим, тебе нужна шапка? – Клим мотнул головой по сторонам. Мужик тяжело вздохнул и вытащил на свет фонарь.
– Электрошокер с фонариком. Берите, хорошая вещь.
– О, другое дело! Давай, Клим, тебе куплю, а то шляешься по лесам в одну морду. Сколько тебе?
– Шесть кружек «Крепкого» и два по двести водочки.
– По рукам! – Василий пошел к барной стойке, вернулся с подносом и передал барыге, лицо которого мгновенно подрумянилось. Он схватил поднос и быстрым шагом двинулся к своему месту.
Клим сидел и щёлкал выключателем фонарика. Что с ним происходит? Неделю назад ещё жизнь его, пусть и бесцельная, пусть как у всех, была стабильной и беззаботной. Теперь он просто единица безо всяких прилагательных, будь то дом, работа, деньги. Вот он сидит, как выброшенный кот, который не умеет ничего, что позволило бы ему хотя бы просто оставаться живым. А всё этот проклятый лес. Сколько раз он проезжал мимо него, и ему ни разу не хотелось посетить это место. «Вход и въезд в лес запрещен». Он каждый день видел эти знаки, но зачем-то попёрся поперёк них. А ведь это Василий привёз его туда. Но если что не так, он предупредил бы. Или он со всеми заодно, кто желает неприятностей Климу.
Он начал вспоминать обитателей этого места: одного приговорили друзья, другой, полусумасшедший, живёт в землянке, третий вообще мухомор, делит избу с маленьким приведением. Какой-то эксперимент, которому он не придал значения. Какой-то хозяин этого всего… Клима пробил холодный пот. Так ненормальный старикан – это и есть сам хозяин! И на кресте, который унёс Колян, было его изображение. И Колян, похоже, в эти места собрался! Он забрал крест старика, старик забрал окно Коляна, ни хрена не понятно. И почему до Клима не досвистишься? Откуда эти грибы, бобры с петухами? Нет, надо разобраться. Надо навестить старенького. Только к нему путь, остальное в капканы и тупики. Надо действовать, а не позволять себе плыть по течению, даже если как недавно, плывёт озеро вместе с тобой.
Вспомнился детский сад. Однажды он обосрался прямо в трусы на тихом часе. Сначала он лежал и терпел, но не решился отпросится в туалет. Воспитатель и санитарка в это время занимались личными делами и дико злились, когда их беспокоили. По окончании тихого часа воспитатель зашла в спальню и учуяла запах. «Кто?» спросила она. Тишина. Тогда она двинулась к окну, срывая покрывала с проснувшихся детей. В ярости она сдёрнула одеяло с Клима, схватила за ухо и потащила в зал, собрав там всю группу. При всех она сняла с него штаны и долго отчитывала, пока санитарка не подмыла его. Дети смеялись и показывали пальцем. «Будешь ещё так?» грозно спросила она. «Нет.» ответил Клим. До вечера они с санитаркой спорили, чем же угораздило обосраться Климу. Воспитатель настаивала на курице, доказывая, что после потребления оной, газы, выходящие из неё, пахнут тем же. Санитарка делала упор на своём стаже работы в палате для не ходящих и о непосредственной зависимости больничного обеда от запаха, исходящего из отхожего судна. По её экспертному мнению, запах принадлежал жареному минтаю с нотками мятого картофеля.
Так иногда, чтобы не обосраться, надо побеспокоить окружающее: потрясти яблоню, спугнуть вора, бросить работу, ввязаться в драку, в конце концов…
– Тебя точно сегодня солнцем не припекло, – тормошил его Василий.
Клим глянул в закопчённое окно пивной. За ним будто стояла стена, выкрашенная серой краской, поверх которой пастельными тонами, широкими грубыми мазками изображены избы и столбы, на проводах которых спали комочки, которые скоро проснутся и станут обычными серыми птицами.
– Мне пора, – растягивая слова, произнёс Клим.
– Хочешь, давай у меня переночуешь, – уже хмельно запинаясь, просил Василий. – Клим мотал головой. Ему хотелось скорее разобраться и решить, что делать дальше.
– Вызовешь мне такси.
– Куда поедешь?
– Туда, где ты меня забирал первый раз.
– Вот ты неугомонный. Чего тебя в этот лес тянет?
– Так это я и хочу выяснить.
Таксист достал телефон, открыл карту, потом набрал номер:
