Kitabı oku: «Пыль», sayfa 6
И вот уже наслежено, натоптано вокруг: там колея по обод, классическая лыжня, трасса восьми полосная, и ясно, куда идти. Только оступаешься – и тебя повело по нехоженому. Огляделся – да ковыляют по этому насту и оврагам разбуженные праздничными салютами шатуны, колобки бездрожжевые и постные, как на поминках, вечные жиды без прописки, цели и обязательные перекуры по пути к смерти.
Клим услышал сигнал телефона. Он принял вызов. Это звонил Колян:
– Здорово, – вымученно сказал он.
– Здорово, Колян, ты где?
– Давай встретимся на том же месте, – голос звучал монотонно и устало.
– Когда?
– Когда сможешь. Я уже там.
Клим сбросил вызов, вышел в подъезд и закрыл дверь на замок. Он бодро спустился по лестнице и сразу почувствовал слабость. Ударило в пот. Из тела, как из мясорубки, давило клейкую жижу пота. В глазах потемнело, заискрило, захотелось пить.
Он набрал номер с визитки.
– Василий?
– Да, привет, местный!
– Свободен?
– Да кто ж меня посадит? – в трубке заквакало.
– До центра подбросишь?
– Довезу. Если, конечно, хочешь, чтоб подбросил. Боюсь не доброшу, – задыхался в телефон таксист. – Ты где?
– Около дома. Помнишь, где забирал первый раз.
– Окей, еду. Минут через десять буду.
– Жду.
Клим не спеша поднялся к себе, зашёл на кухню, открыл кран, подставил лицо под струю воды, умылся и попил впрок. Затем спустился медленно и встал у двери подъезда.
Опять поблизости раздавались дикие крики. Клим поднял голову, посмотрел на дерево, на котором гнездились вороны. Их не было. Оглянулся. У соседнего дома бегали и орали дети лет двенадцати-тринадцати. Первый мальчик скакал и визжал, как баба. Он вырывал из земли корни одуванчиков, трав-сорняков, подымал сухие ветки и, не глядя, метал в преследователей. За ним перебирал ногами такой же по виду одногодка. На бегу он так же поливал округу тонким голосом, то ли от восторга, то ли от азарта. Замыкала погоню девочка с ногами-прищепками. Она косолапо перебирала кривыми ступнями, безнадёжно отстав. Остановилась, а потом, поняв манёвр убегающего, снова засеменила уже наперерез. И на бегу её грудь, уже сформированная, взрослая, колыхалась под майкой, искажая мультяшный принт с мордой котика. Догнав преследователя, она повалила его на землю, взяла свою самую верхнюю ноту, как парной поросёнок, а тот, сбитый с ног, начал кусаться и плакать.
Клима затошнило. Он отошёл за угол, и его обильно вырвало серой слизью. Пока он вытирал рот и пот со лба, мимо проехало такси. Он вернулся к подъезду, открыл дверь авто и мгновенно нырнул вглубь салона.
– В центре куда? – спросил таксист.
– К вокзалу.
Пока ехали, Клим смотрел на дорогу, на перебегающих в неположенных местах пешеходов и собак. В салоне было жарко от солнца, которое к вечеру нарывало у горизонта, как вчерашний ожёг. Пахло беляшами и потом. Прохожие с довольными лицами и с шуршащими пакетами сновали по магазинчикам и торговым центрам.
– Лето проходит, а я даже не искупался, – начал таксист. – Может как-нибудь махнём на озеро, я бесплатно отвезу.
– Можно, – согласился Клим.
– Давай на следующей неделе?
– Хорошо. Звони.
Дальше ехали молча. Василий остановился на стоянке у вокзала. Клим расплатился и вышел. Он перешёл улицу, увидел Коляна, стоящего у дверей пиццерии.
– Только по паре кружек, – сказал Колян. – Здоровье чтоб поправить, не хочу, как в прошлый раз.
Клим кивнул. Они зашли внутрь. Ничего, казалось, не поменялось. Так же официантка, как бильярдный шар, металась между столиков. Обязательные двое, пьяные в сопли, доказывали свою правоту, каждый на своей волне опьянения. Ревела музыка, звенела посуда, пахло гарью с кухни.
Они сели за свободный стол. Заказали пиво.
– Слышь, сделай потише свою шарманку, не слышно нихера! – закричал Колян в сторону бара.
Музыку немного приглушили. Клим с жадностью отпил половину кружки.
– Помнишь что? – спросил он.
– Самое интересное, что помню. Я как ушёл, долго по пригороду бродил, прохожих пугал и собак. А потом злоба на меня нашла, на всё это. Зашёл в какие-то гаражи, как в лабиринт. Выйти не могу. «Хватит!» думаю. Смотрю в один гараж ворота открыты, керосином пахнет. Побросал эти шмотки с чучела, крест этот; попросил керосину, мне налили в консервную банку. Мне последнее время постоянно запах керосина преследует. К чему бы это? Может, с желудком что не так?
У Клима вырисовывалась та же тема! Такое чувство, что всё кругом им пропиталось. Мир вспотел керосином, устал. В лужах его разводы, изо ртов пары его, изо всех помещений выступает на стенах испарина, как сок из берёзы. Только алый фитиль языка поднести – и запылает. А что делает огонь? Так, ничего особенного. Просто эти слова, предметы и свалки становятся пеплом. Они становятся лёгкими, будто их выпотрошили от всяческих болезней, избавили от непосильных нош и добавили в автомобильные шины для лучшего сцепления с клейкой лентой дорог.
Клим выпал из диалога и начал теребить волосы ладонью. На стол выпадала белая сажа перхоти. Он смахнул её рукой со стола.
– …и сжёг к херам. Даже легче стало. Я же, правда, не в себе был. Какая-то пелена в глазах. Иду, блюю горькой слякотью. Голова деревянная, дышу пастью как пёс в жару. Язык вытекает, скользит чуть ли не по туловищу.
– А телефон зачем выключил? – спросил Клим.
– Телефон я тоже сжёг. Вот купил, – он достал новый мобильник, обычную звонилку без наворотов. Она сиротливо смотрелась в огромной руке Коляна. – Начнут звонить всякие, а я не хочу. Да и чтобы соблазна не было: всякие ВК, Одноклассники, Инстаграммы-Телеграмы. Всё это по-пустому. – Он допил кружку.
– Короче, уезжаю я отсюда, – после недолгой паузы сказал Колян.
– Куда?
– Подальше куда-нибудь в село. Знаешь, устал я от этих городов. Вот вчера думал, всё понять хотел, что со мной? Испугался, идиот, пугалом стать. А всё равно стал. Так лучше им, чем вороньём этим. Вечером прогуляться вышел, а там все эти вороны ходят, каркают в телефоны свои. Или просто как зомби идут, ноги расставив широко, чтоб не рухнуть, и пялятся в экран. Одного плечом толкнул, другого. Один пассажир свой телефон так и выронил, но на меня и не посмотрел даже. Поднял и дальше пошёл. Вот как это? Что мне таким становиться? Донашивать за ними их биографии, их привычки? Стараться быть удобоваримым для них? Ходишь, улыбаешься, как придурок. Врёшь постоянно, всем просто так врёшь, без всяких выгод и с выгодой. Куда ветер подует, туда и поворачиваешься.
В глазах его наливались слёзы.
– Когда уезжаешь? – поинтересовался Клим.
– Завтра иду увольняться, а там сразу собираюсь и еду.
– Куда, если не секрет?
– Говорят, недалеко деревня есть. Место силы и всё такое. Туда пока подамся, а там видно будет.
Они допили пиво.
– Ладно, мне пора, – сказал Клим и встал из-за стола.
– Давай, может, увидимся как-нибудь, – сквозь слёзы улыбнулся Колян.
Клим вышел на улицу. Он решил пройтись пешком до дома. Уже темнело, воздух трепыхался приятной телу прохладой. Он выбрал путь подлиннее, через пруды, рассчитывая посидеть на скамейке, поразмышлять о приятных пустячках. Он не совсем хотел в своё сиротливое жилище, созерцать беспорядок и прислушиваться к утробной пустоте комнаты.
«Изменился Колян», подумал он. «Из беззаботного весельчака, хитрожопого и корыстолюбивого он прямо на глазах превратился в самобичующего копателя в себе. Может, и к лучшему это, а может и надоест, и опять возьмётся за старое». Ему сложно было представить Коляна, вечно торгующегося за пустяки и выгоды, а теперь сподобившимся на поступок. Пусть детский, типа я в домике, ничего не вижу, не слышу, не скажу. Буду таким, самим собой, да на задворках. Надолго ли хватит его? Клим загадал навестить друга через время. А пока время пусть навестит его.
Он вышел к прудам, присел, наблюдая игривых уток жирные закорючки. Те ныряли, хлопали крыльями по воде, пытаясь взлететь. Некоторые клянчили еду у немногочисленных прохожих, иные, положив голову на туловище, отдыхали в высокой траве.
Климу показалось, что знакомый голос окликнул его по имени. Он повертел головой, но не обнаружил источника зова. Закружилась голова – последствие высокой температуры. И вот он уже не мог сосредоточится ни на одном предмете. Мысли путались, ладони вспотели, пруд поплыл в сторону.
«Этого сейчас только не хватало», подумал Клим. Он встал и быстрым шагом зашагал в магазин. Там он взял дешёвого красного вина в коробке, решив пока не употреблять крепкие напитки. Он вышел, открутил пробку, отхлебнул. Тело приняло вино и радостно одарило Клима истомой. Он не спеша побрёл вдоль пруда, наблюдая чешуйчатую зеркальную рябь на поверхности, вдыхая глубоко воздушный кислородный кисель, пощипывающий кончики веток деревьев и торчащих прядок из стриженных кустарников.
Он пытался понять, откуда пошло его одиночество и аутсайдерство. Он же может построить карьеру, жениться, найти себе хобби, нормальных друзей. Но что-то не лежит к этому. В этих «нормальных людях» он чувствует настоящую опасность своей самобытности. Да и они отталкивают его от себя. Они не знают его и поэтому боятся на каком-то зверином уровне, когда он открывается им. И поэтому к нему притягивает весь этот сброд: полусумасшедший и полууголовный, с воспалёнными в бреду идеями, дурацкими поступками и искорёженными мирами вокруг них.
Вспомнилась школа. В класс, неотапливаемый и поэтому ледяной, как и все кабинеты, где он сидел за первой партой прямо по центру, в огромной угловатой разбухшей куртке, купленной на городском рынке. В общем, первого сентября зашел преподаватель. Уставился на Клима. Его глаза за плюсовыми очками были, как всплывшие дохлые рыбы в болоте, с мутью, с маслом, с мучными пельменями век. Он долго смотрел, а потом говорит: «Отсядь на заднюю парту, ты какой-то большой для первой». Клим ушёл назад, причём насовсем, и больше никогда не лез туда, где нужно тянуться вверх узкими щучьими головами, чтоб не мешать обзору и консервированию в роговых шайбах его очков, которыми он играется в классики. Оттуда, с задней парты, оказался хороший обзор. Кругом играли в цифры, выстраивали стратегии получения этих цифр в линованную, обёрнутую полиэтиленом стандартную бумагу, прошитую стальными крепкими скобами.
Пока он размышлял, ноги сами привели его к дому. Он покурил у подъезда и начал подниматься к себе, сторонясь хранящихся на лестничной площадке велосипедов, самокатов, детских колясок. Он зашёл в квартиру и включил свет. Ничего не поменялось. Клим разулся, прошёл в комнату, допил вино из коробки. Затем разделся догола и немедленно уснул. В зрачках бешено перекатывались события прошедшей недели. Но сны на этот раз миновали его.
Проснулся Клим на несколько минут раньше будильника. Так всё и обернулось ожидаемо. Тело не болело, единственное, мутило голову, как после долгой дороги, и тошнило. Он, как всегда, включил свой ТВ, потыкал кнопки, остановившись на спортивном канале. На экране играли бабы: два на два в волейбол на снегу, летом. Клим подумал, что он ёбнулся, однако комментаторы своими наигранными эмоциями сеяли небрежными к данному действу сигналами, что стало спокойней. «Наверное, повтор», подумал Клим.
За окном послышались голоса: орал какой-то пьяный, какую-то дичь. Его пытались успокоить, что его только больше злило. Клим встал посмотреть: в прошлом году один такой пациент высадил ему окно, благо дело было летом. Клим нашёл его. Им оказался вежливый молодой парень. Он так долго до неуместности извинялся, что Клим даже почувствовал себя неудобно. За окном рассветало. Солнце сплющило между туч, как подбитый глаз. Казалось, что оно сейчас выскользнет, залетит в комнату, отскочит от пола и прожжет потолок. Как слюни в вишнёвом компоте, всплывали облака. На чердаке и в оконных проёмах дома напротив сидели, ходили, чесали спины клювами голуби.
Он долил спирта во флягу, собрал пустые пивные банки в пакет, опять долго подбирал носки. Напоследок зашел в туалет, глянул в зеркало. По ту сторону находился опухший небритый немолодой тип, с выцветшим взглядом и причудливо лохматой головой. Он постоял над унитазом, пытаясь поймать рвотный толчок внутри. Наконец его вырвало. Утеревшись ладонью, он пошёл в комнату и стал собираться.
Собравшись, он вышел во двор. Сразу кругом повырастали люди: одни клевали сигареты с балконов, да валилось с них всякое вниз, другие собак выгуливали, изливающих по пути лишнее их телу, третьи спешили, как будто угли в обуви забыли. Ворочались автомобили во дворах, как слепые жуки на запах свежести, превращая её в унылую жару асфальтовой сковородки. Клим заспешил на остановку. На этот раз он решил добраться на общественном транспорте, идти на служебный сегодня ему было лень. На остановке никого не было. Стояли и валялись как попало углы массивных самокатов, будто калеки или пьяные. Стекло остановки расходилось огромной трещиной, напоминающей карту Московской области. Клим ткнул пальцем в то место, где должен был располагаться его город. Место было целым, без опасных заусенец рек, дорог, делящими всё это на округа и районы. Закурил и заметил, что урны не было. Он бросил бычок на дорогу. Из-за угла показалась маршрутка. Клим оплатил проезд и сел на свободное место.
Смотреть некуда. Кругом пассажиры, все с рыбьими утренними глазами, с куриными какими-то лицами. Кругом разговоры: про огороды, про грибы, полезный имбирь, про больного лишаем. Пена болтовни по телефонам: про то, кто что проезжает, когда будет, где встретится предстоит. Как будто улей всякого чумного гнилья в костёр несут, чтоб получить полезное тепло, а не это вот уродство.
И вся эта разноголосица вяжется в вполне с тем, что за окном: сначала панельные жилища, в стыках, будто наспех смазанные варёной сгущёнкой, замороженной и обозначающей геометрию территории уюта. Окна – как рты спящих или блаженных, с которых капает слюна кондиционера. Дальше, проехав: дома с клавишами кирпича, со своими диезами и полными нотами, с белыми подбородками карнизов. И тут и там на балконах отсыревшая утварь: её выставили за ненадобностью, надеясь на то, что эти вещи исправятся и будут пущены обратно, целиком или расчленено. Потом поехали деревья, домики из этих деревьев, сложенные кое-как. Солнце бешено выскакивало и пряталось, билось об стекло маршрутки, как сердце после недельной пьянки.
Засверкали помятые отбойники, словно змеи на солнце, с красными катафотами глаз. Светофоры красным, будто вспученным знаменем качали его в потоках горячего смога, смешанного с вонючими бензиновыми выхлопами. Дорога ушла в лес, как пластырь наматывалась на брюхо больной людьми маршрутки.
Вдали показался завод: профлист, окрашенный серым с красными пятнами, будто давили клопов на простыни. Один среди пустыря, выброшенный из города, дабы не распространять заразу, вонь, пожары, выбросы – в общем, то, что ему предстоит в конце концов. Клим пришёл сюда больше года назад, был принят в «команду профессионалов», которая только и делала, что стучала на того, до кого дотянется, сплетничала, затевала всякого веса интриги. Пафосно справляла корпоративы, лизала потные жопы неумелым руководителям. Клим в принципе ничего там не делал. Врят-ли кто-либо даже заметил его отсутствие. Он сидел в кабинете пропахшим ядовитым бабским парфюмом, рвотными аромамаслами, которые пропитали шкуры стульев и всю хранящуюся документацию чернилами принтера, греющегося при работе, как утюг. Свои дела он делегировал подчинённым и сам «работал» от силы час. И то это время тратилось на убогую переписку и немного на его входящие звонки. Здесь уважали электронную почту. За день можно было получить полста писем, хотя писем Климу было одно – два, но зато копии рассылались от получателя до генерального по всем должностным ступеням. А далее начинался срач между отделами, не усматривающими в своих должностных обязанностях даже намека на выполнение сути письма. В конце концов, цепочка замыкалась на генеральном, и он иногда, угрожая и матерясь, умело находил несчастного исполнителя.
В остальное время Клим слушал треп близ сидящих баб: о делах огородных, диетах, давлении, погоде, ценах на картошку. Фоном этому курятнику звучала дикая попсятина какой-то радиостанции. «Какой дегенерат в наше время слушает радио?» – спрашивал он себя. Ответ растворялся в окружении.
Но самое отвратительное начиналось каждое утро – блядская планёрка. Толпа со всех подразделений, человек тридцать, набивалась в маленькую комнату, дыша жвачкой, перегаром и чесноком. Кто сидел, кто стоял, нависнув над столом, кто подпирал косяки в коридоре в надежде что-то услышать. Сначала каждый говорил о выполненных задачах, в основном незначительных и бесполезных. Потом начинался опрос, и Клим слушал пустотелую инфу о сроках поставки металла, о покупке краски для замазывания грязи на оборудовании, о количестве и качестве обнаруженных дефектов продукции, которую кто-то тупо уронил. Потом всю биографию уронившего, потом шутки про его ориентацию и прочее… Кончалось всё тем, что каждый ставил себе задачу на текущий, наполовину оконченный рабочий день. И эта половина разбегалась в этот недодень, по пути объединяясь по интересам и просто покурить. Оставшиеся здесь, в комнате, высосанной до вакуума, пытались подсунуть ценную отбеленную макулатуру руководству для оставления закорючки в нужном месте. Каракули ответственно извивались, как спирали Бруно, карябая бумагу, присаживаясь важными гусеницами. Самые тупые уточняли что-то и записывали в распухшие от склероза ежедневники.
После убитого дня Клим приходил в свою убитую квартиру, молча ел, пил пиво перед ТВ, переключенным на «Ютуб» и уходил в сон, в котором, как суп в унитазе, плавал его очередной убитый наглухо день.
Клим вышел на остановке и двинулся к заводу. У проходной стоял полицейский автозак. Увидев его, навстречу вышли два полицая. Первый протянул ксиву:
– Клим К, вы подозреваетесь в совершении убийства статья 105 УК РФ. Проедем те с нами.
На Клима надели наручники, провели в автозак. Один полицай уселся сзади него, второй запрыгнул в кабину, и они тронулись прочь от завода. Клим смотрел в окно, пока двигались в гору. Казалось, что дорога выпрыгивает перед ними, как встряхнутая скатерть перед обедом. Захотелось есть.
Через полчаса подъехали к отделению. Клима вывели из автозака и повели в здание. Его посадили около дежурного, который увлечённо играл во что-то на ПК. Первый полицай пошёл оформлять какие-то бумаги. Его долго не было. Второй сидел рядом с Климом и зевал во весь рот. Всюду пахло быстрорастворимой лапшой и керосином, как везде. Бесконечно входили и выходили люди в форме и в штатском. Они протягивали друг другу мятые ладони, коряво шутили и неестественно вытряхивали смех из мешковатых туловищ. Когда пришёл первый полицай, Клим уловил запах крепкого алкоголя. Он подмигнул второму, и тот скрылся за дверью, приложив пропуск. А Клим с первым двинулись в коридор.
– Посидишь здесь, пока все не придут, – остановившись у камеры, сказал первый. – Вещи сдавай.
Клим отдал рюкзак, телефон, снял ремень и его провели внутрь камеры.
Ударил в глаза запах мочи, какой-то не естественный, будто у его обладателя проблемы с почками или с мочевым пузырём. Камера представляла собой тёмную бетонную коробку с кривыми стенами, полами, потолками, словно её лепили для пластилинового мультфильма с дикого похмелья. Всё было окрашено в коричневый цвет, так обильно, с обязательными разводами на стенах и с нависшими каплями высохшей краски на потолке. Там же, в углу, колонии чёрной плесени с белым налётом. На полу, в углу лужа мочи – источник едкого запаха. Сверху лампочка в мутном плафоне, заляпанным той же масляной краской. В глубине камеры деревянные нары от стены до стены. Коричневый слой на них облупился, обнажив синий. Сверху нар лежала деревянная дверь с вытащенными ручками, замками и петлями. Клим устроился полулёжа и упёрся взглядом на входную дверь с грубо сваренными ржавыми решётками. За дверью сидел ещё один дежурный и играл в телефон. Спать не хотелось, зато ужасно хотелось есть. Он пожалел, что не позавтракал с утра. Делать было нечего, и он стал ждать. Начала моргать лампочка. Наконец потухла, затем загорелась снова. И так постоянно, будто заикались скороговоркой.
В полдень Клима вывели из камеры и сопроводили на третий этаж. Он вошёл в кабинет. За столом сидела уставшая следачка. Не здороваясь, она сразу начала:
– Вас задержали по подозрению в убийстве Петухова Александра Александровича, 1985 года рождения. Рассказывайте, как всё было, как познакомились, что видели. Вобщем, сначала представьтесь, назовите адрес проживания, регистрации, место работы.
Клим представился и назвал всё, что она хотела.
– Рассказывайте дальше.
– Познакомился я с потерпевшим в этот же день. Он сидел у ручья и выпивал. Я, надо сказать, заблудился немного и решил скоротать время. Сидели мы около часа, потом за ним пришли.
– Кто?
– Друзья его видимо. Я их не знаю.
– Что дальше было?
– Я ушёл.
– Почему?
– Испугался, наверное.
– Наверное?
– Нет точно, испугался.
– То есть больше вы ничего не видели и не знаете?
– Так точно.
– Вы знаете его друзей?
– Первый раз увидел. Ему позвонили, а потом они подошли.
– У потерпевшего не нашли телефон.
– Он у меня дома.
– Как он оказался там.
– Он мне сам его отдал.
– Понятно. Вот что я вам скажу. Труп потерпевшего обнаружен в пятистах метров от места убийства. На месте, на пивных банках отпечатки только ваши и его. Больше никаких отпечатков не найдено. Потерпевшего удушили, труп бросили в реку. Если это сделали, как вы говорите, его друзья, то вы бы всплыли где-то рядом. Кто же оставляет свидетелей после такого. В общем, давайте ключ. Мы проведём обыск квартиры. Хотите, можете присутствовать. Меру пресечения вам изберёт суд. Это будет завтра, а пока переночуете в камере. Завтра же съездим на место, покажете, как всё происходило с ваших слов.
Она начала заполнять бумаги. Клим смотрел в зарешеченное окно сзади следачки. Через это решето просеивался только отравленный неволей свет, самый невзрачный и тусклый. Остальной: яркий и наиболее солнечный, оставался на свободе, не в силах протиснутся внутрь, играя и гнездясь во вне, дразня его, как домашнего кота. Копчёное стекло своими внутренностями, напоминающими рыбий скелет, скрипело на зубах до дрожи в холке.
Через полчаса она закончила. Клим расписался. Она набрала кому-то.
– Можете забирать.
Клима проводили в какую-то кладовку. На стеллажах валялись постельные принадлежности. Ему выдали матрац, подушку, пару наволочек и сопроводили уже в другую камеру. В камере находилось двое арестантов. Клим занял свободное место на шконке. В помещении было невыносимо душно, да ещё пахло, как в сортире при сельском клубе. Он осмотрелся: бельмо окна из оргстекла, за решёткой из арматуры; пол из крашенных досок, сильно потёртый у стола и у шконок; собственно, две двухэтажные койки, также обильно окрашены и облезлы. Металлический стол и четыре табурета, намертво привинченные к полу. В них отражалась еле живая лампочка, защищённая рифлёным плафоном из пластмассы. Около двери – напольный унитаз на возвышении и небольшая раковина.
– Здравствуйте, – сказал Клим. Представился.
– Здорово, меня Влад зовут, – ответил парень лет тридцати. Он выглядел бодрым и здоровым. Лицо живое и острое, длинные волосы до плеч, в глазах накопленная уверенность и рассудительность. Он на время оторвался от книги и после знакомства опять погрузился в чтение. Одет он был в красную футболку с Мао и в шорты защитного цвета.
Второй ничего не сказал. Он сидел на кровати и смотрел в одну точку потухшим взглядом. На вид ему было лет сорок. Даже одежда выдавала его уныние, свесившись с плеч, с колен, с локтей. Чёлка прикрывала и без того невысокий лоб, на макушке торчали взъерошенные волосы. Он постоянно шмыгал носом и вздрагивал при каждом звуке.
Почти сразу принесли обед: похлёбка из перевареной капусты и слипшийся рис с тощей и костлявой рыбой. Клим ужасно хотел жрать с самого утра. Он быстро опустошил посуду и улёгся на кровать. Время нескончаемо долго тянулось, как ноющая пульсирующая рана, и вечер всё не мог начаться никак.
Влад дочитал книгу, захлопнул, потянулся и начал свои расспросы. Клим рассказал обстоятельства своего дела подробно, насколько помнил. Сокамерник вызывал симпатию, излучая жизнерадостность по этому убитому и вытоптанному помещению.
– А моя 228, – с улыбкой сказал Влад. – Хранение в особо крупных. Но повинтили явно не за то. Давно они за мной ходили, беседы вели. Да только толку ноль. А утром сегодня ломятся в дверь с ордером, я открываю, а они сразу на кухню. Соседей подтянули понятыми, а те с убитыми глазами, ещё спросонок. Перегар на всю квартиру. Хоть опохмелиться бы им дали. Короче, открывают ящик, где специи я хранил, вытаскивают пакет с белым порошком. «Ваше?» Спрашивают. «Нет!» Уже не важно. Кладут на пол, заламывают, что заламывается, что не заламывается, то ломают. Весело!
– Что же тут весёлого?
– Да то, что по-другому они не могут, не умеют. Они же скучные, вот нам, весёлым, и завидуют. Они серые и вообще никакие, как собаки на службе. Лапу дают под козырёк, исполняют команды: сидеть, лежать, фас, фу. Когда в этом замесе тебя крутит, ничего не ясно, а ты возьми и отойди на пару шагов назад. И всё понятно становится. Но всех не перевешают. Если все верёвки на петли пойдут, то штаны их держать нечем будет.
– А с этим что? – Клим показал на их соседа.
– Поломали, выдоили его, надавили куда надо. Как всё выдоят, пойдёт на мясо. Жаль его. Курьер обычный. Лёгких денег захотел. По той же статье идёт, как и я и многие здесь, большая половина. Только все барыги под ментами. Они сдают клиентуру, та, которая нужна. Зачем он им такой, сам не знаю. Зачем я – это понятно. Достать вещества для серых вообще не проблема. Поэтому даже если ты с этим дело не имеешь, то для них подбросить нужному клиенту, как на время посмотреть. Если мелкий торчок, то можно договориться за некую сумму. Если перешёл дорогу или крупная рыба, то можно дырку сверлить под звезду.
– Я им давно костью в пищеводе, – продолжал Влад. – Я и наша организация, которой тоже хочется участвовать в этой игре. Не для привилегий, не про деньги, не про удобства. Мы про страну. Кто они такие? Они холопы. Вчера собаку доедали, кривые лапти плели, в реке камнем мылись. Их читать научили, мир показали, одели, накормили. А когда время закончилось, и каждый за себя стал, вот тут их нутро и полезло. Они же умеют только жрать и наёбывать. И в это наглое время выродились они в упырей. Понастроили дворцов, приласкали собак и полицейских. Сидят там, фантики пересчитывают. Думают, что всех купят. Всей страной строили заводы, плотины, шахты. Ничего, будет как в стишке: «Волки от испуга скушали друг друга». Извини, что я как старый дед на ярмарке. Просто так доходчивей. Есть у нас и идеологии, и теории, и понимание, как переустроить это всё. Только огромная работа предстоит, чтобы заново из людей рабов выдоить, равнодушие раздавить. Нам не всё равно, что будет с нами, с вами, со всеми. И идей множество должно быть. И каждому своей идее надо следовать. Не одной общей, как здесь окрашено в один цвет, а поскрести – там другая краска, ещё поскрести – третья. Вот такой пирожок, слоёный, с мясом, и есть человек. Наш человек, просто подгорел он сверху. Ничего, поскребём, понадкусываем. Ведь что такое русский человек? Это настолько широкая людина, что узка ему любая идея. Как будто дверной проём. А тебе только боком туда можно. Но ты боком ходить не сможешь всё время. А идеи у нас – это все миры перепахать, засеять, собрать урожай, а потом обожраться им и сдохнуть. И опять сначала. – Он засмеялся.
– Я тут не первый раз, – продолжал он. – И всегда удивлялся нашим людям. Один жену на спор пырнул. И самое страшное – трезвым был. Поругались. Она ему нож дала: «Пыряй, говорит, спорим, не пырнёшь. Трус, потому что». А он возьми и пырни. И насмерть. Другой башку соседу проломил. Интересно ему, видите ли, мозги вживую посмотреть. Когда ещё такое увидишь, говорил. Вот и сел за любопытство. Был ещё третий такой, молоденький. С девчонкой своей по крыше гулял, так и столкнул её вниз. А зачем – объяснить не может. Скромный. По маме всё скучал, неслышно скулил ночами. Высох весь и тихо помер одной ночью. Четвёртого, помню, поймали из-за ёлки, с который тот под новый год из леса вышел. Его приняли, оформили. Ну, заплатил бы штраф. Так нет, он в сортир отпросился, отковырял там со сливного бачка поплавковый держатель и при выходе вогнал его конвоиру в самый глаз, до конца. Пока тот мучился и помирал, этот герой сбежал. Домой заявился, новый год отметил с супругой и детьми, а на утро сам сдаваться пришёл.
– Знаешь, ведь люди те же остались, а творят такую дичь, что на воле страшно находиться, – продолжал Влад. – Будто в последний день живём. Всем же ясно, почему это. Потому что, кто в лес, кто по дрова, кто за грибами, кто на грабли. Когда в стране максимально успешной становится кривляющаяся макака с красной жопой, которая чешет свои гениталии, подтирается ладонью и размазывает по татуированному лицу. Головы переполнены информацией, но в перфорированных мозгах остаётся только отвалившаяся накипь и кипень с протухлого мяса. Тогда в системе растёт давление, тогда срабатывает аварийный клапан. У каждого по-своему. Кто-то жену режет, кто-то водочку уничтожает. Ведь все видят, что строится всё так, чтоб максимальное неудобство тебе доставить. А когда тебе неудобно, то ты и в маршрутке нахамишь, и как у Чехова, младенца задушишь.
– Борьба – это хорошо, конечно, но этим людям, по-моему, и так хорошо, – вставил своё слово Клим.
– Так и мухе хорошо. Знаешь, как Полковник пел: «у меня на кухне лягушка живет, сыро и прохладно, чего ж ей не жить», – Влад улыбнулся. – А ещё помнишь остров дураков из приключений Незнайки, со всеми удовольствиями, и с одним «но». На нём коротышки в баранов превращались. Так и у нас, кругом – бараны и бароны.
– А если закроют тебя надолго? – спросил Клим.
– Какая разница, в какой зоне сидеть – во внутренней или во внешней. Иногда, кажется, здесь даже и свободней. Мы не сидим, мы здесь живём. Иногда кажется, что это охранники здесь маются и прочий персонал. А что ещё мне надо. Во «вне» отвлекаешься от главного…
В коридоре началась какая-то возня. Кричали, лязгали дверьми. Через время Клим услышал стук.
– Поговорить просто! Я сказал! Да, я отвечаю! Отворяй!
Скрипнула дверь, как деревенская калитка, и в камеру ввалился тип в штатском, следом сотрудник. Тот, что в штатском, был пьян, но старался не выдавать себя. Сотрудник был изрядно испуган и виновато смотрел на Клима.
