Kitabı oku: «Вейджер. Реальная история о кораблекрушении, мятеже и убийстве», sayfa 4

Прозвонил колокол «Вейджера» – Балкли, Байрон и их товарищи собрались на палубе, на досках-сходнях и гиках. Рядом выстроились офицеры и экипажи других кораблей, образовав своеобразную траурную процессию. Боцман крикнул: «Шляпы долой!» – и провожающие обнажили головы. Они молились за умершего, а может, и за себя.

Капитан Мюррей произнес: «Засим мы предаем его тело морским глубинам». Флаг сняли, доску подняли, и тело соскользнуло с планширя – горизонтального бруса на ограждении корабля. Тишину нарушил всплеск. Балкли и его товарищи смотрели, как их соратник уходит на дно под тяжестью пушечного ядра, исчезает в своем последнем странствии в океанских безднах.

* * *

Шестнадцатого ноября капитаны «Анны» и «Индастри», пары кораблей снабжения, сопровождавших эскадру, сообщили Ансону, что они исполнили свой контракт с военно-морским флотом и хотят вернуться домой – желание, несомненно, усиленное свирепствующей эпидемией и все более близким мысом Горн. Поскольку у эскадры не было места для хранения остававшейся на борту двух кораблей провизии, в том числе тонн бренди, Ансон решил отпустить только обладавший худшими мореходными качествами «Индастри».

На борту каждого военного корабля находилось как минимум четыре лодки для перевозки грузов и людей на берег или между кораблями. Самым большим из них был почти одиннадцатиметровый баркас, и на каждой из таких лодок можно было идти как под парусом, так и на веслах. Эти суденышки были привязаны к палубе корабля, и, чтобы начать рискованный процесс перевалки оставшихся запасов «Индастри», люди Ансона принялись спускать лодчонки в бурное море. Тем временем многие офицеры и члены экипажа в спешке писали письма в Британию для передачи через «Индастри». Могли пройти месяцы, если не годы, прежде чем у них появится возможность снова связаться с близкими. Балкли мог сообщить жене и детям, что, хотя смерть кралась за эскадрой, он чудом остался здоров. Если хирурги правы и лихорадка вызвана ядовитыми запахами, то почему одни люди на корабле пострадали, а другие нет? Многие верующие считали, что смертоносные болезни коренятся в падшей – праздной, невоздержанной, развратной – человеческой природе. Первый медицинский учебник для морских хирургов, изданный в 1617 году, предупреждал, что болезни – это кара Всевышнего, искореняющего «грешников с лица Земли»¹⁹². Возможно, моряков Ансона карали казнью египетской, а Балкли ради некой благой цели щадили.

В ночь на 19 ноября перевалка груза с «Индастри» завершилась. Балкли лаконично записал в своем журнале: «Транспорт “Индастри” ушел»¹⁹³. Вскоре судно захватили испанцы, о чем ни он, ни другие люди на борту эскадры понятия не имели. Письма до Британии так и не дошли.

* * *

К декабрю в море было захоронено более шестидесяти пяти моряков эскадры¹⁹⁴. Болезнь, как писал преподобный Уолтер, была «ужасна не только в своей первой острой фазе, но даже ее остаточные явления часто оказывались фатальными для считавших себя уже излечившимися», потому что она «всегда оставляла людей в очень слабом и беспомощном состоянии»¹⁹⁵. Хотя средства, имевшиеся в распоряжении главного хирурга «Центуриона», самого опытного врача эскадры, были весьма ограничены, он доблестно работал, спасая жизни. Позже, 10 декабря, он тоже скончался.

Эскадра шла дальше. Балкли вглядывался в горизонт в поисках суши, Южной Америки. Увы, на многие километры вокруг расстилалось одно лишь море. Балкли был знатоком этой стихии. Поверхность моря бывала гладкой, как стекло, а иногда вскипала пеной – белыми барашками, мутноватыми, и прозрачно-голубыми, бушующими, и переливающимися в солнечном свете, сверкающими, как звезды. Однажды, писал Балкли, море было настолько багряным, что «напоминало кровь»¹⁹⁶. Всякий раз, когда эскадра проходила огромную полосу водного пространства, перед ней возникала другая, будто вся Земля затоплена.

Семнадцатого декабря – через шесть недель после выхода с Мадейры и через три месяца после отправления из Британии – Балкли заметил на горизонте полоску суши. «В полдень увидели остров Санта-Катарина»¹⁹⁷, – записал он в своем бортовом журнале. Расположенная близ южного побережья Бразилии, Санта-Катарина принадлежала португальцам. (В 1494 году, после революционного открытия Колумба, папа Александр VI властным росчерком пера разделил мир за пределами Европы пополам, отдав западную часть Испании, а восточную, в том числе Бразилию, – Португалии.) Мыс Горн находился в трех с лишним тысячах километров к югу от Санта-Катарины, а с учетом того, что на носу была грозная зима, Ансону не терпелось двинуться дальше. Тем не менее он понимал, что, прежде чем входить в подконтрольные Испании враждебные воды, его людям нужно восстановить силы, а деревянным кораблям – встать на ремонт.

Подходя к острову, эскадра могла различить густые леса и врезающиеся в море горы. Некогда здесь процветали племена индейцев гуарани, занимавшихся охотой и рыбной ловлей, но после установления с ними в XVI веке европейскими первопроходцами первых контактов и прибытия в XVII веке португальских поселенцев индейцы вымерли от болезней и притеснений. Впрочем, эти бесконечные жертвы империализма редко, если вообще когда-либо регистрировали в бортовых журналах. Теперь остров захватили бандиты, которые, как писал преподаватель Томас, «бежали сюда из континентальной Бразилии, скрываясь от правосудия»¹⁹⁸.

Эскадра бросила якорь в гавани, и Ансон немедленно отправил на берег сотни больных. На ближайшей поляне разбили лагерь – соорудили палатки из старых парусов. Пока хирурги и юнги-лоблолли пытались помочь больным, Балкли, Байрон и другие охотились на обезьян и кабанов и на то, что лейтенант Филип Сумарес описал как «очень необычную птицу¹⁹⁹, прозванную тукан, оперение у нее красно-желтое, а длинный клюв напоминает панцирь черепахи». Моряки также обнаружили обилие лекарственных растений. «Кажется, что оказался в аптеке»²⁰⁰, – удивленно заметил лейтенант. Однако болезнь хватки не ослабила, и на острове умерло не менее восьмидесяти матросов и юнг. Их погребли в неглубоких песчаных могилах²⁰¹. В рапорте Адмиралтейству Ансон отметил, что, с тех пор как эскадра покинула Британию, из 2000 моряков погибло не менее 160 человек. А флот еще даже не начал самую опасную часть пути.

Балкли провел на острове Рождество. В тот день умерли трое моряков, что омрачило торжество, и каким бы ни было празднование, оно было настолько незначительным, что никто из участников не упомянул об этом в своих журналах. На следующее утро моряки приступили к привычным делам – пополняли припасы, ремонтировали мачты и паруса, мыли палубы уксусом. Внутри корпусов жгли древесный уголь, чтобы выкурить тараканов и крыс, – эту процедуру преподаватель Томас описал как «абсолютно необходимую, поскольку эти твари крайне отвратительны»²⁰². 18 января 1741 года на рассвете эскадра двинулась к мысу Горн.

Вскоре людей захлестнул оглушающий шквал – первый намек на грядущую зловещую непогоду. На разведывательном шлюпе восемь молодых матросов поднимались наверх убрать парус, когда на ветру лопнула мачта, катапультировав их в море. Семерых, хотя все они, по словам Милькампа, были «в ужасающих порезах и синяках»²⁰³, удалось спасти. Восьмой запутался в щупальцах такелажа и утонул.

Когда буря стихла, Балкли заметил, что нигде нет «Перла» капитана Денди Кидда. «Мы потеряли корабль из виду»²⁰⁴, – записал он в своем журнале. В течение нескольких дней он и его коллеги искали «Перл», но судно исчезло вместе с людьми. Почти месяц все были уверены, что случилось худшее. Затем, 17 февраля, впередсмотрящие заметили торчащие в небе корабельные мачты. Ансон приказал матросам с «Глостера» отправиться в погоню, но «Перл» умчался прочь, как будто его команда их боялась. Наконец «Глостер» догнал «Перл», и его офицеры рассказали, почему они так осторожничали. Несколькими днями ранее, ища эскадру, они обнаружили пять военных кораблей, на мачте одного из которых развевался широкий красный вымпел, означающий, что это флагман Ансона. В волнении «Перл» помчался к флоту, но пока его команда спускала баркас, чтобы выслать отряд поприветствовать коммодора, кто-то крикнул, что вымпел выглядит не совсем правильно. Корабли принадлежали не Ансону – это была испанская армада во главе с Писарро, изготовившего копию вымпела Ансона. «Когда мы распознали обман, они приблизились к нам на расстояние выстрела»²⁰⁵, – докладывал офицер «Перла».

Моряки «Перла» немедленно подняли паруса и попытались бежать. Пять кораблей пустились в погоню за одним, на «Перле» принялись выбрасывать за борт тонны припасов – бочки с водой, весла, даже баркас, – чтобы расчистить палубы для боя и идти быстрее. Вражеские корабли с заряженными орудиями приближались. Постоянно меняющееся перед «Перлом» море потемнело и покрылось рябью – люди опасались, что внизу скрывается риф. Поверни корабль назад, испанцы стерли бы его в порошок, а продолжи движение, он мог сесть на мель.

Писарро дал своим кораблям сигнал остановиться. «Перл» ушел вперед. Когда он пересекал рябь, люди на борту приготовились к удару, к крушению, но не произошло ни толчка. Даже малейшего содрогания. Воду просто-напросто взбудоражили нерестящиеся рыбы, и корабль проскользнул над ними. Армада Писарро возобновила погоню, но «Перл» ушел слишком далеко и скрылся в темноте.

Балкли и его коллеги оценивали последствия этой встречи. Как справиться с потерей провизии? Насколько далеко армада Писарро? И тут один из офицеров на «Перле» доложил Ансону, что за время их разлуки произошло еще кое-что. «Ваша честь, с прискорбием сообщаю, – сказал он, – что наш командир, капитан Денди Кидд, умер от лихорадки»²⁰⁶. Балкли знал Кидда еще со времен «Вейджера», он был прекрасным капитаном и добрым человеком. Согласно журналу одного офицера, незадолго до смерти Кидд ободрил своих людей, назвав «храбрыми парнями»²⁰⁷, и умолял их быть послушными своему следующему командиру. «Я долго не проживу, – пробормотал он. – Надеюсь, я примирился с Богом». Беспокоясь о судьбе пятилетнего сына, о котором, казалось, больше некому позаботиться, он выразил свою последнюю волю и составил завещание, отложив деньги мальчику на образование и «продвижение в свете»²⁰⁸.

Смерть капитана Кидда спровоцировала очередную смену капитанов. Балкли сказали, что недавно назначенный командиром «Вейджера» Мюррей вновь идет на повышение – на сей раз на должность капитана более крупного «Перла». Что до «Вейджера», у него будет еще один новый начальник, человек, никогда не командовавший военным кораблем, – Дэвид Чип. Люди задавались вопросом, а ведомо ли Чипу, как капитану Кидду и коммодору Ансону, что секрет командования заключается не в том, чтобы тиранить людей, а в том, чтобы убеждать, воодушевлять их и им сочувствовать, или же он будет одним из тех деспотов²⁰⁹, что правят плетью.

Балкли редко давал волю эмоциям и на страницах своего журнала хладнокровно отметил такой поворот событий, словно очередное испытание в этой вечной «войне в земной юдоли». (Как сказано в его книге о христианстве, «как вознаградится терпение твое, если с тобой не случится беда?»²¹⁰.) И все же в его записях упомянута одна тревожная подробность: на смертном одре капитан Кидд пророчествовал об экспедиции: «Она закончится нищетой, паразитами, голодом, смертью и разрушениями»²¹¹.

Часть вторая
Навстречу шторму

Глава четвертая
Счисление пути

Когда Дэвид Чип ступил на борт «Вейджера», офицеры и команда корабля собрались на палубе, отдавая все положенные капитану военного корабля почести. И все-таки неизбежно закрадывалось беспокойство. Пока Чип внимательно разглядывал свою новую команду, в том числе энергичного комендора Балкли и исполненного рвения гардемарина Байрона, матросы присматривались к нему. Он уже не один из них, он за них отвечал, отвечал за каждого человека на борту. Положение требовало от него, как писал другой офицер, «самообладания, целеустремленности, живости ума и самопожертвования… От него – и только от него – толпа несогласных и непокорных ждала и требовала сплочения и приведения в состояние совершенной дисциплины и послушания, дабы… можно было рассчитывать на безопасность корабля»²¹². Давно мечтавший об этом часе Чип мог чувствовать себя спокойно, зная, что многое в деревянном мире неизменно: парус есть парус, руль есть руль. Однако подстерегали в этом мире и неожиданности. Справится ли новоявленный капитан? Приходил ли Чипу, как новоназначенному капитану из рассказа Джозефа Конрада «Теневая черта», в голову вопрос: сможет ли он «соответствовать тому идеальному представлению о себе, которое каждый из нас втайне рисует в своем воображении»²¹³?

Впрочем, пока было не до философствования – надо управлять кораблем. С помощью преданного стюарда Питера Пластоу Чип быстро устроился в своей большой просторной каюте, свидетельстве его новообретенного статуса. Спрятал рундук, хранивший ценное письмо Ансона, в котором коммодор назначал его капитаном «Вейджера». Потом собрал команду и встал перед ней на квартердеке. В его обязанности входило зачитать «военный кодекс»²¹⁴ – тридцать шесть статей, регулирующих поведение членов экипажа на борту. Он пустился в обычное монотонное перечисление – никаких ругательств, никакого пьянства, никакого богохульства, – пока не дошел до статьи девятнадцать. Ее слова обрели для него новый смысл, когда он произнес их со всей решительностью: «Ни одному состоящему на службе в военно-морском флоте или принадлежащему к военно-морскому флоту лицу не дозволяется произносить какие-либо слова подстрекательства или мятежа… под страхом смерти».

Чип начал готовить «Вейджер» к переходу вокруг мыса Горн²¹⁵, бесплодного скалистого острова, отмечающего самую южную оконечность Америки. Поскольку дальние южные моря – единственные непрерывно текущие вокруг земного шара воды, они аккумулируют огромную мощь, их волны, перемещаясь из океана в океан, проходят более двадцати тысяч километров. Достигая наконец мыса Горн, они оказываются сдавленными в сужающемся коридоре между самыми южными американскими мысами и самой северной частью Антарктического полуострова. Эта воронка, известная как пролив Дрейка, делает поток еще напористее. Эти течения не только самые протяженные на Земле, но и самые сильные – они переносят свыше одиннадцати миллионов кубических метров воды в секунду, что более чем в шестьсот раз превосходит сток реки Амазонки. А еще ветры. Постоянно хлещущие в восточном направлении от Тихого океана, где им не мешает суша, они разгоняются до ураганной силы и могут развивать скорость до 320 километров в час. Широты, в которых они дуют, моряки называют именами, отражающими возрастающую силу ветра: ревущие сороковые, неистовые пятидесятые и пронзительные шестидесятые.

Внезапное обмеление морского дна в этом районе – его глубина поднимается от четырехсот до едва ли девяноста метров – порождает волны пугающей высоты. Эти «валы мыса Горн» могут превосходить двадцатисемиметровую мачту. Бывает, волны приносят отколовшиеся от пакового льда смертоносные айсберги. А столкновение холодных фронтов с Антарктики и теплых с экватора порождает замкнутый круг ливня и тумана, снега с дождем и гроз.

Когда в XVI веке британская экспедиция²¹⁶ обнаружила эти воды, она потерпела крах в битве с тем, что капеллан на борту назвал «самым безумным морем»²¹⁷. Обошедшие мыс Горн заплатили огромным количеством жизней. Погибших экспедиций – потерпевших кораблекрушение, затонувших, исчезнувших – было настолько много, что большинство европейцев вообще отказались от этого маршрута. Испания предпочитала доставлять грузы к одному побережью Панамы, а потом тащить их свыше восьмидесяти километров по душным болезнетворным джунглям к кораблям, ожидающим на противоположном берегу. Что угодно, лишь бы не искушать Горн.

Обошедший мыс Герман Мелвилл в «Белом Бушлате» сравнил этот поход с нисхождением в дантовский Ад. «На краю света летописей не ведут, – писал Мелвилл, – …поломанный рангоут и обрывки вант и корпусов лишь напоминают о древней как мир истории – о кораблях, ушедших в море и никогда уже более не вернувшихся. – И продолжал: – Недоступный мыс! Как бы вы ни подходили к нему, с оста или с веста, в фордевинд, в галфвинд или в бакштаг, – мыс Горн остается мысом Горн… Сжалься, Господи, над моряками, женами их и малыми детьми»²¹⁸,²¹⁹.

На протяжении многих лет моряки пытались найти красивое и точное название для этого кладбища в глубинах океана. Одни называют его «Ужасом», другие – «Дорогой мертвецов». Редьярд Киплинг окрестил его «слепой ненавистью Горна»²²⁰.

* * *

Чип корпел над своими эскизными картами. Названия других мест в этом районе были не менее тревожными. Остров Запустения. Порт Голода. Скалы Обмана. Бухта Разлучения Друзей.

Как и другие капитаны эскадры, Чип подходил к этой пучине в какой-то мере вслепую. Чтобы определить свое местонахождение, ему требовалось вычислить градусы широты и долготы, полагаясь на начерченные на земном шаре картографами воображаемые линии²²¹. Идущие параллельно друг другу линии широт указывают, насколько далеко на север или на юг человек находится от экватора. Широту Чип мог установить сравнительно легко, определив положение корабля по звездам. Но как пишет в «Долготе» Дава Собель, расчет положения с востока на запад был загадкой, веками ставившей в тупик ученых и моряков. Во время первого кругосветного плавания²²², совершенного в 1522 году экспедицией Фердинанда Магеллана, его участник писал: «Кормчие же довольствуются знанием широты и так гордятся собой, что о долготе и слышать не желают»²²³,²²⁴.

У линий долготы, перпендикулярных параллелям широты, нет такого фиксированного ориентира, как экватор. А потому приходится устанавливать собственную опорную точку – порт отправления или какую-то другую произвольную линию, – от которой они смогут определить, насколько далеко они ушли на восток или на запад. (Сегодня проходящий через британский Гринвич меридиан признан начальным, обозначающим нулевой градус долготы.) Поскольку долгота представляет собой расстояние в направлении ежедневного вращения Земли, измерение ее дополнительно усложняется временем. Каждый час суток соответствует пятнадцати градусам долготы. Если моряк сравнивает точное время на своем корабле со временем выбранной им контрольной точки, он может рассчитать свою долготу. Но часы XVIII века были ненадежными, в особенности в море. Как писал Исаак Ньютон, «по причине движения судна, смены холода и тепла, сырости и влажности, а также разной силы притяжения на разных широтах таковые часы до сих пор не изготовлены»²²⁵. Чип всегда носил золотые карманные часы, которые, несмотря на долги, хранил как зеницу ока. Увы, поскольку эти часы были неточным, помочь они не могли.

Сколько унесших жизни и грузов кораблекрушений случилось из-за незнания моряками своего точного местонахождения? В темноте или густом тумане перед ними мог внезапно появиться подветренный берег, на который несло корабль. В 1707 году четыре военных корабля англичан врезались в скалистый остров недалеко от юго-западной оконечности Великобритании – собственной родины. Погибли почти две тысячи человек. По мере того как с годами число смертей из-за неточности навигации росло, за разгадку тайны долготы взялись величайшие умы человечества. Если Галилей и Ньютон искали ее в небесной механике движения светил, посредственности один за другим рождали смелые прожекты: «поставить на службу навигации вой раненых собак»²²⁶ или «сигнальные корабли», неведомо как закрепленные на якорях в стратегических точках посреди открытого океана. В 1714 году британский парламент принял Закон о долготе, пообещав беспрецедентную сумму в двадцать тысяч фунтов стерлингов (а это, ни много ни мало, три с половиной миллиона долларов в современных деньгах) за «осуществимое и полезное» навигационное решение.

Бывший корабль Чипа «Центурион» сыграл роль в испытании потенциально революционного нового метода. За четыре года до этого плавания на его борту находился сорокатрехлетний изобретатель Джон Гаррисон, которого первый лорд Адмиралтейства Чарльз Вейджер аттестовал как «очень искусного и здравомыслящего»²²⁷. На корабле Гаррисону предоставили полную свободу действий в проведении испытаний его последнего изобретения – часов высотой шестьдесят с небольшим сантиметров с компенсацией маятника стержнями. Когда Гаррисон применил устройство для измерения долготы «Центуриона», он точно установил, что корабль отклонился от курса на… почти сотню километров! Изобретатель продолжал совершенствовать свое детище, пока в 1773 году в возрасте восьмидесяти лет не получил заслуженную награду.

Однако у Чипа и его команды чудесного изобретения не было. Им приходилось полагаться на «счисление пути» – довольно сложный процесс – с применением песочных часов для оценки времени и бросанием в море веревки с узлами для приблизительного определения скорости корабля. Также капитан опирался на интуитивное понимание влияния ветров и течений, и результат сводился к сумме обоснованных догадок и слепой веры. Потому очень часто «метод счисления пути вел прямиком к смерти»²²⁸, по выражению Собель.

Душу Чипу грел хотя бы календарь. Стоял февраль, а потому к морям у мыса Горн эскадра подойдет в марте, еще до наступления южной зимы. Они, вопреки всему, успели. Только ни Чип, ни другие моряки не ведали, что лето – отнюдь не самое безопасное время для прохождения вокруг мыса Горн с востока на запад. Действительно, в мае и в зимние в Южном полушарии июнь и июль температура воздуха ниже и света меньше, а ветры умеренные и иногда дуют с востока, что облегчает проход в Тихий океан. Конечно, в другие сезоны условия суровее. Однако в месяц равноденствия – март, – когда солнце находится прямо над экватором, западные ветры и волны, как правило, достигают своего пика. Так что Чип шел навстречу «слепой ненависти Горна» не только по счислению пути, но и в самый опасный момент.

* * *

Чип вел «Вейджер» на юг вдоль побережья нынешней Аргентины. Он шел вплотную к шести остальным кораблям эскадры, расчистив палубы для боя на случай появления испанской армады, зарифив паруса и задраив люки. «Погода у нас была капризная и бурная… с таким неистовым ветром и морем, что мы шли очень резво»²²⁹, – писал преподаватель Томас.

Поскольку у «Триала» была сломана мачта, эскадра на несколько дней остановилась в гавани Сан-Хулиан. Посещавшие ее ранее мореплаватели рассказывали, что видели тут жителей, однако теперь все здесь казалось заброшенным. «Единственной встретившейся нам достопримечательностью были броненосцы, или “свиньи в доспехах”, как их зовут моряки, – писал казначей «Триала» Милькамп. – Величиной с крупную кошку, свиное рыло, они покрыты толстым панцирем… твердым настолько, что выдерживает сильный удар молотком»²³⁰.

Сан-Хулиан был не просто заброшенным местом, в глазах Чипа и его людей он также являл собой жуткий памятник тому урону, который может нанести экипажу корабля долгое путешествие. Когда в день Пасхи 1520 года здесь бросил якорь Магеллан, несколько его кипящих от возмущения людей попытались его свергнуть, и ему пришлось подавить мятеж. На крошечном островке в гавани он приказал казнить одного из бунтарей – его тело четвертовали и повесили на виселице для всеобщего устрашения.

Пятьдесят восемь лет спустя, когда во время кругосветного путешествия в бухте Сан-Хулиан остановился Фрэнсис Дрейк, он также заподозрил заговор и обвинил одного из своих людей, Томаса Даути, в измене. (Обвинение, скорее всего, было ложным.) Даути умолял вернуть его в Британию для надлежащего судебного разбирательства, но Дрейк ответил, что «ловкие законники»²³¹ ему не нужны, добавив: «Законы меня тоже не волнуют». Даути обезглавили топором на том же месте, где казнил Магеллан. Дрейк приказал поднять все еще истекающую кровью голову перед своими людьми и воскликнул: «Вот! Таков конец предателям!»²³²

Пока Чип и другие капитаны Ансона ждали окончания ремонта мачты «Триала», один офицер определил место, где происходили казни. Оно казалось «обиталищем нечестивых духов»²³³, нервно заметил лейтенант Сумарес. Двадцать седьмого февраля Чип и остальные люди с облегчением покинули остров, который Дрейк назвал островом Подлинной Справедливости и Кары, а его команда – Кровавым островом.

* * *

Течения влекли эскадру на край света. Воздух становился все холоднее, суровее, порой доски припорашивал снег. Чип стоял на квартердеке, одетый в самостийную капитанскую форму. Он сохранял бдительность, время от времени оглядывая окрестности в подзорную трубу. Он видел пингвинов, которых Милькамп назвал «полурыбами, полуптицами»²³⁴, и южных и горбатых китов. Впечатлительный Байрон позже писал об этих южных морях: «Невероятно, сколько здесь китов, они начинают представлять угрозу кораблю, с одним мы чуть не столкнулись, а другой обдал струей воды квартердек, и они были самыми большими из всех, что нам когда-либо доводилось видеть»²³⁵. Еще были морские львы, которых Байрон посчитал «весьма опасными животными», отмечая: «Один из них напал на меня, когда я меньше всего этого ожидал, и мне пришлось немало потрудиться, чтобы от него избавиться, они чудовищных размеров и в гневе издают страшный рык»²³⁶.

Плаванье продолжалось. Эскадра шла вдоль побережья Южной Америки, и Чип видел горный хребет Анд, протянувшийся по всей длине континента, с заснеженными пиками, местами возвышавшимися более чем на шесть километров. Вскоре над морем, точно призрак, поплыл туман. Он придавал всему, как писал Милькамп, «маняще величественный вид»²³⁷. Все вокруг причудливо изменяло формы, перетекало. «Иногда земля казалась огромной высоты с колоссальными изломанными горами»²³⁸, – писал Милькамп, а потом она волшебным образом растягивалась, изгибалась и сплющивалась. «Ту же трансформацию претерпевали корабли, то представая огромными разрушенными замками, то в своем истинном обличье, а то в виде больших плавающих по воде бревенчатых срубов». Он заключал: «Кажется, мы и вправду находились в самом средоточии колдовских чар».

Чип и его люди миновали устье альтернативного пути к Тихому океану, Магелланов пролив, которого Ансон решил избегать, как очень узкого и местами извилистого. Они миновали мыс Одиннадцати тысяч девственниц и мыс Святого Духа. Они выскользнули за пределы континентальной части материка, лишившись почти всех ориентиров. Единственным оставался остров на западе, площадью свыше 50 тысяч квадратных километров, выделявшийся множеством пиков Анд. На замерзших склонах «ни единого во всей унылой округе клочка радующей глаз зелени»²³⁹, жаловался преподаватель Томас.

Этот остров был крупнейшим в архипелаге Тьерра-дель-Фуэго – той самой Огненной Земли, где, по свидетельству Магеллана и его людей, они видели пламя костров туземных лагерей. Конкистадоры утверждали, что жители этих мест были расой гигантов. По словам писца Магеллана, один из них был «настолько высок, что самый рослый из нас едва доставал ему до пояса»²⁴⁰. Магеллан нарек регион «Патагония». Мы не знаем, было ли такое название дано по ступням – pata по-испански «лапа» – легендарных туземных великанов или почерпнуто из средневековой саги, где фигурирует чудовищный персонаж Великий Патагон. Важнее другое – за этими выдумками таился зловещий умысел. Рисуя туземцев одновременно превосходящими обычного человека и уступающими ему, европейцы силились представить свою жестокую завоевательную миссию праведной и героической.

* * *

К ночи 6 марта эскадра находилась у восточной оконечности Огненной Земли. Для Чипа и его матросов наступило главное испытание морского мастерства. Ансон приказал ждать рассвета. Пусть путь будет хотя бы виден. «Вейджер» дрейфовал рядом с другими кораблями, склоняясь носом по ветру, раскачиваясь взад и вперед, словно отбивая некий загадочный ритм. Небо казалось таким же огромным и черным, как море. Штаги и ванты дрожали на ветру. Чип приказал произвести последние приготовления. Матросы заменили изношенные паруса новыми и закрепили орудия и все, что могло стать смертельным снарядом в бурном море. Склянки отсчитывали каждые полчаса. Мало кто спал. Несмотря на отвращение к бумажной работе, Ансон старательно выписывал Чипу и другим капитанам инструкции. Попади эскадра в руки врага, эти бумаги и другие секретные документы требовалось уничтожить. Во время перехода, подчеркивал Ансон, капитаны должны были сделать все возможное, чтобы не отстать от эскадры – или «в противном случае вы будете отвечать за то, что подвергли корабль крайней опасности»²⁴¹. Если суда разметает, капитанам необходимо обойти вокруг мыса Горн и встретиться на чилийской стороне Патагонии и в течение пятидесяти шести дней ждать Ансона. «Если за это время я к вам не присоединюсь, вы должны будете заключить, что со мной произошло какое-то несчастье», – написал Ансон. Один момент он прояснил особенно: если он погибнет, они должны продолжить миссию и соблюдать субординацию, подчинившись командованию нового старшего офицера. С первыми лучами солнца Ансон дал залп из орудий «Центуриона», и семь кораблей отправились в путь. «Триал» и «Перл» шли в авангарде, их впередсмотрящие расположились на реях, чтобы, по выражению одного офицера, «высмотреть острова льда»²⁴² и «своевременно подать сигнал опасности». «Анна» и «Вейджер» – самые медленные и наименее прочные – тянулись позади. К десяти часам утра эскадра подошла к воротам к мысу Горн – проливу Ле-Мер, примерно 25-километровому водному пространству между Огненной Землей и островом Эстадос, или Землей Статен. Войдя в пролив, корабли приблизились к Эстадосу. Его вид лишил людей присутствия духа. «Хотя вся Огненная Земля выглядела чрезвычайно бесплодной и безлюдной», как заметил преподобный Уолтер, этот остров «намного превосходил ее дикостью и ужасом своего вида»²⁴³. Он состоял из одних лишь расколотых молниями и землетрясениями и кое-как нагроможденных друг на друга скал, возвышавшихся на 900 с лишним метров ледяными вершинами. Мелвилл писал, что эти горы «остроконечными вершинами в снежных чалмах вздымались гранью между нами и неведомым миром: сверкающие стены с хрустальными зубцами алмазных сторожевых башен на крайнем рубеже небес»²⁴⁴,²⁴⁵. В своем бортовом журнале Милькамп описал остров как самое ужасное место, что он когда-либо видел, – «настоящее горнило отчаяния»²⁴⁶.

В небе парил белобрюхий альбатрос, щеголяя огромным – широчайшим среди всех птиц – в три с лишним метра размахом крыльев. Во время предыдущей британской экспедиции офицер заметил у Земли Статен альбатроса²⁴⁷ и, сочтя птицу плохим предзнаменованием, убил ее, а потом корабль потерпел крушение на острове. Этот инцидент вдохновил Сэмюэля Тейлора Кольриджа на создание «Сказания о старом мореходе». В поэме убийство альбатроса навлекает на моряка проклятие, и его товарищи мучительно умирают от жажды: