Kitabı oku: «Игры сознания. Нейронаука / психика / психология», sayfa 2

Если принять биологический редукционизм без критики, в его предельном выражении, то может возникнуть следующий вопрос: будет ли человек с точно таким же набором дефектов в мозге считать себя Гитлером? Можно вывести проблему на совсем другой уровень и задействовать мысленный эксперимент с человеком, которому постепенно заменяют нейроны на кремниевые чипы (Робот, о котором пишет Чалмерс в «Сознающем уме»⁸). Вообразим искусственную, кремниевую копию нейронной сети описанного пациента – будет ли этот «функциональный изоморф» (Робот) считать себя Гитлером?

Утвердительный ответ не только подтвердит материалистический взгляд на сознание, но и добавит еще один повод для оптимизма любителям пофантазировать об искусственном интеллекте.

Как известно, есть много модификаций теста Тьюринга, с помощью которого проверяется неотличимость интеллекта машины от интеллекта человека. Тотальный тест Тьюринга, предложенный Стивеном Харнадом, предполагает, что машина должна не просто понимать слова, как в классическом тесте Тьюринга, но понимать символы, для чего ей потребуются усложненные системы взаимодействия с миром. Для освоения символического языка искусственному интеллекту не обойтись без манипуляторов и сенсоров.

Плацебо-вариант теста Тьюринга добавляет к свойствам этого воображаемого аппарата способность отвечать на введение психотропных препаратов и, кроме того, на введение плацебо. Реакция на плацебо покажет, что субъект умеет считывать смыслы символических действий. Совершенный искусственный интеллект, таким образом, – это машина, взаимодействующая с внешним миром посредством сенсоров и манипуляторов, подверженная влиянию психотропов и способная переживать плацебо-эффект. Только такой ум можно будет признать эквивалентным человеческому.

Нужно добавить, что картина болезни в описанном выше случае не сводится к бредовой идее о реинкарнации Гитлера. Бред спас жизнь пациента. Пациент прекратил попытки самоубийства, потому что суицид помешал бы выполнению плана – страдать за грехи нацистской Германии. Отказавшись от адекватного восприятия реальности, мозг спас жизнь организму.

С позиции эволюционной биологии, состояние психики не особенно важно по сравнению с сохранением жизни в репродуктивном возрасте. Бред сыграл положительную роль в жизненной драматургии конкретного человека. Проигнорировав ценность бреда и его смысл, можно было оставить несчастного человека один на один с суицидальными идеями.

Приведенный клинический случай помогает увидеть слабые места биологического редукционизма. Если чувство вины (субъективный опыт) и Гитлер (предлагаемый культурой образ супервиноватого человека) являются не более чем аранжировкой для нейробиологического процесса, то зачем тогда вообще обращать внимание на фабулу бреда и, шире говоря, на фабулу всех психических болезней?

Биологическая психиатрия уклоняется от вопросов о смысле болезни, но зато эти вопросы очень любит поп-психология, включая ее наиболее вычурные разновидности в стиле new age. У Ирвина Ялома в романе «Лжец на кушетке» описана пациентка: «Она заинтересовалась некоторыми нетрадиционными течениями: терапевтическая группа, специализирующаяся на прошлых жизнях, питание водорослями – все это типичная калифорнийская мишура, совершенно безвредная».

Понятно, что человеку, занимающемуся наукой, хочется, чтобы его дело не ставили в один ряд с «калифорнийской мишурой».

Похожие опасения свойственны философам. В философии сознания доминирует материалистический монизм, потому что там, где дуализм, где-то рядом обязательно возникнет вера в духов. (Вот причина, почему звезда современной философии сознания Дэниел Деннет голосит, как на пожаре: «Дуализма следует избегать любой ценой!»)

В наши дни вера в существование духовных субстанций может иметь только религиозно-мистические обоснования. Наука не работает ни с чем духовным. Времена Декарта, когда можно было использовать представление о духовной субстанции и оставаться ученым, прошли.

Хотя, как пишет Джон Серл, вполне допустимо быть материалистом и одновременно признавать реальность ментальных процессов: «Почему материалисты должны бояться сознания? Почему бы им не принять с восторгом сознание как еще одно материальное свойство наряду с другими?» [10]

Стремление к биологическому редукционизму оправдано ходом истории. К психиатрии никто не стал бы относиться как к науке, если бы она толерантно принимала теории о душе [11]. Задача психиатрии XX века была в том, чтобы утвердиться в статусе такой же естественно-научной дисциплины, как и другие медицинские специализации.

В то же время нужно помнить, что цивилизация придумала психиатрию не потому что у людей вдруг возникла потребность в прикладной нейронауке. Психиатрии не нужно пытаться стать прикладной нейронаукой. Свою врачевательную миссию она может облегчить, опираясь на собственную теорию сознания, не отказываясь ни от чего доброкачественного, даже если это грозит дуализмом.

Угроза эта, скорее всего, мнимая. Если принять то, что в человеке нет разделения на биологическое и психологическое, то можно оставить это разделение в языке просто для удобства, для обозначения двух систем концептуализации. В психиатрии (в ходе болезни и в ходе лечения) наблюдаются события, которые в каких-то случаях легче описывать на языке психологии, а в каких-то случаях – на языке нейробиологии. Выбор языка не отражает природу описываемого явления, он отражает ограниченность используемой объяснительной системы.

Например, расстройства личности, сгруппированные в МКБ-10 (Международная статистическая классификация болезней) в разделах F60-F69 («Расстройства личности и поведения в зрелом возрасте»⁹), не менее «биологичны», чем шизофрения [12]. Но на данный момент реальность науки и культуры такова, что в одном случае концептуализация болезни проходит успешнее в семантическом пространстве нейробиологии, а в другом случае – в пространстве смыслов.

***

[1] Graham DT. Health, Disease, and the Mind-Body Problem: Linguistic Parallelism. Psychosom Med. 1967 Jan-Feb;29(1): 52–71.

[2] Фрейд Зигмунд. Введение в психоанализ. Лекции. 24-я лекция. Обычная нервозность.

[3] Bolton, D. Shifts in the Philosophical Foundations of Psychiatry Since Jaspers: Implications for Psychopathology and Psychotherapy. International Review of Psychiatry, 2004, 16, 184–9.

[4] Brendel DH. Philosophy of Mind in the Clinic: the Relation Between Causal and Meaningful Explanation in Psychiatry. Harv Rev Psychiatry. 2000 Oct;8 (4): 184–91.

[5] MacFarquhar L. Two Heads. A Marriage Devoted to the Mind-Body Problem. The New Yorker 12.02.2007.

[6] Ялом Ирвин. Экзистенциальная психотерапия. Москва, 2004. С. 424.

[7] Dan J. Stein. Philosophy of Psychopharmacology. Cambridge University Press, 2008 pp. 69–99.

[8] Slavney PR. Belief and Behavior: the Role of “Folk Psychology” in Psychiatry. Compr Psychiatry. 1992 May – Jun; 33(3): 166–72.

[9] Hundert E. The Brain’s Capacity to Form Delusions as an Evolutionary Strategy for Survival // Phenomenology Language and Schizophrenia. / ed. M. Spitzer et al. – New York, 1992.

[10] Серл Джон. Открывая сознание заново. Москва, 2002.

[11] Kendler K. A Psychiatric Dialogue on the Mind-Body Problem. American Journal of Psychiatry 2001. 158:7, 989–1000.

[12] Goodman A. Organic Unity Theory: the Mind-Body Problem Revisited. Am J Psychiatry. 1991 May; 148(5): 553–63.

Раздел II. Расколотое сознание

Self

Шотландский философ Вильям Гамильтон в «Лекциях по метафизике и логике» (1859–1860 гг.), рассуждая о сознании, делает маленькое лингвистическое отступление. В английском языке слово «я» (I) звучит неотличимо от слова «глаз» (eye), поэтому в научных статьях лучше использовать латинское слово ego или английское слово self [1].

Когда в 1913 г. в Берлине была издана «Общая психопатология» Ясперса, немецкое Ich в текстах такого профиля часто переводили как ego. Ich несет в себе много философских коннотаций, когда используется как существительное (das Ich). «Ego-disturbance», английский перевод «Ich-Störung» (дефект Я), приближает это понятие к психоналитическому дискурсу, чего не происходит при использовании слова self.

В русских текстах английское слово self вроде бы легко заменяется словом «я». Но есть причины, не фонетического, а грамматического характера, затрудняющие использование этого простого слова. Иностранным термином удобнее обозначать концепцию. Слово «я» слишком частотное и бытовое, и в устной речи возможны неуклюжести вроде: «Сегодня я буду говорить о я». Латинское «ego» не подходит потому, что оно исторически привязано к фрейдизму, а стилистически отягощено коннотациями из ряда «эгоцентризм», «эгоизм», «раздутое эго» в смысле неадекватного самомнения.

Слово self в русском обиходе популяризовали переводчики книг по гештальт-психологии. Гештальт-терапевты считают необходимым разделять термины «я» и self, отсюда передача в русских текстах этого слова без транслитерации, что, кстати сказать, не так часто встречается даже в переводах таких труднопереводимых книг, как, к примеру, труды Хайдеггера. Хотя принято считать, что многие термины Хайдеггера настолько уникальны, что их невозможно перевести.

Допустим, что понятийное поле self не полностью совпадает с понятийным полем русского выражения «собственное Я». Тогда иностранное слово self позволительно использовать до тех пор, пока в русском языке не обнаружится хороший эквивалент.

*** 

Проблема воздействия психофармакологических средств на self обычно обсуждается в контексте медицинской этики. Ни в какой другой медицинской области не чувствуется такая угроза для целостности личности как в психиатрии.

Напряжение фиксируется на уровне мифов и общественных страхов. Психиатрию связывают с политическим контролем и технологиями подавления воли человека. Одно из самых известных литературно-кинематографических произведений о психиатрии «Пролетая над гнездом кукушки» как раз об этом – о том, как индивидуальность становится жертвой безжалостной системы унификации. В таком ракурсе совершенствование методов воздействия на психику видится как модернизация полицейского оружия.

Но этическое измерение психофармакологии не обязательно связано с чем-то негативным, с подозрениями и опасениями. Со временем в этой области будет появляться все больше вопросов, связанных с препаратами, которые не просто избавляют от болезненной симптоматики, но и добавляют новую силу человеческому мозгу. Имеются в виду вещества, с помощью которых можно будет расширить объем памяти, улучшить сообразительность и добиться абсолютно непоколебимой эмоциональной стабильности.

На психотропные вещества можно смотреть как на многообещающий инструмент расширения личного потенциала, не подавляющий человеческое я, а, наоборот, помогающий индивидуальности достичь небывалых высот. В рамках подобных, совсем даже не оторванных от реальности футурологических обсуждений, регулярно всплывает тема «психофармакология и self» [2].

***

Эту тему можно попробовать разобрать феноменологически, не удаляясь от реальности современной психиатрии. Феноменология – не философское учение, а подход к обсуждению философских проблем в перспективе опытного переживания. Феноменология теоретизирует от первого лица.

Ключевой вопрос философии сознания – существует ли материальный субстрат сознания – не решается с феноменологической точки зрения. Поиск материального субстрата сознания ведется так же, как ведутся поиски камня в почках – от третьего лица. Как искать self?

Рональд Мелзак считает, что в мозге есть нейронная сеть, которая генерирует определенный паттерн активности – нейроподпись [3]. Эта нейроподпись сопровождает обработку данных в мозге и благодаря ей человек осознает, что опыт, который он переживает, это именно его опыт, касающийся его тела. Но где конкретно находится эта нейронная сеть?

Нейровизуализация многого достигла в этом поиске. Например, фМРТ¹⁰ показывает, что зона, связанная с самосознанием, находится в медиальной префронтальной коре [4]. Вместе с корой задней части поясной извилины и нижней теменной долькой они составляют систему в мозге, ответственную за решение задач, вовлекающих self. Методологически поиск self выглядит как измерение метаболической активности в определенной зоне мозга. Если во время выполнения задания, задействующего самосознание, где-то в мозге наблюдается повышение активности, значит, self – там.

Логика ясна, но какой-либо определенности добиться сложно. Активацию коры задней части поясной извилины можно объяснить тем, что именно там сидит тот самый сознающий субъект, гомункул из картезианского театра¹¹, чье существование энергично отрицает философ Деннет. Ментальные репрезентации координируются в коре задней части поясной извилины, анатомически и функционально это место хорошо подходит для расположения self. Но может быть, этот регион активируется просто потому что здесь находится оживленный транспортный хаб в мозге и self здесь не причем [5].

Для феноменологии не так важно существует ли конкретный участок в мозге, где располагается self, или нет. Феноменологический подход основан на том факте, что каждый человек переживает наличие self на своем личном опыте.

Переживанием от первого лица и рассматриванием от третьего лица не исчерпываются варианты наблюдения за сознанием и self. Есть еще одна точка зрения, грамматическим обозначением которой будет второе лицо – «ты, вы». Это точка зрения психотерапевта, для которого self пациента является объектом, который раскрывается в диалоге.

В разговоре двух людей, через прямолинейное обращение к я собеседника, по идее, должны раскрыться смыслы болезни и построиться модель нового, более функционального отношения человека к самому себе и миру. Фрейд, кстати говоря, не был настолько смел и предан идее психотерапии, чтобы всегда смотреть своим пациентам в глаза. В этом прагматический смысл придуманной им аналитической кушетки – ему не хотелось, чтобы пациенты целыми днями смотрели на него [6].

*** 

Нейрофеноменология, совмещающая два метода сбора информации о сознании – через самонаблюдение и со стороны – не настаивает на том, что нужно искать единственную точку в мозге, где локализуется сознание и самосознание в частности. Self, как и все в сознании, реализуется в виде мозаичной активности разных зон мозга [7].

Места, важные для существования self, находятся не только в мозге. Идентичность индивидуума зависит от тела. Сознательный опыт человека невозможен без чувства воплощенности в теле.

О телесности говорят как о ключевом параметре феноменологического опыта. Self не контактирует с миром вне контекста телесности. Даже причудливые внетелесные переживания, при которых человек смотрит на мир извне своего тела (вероятно, из-за нарушений функций височно-теменной коры [8]), находятся под влиянием опыта пребывания в теле.

Если пойти еще дальше и вспомнить, что эквивалентом self в христианской антропологии является душа, то ведь и душа не начинает своего существования до возникновения телесной оболочки. Учение о предсуществовании душ было отвергнуто Церковью. Посмертное пребывание души вне умершего тела, по христианскому учению, временно, поскольку душам обещано воссоединение с телом после всеобщего воскресения. Христианский рай будет населен воплощенными людьми, а не бестелесными душами.

При желании можно выделить в self как минимум две части (не потому что self многочастно, просто так легче о нем говорить): рефлексию, которая является рассматриванием себя со стороны, и поток сознания, который направлен на что-то и который человек считает своим – дорефлексивное самосознание. Сартр считал, что self вторично по отношению к сознанию. Не self порождает сознание, а наоборот. Есть мнение, что self у каждого есть с рождения, это то, без чего человек не может существовать. Но идея врожденного self пугает материалистов тем, что в ней виднеются черты завуалированного картезианства [9], а там недалеко и до веры в душу.

С иной точки зрения для возникновения self нужен социальный опыт. Кроме телесного параметра self, чувства его воплощенности, есть еще включенность в социокультурные процессы, в которых человек самоидентифицируется в первую очередь с помощью языка.

Без общения с другими строительство Я останется незавершенным. Следовательно, феральные дети¹² в худшем случае ничем не отличаются от безличностных зомби-подобных существ. (Практика показывает, что это не совсем так.)

Из нескольких версий происхождения self только религиозная требует признания существования души. Тезис о врожденности self можно без труда защитить с эволюционной и вполне материалистической точки зрения. Точно так же, без компромиссов во вред материализму, можно доказать, что с self не рождаются, а выращивают его под влиянием культуры.

*** 

В контексте эволюционной биологии система self может быть понята как полезная надстройка над эмоциями, присущими млекопитающим (гнев, страх, похоть, забота и др.). Благодаря self существо способно выбирать в переживаемом опыте наиболее ценное, то, что имеет смысл конкретно для него и лучше всего способствует его личному выживанию.

Система self анатомически располагается на двух этажах [10]. Где-то в мозговом стволе коренится часть системы, ответственная за самосознание на самом «сыром» и примитивном уровне. Второй этаж расположен на другом уровне, в среднем мозге и связанной с ним лимбической системой¹³. Там к самосознанию достраивается некое новое качество и формируется яйность, дающая опыт личного существования. Наконец, во фронтальных долях комплекс self становится еще сложнее, Я встраивается в контекст мира и культуры. Фрейдовское Суперэго – там, во фронтальных долях.

Остаточная сила картезианской традиции в науке мешает отказаться от поиска единого центра self в коре мозга, там, где осуществляются наиболее сложные процессы. Нейронаука говорит, что вне коры происходит очень много такого, без чего self не было бы.

*** 

Психиатры знакомятся с этой проблематикой сразу же, как только возникает вопрос о том, где искать информацию о болезни. Точнее сказать, что является наиболее достоверным источником сведений о происходящем с пациентом?

В XIX в. изначально преобладало представление о том, что психическая болезнь состоит из двух элементов. Видимая часть – это наблюдаемые в поведении и речи признаки того, что с человеком не все в порядке. Невидимая часть – анатомические нарушения, из-за которых пациент ненормально себя ведет. Жалобы, т. е. описание субъективного опыта пациента, не столь важны. Истинная природа болезни может быть открыта только при непосредственном изучении содержания черепной коробки. Концепция self в анатомо-клинической модели не играет роли. Но со временем психиатры стали внимательнее относиться к тому, что сообщали о болезни пациенты. Самонаблюдение получило статус важного, если не решающего источника информации при постановке диагноза. Следовательно, нужно определиться с тем, как проходит самонаблюдение в норме и у больных людей.

Фундаментальный вопрос психиатрии может быть сформулирован так – страдает ли self при болезни и как? Может ли self «сломаться»? Если да, то ценность рассказа пациента о своих внутренних переживаниях, не так уж велика. Пользуясь метафорой картезианского театра, можно сказать так: рационально мыслящий зритель в этом театре может смотреть абсурдистский спектакль и достаточно точно описывать то, что он видит. Но если зритель сильно пьян или находится под влиянием галлюциногенов, то его пересказ нельзя признать надежным источником информации.

Доверие к анатомо-клинической модели было подорвано тем, что результаты вскрытий не показывали того, что от них ожидали. Мозг психически больных людей не сильно отличался в анатомическом смысле от мозга здоровых людей. Технологии XIX века не позволяли сравнивать мозги на таком детальном и тонком уровне, как это возможно сделать сейчас. Из того, что мозг больного человека выглядел в общих чертах нормально, был сделан вывод – нарушается не структура, а функция. Такое представление возобладало в психиатрии XX в.

*** 

Культурный вес Фрейда грандиозен по многим причинам. Одна из них в том, что с его именем связывают поворот в сторону от анатомии и физиологии к бессознательному. Внимание психиатров, в особенности в Америке, где влияние психоанализа было сильнее, чем в Европе, надолго переключается на объекты умозрительного характера. Одним из них является self.

Докторов старой школы не могли не тревожить уклонения в метафизику, а именно туда подталкивает изучение таких нематериальных явлений, как self. Чтобы удержаться в пределах науки о человеческом теле, с конца XVIII в. использовали понятие «ценестезия», обозначавшее совокупность ощущений человека от собственного тела, самочувствование.

Подъем нейронауки закольцевал маршрут от мозга к сознанию и self. Нейрофеноменология разворачивает психику для более удобного рассмотрения под лучом света естественной науки. Поиск self становится такой же предметной задачей, как локализация опухоли.

Прежде чем наука даст удовлетворительный ответ о нейрофизиологическом аспекте человеческого Я, психиатры вынужденно пользуются разными концепциями self. Если присмотреться к официальным перечням психиатрических диагнозов, то можно увидеть, что диагнозы основаны на отличающихся друг от друга философских теориях self.

Такое положение вещей вредит не только пониманию болезни. Неразбериха с self имеет предельно конкретные последствия в юридической области, там, где психиатры фактически выполняют роль метафизических судей, определяющих степень дефекта self. От серьезности «поломки» self зависит, может ли человек нести ответственность за свои поступки.

*** 

Для психопатологии self самым богатым источником данных является шизофрения. Из большого множества нетипичных психических состояний медики выделили некое подмножество, для которого характерно разрушение self. Симптомы шизофрении концептуально привязываются к идее о катастрофе, случившейся с self пациента. Все, что есть ужасного в этом диагнозе, вытекает из факта распада Я. Поражается один из главных элементов сознательного опыта – централизованность [11]. Точка зрения Я у здорового человека – единая и, как сказал бы слесарь, хорошо отцентрованная. В особенных состояниях психики центровка нарушается. Например, при галлюцинациях. Более интересный пример – нарушение идентичности при шизофрении. Там, где в норме работает хорошо отцентрованная яйность, у пациента включается режим общения Я с другими. В результате переживание интерсубъектности возникает там, где в реальности существует только один субъект. Человек уверен, что он включен в некий коммуникативный процесс – к нему обращаются чьи-то голоса, его мысли слышат другие.

Аспекты self – аффективное самосознание, яйность, культурная оболочка (Суперэго) – теряют связь друг с другом. Больной человек ведет себя странно, потому что внутри его self оборвались связующие нити. Умственный аппарат плохо взаимодействует с более примитивными структурами; внешний мир и self отдаляются и прячутся друг от друга; психическое пространство заполняется переживаниями того, что происходит на самых базовых уровнях self. Без регуляций со стороны верхних этажей сознания эти переживания оставляют негативное эмоциональное впечатление, человеку становится плохо.

В такой трактовке психической болезни self является чем-то категорически важным в жизни человека. Целостность личности – жизненная необходимость, без которой человек становится менее качественным, по сравнению со здоровым человеком. «Сумасшествие» – это такое состояние, при котором болеет self, и это так ужасно, что «легче посох и сума».

Упадок умственных способностей не так уж страшен. Умственная неполноценность причиняет много неприятностей человеку и окружающим, но она сама по себе не окрашена таким трагическим цветом, как шизофрения. У шизофреника что-то случилось с я, отсюда стигматизация и всеобщее напряжение в связи с этим диагнозом. Стигма¹⁴ коренится в интуитивном представлении о том, что если что-то не так с я, то, во-первых, от такого человека можно ожидать чего угодно, а во-вторых, такой человек – не совсем человек.

Показателен тот факт, что психиатрия появляется на Западе, в культуре, где со времен эллинов ценится человеческая индивидуальность. Психопатология угрожает функциональности индивидуума. В случае с шизофренией, болезнь бьет по целостности системы self, в конечном итоге, по самому ценному – по живой личности.

Было время, когда психическую неадекватность рассматривали с другой точки зрения. Фуко отмечает, что в XVIII в. «безумие» было в первую очередь манифестацией нерационального мышления. Задача властного класса заключалась в том, чтобы вытеснить неразумных людей из общества, причислив их к существам, потерявшим человеческий облик.

Потеря рассудка была типологически важной чертой психической болезни для предшественников Блейлера – Мореля и Крепелина. Они описывают состояние умственной деградации, огорчающее всех тем, что человек превращается в клинического глупца. Морель в «Клинических этюдах» (1852 г.) описывает деменцию у молодых, впоследствии переименованную в шизофрению, в главе, посвященной «folie», т. е. «глупости».

Изначально сутью шизофрении, видимо, считалось то, что у человека преждевременно слабеет ум. Затем погружение в феноменологические сложности привело к изменению концепции болезни, она стала пониматься как болезнь self. Придумавший в 1871 г. термин гебефреническая парафрения (Геба – богиня юности) Эдвард Хекер отмечал, что нарушение речи, характерное для этой болезни, свидетельствует о проблемах с Я [12].

Для Блейлера, предложившего в 1908 г. говорить «шизофрения», а не «dementia praecox» («преждевременное слабоумие»), расколотость Я не является смысловым центром этой болезни. Раскалывается не self, а большой комплекс психических функций, в норме работающих согласованно и плавно. Видов дезорганизации психики много и поэтому Блейлер говорил о группе шизофрений [13]. Довольно быстро разные шизофрении уступили место одной единственной шизофрении, причем эта словарная мутация произошла прежде чем психиатры смогли договориться о признаках по-новому названной болезни.

*** 

В предисловии к американскому диагностическому руководству DSM-4 написано, что к классификации болезней нельзя относиться как к классификации людей. Лучше вместо слова «шизофреник» говорить «человек с шизофренией». Авторы DSM-4 хотели подчеркнуть необходимость отделять личность пациента от расстройства и придерживаться модели восприятия пациента, характерной для соматической медицины.

Но на деле диагностические критерии DSM-4 основаны как раз таки на том, что при болезни индивидуум становится другим человеком. Диагносты исходят из того, что при болезни меняется личность, а разница в диагнозах отражает разницу в степени изменений. Предполагается, что есть нарушения, которые не затрагивают self, не портят минимальную самость человека. Собственно, все, что в DSM-4 отнесено к «Расстройствам личности», не вредит self. А вот при шизофрении процесс дорефлективной самоосознанности идет не так, как надо. Он может стать слишком интенсивным, прерываться (слуховые галлюцинации, вкладывание чужой или похищение собственной мысли) или тормозиться.

Шнайдер, когда формулировал симптомы первого ранга в 1938 г., на самом деле описывал не клинические симптомы в медицинском смысле этого слова, а феноменологические явления. К симптомам первого ранга относят ксенопатии, т. е. переживания нарушенности границ Я. Идея self, таким образом, принципиально важна для учения о шизофрении.

*** 

[1] Hamilton, W. Lectures on Metaphysics and Logic, vol. 1. Edinburgh, 1859, p. 167.

[2] Svenaeus F. Psychopharmacology and the Self. The Oxford Handbook of Philosophy and Psychiatry, 2013 (pp. 1171–1184).

[3] Мелзак Р. Фантомные конечности // В мире науки. 1992. № 6. С. 62–69.

[4] Kelley WM et al. Finding the Self? An Event-Related fMRI study. J Cogn Neurosci. 2002 Jul 1;14 (5):785–94.

[5] Christopher G. Davey, Jesus Pujol, Ben J. Harrison, Mapping the Self in the Brain’s Default Mode Network, NeuroImage, Volume 132, 15 May 2016, pp. 390–397.

[6] Стерн Х. Кушетка. Ее значение и использование в психотерапии. СПб., 2002.

[7] Lutz A., Thompson E. Neurophenomenology Integrating Subjective Experience and Brain Dynamics in the Neuroscience of Consciousness. Journal of Consciousness Studies, Volume 10, Numbers 9–10, 2003, pp. 31–52(22).

[8] Антти Ревонсуо. Психология сознания. СПб., 2012. С. 292.

[9] Захави Д. Я и Другой: от чистого я к совместно выстраиваемому мы // Мысль. Журнал Петербургского философского общества. Вып. 18, 2015.

[10] Pankseep J. The Neural Nature of the Core SELF: Implications for Understanding Schizophrenia. The Self in Neuroscience and Psychiatry, ed. by T. Kircher, A. David. Cambridge, 2003.

[11] Northoff G., Heinzel. A. The Self in Philosophy, Neuroscience and Psychiatry: an Epistemic Approach. The Self in Neuroscience and Psychiatry, ed. by T. Kircher, A. David. Cambridge, 2003.

[12] Жан Гаррабе. История шизофрении. М., СПб., 2000.

[13] Lasalvia A, Tansella M. What Is in a Name? Renaming Schizophrenia as a Starting Point for Moving Ahead with Its Re-conceptualization. Epidemiol Psychiatr Sci. 2013 Dec; 22(4): 285–7.