Kitabı oku: «Фантастика. Сборник рассказов», sayfa 6

Трагический рейс.

Теперь не уходят из жизни,

Теперь из жизни уводят.

И если кто-нибудь даже

Захочет, чтоб было иначе,

Бессильный и неумелый,

Опустит слабые руки,

Не зная, где сердце спрута

И есть ли у спрута сердце…

Аркадий и Борис Стругацкие «Трудно быть богом»

1.

Я шёл по старой части города. Бушевала весна. Омытые сумасшедшим ливнем тротуары исторгали запахи мокрой пыли. Коробки старинных домов, превращённые нашими предками в музеи- наоборот кричали лепкой и вычурными скульптурами. Липы, окутанные зеленью первой листвы вели проспект к громаде института дальнего космоса.

В институте дальнего космоса, сегодня лекция какого – то заезжего профессора по поводу трагического случая с космтанкером «Догма» – вспомнил я. – Вот не повезло же ребятам, экипаж был весь молодой – на три четыре года старше меня. И на тебе! Попасть под метеоритный поток – шарахнулись на парсек в сторону и … «в районе звездной системы GRQ – 140, космический танкер вошёл в поток излучения неизвестной природы. Вслед за случившемся начались необратимые изменения тканей тела и психики экипажа …» – космический корабль привёз на землю только органические остатки спутанного состава – окончил я вспомнившуюся газетную фразу.

Сейчас умные ученые, особенно специалисты по космической рентгенологии – всполошились: предлагали теории, гипотезы, предположения. Ну, а глупые недоучившиеся курсанты – слухи, легенды и страшные истории. Вот опять какой – то знаток из Академии наук приехал. А я опоздал. Светлая щелка двери замкнулась за моей спиной, оставляя позади беспечные мысли, солнце и весну. Над моей головой вознесся купол искрящегося звездами планетария и сухощавая фигура заезжего профессора на трибуне. Александр Константинович Шельский – специалист биоконтактов космической рентгенологии. Он размахивал руками, доказывал, рисовал на доске белковые формы и молекулы и был так возбуждён, что казалось перед ним не притихшая в восхищении студенческая аудитория, а по меньшей мере заседание полутора десятка, убеленных сединами оппонентов, не верящих ни единому слову его великолепной теории.

Лучики света рисовали на потолке загадочные иероглифы созвездий. Профессор нёс сверхнаучную чепуху. Казалось кресло покачивалось, и я плыл по волнам тёплого океана. Мысли были хрустальные. Такие чистые и звонкие, отмытые от шелухи повседневности, что увлечённый этим состоянием, я полулежал, не открывая глаз от ритуального танца звёзд. Веки закрылись, океан баюкал меня как младенца. Я думал о том, как вокруг меня, минуя душные стены, простирается солнечный мир, напоенный лазурью бесконечного неба.

Волны качали меня, броски становились всё шири и шире … Ап … и океан исчез, а возник Шельский. Заезжий профессор сошёл с трибуны и кривозубо улыбаясь шёл ко мне. «Где я?» – хотел закричать, но не смог. Сон, превратившийся в тяжёлый бред не отпускал. Глаза Шельского надвинулись и проваливаясь в их мутную бездну в каком–то неумолимом, скользящем движении я вспомнил всё:

Как же давно это было? Как я уснул на лекции в планетарии, профессор, моя учеба в академии и тот ужасный космический рейс? … Дикая боль в голове …… 12 марта 2106 года рейсовый пассажирский лайнер “Анна” типа СКА-14С, порядковый номер 21 взял старт с причальной мачты станции “Мир” планеты Земля… – лаконичная запись дежурного по космопорту означала для меня начало того рокового рейса, оказавшегося трагическим для всех, кто так или иначе оказался на борту.

Еще в зале ожидания мое внимание привлек высокий сухопарый мужчина ожидавший того же рейса. Высокий лоб его лысеющего черепа и равнодушный взгляд белесых глаз что-то напоминали мне. Но вспомнить, где я раньше видел эту лысину и пронзительный профиль не смог. Его ожидала миниатюрная черноволосая девчушка лет 18. Она мило щебетала с ним, регулярно таская за руку в буфет, где набив щечки не прекращала разговора. А он лишь смотрел любящим взглядом, бросая костлявыми пальцами редкие крошки в ощерившийся в улыбке рот. Он любил ее. Маленькая племянница своей неугомонностью составляла одну из радостей его жизни. Но думы не отпускали, и он пропускал ее болтовню мимо ушей.

Наши каюты оказались рядом, и как только, представилось время, я набрался храбрости и заглянул к нему. Да, мои предположения подтвердились – это был Шельский. Он расхаживал взад и вперед по ковру, засунув нескладные руки в карманы халата по-птичьи наклонив голову.

– Чем могу служить. Молодой человек? – резко обернулся он и взглядом бесцеремонно обшарил мою фигуру. Я аж попятился: – Извините, я похоже, не вовремя? – Нет. Раз уж пришли, присаживайтесь – он нервно попытался выдернуть руку из кармана, так как это не удалось, он только повел плечом в сторону дивана.

– Вы, если не ошибаюсь, курсант института дальнего космоса? – заметил он маленький значёк на моем лацкане.

– Уже нет. Закончил с отличием! Пилот разведывательного класса малых кораблей! – бодро и доброжелательно отрапортовал я.

– И что же, вам – язвительно подчеркнул он голосом – нужно от меня?

Чувствуя, что атмосфера снова накаляется, я пошел в наступление: – Помните, вы читали лекцию в планетарии института дальнего космоса? Ваша гипотеза до сих пор меня занимает – соврал я.

– Что?! – столь ошарашенного человека я видел первый раз в жизни. Встретить здесь, сейчас, своего единомышленника, оказалось для него чем-то сверхестественным и необычайным. Он вытаращил глаза, рванул руки из карманов, но лишь вздыбил этим полы халата и как рассерженная сова навис надо мной. Я улыбнувшись шагнул навстречу и протянул руку – Сомов Михаил Дмитриевич. Шельский вдруг потух, и все таки достав руку, торопливо подал мне: – Садитесь, же Миша. – он усадил меня рядом и мы разговорились. Ему явно не хватало собеседника и все мысли одинокого человека прожившего две недели в пустой каюте он поспешил излить на меня:

– Излучение разрушает соматическую структуру клеток – настаивал он – но не убивает их. Клетка освобождается от оков эволюции и влияния соседних клеток кроме чисто механического и начинает развиваться самостоятельно. Разделение по функциям исчезает и организм из стройной системы превращается в однородную массу, слагаемую из функционально одинаковых зародышевых клеток, несущих генную информацию данного организма. Белок синтезируется бесконтрольно и нерегулярно, и клетка исчерпав энергетический ресурс погибает …» Он с увлечение и жаром рассказывал полупонятную для меня гипотезу. А я следил за его лицом, на котором глаза вели свою потаенную жизнь. В них поселилась усталость и безнадежность. Но гипотезу не приняло научное сообщество, отказавшись от изучения столь многообещающего явления, просто-напросто запретив заход космических кораблей в эту зону и объявив излучение просто рентгеновским.

У орбиты Сатурна к нам пристроился почтовый катер – предпоследний вестник цивилизации в пределах Солнечной системы. И что удивительно, на борт космического корабля перешла Вера. Видели бы вы как всполошился Шельский: – Верочка, детка, – вдруг по-стариковски заговорил он: – Почему, как ты, вдруг здесь? – У Юпитера выйду – стала успокаивать его Вера, сама не подозревая, чем может закончиться ее сумасбродство. Вблизи Юпитера нас должен был сопровождать дежурный эскорт с грузом галактического топлива. Охранный катер вполне мог забрать Веру и ближайшим транзитным рейсом добросить до земли. Но все случилось иначе. Через пару дней эскорт не пришел… Авария в пятой зоне метталургического завода на Япете, потребовала переброски туда всех людских резервов. Как расстроилась Вера! Для начала она даже всплакнула, а потом убежала в каюту, где и просидела до вечера, подперев кулачком щечку обиженная на весь мир. И ни за что не хотела признать, что это естественный итог ее авантюры. А сейчас возвращение ее на землю будет задержанно, по крайней мере, на 3 месяца. Шельский тоже встревожился. Он бегал то к командиру космического корабля, то в радиорубку, узнавая и допытываясь о всевозможных ординарных и экстраординарных способах доставки Веры на Землю. Он казался бы просто взволнованным дядей, если бы эти попытки не носили прямо-таки отчаянного характера. Что могло случиться? Почему изменились отношения между 60-ти летним мужчиной и 18-ти летней девушкой за эти два дня? Я не ломал себе голову. Будничные заботы позволили мне забыться. Шельского я стал видеть значительно реже. Какого же было мое удивление, когда поздно ночью, где-то около двух часов, ко мне вошел Шельский. Я проснулся от щелчка блокиратора двери. Шельский был в костюме, при галстуке, но поверх этого он натянул любимый махровый халат. Шаркая тапочками, он прошел на середину комнаты, и как только моя рука потянулась к выключателю, он остановил меня – Нет не надо! Слова были произнесены каким-то хриплым свистящим шепотом, что мне стало не по себе. Его белесые глаза казались светящимися в темноте, ночник бросал неживые тени на впалые щеки и мешки под глазами. – Мне нужно серьезно поговорить с вами, Миша – шепотом произнес он. Я снова потянулся к выключателю, но он с неожиданной ловкостью перехватил мою руку и зажав в ладони умоляющим голосом продолжил: – Миша, я решил прийти к вам, надеясь, что вы меня поймете, и поможете. – Я старый человек и умирать мне будет не страшно. Тем более долг ученого раскрыть…

Его горячечный шепот, близко придвинутое лицо и потные ладони… – Что случилось? – слегка заикаясь от волнения спросил я. Он отпустил мою руку, схватился за голову, взлохматил остатки волос и долго сидел, на корточках у моей кровати, что я начал думать – не приключилось ли с ним чего. Но вдруг Шельский вздрогнул и заговорил. Он говорил окрепшим, будто не своим голосом. Слова падали размеренно и тяжело, отдаваясь горькой болью правды в моем мозгу. – Мою теорию не приняли… Ну что ж. Пусть так. Но я не сдался. 40 лет ученого стажа что-то да значат! Собирая факты и данные, слухи и гипотезы относящиеся к случаю с «Догмой», я стал самым осведомленным человеком в этом вопросе. Но что значат все эти бумажки, если столь загадочное явление находилось за миллиарды километров от Солнца закрытое раз и навсегда Единым запретом. Так продолжалось три года, во мне зародилось сомнение относительно постоянства и силы излучения. По примерным расчётам именно этот рейс, на котором мы сейчас находимся, может попасть под поток. Потому я и здесь! И только сегодня обобщая в нужном только мне, только мне, он подчеркнул голосом и сопровождал глубоким вздохом, аспекте космогонические данные из каталогов по космопотокам, лучистым выбросам и туманностям, мне удалось провести точное сопоставление данных, из которых следовало, что излучение района – 140 не является, ни постоянным по времени ни постоянным по направлению. Предположение стало фактом! Пульсируя, оно гигантским лучом смещается в сторону звёздной трассы. И рейс «Анны» как раз является первым рейсом, который попадает под поток … Меня как вдавило в койку – ни мыслей, ни чувств не было – так вакуум и страх…Только сердце билось в звездном кошмаре – тук-тук. И космический лайнер – большая клетка с подопытными мышами все ближе и ближе к роковому концу. Но Шельский продолжал: – «Анна» пройдет по самому левому крылу потока и доза будет на порядок меньше, полученной экипажом «Догмы», однако вероятнее всего смертельной она останется.

– Важно предупредить экипаж, именно поэтому я пришёл к тебе! К сожалению, я в панике сорвал пломбы метеоритной защиты – и произошла блокировка центра управления полетом, а позже блокируются и все люки корабля, будет объявлена тревога, люди окажутся запертыми в своих каютах, а экипаж в рубке и служебных помещениях. Бесконечное множество аварийных ситуаций заботливо описанных в учебниках, ни словом не могли подсказать мне выход. Я туповато ловил, вдруг ставший лукавым, взгляд Шельского. – Только по рации ремонтного ботика! Я был поражён простотой и ясностью нашего с ним, одновременного и верного решения. – Вера уже там, но она не разберётся с передатчиком, тем более ботик на консервации. – Скорей туда! – Поспешим же, молодой человек! Вновь обрётшим твёрдость голосом приободрил меня Шельский.

Мы бежали по коридорам, будя шлепками шагов спящих пассажиров. Шельский нервно спешил. Он то и дело искоса поглядывал на меня. Если бы я не был так взбудоражен и взволнован внезапным событием, то наверно заметил бы неестественность его поведения. Как будто, не оповещение экипажа занимало его, а моя драгоценная персона, которая, во что бы то ни стало, обязана была оказаться на ботике. Люк был открыт. Я втиснулся в узкое пространство прохода, ожидая увидеть освещённую рубку и Веру в ней. Но все оказалось ловушкой! Внезапно люк за спиной захлопнулся, зажужжал моторчик вакуум насоса. Ботик качнулся, прижимая к бокам «ноги-манипуляторы». В темноте я полз к рубке в сумасшедшей спешке спеша найти кресло. Я уже знал, что всё это означало…

Ботик вздрогнул и дикая перегрузка бросила меня на пол… Последнее что я услышал был, свист воздуха и магнитный щелчок сработавшей аварийной катапульты.

2.

– это только ради меня! – вытирая рукавом слёзы говорила Вера. Я спала, а дядя перенёс меня сюда, уложил в кресло, потом, догадавшись что ты не пойдёшь сам, придумал сказку об оповещении экипажа… Как он мог на такое решиться?

– Чёрные бровки на её девчоночьем лице сбежались к переносице. Она сжала кулачки и продолжала: – Получается что мы с тобой сбежали! Но те 149 человек, не считая экипажа, что будет с ними? Ведь мы не смогли вовремя сообщить им. Как мы будем смотреть в глаза людям? «Вот» – будут показывать на нас пальцем это те двое с лайнера «Анна» которые как крысы бежали с тонущего корабля!

– Но не по своей же воле! – попытался возразить я. – Теперь нам не догнать лайнер. Остаётся один путь – на Землю.

– На Землю – как эхо откликнулась Вера.

На обзорном экране покинутый нами лайнер выглядел маленькой зелёной точкой, уже выходящей за пределы видимости. Вдруг равномерное её помаргивание прекратилось и точка стала смещаться вправо.

– Они узнали! Они поворачивают! – закричала Вера.

Всё круче и круче был разворот. На таких скоростях перегрузка могла достигнуть нескольких «же».

– Они убьют всех пассажиров – воскликнул я.

– А разве лучше умереть медленной смертью? – холодно возразила Вера.

– Космический корабль уже вошёл в слой. Экипаж лишь уменьшил дозу облучения, и риск, я считаю был не оправдан.

– Ты необыкновенно хладнокровен! Будто удав, который сам наелся, а на остальных ему наплевать.

– Замолчи, оборвал я – они сняли программу автопилота, если экипаж погибнет, «Анна» никогда не вернётся на Землю – Я привстал, с кресла – по хорде параболы, которую описывает лайнер, после поворота мы можем догнать их!

– Мы можем вернуться! – засияла Вера.

– Да, но мы не знаем опасностей вторичного излучения, не добавим ли мы к 49 подопытным кроликам ещё пару пока здоровых экземпляров?

– Нет, вдруг кто–то остался в живых? Им нужна помощь!

– Я не знаю на сколько глубоко заражение – ещё не приняв решение колебался я. Вера замолчала, видимо обдумывая новый какой – то аргумент, но вдруг вскинула голову и тихо сказала:

– Я должна закончить начатое дядей дело и рассказать Земле правду. Давай вернёмся не смотря ни на что, Миша!

– Через трое суток мы догоним «Анну» – ответил я, сам удивившись неожиданно пришедшей уверенности.

Ночь, перед стыковкой, я почти не спал. Возвращаться на заражённый корабль населённый быть может уже не людьми, всё больше казалось мне безумием. Рядом тихо посапывала Вера – человек, чья судьба вверена в мои руки. В праве ли я рисковать её хрупким существом в этом сборище сумасшедших (в том, что разложение уже началось я нисколько не сомневался). А «Анна» уже рядом – громада лайнера постепенно заполняла экран бокового обзора. Я дал сигнал на стыковку. Пустил программу. На позывные, с ответа не было…. Но вдруг на экране вспыхнул огонёк, два три – серия импульсов – позывной принят. Лайнер жил. Все мои домыслы – лишь плод больного воображения Шельского? – мелькнула у меня крамольная мысль. Между тем клюзы распахнулись и посадочная площадка катапульты приняла в свои объятия серебристое тело ботика. Щёлкнули магнитные присоски и …. стало темно и тихо как в гробу.

Щелчок электромагнитов разбудил Веру: – Почему так темно? Мы уже на «Анне»?

– Да.

Последовала длительная пауза в течении которой слышалось только прерывистое дыхание девушки.

– Был ответ на вызов – сказал я.

– Значит они живы – как ребёнок обрадовалась Вера.

– Может быть – медленно произнёс я, всё ещё ни во что не веря.

Ближайшим обитаемым помещением была радиорубка. Двери оказались заблокированными. Набрав код я открыл широкий гермолюк. За пультом сидел человек. Настолько мирно помаргивали огоньки и гудели генераторы, что просто в голову не могло уложиться, что трагедия уже произошла.

Взявшись за руки мы подошли к пульту… В кресле лежал полуразложившийся труп. Вера вскрикнула и повисла у меня на руках. Только сейчас я увидел, передатчик настроен и циркулярно передаёт СОС. Мелодия трёх знаков висела в воздухе как вестница смерти. Я поднял Веру на руки и повернувшись задел локтём кресло…. Труп открыл глаза:

– Сомов?! – словно сказал он. Я замер с полуоткрытым ртом.

– Закрой входной люк опять прозвучало у меня в голове. Я бережно положил Веру и бегом направился к двери, что – то чёрное шарахнулось от меня в глубь коридора – я щёлкнул тумблером и тяжёлый люк словно нехотя встал на место. Только на зелёном пластике пола остались звёдчатые следы присосок.

– Не двигайся – вновь безгласно вещал труп – всё я нейтрализовал его, можешь идти. Я повернулся – чёрное существо слегка похожее на осьминога комком спутанных щупальц висело под потолком.

– Они разумные и всё понимают: «Гад, иди сюда!» – будто сказал Труп. Гад как во сне, медленно перебирая присосками пополз по потолку. Глаза трупа налились ненавистью – Умри – гад шлёпнулся с потолка и стал расплываться в зловонную лужу.

– Подойди сюда, Сомов, и слушай – опять «сказал» Труп – ты видишь лишь мою почти мертвую оболочку. Сердце остановилось 9 часов назад. Но я ещё жив. Глаза его казались видели меня насквозь. Я не знаю медицины, и не скажу за счёт чего ещё жив мой мозг, но я остался человеком, а весь корабль сошёл с ума. Из трупов расплодились вот эти чёрные гады – его зрачки чуть, чуть дрогнули вправо. Они пожирают всё живое и неживое, но съедобное… Я почувствовал, что он устал. Энергия этого могучего мозга ушла на сохранение сознания. Он жил лишь одним, донести тайну спасения до нормального человека. И как последним капитан покидает судно, так последним он умирал, дождавшись, выжав из своего организма все жизненные силы, существуя только чувством громадной ответственности и долга за судьбу корабля.

– Мне трудно говорить – продолжал он. Но запомни: чтобы остаться человеком нужно постоянно помнить об этом, мозг я сохранил, а тело вот не уберёг. Мне показалось что труп развёл руками. Я встряхнул головой и наваждение рассеялось. – Помни об этом, помни… голос его стал слабеть.

– Помни…помни…помни….. Глаза потускнели и стали такими же мёртвыми как и он сам. Я пальцами закрыл лоскуты век. Но вдруг череп сплющился, глаза провалились и вот уже с кресла стекала такая же бурая жижа, что осталось от гада.

Я поднял Веру и посадил её на пульт. Она ни как не приходила в сознание. Я забеспокоился. Медицинских средств при мне не было и лишь пощёчина помогла мне вернуть её в чувство:

– Мишенька, где мы?

– В сумасшедшем доме.

– Ты шутишь? А где этот…. – она боязливо показала пальцем на кресло.

– Был и весь вышел – сказал я. Она вдруг охнула и стала хватать воздух широко открытым ртом.

– Что с тобой? – я поднял руку чтоб снова нахлестать её по щекам. Моя кисть наливалась мертвенной желтизной, концы пальцев бурели. Что – то как удавкой стянуло горло. Сознание поплыло. В мозгу мелькнуло дрожащее лицо Шельского – мёртвый взгляд трупа… Рванув последним сознательным движением ворот комбинезона я провалился в небытие.