Kitabı oku: «Фантастика. Сборник рассказов», sayfa 5
– Они, они, – торопился Щелканов, – походили на цветы…
– Ты сейчас похож на мокрицу.
– Нет, – отчаянно продолжал прапорщик. – Кто огненные астры, больше человека, светящиеся и страшные. Когда первое вылетело на меня… – Щелканов дрожал и, казалось, стал ещё меньше ростом. – Так неожиданно…
Денис понял, что прапорщик сам выбрал себе участь. Сила, пришедшая на полигоне, точками растекалась по телу Ледина. Он глотнул воздух и шагнул назад.
– Я не знал, я не знал, я не знал, – еле слышно бормотал Щелканов, сползая по стене. По ту сторону стола жидким хрусталём, всплеском светлых лепестков колыхался «цветок»…
Вместе с приступом странной силы к Денису пришли спокойствие и ясность мысли. Он видел себя нормальным человеком, но теперь знал, кем представляется для окружающих. Щелканов, сжавшись, сидел в углу и, кажется, не дышал.
«Это не убийца, – думал Ледин, – то есть не тот убийца, он не способен убить в поединке, открыто, рискуя своей жизнью. Но полоснуть из автомата, закрыв глаза, умирая от страха и благодаря Бога за оружие в руках… Он скорее жертва. Как мы. Только мы погибли, а он жив. Он забудет, умыслит совесть и забудет…»
– Щелканов!
– Я, – прапорщик встал.
– Фотографии я оставлю вам. А около залива… – Денис споткнулся, хотел сказать «люди», но, посмотрев на тусклое лицо Щелканова, сказал: – Органика там разлагается в течении трёх дней. Их будут искать. Но меня, впрочем, как и вас, вряд ли кто теперь тронет.
Ледин наклонился и передал прапорщику пачку фотографий, со злорадством наблюдая, как едва заметное сияние перетекает с его кожи на руку Щелканова.
Рядовой Гудков, сопровождавший Ледина к казарме, видел, как гражданский вышел из роты и зашагал к КПП – о чём они там с прапорщиком говорили? Гудков взглянул на здание роты. За канавой, в окне канцелярии ворочалось то самое, знакомое чудо с полигона – страшное, похожее на капроновую астру, собранную из световых нитей, жидкое и живое…
Это Щелканов в пепельнице на столе дожигал последнюю фотографию.
Слуга Леса
«Главное остаётся на Земле. Как всегда, впрочем.» Аркадий и Борис Стругацкие из книги «Стажеры»
Пролог
– Батюшки святы! Заезжего застрелили! – вскинулась бабка Натаха углядев под корявой берёзой распростёртое тело заезжего мужика в приметном городском плащике. – Что люди творят? Михеич то верно дома? – подумала она про участкового милиционера и подобрав юбку похромала в сторону села.
1.
Вряд ли, кто-нибудь из селян мог заподозрить в этом неприметном человеке врага. Новые резиновые сапоги, защитного цвета плащик, корзина. Хоть и редкий в этих местах гость – грибник – ягодник, однако ж виданный.
Село, вольно раскинулось на косогоре, который словно обрывался, натолкнувшись на стену тёмного, похорошевшего за последние годы леса. Минуя крайний дом, мужчина с содроганием вглядывался в зелёные чертоги огромного лесного массива, каждая травинка которого, каждая птица или зверь были ненавистны ему с самого их рождения и до смерти. Может это чувство и не родилось бы, как не рождается желание убить невинного и беззащитного, если бы обстоятельства не поставили Клокова перед выбором – убить, или быть убитым.
Тропинка затейливо петляла меж шершавых смолистых стволов. Торжественное безмолвие, напоенное терпким запахом лежалой хвои, грибницы и влажной, пронизанной сетью корней, звенело в толпе ветвистых великанов. Клоков не ощущал течения времени, годы, прошедшие с того дня, не затуманили память. И он уверенно правил шаги в неприметное, для чужого глаза равно ничего не значащее место.
Колючие еловые лапы, задетые им качались, словно провожая в последний путь и означая в древесном беспорядке, прихотливую трассу его движения.
Это было то самое место. То самое… Корявая берёза, овражек, залысина полянки в беспробудном море еловых стволов. Клоков огляделся, как всегда, точнее как эти ненавистные три года, пронзая не имеющим преград взглядом и зелёную хмарь веток и серую чешуйчатость стволов, тонущих в мягкой перине мха. Он видел, а точнее знал, где прожорливая куница грабит гнездо сойки. Видел медведицу с пестуном одногодком выгуливающих медвежат, видел земляничные поляны и грибные царства, чувствовал боль обломанной ветки и погибших птенцов. Сотнями незримых нитей он был привязан к этому лесу, распят на кресте его благополучия. И никуда нельзя было скрыться от этого чувства: за тысячи километров от леса, Клоков видел и ощущал каждую ветку и листик, и каждый раз просыпался с криком, почувствовав в теле дерева лезвие топора. Морщась от боли он разжёг костёр и пока тот не съел под собой всю траву сидел сгорбившись, обхватив руками разламывающуюся голову. Трава сгорела и языки пламени, выплясывая дьявольский танец смерти сомкнулись над сухими полешками. Клоков смотрел на огонь и ему казалось, что это бледное сияние рождает в его мозгу сотни мыслей, порой ускользающих, порой реальных. Он вспомнил людей и даты, факты и события, его не столь уж долгой жизни. И прерывистая цепь размышлений привела его к истоку истории, случившейся три года назад на этой поляне. Нервные сияющие грани угольков, рождали один образ за другим и Клоков вольно или невольно перенёсся в зимний лес того самого года.
Пронзительное солнце, звенящие в морозном воздухе трели желтопузых синиц. Сухой, сыпучий, крупитчатый снег под ногами. По лесу шёл человек, он шёл размашистым, осторожным шагом профессионала, равномерно и сильно переставляя широкие полосы охотничьих лыж. Его вёл свежий след лося, глубокие ямки от раздвоенных копыт которого были ярко писаны на взрыхлённом снегу. Ружьё на плече и уверенность с которой он двигался по следу выдавали в нём бывалого охотника.
– Куда, ты, Митрич? – заволновалась бабка Настасья. – Пошто в лес собрался? Холод этакий! Сиди дома.
Но дед Митрич, уже нахлобучил разваленную кроличью шапку, натянув её почти до глаз. Схватил старенькое ружьишко и был таков.
– Ой – запричитала Настасья – знать опять браконьерить кто идёт? Ишь как Митрич спохватился. Знать то сурьезно кто взялся? Уж не на лося ли …
Настасья не осуждала мужа за частые и долгие походы в лес, припоминая о припадках, случавшегося с ним с убийством каждого зверя.
– Ох и беспокойная должность! – любила поговорить она о муже, свысока поглядывая на ссохшихся и скрючившихся в свои 60 – 70 лет старух – односельчанок, словно сравнивая свою видную и ещё статную фигуру, а румяное полное лицо с их старческими мощами. Вряд ли кто посторонний догадался, что она уже переступила 80 летний рубеж. Митрич был ей подстать. Хоть и мал ростом, но живой и хитрый мужичок. Его жидкие усики и бородёнка всегда вовремя появлялись при любом пагубном, по его соображению, либо имеющему большую пользу событии. Дом лесника Митрича всегда был полной чашей. И не столько благодаря его дару провидения, сколь расторопности и рачительности хозяина.
Теперь по лесу шли два человека: один – самозабвенно придавшийся охоте, и другой движимый долгом и другим, ему самому, неведомым чувством. Их пути должны были скреститься.
Митрич спешил. Лес щедро платил, но и дорого брал за жизнь своих обитателей и просчёты и нерасторопность лесника. Он знал куда идти. Он знал в какой точке леса, на каком месте пересекутся дороги его, и того – человека с ружьём – браконьера… Но что не мог постигнуть Лес, и не мог знать Митрич, как скоро человек нагонит лося? Успеет или не успеет выстрелить…
Шестичасовая гонка вымотала лося и он бежал всё медленнее, а человек с ружьём нагонял. Митрич уже чувствовал страшную пустоту в груди предшествующую припадку, когда ты умираешь болью другого существа, и как жизнь уходит из его тела, так кажется жизнь покидает и тебя. – Так, выстрелит или нет…?
Клоков выбежал на небольшую, открытую полянку уже скидывая с плеча ружьё. Лось убегал, высоко вскидывая задними ногами искрящийся снопы снега, всего в нескольких метрах от человека.
Браконьер взял навскидку. В прицеле был виден крупный круп лося. Палец лёг на спусковой крючок. Вдруг … на поляну с другой стороны выкатился маленький старичок в изодранной треухе и чёрном ватнике. Он тоже сдёрнул с плеча ружье, и заслоняя телом просвет в стволах за уходившем лосем истошно заорал – Не стреляй!
Клоков опешил, но … боёк соскакивая с ограничителя уже летел к капсулю, и тот шипеньем известив о выполненной задаче, смялся, зажигая порох гильзы. Картечь выплеснулась из ствола….
И Клоков увидел, как старичок уронив ружьё медленно оседает на снег. Он всё ещё смотрел на мир через рамку прицела, когда внезапно окатившая его тёплая волна убийства не вернула к действительности…
– Убил, ай! Лесника убил! – застучало в голове. Клоков знал, что за этим лесом присматривает какой – то бесноватый старик, но такого он не мог ожидать. Судорожно переставляя лыжи, он подошёл к старику. Из – под ватника по снежной крупе растекалось пятно крови. Митрич ещё жил. Цепляясь узловатыми, морщинистыми пальцами за наст он пытался приподняться. Но земля, которую он так любил, и которой всю жизнь верно служил теперь не отпускала. Куцая бородёнка задралась вверх, треух слетел. Это была агония… Клоков наклонился и только сейчас разглядел лицо лесника… Тело в упорных судорогах цеплявшееся за жизнь, не имело ни чего общего с лицом. Застывшее, как бы уже мертвое выражение контрастировало с бездонными глазами в которых смешались жизнь и смерть, облака и ветви. Клоков отшатнулся, но уйти из этих глаз уже не смог. Лес, огромный, заснеженный лес надвинулся на него, заглянул в душу и обрушился на мозг треском лопающихся на морозе стволов, грохотом упавшей лесины, писком синиц и ночными серенадами волков. Ветви словно ожили и напирая друг на друга стали заслонять небо. Клоков закрылся руками от падающих на него деревьев и сделав на подгибающихся ногах пару шагов упал лицом в снег.
2.
Клоков исчез. Не умер, не убежал и не уехал, он исчез, растворился, став частичкой зелёного братства, наравне с деревьями, зверями, птицами, травой и мхом. Он ощущал себя лесом, а Лес войдя в него подчинил себе его существо. Отдав в жертву своей охране и благополучию.
Маленькая полянка – островок света в еловом лесу. Солнце с трудом пробравшееся через февральские тучи бросило тусклый отблеск на два распростёртые тела. Прошли сутки с того момента, как Клоков потерял сознание. Но Лес зорко следил за своим новым слугой, переохлаждение не коснулось его организма. И утро нового дня Клоков встретил живым и здоровым. Свет, которого он не видел, словно подтолкнув его. Клоков очнулся. Он помнил всё. И даже больше чем всё. Старик умирая, умирал в Клокове. Выйдя из оцепенения он помнил как дикая боль рассекла его тело от левого бедра до рёбер, как он хрепел, надрывая, заливаемые кровью лёгкие, как жизнь алым пятном уходило в снег. И это было не всё. Ужас и усталость загнанного лося тоже передались ему.
– Куда бежать? Что делать? В трёх шагах убитый старик. Ясные следы его лыж к поляне. Сомнении в том, кто убил, не остаётся.
Пошатываясь, Клоков подошёл к леснику, подобрал своё ружьё и преодолевая отвращение поднял замёрзшее тело на плечо, встал на лыжи и зашагал к недалёкому оврагу.
– Теперь прочь из леса! Прочь!!! Чем дальше, тем лучше. Чтобы не видеть этого яда зелени. Бросить, уйти, убежать.
Стыки рельс выбивали вечный мотив дорог. Клоков стоял у окна и курил. Мысли о совершённом не отпускали и словно оправдываясь перед самим собой, он стал разговаривать с мертвецом. Это был странный диалог. И хотя его никто не слышал, странность заключалась не в этом.
– Кто ты старик? – Не отвечаешь? Ну ладно … Ты пожил на свете, а мне как прикажешь? С лесом в голове по жизни шагать? Листики и зверушки мне просто противны. И бегать за каждым лесорубом я не собираюсь. Ты говоришь, Лес нужно охранять? Беречь? Что ж может и так, но это не для меня!
– Старик, а как лес стал Лесом? А ты его лесником? Как эти листики и травинки, пичуги, мыши, звери: вся эта нечисть, взятая на купе, может управлять мной. Только ли инстинкт самосохранения толкает их на это? Можно ли уйти, убежать от Леса? На сколько, эта сложная живая машина умнее меня? Не отвечаешь?! И не надо, – фанатик!.. Ты прожил в лесу как монах, отдавая себя целиком. Зачем? Видел ли ты жизнь в её разноцветии, и заменял ли ночной вой волков тебе круг друзей и тепло домашнего очага?.. Раб Леса!
С гримасой боли Клоков отвернулся от окна – там километров за пятьсот отсюда рубили его Лес.
Лесника нашли весной в овраге. Был убит или погиб упав в овраг никто не знал. Лишь только Настасья что – то шептала про себя. С нешуточной злобой и недоверием поглядывая на бывших друзей и соседей, что про неё стали поговаривать – Свихнулась старуха – шептались одни – переживает – такое горе – говорили другие.
Участковый милиционер Михей, поставленный здесь больше для порядка, чем в должность, приходил утешать её и выведавать, что да как. Ходили слухи, что Настасья наследовала от мужа дар провидения, но не все верили в это. Но Настасья замкнулась, и они вечерком так и просидели по разные стороны остывающего самовара. Настасья, сгорбившаяся, вдруг посеревшая лицом и Михей, смущённый крякающий от крепкого мятного чая и останавливающийся на полуслове
– Ты, э…, Настасьюшка, то … как всё было то …? Э, зимой верно? Пропал то он в феврале ещё? – и поймав протестующе – умоляющий взгляд Настасьи замолчал, ещё раз крякнув не то от смущения, не то для большей важности.
Тик, тик, тик – словно часы вгрызался в щелистую древесину брёвен жук – точильщик. Настасья опять не спала. Всё тот же тяжелый сон преследовал её. И ни один сонник, или наставления покойной матушки не смогли бы раскрыть его суть. Настасья не видела смерти Митрича, не знала как всё произошло, сцены насилия не терзали её сознания. Это был сон – монолог, страшный в своей убедительности. Она догадывалась, что не случайно он повторяется почти каждую ночь уже в течении трёх лет. И автора его знала, но даже себе боялась признаться в этом.
Сон начинался за полночь. Начинался с оклика. Кто-то голосом Митрича звал её. Голос был молодой, звонкий, просящий, как в далёкие времена Настасьиной молодости. Но в голосе этом чувствовалась грусть и неприсущая молодости мудрость. Он звал, Настасья не откликалась. Она боялась его – самозванца, объявившего себя Митричем. Она сжималась, стараясь укрыться в спасительной темноте забытья, но голос извлекал её от туда, опутывал члены и мозг невидимыми нитями и проникновенно, словно заглядывая в глаза начинал свою проповедь. Он обвинял, советовал, превозносил. Мудрость слов завораживала. Настасья видела насквозь своих соседей и бывших друзей со всеми мелочными заботами и грехами. Знала себя со стороны. И ненавидела себя. Но всё принесённое добро или зло взвешивалось на весах счастья Леса. И от этого голос становился ещё несчастнее, приближаясь по интонации к детскому плачу. Настасье было бесконечно жаль это плачущее существо, обредшее голос Митрича, но и страх давил старуху приобретая черты безграничного Нечто, мудрого и коварного. И она металась, раскидав седые волосы по подушке, не в силах проснуться и не в силах помочь.
Вот и сегодня она после разговора с Михеем в жертвенной обречённости ждала этот сон. Единственный человек, близкий ей после Митрича в деревне – Михей разбудил в ней образ Митрича, его походку, взгляд, суетливые движения привыкших к беспрестанной работе узловатых пальцев. И Настасья решила отозваться голосу с чисто женской любовью и надёжной на невозможное…
А сон не наступал. Жук точильщик тикал в стене, добывая упорным трудом право на существование. А Настасья словно помолодев жарко разлеглась на подушках… И сон пришёл и вместе с ним и тот, что назывался Митричем.
Настасья словно подалась всем телом на встречу зову: «Я здесь, милый!» И он возник, призрачно – туманный и до боли знакомый.
– Митрич, почто ж меня мучил, не являлся?
Призрак смотрел на неё невидящих взглядом и словно звал – подойди. Настасья распахнулась, кинулась к нему, чувствуя как холодеет в груди от неземного смысла происходящего. И вскочив опала, села на постель проваливаясь в душную пропасть небытия, ощущая в объятьях невидимое в сумраке тело мужа…
Николенька проснулся от крика бабушки. Он встал и звонко шлёпая босыми подошвами по тёплым половицам, подошёл к её кровати.
– Ба – он тряс её безвольную руку. Бабушка не просыпалась. Он прижался щекой к её холодеющей щеке и своим детским чутьём, ещё не осознавая самого смысла смерти – испугался и вскрикнув отскочил, словно Настасья из доброй, тёплой, чуткой, шумной бабули, какую он знал, превратилась в непонятное и даже враждебное существо.
Что понял этот пятилетний человечек? Кто надоумил его одеться? Купол ночи скрыл от селян маленькую фигурку, топающую к лесу по пыли просёлочной дороги…
Настасья умерла. Со смертью бабуля потеряла незримую власть над внуком и лес принял нового защитника под свою охрану.
3.
Костёр догорел. Клоков смотрел в догорающие угли и думал: – Знает ли лес, что слуга пришёл убить своего господина? Нет сил больше терпеть. В городе в каменных стенах Лес ещё ближе чем здесь, больнее его печали, яростнее его радости.
Он огнём убьёт Лес, но самому ему тоже придётся умереть – ибо сжигая Лес он сожжёт себя. Прежде чем я успею – хладнокровно рассудил Клоков, с холодной методичностью самоубийцы доставая флягу с бензином. Лес притих, как перед бурей, ни крика птицы, ни шороха травы. Неожиданно ему показалось, что в спину смотрит кто – то… Клоков обернулся. Из темноты подлеска на него смотрели сотни две глаз, большие и маленькие, с прищуром и в перьях. Сам Лес пришёл навестить слугу. Значит догадался, прознал таки – подумал с ужасом Клоков.
Впереди стоял мальчик. Маленький деревенский мальчонка лет эдак пяти.
– Ты заблудился, что ли … – не успел договорить Клоков, мальчик шагнул навстречу, под ногой что – то хрустнуло и Клоков в оцепенении увидел приподнявшееся из под его ноги дуло стариковой «берданы».
– Осто… – хотел что – то сказать Клоков. В ружье щёлкнул боёк…
Зычный выстрел прокатился по лесу. На поляне под корявой берёзой плакал маленький мальчик. Зверушки убежали и он не мог понять, почему дядя лежит так долго без движения, а такой большой лес, уменьшается, съёживается словно хочет поместиться на ладошке и ему внутри больно и жжёт что – то.
Эпилог.
Михей долго царапал лысину стоя около трупа. Он никак не мог сообразить, как выстрелило ружье? На поляне и в кустах он не нашел ни одного человеческого следа, но много звериных следов – беличьих, волчьих, медвежьих, даже слишком много, но ни один не подходил близко к ружью.
– Раз в год и палка стреляет – проворчал он и решил не вызывать из города инспектора отписав акт за графой – несчастный случай.
