Kitabı oku: «Фантастика. Сборник рассказов», sayfa 7
3.
… Глаза Шельского надвинулись и провалились в их мутную бездну в каком – то неумолимом скользящем движении я вспомнил всё. Ох … Дикая боль в голове, я хотел поднять руку, но не почувствовал её, тело мне не повиновалось. Сделав дикое усилие я наконец прозрел. Трудно описать увиденное ещё труднее было осознавать, что это не продолжение бреда, а жестокая действительность.
В центре огромного студня лежал мой мозг, один глаз, сморщенный и опавший висел на узловатом зрительном нерве, другим я ещё видел. Студень был пронизан сетью нервных волокон. Выделялся спинной мозг, делавший пару витков вокруг глаза.
– Я мыслю, значит живу. А где Вера? – первый же вопрос заставил меня обратить внимание на верхнюю часть обозреваемой мною зоны. Вера лежала на пульте и кажется дышала. Жива ли она? А я не могу даже пошевелиться. Тогда я вспомнил слова трупа: – Чтобы остаться человеком – нужно помнить об этом! – помни… помни…помни…
Я человек, сказал я себе. У меня есть ноги, руки, голова… Вот я шевелю рукой. Я захотел её ощутить, но ничего не вышло. Как утопающий хватается за соломинку, так я ухватился за это желание: пошевелить рукой – сжать пальцы, которых нет…
Я мысленно представлял свою руку, двигал кистью… Вдруг… это движение мне удалось. Я вздрогнул и увидел, что в толще студня, лежит рука с розовой молодой кожей. Она была сформирована примерно до локтя, а часть нервов бессмысленным веером отходившая от мозга, сгруппировалась и входит в руку. Вместо кости торчал гладкий обрубок хряща. Я сжал кисть – напряглись мышцы, попытался согнуть руку в локте и мгновенно началось дифференцирование клеток студня. Появились тонкие мышечные волокна, соединительная ткань, белесые жгуты сухожилий. Через пару минут я имел руку до плеча.
Тогда я стал напрягать поочерёдно все мышцы тела. И видел как в студне возникают и исчезают тонкие нити мышц. Видимо для материализации нужно сосредоточенное усилие – понял я. минут через 10 я имел все конечности и почти полностью сформированный торс. Студня оставалось всё меньше и меньше. Ещё несколько минут я строил череп, вложив глаза в глазницы уже собственной рукой.
– Я не забыл, что я человек – сказал я себе, с трудом приподнимаясь с пола.
Воздействие излучения на организм Веры можно было сравнить с очень тяжёлой болезнью. Разложение и гниение тканей уже началось, девушка умирала не приходя в сознание.
– Как спасти её – метался я по радиорубке. Привычные средства не помогали, да и здесь был бы бессилен любой доктор. Я знал, что при лучевой болезни делают пересадку костного мозга и переливание крови. Но здесь, сейчас ….
Каким – то внутренним чутьём я понимал, что если в ближайший час, два не будет найдено решение, то Вера погибнет.
Прометавшись около тела больной девушки, я забылся тяжёлым сном, сидя прям на пульте. Но даже во сне мысли о её спасении не оставляли меня. И то ли это перенапряжение, толи сверхестественная интуиция разбуженная моим перевоплощением, стали диктовать мне не совсем понятные, но как я чувствовал тогда, единственно верные действия.
Я раздел её. Положил на пол. И наклонившись стал стекать колышущимся студнем на её нагое тело. Вскоре я затянул её в прозрачный кокон и то усилие, то ослабляя воздействие стал растворяться в себе. Через некоторое время в толще студня плавали два мозга, разделения между моим и её телом не было.
Но тут меня стали одолевать странные мысли и ощущения. Сначала мне стало плохо, и я на себе испытал всю тяжесть состояния Веры, потом, её память, мысли, чувства и эмоции заполнили моё сознание. Я видел себя маленькой девочкой и Шельского, ещё молодого, с буйной шевелюрой бегущего мне на встречу с распростёртыми объятьями. Он прижимался небритой щекой, кололся а я же смеялась и целовала его. Кинематографом мелькали эпизоды чужой жизни. Девочка взрослела, и уже не прятала под подушку фотографию красивой женщины с ласковыми, усталыми глазами. Исчезали детские заботы, забывались печали, заживали душевные раны. Шельский старел, по работе всё больше и больше просиживал ночами, одержимый какой–нибудь новой идеей.
Постепенно девочка стала той Верой какую я знал сейчас.
Ради тебя я пойду на всё! – словно услышал я прощальный слова Шельского.
И вспомнив об неотложном деле и том состоянии в котором мы находились мне удалось вырваться из плена её чувств.
Регенерация продолжалась больше суток. Все включения, мёртвые клетки и ткани я безжалостно изгнал.
Когда я восстановил её тело – она страшно похудела, тоже я мог сказать и о себе. – Надо разбудить Веру и пойти искать пищу – пришла простая мысль.
Мы шли по коридору, тускло освещённому кое где горящими светильниками. Неожиданно в моём мозгу послышался чей – то голос. Он был какой – то вздрагивающий ломающийся, с полудетским тембром и придыканием в конце концов Вера тоже услышала:
– Нам надо кого – то съесть, что бы прожить ещё неделю. Пусть им станет самый слабый. Йелл – притащи Рыжеватого… – пронёсся ропот толпы.
Я заглянул в приоткрытый люк – в зале обсерватории было черным – черно от гадов.
– Нет, не надо, не … – голос мне показался странно знакомым, хотя и сильно изменившимся. Здоровый аспидный «осьминог» тащил сморщенного рыжеватого собрата.
– Это дядя – прошептала Вера и уткнулась мне в грудь. Этого оказалось достаточно, чтобы гады заметили нас.
– Они прятались в радиорубке! Это люди.
– О – о – о – вздохнула толпа.
– Их мяса нам хватит надолго!
Йелл бросил Рыжеватого и чёрная масса трубчатых щупальцев толкаясь и напирая бросилась за нами. И хотя мы были истощены и уставши, неловкие движения гадов не могли соперничать с нашими быстрыми шагами.
Щелчок вставшего на место блокиратора прозвучал победным залпом. Каюта Шельского. Вера сразу упала в кресло. Я подошёл к минисинтезатору. Он не работал… Нас ожидала либо голодная смерть, либо участь жертв гадов.
– Шельский возил с собой что – нибудь съедобное? Концентраты? НЗ какое – нибудь?
– Он предпочитал брать микрофильмы, программы к дисплею, нежели пищу. Но я привозила ему что – то. Если гады не разграбили … – она стала копаться в вещах выпадали ролики микрофильмов, кассеты, старинные книги, тетрадь …
– Тетрадь – удивился я.
– Да, свои наблюдения дядя записывал по старинке в тетрадь, он органически не переносил как мысле, так и звукозапись. Я поднял тетрадь.
На первой странице было выведено: научный отчёт члена корреспондента А.К. Шельского Академии наук Мирового совета. Далее шли вычисления, даты, данные анализов, расчёты потоков. Сопоставления силы излучения изменениям наступающим в организме. Но, незадолго до конца систематических записей, вычисления обрывались и торопливые строчки дневника заполняли страницы. – Вот! – воскликнула Вера вытаскивая на свет божий пакет сублимированной тушёнки. Съели мы её мгновенно, благо вода в каюте еще шла, но сейчас меня занимало не это. Появилась возможность приподнять завесу тайны над всем, что происходило на «Анне» после излучения.
4.
Второй день мы сидели взаперти. За стеной слышались стоны и охи – Гады держали осаду. Стены частично экранировали излучение их мозга, но всё же в каюте постоянно висел эдакий зловещий всепроникающий шёпот.
Дневник Шельского лежал на столе и я всё не решался его открыть. Что он принесёт нам? – новые страдания и потерю надежды или спасение? – много раз я задавал себе этот вопрос. Решившись, я взял тетрадь и открыв первый попавшийся лист стал читать…
… я едва жив, такие перегрузки не для моего старого организма …
… кончики пальцев начинают буреть. Что бы это могло значить? Нарастают изменения состава крови:
… постепенно развивается гипоксия, наблюдаю бледность кожаных покровов, отдышка, сердцебиение. Но на фоне всех этих симптомов страшный голод. Синтезаторы отключились (или их отключили), непосредственно после поворота КК. Уже неделю ничего не ем. Выйти из каюты я просто не в состоянии, но слышу по коридору не то ходит, не то ползает кто – то.
… что в Верой? Всё ли прошло благополучно? …
… кожа чернеет, сильно буреет, шелушиться, наблюдаю размягчение костей. Сам значительно уменьшился по объёму. Голод всё также силен, как бы не свихнуться на этой почве. В крови идёт замена гемоглобина на гемоцианин. Но свои предположения подтвердить ничем не могу. Анализ сделать не в состоянии …
… как бы мне не откусить своё щупальце, оно так аппетитно извивается, когда держит ручку. А поесть я люблю. Вчера съел соседа по каюте справа, жаль только он усох сильно после смерти. Бедняга скончался когда – то давно, как его только не съели до меня?
А бумага не съедобна?
– далее был вырван кусок листа и записи на этом обрывались.
– Бедный дядя! – воскликнула Вера, прочитав последние строчки – мы тут тоже свихнёмся?
Я задумался – Вероятнее всего следует пробиваться к ботику. Там исправлен синтезатор. И с помощью ботика через грузовой люк проникнем в центр управления полетом – так как изнутри полная блокировка. Разберёмся – подключим синтезаторы и наладим программу возвращения на землю.
– Но как разогнать эту свору? … – глухо спросила Вера – ты строишь планы: сделаем то, подключим это, в действительности же нас ожидает участь стать пищей… – она уткнула лицо в колени и заплакала. Я стал молча вытекать из комбинезона и скоро он опять ненужной тряпкой валялся на полу. Я представил себе маленькое чёрное тело – пучок щупальцев, глазки спрятавшиеся в складках шершавой кожи.
– А – коротко взвизгнула Вера. Я пригвоздил её взглядом – успокойся, это я. Тебе тоже необходимо стать такой, что бы мы смогли пробиться. Вера залезла с ногами в кресло и попыталась вытечь. Он всё ещё со страхом смотрела на меня. И как обычно излишне напряглась. Перевоплощение не удалось. Тогда я переполз напротив неё и сказал – смотри мне прямо в глаза! Я приподнялся на щупальцах и слегка покачиваясь из стороны в сторону, стал нашёптывать ей: – Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо. Она закрыла глаза и словно во сне стекла к ножкам кресла.
Свора гадов ползла за нами. Я не спешил, так как знал, стоило мне остановиться, и чёрная масса тел поспешно отодвигалась назад – голодные, но трусливые твари. Вера несла лёгкое тело дяди. Заканчивались ещё одни сутки нашей борьбы за существование.
Сытый и довольный дядя хихикал, прыгал по переборкам зависая на щупальцах то там, то сям.
– Ему ничего не надо, кроме пищи и удовольствий – со вздохом сказала Вера.
– Он не станет человеком, пока не вспомнит об этом.
– А он едва ли вспомнит – грустно и тихо прошептала Вера.
Ботик щёлкая магнитными присосками двигался к головной части лайнера. «Анна» была в полном порядке. Сориентировавшись по звёздам я определил, что хотя КК и приближается к Солнечной системе, но однако же промахнётся на пару парсеков. Ремботик нырнул в открывшуюся темноту люка. Грузовой отсек ЦУП был пуст.
Не решившись тащить с собой Веру по узким переходам и лазам, я оставил её следить за Шельским. А сам стал пробираться к Центру Управления. Я во чтобы то ни стало должен был разрешить два вопроса – программа возвращения и включение синтезаторов пищи. Вытянувшись серой лентой змеи я перебирался через пучки проводов, арматурные цеха, проникал в вентиляционные шахты. Интуиция подсказывала мне, что ЦУП уже рядом. И вот, от зала сверкающего мириадами индикаторов, шкал, тумблеров и клавиш меня отделяет только зарешечённое окошечко вентшахты. Я собрался в комок, поднапрягся, чтобы выдавить решётку, но что – то остановило меня – появилось неприятное чувство, как соринка в глазу, она мешала действовать по заранее продуманному плану. Я осмотрелся. У пульта ЦУП стоял человек. Тёмный комбинезон маскировал его на фоне экрана вселенной. Видит ли он меня? Если видит, то почему насторожился? Я перетёк поудобнее и постарался настроиться на его мысли. Но едва успел уловить окончание фразы – Ещё один лезет, когда только они все передохнут. – и по окошечку шахты полоснул луч бластера. Я едва не взвизгнул от боли. Луч разрезал меня почти напополам. Соединившись я отпрянул в глубь коридора. Видимо я не первый пытаюсь проникнуть в ЦУП? Как ему удалось остаться человеком? Почему он стремиться меня убить? – возникла серия вопросов.
Едва не поплатившись глазом за своё любопытство, я вновь отпрянул в глубь коридора. Убьёт ли он меня, если я стану человеком? Но я настолько устал бояться, что без колебаний перетёк в нижний коридор и вылез из – под дисплея самим собой. Незнакомец уронил бластер:
– Сомов – просипел он, сдавленным от счастья голосом. Сомов – слёзы радости текли по его впалым щекам.
– Мхов? – мой бывший сокурсник Андрей Мхов, стажировавшийся в экипаже «Анны».
– Мишка – продолжал он – где ты был всё это время? На КК только «осьминоги» (так он назвал гадов). И во время входа в поток я был в камере особой защиты, но и меня задело – провалялся в бреду дней пять, выхожу, а тут одни осьминоги. Хорошо бластер был, перестрелял всех (при этих его словах я зажмурился представляя жуткую участь членов экипажа, всё ещё ощущая жгучее лезвие луча на своём теле. Попытался пробраться в жилую часть, но и там осьминог пруд пруди. Я заблокировал вход, а синтезаторы, что при повороте вырубились, включать не стал, чтоб передохли с голоду. Я наладил программу сейчас корабль идёт к Земле, но если осьминоги не перемрут, придётся заняться отстрелом – с некоторым опломбом продолжал он. – Вот сейчас опять какая – то тварь лезла, но я её пристрелил.
– А знаешь ли ты, что эти все «осьминоги», «гады» или как их ещё назвать – бывшие люди, люди! – ты понимаешь – люди, только в другом обличье. И если бы ты включил синтезаторы, сколько б их смогло вернуться к человеческому облику – наступал я на него.
– Ты что, Мишка, сумасшедший? Какие это люди!? Не более чем … – он не успел договорить. Я смотрел на него с невыразимым презрением – по глупости или как, но этот человек стал косвенным или прямым убийцей своих товарищей, соплеменников. Поставленный природой жестокий эксперимент он сделал еще безжалостней и смертоносней. Я вспомнил хихикающего дядю, больные, скованные движением гадов, ожившие глаза трупа. И мне стало невыносимо тяжело, от сознания собственной вины, самонадеянных, действий Шельского, глупости этого горе – охотника. Я взял бластер. Он шарахнулся от меня. – Стой – взглядом исподлобья остановил я его. Бластер полетел в дальний угол зала. – Смотри, человек – это не только Homo Sapiens: я расплылся белесым блином студня, вспух бугром, заструился серой лентой змеи приподнялся и упал уже осьминогом. Нижняя челюсть Мхова отвалилась, глаза вылезли из орбит. Чмокая присосками щупальцев, я молча шёл на него.
Человек и спрут. Их взгляды скрещивались. Над залом зависла тишина… Казалось сам Космос холодным судией вступает на ринг. Огоньки индикаторов и шкал светились нервными прерывистым светом, как будто наколотая на иголку, но ещё живая бабочка. Секунды ледяным каплями считали время…
– Мишенька! Ты жив! Спасатели прилетели! – ворвалась в зал Вера. Она подбежала ко мне, сгребла щупальца в кучу и стала целовать шершавую кожу. Я, превращаясь в человека, тоже гладил её волосы, целовал руки, и дороже человека на этом свете для меня не было. Ни в эту минуту, ни жизнью позднее.
