Kitabı oku: «Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I», sayfa 11

Одну оговорку к изъявлению своей благодарности Грэю сделал Сазонов: меморандум Бьюкенена оказался «сдержаннее в выражениях», чем сам Грэй в разговоре с Бенкендорфом, и надо было лишь добиться, чтобы Бьюкенен формулировал английское обещание словами Грэя. Разница, очевидно, сводится к тому, что Бенкендорфу было обещано решение «сообразно русским интересам», а Сазонову в меморандуме – «в согласии с Россией». Остается вопрос: передал ли Бенкендорф точно слова Грэя, окрылившие Сазонова упоением великой дипломатической победы. Как всегда в подобных случаях, Бенкендорф напускает столько туману в своих высокопарных сообщениях, сколько было необходимо, чтобы замести следы собственной беспомощности и отбить охоту в министерстве докапываться до точного делового содержания его переговоров и отчетов о них. Нельзя, однако, слова «Грэй не пойдет дальше умеренных заявлений (proclamations moderees)» отнести к чему-либо иному, кроме вопроса о Константинополе и Проливах. Далее, он забегает вперед и – без сомнения, «напетый» Никольсоном – внушает Сазонову, что Грэю не следовало бы предавать гласности и свое умеренное заявление, ибо отсюда «проистекало бы опасение перед военной гегемонией, заступающей место германской гегемонии». Опять-таки, для Англии, с Египтом, и для России, с «умеренным заявлением» Грэя, мерки оказались совершенно разные.

21 ноября состоялось то свидание Палеолога с Николаем II, о котором речь была выше, – по «Воспоминаниям» Палеолога. Теперь мы знакомимся по дешифрованной телеграмме японского посла Мотоно, сообщавшего, со слов самого Палеолога, об этом интересном свидании японскому правительству, с вступительной частью беседы, пропущенной французским дипломатом в его воспоминаниях: «Государь сказал: вам (Палеологу) сообщили, что недавно в политических кругах некоторые лица утверждали, что Россия в настоящее время желает мира. Я, император России, вам теперь категорически заявляю, что Россия в настоящее время не желает мира и будет продолжать войну, пока германский милитаризм не будет сокрушен, и прошу вас сообщить об этом французскому правительству. Как французский посол заметил, император не сделал прямого указания, но под „некоторыми лицами“ следует разуметь Витте и… (здесь следует нерасшифрованное слово). Особенно Витте в разговорах со мною высказался в том смысле, что война против Германии нецелесообразна».

В этой телеграмме отразилось разногласие в верхах по вопросу о том, полезна ли династии война против Германии или нет. По крайней мере, Розен так именно формулировал вопрос. Витте мог, конечно, в глубине души формулировать вопрос и шире, но, даже и в самой академической форме, говорить об этом он позволял себе лишь с представителем Японии, где Германия и во время войны имела много друзей и где было очень мало убежденных сторонников ее уничтожения или раздробления. «Некоторые лица» шептались между собою и с японским послом, в то время как другие громко кричали о германских происках и интригах среди высокопоставленных русских «немцев» и «германофилов», осаждая этими доносами Палеолога и Бьюкенена. «Шептание» принимало угрожающий характер. Шептунам затыкали горло Проливами и Константинополем. Крикунов заставляли до хрипоты кричать о верности «дорогим союзникам» – опять-таки Проливами и Константинополем. Россия молчала, а за нее император России, получивши бумажку, сочтенную за «вексель» на Константинополь и Проливы, заявлял: Россия не хочет мира, Россия будет воевать, Россия будет выслуживать, – до последнего солдата и куска хлеба, – награду сэра Эдуарда Грэя.

2. Соглашение о Константинополе и Проливах

В то время как Алексеев, несмотря на нежелание идти против течения, приходил снова и снова к заключению о необходимости использовать всякую возможность заключить мир с Турцией, Сазонов принимал все меры к ликвидации этой возможности, обнаруженной расторопным Серафимовым в Константинополе. «Между нами и турками стоит вопрос о Проливах» – такова формула Сазонова¹⁶¹, уничтожающая все соображения Алексеева о необходимости пожертвовать «мечтой» ради попытки спастись из безвыходного военного положения. Сэр Эдуард Грэй спешит формально заверить Сазонова, что он «не вступит ни в какие сепаратные переговоры» с турками. Но если Сазонов с упоением затягивал потуже петлю, в которой задыхалась Россия и русская армия, то Грэй был далеко не так свободен от сознания ответственности перед своей страной за отказ от возможности смягчить и сократить бремя войны – тем более столь приятным способом, как сокращение русских притязаний в «больном» вопросе. (Поучительно сравнить мысль Грэя в подсахаренном изложении Бенкендорфа с изложением ее в собственной телеграмме Грэя Бьюкенену от 10 февраля 1915 г.) Однако Сазонов, подстегнутый в заседании Государственной думы ораторами всех буржуазных партий, конкурировавших друг с другом в «патриотическом» усердии, сославшись на эту демонстрацию общественного мнения, предупредил, что об уступке с его стороны речи быть не может, и сошелся лишь в конце февраля с союзными послами на условиях перемирия (в случае прорыва Дарданелл и сдачи Турции), включавших выдачу германских судов, немедленное и полное разоружение всей сферы Проливов, пребывание союзных эскадр в Золотом Роге и занятие союзниками укрепленных пунктов¹⁶².

Вместе с тем наступило время оформить сделку и привлечь к ней Францию – тем более что Извольский обнаружил нетерпение вступить в эти переговоры и даже припугнул, что французское правительство, по неосведомленности, «легко может пойти по ложному пути»¹⁶³. Страшно было Сазонову, однако, не это, а то, что на вопрос в палате общин по поводу речи Сазонова в Государственной думе Грэй дал ответ столь уклончивый и неопределенный¹⁶⁴ (но именно словами самого Сазонова, с добавлением, однако, что «точная форма» доступа России к свободному морю, «несомненно, будет установлена условиями мира»), – что потребовалось самым срочным образом установить эту «точную форму» перед думскими и прочими патриотическими кругами, – в особенности ввиду союзнических операций в Дарданеллах. «Ответ Грэя, – телеграфировал Сазонов в Лондон, – вызвал недоумение в нашей печати и произвел не совсем благоприятное впечатление в думских кругах».

По получении известия о прениях в палате общин в Петрограде занялись вплотную этим делом, и в час ночи 13/26 февраля в Париж и Лондон была послана телеграмма, устанавливавшая русский проект «точной формы». «Только прочное основание наше на Проливах, – телеграфировал Сазонов, – сможет служить гарантией того, что мы будем в состоянии отразить всякую попытку запереть нас в Черном море… Линия Энос – Мидия должна служить границей между нами и Болгарией. На азиатском берегу пограничная линия должна примерно идти по реке Сакарии¹⁶⁵, а засим должно быть обеспечено наше положение в Проливах со стороны южного берега Мраморного моря».

Второпях забыли об островах Мраморного моря, а также об Имбросе и Тенедосе и только 2 марта (17 февраля) вспомнили о них и сообщили продолжением телеграммы от 26/13 февраля. А в это время обозначилась угрожающая перспектива прорыва Дарданелл и занятия Проливов и Константинополя союзниками «без прямого нашего содействия». Ввиду этого Сазонов – в тот же день – поручает послам в Лондоне и Париже воздействовать на оба правительства в смысле «безотлагательного проведения в сознание общественных кругов, что все союзники в равной мере способствуют общей цели» и что «наши права на Проливы и Константинополь» неоспоримы.

И при том положении, которое приписывалось Извольскому в Париже, – даже после спасения Парижа пожертвованием «русских пешек» в Восточной Пруссии, – он лишь в самой осторожной форме и от собственного имени коснулся в разговоре с Делькассе вопроса о Проливах. Он не решился еще высказать до конца «точную форму», а Делькассе уже был «видимо встревожен»; он «всегда думал на основании собственных разговоров с вами¹⁶⁶ и донесений Палеолога, что мы допускали для Константинополя и его ближайших окрестностей международную организацию и желаем лишь присоединения части Фракии до будущей границы с Болгарией, относительно же Проливов, – что мы стремимся лишь к обеспечению в них нашей коммерческой свободы и к установлению достаточных международных гарантий против их закрытия для нашей торговли». Ответ Грэя в палате, по мнению Делькассе, обнаружил такое же понимание русских пожеланий. Делькассе, правда, находит «естественным» желание получить Константинополь, но стремление утвердиться не только на европейском, а и на азиатском берегу Проливов, по словам французского министра, «вызовет энергичный отпор со стороны лондонского кабинета и всего европейского общественного мнения». Захват обоих берегов каких бы то ни было проливов, объяснил Делькассе Извольскому, недопустим; например, Франция никогда не допустила бы утверждения Англии в Танжере. Извольский отказывается от борьбы. Он признает свое бессилие, предлагая Сазонову самому отправиться в Париж для свидания с Делькассе и Грэем и личных переговоров по этому вопросу.

Бенкендорфу та же задача была существенно облегчена тем, что в английской прессе появились сообщения о дурном впечатлении, произведенном в Петрограде ответом Грэя в палате общин. Грэю было от чего прийти в «отчаяние», так как главной задачей всей его политики было то, к чему стремился и Сазонов, – приковать неразрывной цепью царское правительство к лондонскому кабинету. Поэтому, если он и был «встревожен» предъявленной ему программой, то постарался это скрыть и возражения свои ограничил ссылкой на необходимость ознакомиться с мнением Франции и указанием, что эта программа влечет за собою постановку на очередь вопроса о «разделе всей Турции», что хотя Англия имеет виды только на некоторые пункты в районе Персидского залива, но он находит преждевременным оглашать планы раздела Турции, пока она не побеждена¹⁶⁷. Вывод Бенкендорфа – что препятствия русской программе встретятся не в Лондоне, а в Париже – звучит забавным диссонансом после заявления Делькассе, что именно в Лондоне она встретит непреодолимое сопротивление, и накануне нового сообщения Извольского, что «узел вопроса не здесь, а в Лондоне».

Мы имеем весьма авторитетное свидетельство в упомянутой выше официальной английской History of the Great War, Naval Operations, by J.S. Corbett: «Отчасти в результате своего преждевременного усилия облегчить давление (германской армии) на Францию Россия жестоко бедствовала во всех отношениях, – так жестоко, что Германия, как это было хорошо известно нашему Foreign Office, уже выработала соблазнительный план привлечения России к сепаратному миру и отречению от своих союзников. Поэтому ничто не было столь своевременно, как отказ от нашей прежней (до 1903 г.) обструкционистской политики (в отношении Проливов).

По этим соображениям («On these grounds»…), с полного согласия лидеров оппозиции, было решено предоставить России контроль (над Проливами), которого она так долго жаждала»¹⁶⁸.

Ясно, что ни здесь, ни там не могло быть и речи об отказе. Но сопротивление было возможно, пока имелась надежда на успех дарданелльской операции.

В пояснительной записке Бьюкенена по поводу заявления Грэя в палате, несмотря на ее высокомерный тон, ставится одно условие для «более определенного заявления»: предварительное обсуждение с французским правительством. В конце записки передается великодушное мнение Грэя, что инициатива выражения сочувствия русским стремлениям должна принадлежать Англии, которая брала на себя в прежние времена руководство противодействием этим стремлениям. 4 марта (19 февраля) Сазонов сообщил документально «точную форму» союзным и своим послам, отвергнувши короткой ссылкой на условия обороны Проливов теорию Делькассе. Документ этот¹⁶⁹ заявлял: «Ход последних событий приводит е. в. имп. Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и Проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение будет недостаточным в случае, если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также Южная Фракия до линии Энос – Мидия не будут включены в состав Российской империи. Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья, в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи». Следует обещание соблюдать интересы Англии и Франции в этом районе и обнаружить сочувствие, в свою очередь, планам этих держав «по отношению к другим областям Османской империи и иным местам».

В этот самый день Делькассе уверял Извольского в своей искренней готовности поддержать «историческое стремление России к обладанию Константинополем», против чего, однако, «следует ожидать серьезных возражений со стороны лондонского кабинета». Однако дело уладится, если будет предварительно гарантирована «полная свобода Проливов», то есть их демилитаризация и интернационализация. Возможно, как вдруг оказывается, даже и обладание Россией обоими берегами Проливов, – нужно только договориться о разделе азиатских владений Турции¹⁷⁰. И в этот же день Бенкендорф составляет свой телеграфный трактат о непонятой в России любви к ней Англии, – любви, вызванной 1) успехом русской мобилизации, 2) «Оранжевыми книгами» министерства иностранных дел, 3) манифестом о Польше и 4) мерами против алкоголизма. Бенкендорф, как будто пародируя Извольского, превращался из русского посла в неофициального агента британского министерства иностранных дел, и Грэю оставалось лишь цитировать изречения этого посла, добавляя «я подтвердил выраженные им взгляды», чтобы превращать эти цитаты в меморандумы английского посольства.

Английское правительство сочло необходимым прежде всего ответить на опасения, возникшие в Петрограде в связи с дарданелльской операцией и энергичной кампанией во французской и отчасти в английской прессе в пользу интернационализации Проливов. В том же «осаживающем» тоне памятная записка Бьюкенена Сазонову от 6 марта заявляет, что Грэй сделал достаточно тем, что подтвердил сказанное Сазоновым в думе и не возражал против сказанного Сазоновым Бьюкенену; но Россия не должна затруднять привлечения Греции к участию в дарданелльской операции, ради чего Англия готова «поступиться» своими интересами, открытыми Грэем дополнительно в районе Смирны¹⁷¹; английскому послу поручается «повторно» заявить о «бескорыстии» дарданелльской операции по отношению к притязаниям России. Делькассе повторил Извольскому аргументы Грэя в пользу привлечения Греции к операции, распространивши их и на привлечение к ней Италии, добавивши, что это не повлияло бы на решение «больного» вопроса, так как последнее будет зависеть главным образом «от России, Франции и Англии». Ознакомившись с формулой Сазонова, Делькассе, «под сильным впечатлением» от этой формулы, заявил, что она обходит главный вопрос – о «свободе Проливов», а между тем предполагалось, что Петроград согласен на демилитаризацию Проливов и на подчинение их надзору «европейской комиссии»; если это так и остается, то это весьма облегчает вопрос о завладении Россией Константинополем и обоими берегами Босфора.

Защищая Грэя от всяких подозрений, Бенкендорф обмолвился двумя характерными замечаниями: во-первых, заявление Грэя «не является конечным выражением английской точки зрения, но, напротив, может служить основой для дальнейшего развития»; во-вторых, «многое неизбежно зависит» от «наших военных успехов», каковые, следовательно, и являются самым важным условием этого «развития». Но и он считает приезд Сазонова необходимым для успешного хода переговоров. В Петрограде нашли это излишним и ограничились повторением сказанного: необходимо безотлагательное решение вопроса о Проливах и о Константинополе; «русское общество никогда не примирится с иным решением, кроме безраздельного нашего господства над Проливами и Константинополем»; добавлено было лишь обещание обеспечить свободу плавания через Проливы и «всякие экономические интересы». Затем Сазонов предложил открыть переговоры в Петрограде между ним, Бьюкененом и Палеологом. Однако в этот же день – 8 марта – Палеолог вручил ему меморандум, уведомлявший, что русское правительство «может вполне рассчитывать на доброжелательное отношение правительства республики в деле разрешения вопроса о Константинополе и Проливах». Но «этот вопрос (вместе со всеми прочими условиями мира) найдет свое окончательное разрешение в мирном договоре, который, согласно декларации 4 сентября 1914 г.¹⁷², должен быть обсужден сообща и подписан одновременно всеми тремя союзными державами». К этому Делькассе добавил на словах Извольскому, что все-таки необходимо «обеспечение свободы международной торговли» и что вопрос о Константинополе и Проливах должен быть частью общего соглашения об условиях мира, а не выделяться в соглашение отдельное.

Острота положения вызвала, по просьбе французского посла, приказ русской цензуре не пропускать статей по вопросу о Константинополе и Проливах и просьбу Сазонова принять в Париже такие же меры против статей, «сеющих в нашем общественном мнении недоверие к союзникам».

10 марта Извольский сообщает, что, по его впечатлению, Делькассе «окончательно примирился с мыслью о безраздельном обладании нами Константинополем и Проливами… Все свои усилия он сосредоточит на возможно широком обеспечении свободы международной торговли в Проливах». Одновременно Бенкендорф сообщил то же самое относительно Грэя. 12 марта Сазонов получил памятную записку Бьюкенена, гласившую, что если война будет благополучно завершена и если будут осуществлены пожелания Великобритании и Франции как в Османской империи, так и в других местах, то британское правительство согласится на изложенное в памятной записке русского правительства от 4 марта (19 февраля).

В дополнительной записке к этому документу Бьюкенен, по инструкции Грэя, дал следующие пояснения: Сазонов должен отдать себе отчет в том, что не может быть со стороны английского правительства «большего доказательства дружбы, чем то, которое дается содержанием упомянутой памятной записки», ибо «требования 4 марта значительно превосходят пожелания, высказанные г. Сазоновым несколько недель тому назад»; английское правительство желает, чтобы в Константинополе был учрежден свободный порт для транзита товаров, обмениваемых между нерусскими территориями, и для движения торговых судов, проходящих через Проливы; Россия не должна ставить препятствий для привлечения греческой помощи; сверх того, желательно, чтобы она заверила бы Болгарию и Румынию, что их интересы, при новом положении вещей, не пострадают, и со своей стороны постаралась бы привлечь и эти государства к участию в войне на стороне держав Согласия; вопрос «о том, что теперь является Азиатской Турцией», будет обсужден между тремя правительствами, но, не будучи в состоянии пока определить английские пожелания, Грэй заранее предупреждает, что одним из них является пересмотр касающейся Персии части англо-русского соглашения 1907 г., в смысле признания нейтральной сферы сферой английской; наконец, до решения вопроса о компенсациях за вступление в войну на стороне союзников Румынии и Болгарии и до заключения общего соглашения по поводу французских и английских пожеланий, – соглашение о Константинополе и Проливах должно оставаться тайным¹⁷³.

Следует заметить, что около этого времени – как видно из письма Извольского Сазонову от 14 марта – в Париже операцию форсирования Дарданелл объявили уже делом не 3–4 недель, а «крайне сложным предприятием, могущим затянуться на гораздо более продолжительное время». Но Извольский писал это 14 марта, то есть как раз после того, как соглашение состоялось. Известно мнение (между прочим, и У. Черчилля), что, если бы английское правительство не приняло решения ликвидировать дарданелльскую операцию, Проливы были бы форсированы, Турция смирилась бы, морское сообщение с Россией с юга было бы достигнуто, продолжительность войны в огромной степени сократилась бы и даже – как заявляет Черчилль – в России не было бы революции, угрожающей всему миру и ряду поколений неисчислимыми бедствиями¹⁷⁴. Повлиял ли факт заключения соглашения о Константинополе и Проливах на отказ от дальнейших усилий и жертв, на необходимости которых настаивали, по неопровергнутому заявлению того же Черчилля, все командиры военных частей, оперировавших в районе Дарданелл? Разумеется, этот факт должен был быть учтен. Кроме того, как бы успешно он ни хранился в тайне, грекам уже нельзя было не только сулить Константинополь, но даже вход их войск в стены его. Заместить их румынами или болгарами стало тоже затруднительно. Наконец, русский флот и десант отсутствовали, что лишало русское правительство возможности настаивать на продолжении операции. Правда, Янушкевич 2 апреля (20 марта) письменно изложил Сазонову общеизвестные данные, на основании которых Сазонов должен был отвести ссылку на то, что Россия не участвует в дарданелльской операции. Но это не меняло положения: ликвидация дарданелльской операции напрашивалась не только с точки зрения отказа от дальнейших жертв, но и с точки зрения «высшей» политики. Момент для этой ликвидации пока еще не наступил: еще готовились к оккупации Константинополя, разрабатывали планы управления городом и штаты временной администрации. Но «сложность предприятия» сразу же дала себя почувствовать.

Ответ Сазонова на английский меморандум давал, конечно, удовлетворение Грэю по всем пунктам, в частности в вопросе о транзите и свободе плавания коммерческих судов; по поводу мусульманских святых мест он поставил лишь вопрос об отделении халифата от Турции и о том, будут ли созданы новые независимые государства; по поводу превращения нейтральной персидской зоны сделал существенную оговорку о признании за русским правительством полной свободы в северной зоне, а также об исправлении в трех пунктах границы «сферы русского влияния» и выделил вопрос о железнодорожных концессиях и, наконец, потребовал признания сферой русского влияния северной пограничной области Афганистана, с признанием взамен этого притязаний Англии в Тибете.

Между тем у Сазонова не было в руках письменного обязательства со стороны французского правительства, и у Извольского дело не шло дальше отговорок и невыполнявшихся обещаний Делькассе. В объяснение этих неудач своих Извольский 28 марта ссылается на следующие препятствия: в некоторых парижских влиятельных кругах требуют интернационализации Константинополя и нейтрализации Проливов, под влиянием заинтересованных в Турции финансистов; затем – «личные взгляды Пуанкаре, все еще проникнутые традициями французской восточной политики, будут, вероятно, чинить нам затруднения, даже вопреки воле правительства»; наконец, французы и англичане несут тяжелые потери у Дарданелл, а «наше участие в общем предприятии ничем еще фактически не проявилось». Из этого Извольский делает свой неизменный и простой вывод: надо оказаться в положении «beati possidentes», то есть присвоить себе главную военно-морскую роль при занятии Константинополя, ибо только в этом случае его, Извольского, усилия бороться с враждебными течениями в Париже увенчаются успехом. В довершение неприятности, из Стокгольма был пущен слух о существовании между Англией и Францией соглашения о Константинополе, направленного против России. Лишь 10 апреля вербальной нотой на имя Сазонова Палеолог сообщил о согласии французского правительства на русский меморандум 4 марта, «при условии, что война будет доведена до победного конца, и в случае осуществления Францией и

Англией их планов на Востоке, равно как и в других местах, как это сказано в русской памятной записке».

Легко убедиться, что ничего похожего не было сказано в русской памятной записке¹⁷⁵. Эта грубая неточность весьма характерна не только для данного документа, но и для всего соглашения в целом. Как бы то ни было, сделка была теперь оформлена между всеми тремя союзниками. В этом окончательном своем виде она ставит условием не только достижение победы, но и «осуществление Францией и Англией их планов на Востоке, равно как и в других местах». В момент заключения ее эти планы не были известны. Они были формулированы и скреплены союзниками позднее, и Англия и Франция имели полную возможность довести эти планы до пределов невозможного¹⁷⁶. Условие это было формулировано, как мы видим, таким образом, что дело шло об осуществлении не только конкретных притязаний Англии и Франции в свою пользу, но их «планов на Востоке, равно как и в других местах». Война кончилась победой, но наступил ли этот момент осуществления планов Англии и Франции, когда только и вступало в силу соглашение о Константинополе и Проливах? И если бы осуществление их влекло за собою и после 1917 г. вступление в силу этого соглашения, не затруднилось ли бы это осуществление в каких-либо местах? Кому пришлось бы, наконец, разгрызать крепкий турецкий орех и кто отказался бы от удовольствия сломать на этом орехе зубы русскому медведю, – по способу, примененному при англо-греческом наступлении на Турцию? Поистине, только «вульгарное невежество» могло придать веру этим обязательствам, если бы даже они были не так ловко средак-тированы, и тот член Государственного совета, который, выслушав хвастливый рассказ Сазонова о добытых им для России Проливах и территориях, обратился к Розену со словами: «Et dire que ça c’est un ministre des affaires étrangères, – mais c’est effrayant!», имел полное основание испугаться за будущее.

Осенние сообщения Извольского показывают, что этот злополучный «баловень судьбы» впал как бы в полное уныние и ничтожество. Его окружает в Париже враждебная атмосфера. Не только Пуанкаре превратился из вернейшего друга в источник препятствий; «возбуждение против России… с каждым днем усиливается в здешних парламентских, газетных и даже правительственных кругах». Россия виновата в разгроме Сербии, она должна спасти Сербию своими бесчисленными мужиками. Россия виновата в том, что Румыния не выступает. Россия подрывает престиж Англии и Франции среди балканских народов. Россия хочет получить после войны «наибольшие выгоды», и если русское правительство вздумало беречь своих солдат для истребления их на собственных фронтах, то Франция и Англия должны пересмотреть свое решение относительно Константинополя и Проливов. Наконец, Россия обязана отдать Румынии Бессарабию¹⁷⁷.

Бенкендорф многого не замечал и многое считал недостойным замечать; Черчилль же в своих мемуарах как нельзя лучше характеризует отношение английских правящих кругов к России, приводя текст своего письма к Грэю, которому он предлагал покарать Россию за отвод греческой помощи пересмотром соглашения о Константинополе и Проливах! В этом письме (6 марта 1915 г.), не отправленном по назначению, вследствие внезапной отставки Венизелоса, Черчилль убеждал Грэя быть «смелым и жестоким»: «Объясните русским, что мы хотим отнестись к ним сочувственно и великодушно в вопросе о Константинополе. Но недопустимы никакие помехи на пути к привлечению Греции к участию в войне. Мы должны получить Грецию и Болгарию, если они хотят к нам прийти. Я так боюсь, что вы упустите Грецию, отдавая при этом все будущее в руки русских. Если Россия помешает участию Греции, я буду всеми своими силами противиться предоставлению ей Константинополя. Россия, это – подорванная держава, опирающаяся только на нашу помощь, и у нее нет другого выхода, кроме измены нам, а этого-то она не может сделать»¹⁷⁸.

Спасти это соглашение от пересмотра становится целью всей сазоновской политики. Это соглашение замыкается вокруг Сазонова заколдованным кругом. Оно обязывало Сазонова согласиться на все, чего ни пожелали бы англичане и французы за пределами обетованной константинопольской земли и Проливов. Англичане и французы, следовательно, имели полную свободу формулировать столь несбыточные пожелания или «планы» («desseins»), что реализация их была заведомо неосуществимой. Возражать против таких несбыточных проектов Сазонов не мог, не отказываясь от соглашения о Проливах; несбыточность же этих проектов влекла за собою, как мы видели, «неосуществление» соглашения о Проливах. На это Сазонов мог только закрывать глаза, держась обеими руками за драгоценную бумажку.

На такой основе зимою 1916 г. происходили в Петрограде переговоры о программе раздела Азиатской Турции между Сазоновым и господами Сайксом и Пико. Отсылая читателя к соответствующему нашему изданию¹⁷⁹, напомним лишь, что эта грандиозная программа действительно вышла далеко за пределы осуществимого. Иначе и не могло быть по той очевидной причине, что переход к России Константинополя и Проливов с берегами и островами в такой мере нарушал планы и интересы англо-французского империализма, что условием его даже теоретического допущения должен был и мог быть только англо-французский раздел всей Османской империи, всей Передней Азии.

Инструкция Извольскому по поводу мартовской (1916 г.) парижской союзнической конференции действительно выдвигает на первый план неприкосновенность соглашения о Константинополе и Проливах, в связи с чем Извольскому и нужно помнить, что «мы готовы предоставить Франции и Англии полную свободу в определении западных границ Германии». Нет сомнения, что «свобода нашего разграничения с Германией и Австрией» – дело второстепенное. Гораздо важнее было оставить за собою полную свободу «великодушия» в отношении Польши.

В конце лета 1915 г. в Петербурге обсуждался вопрос о времени занятия германцами Петрограда¹⁸⁰, и министры вместе с Сазоновым спасали Россию коллективным протестом против решения Николая II занять место Николая Николаевича, предсказывая неминуемую революцию, если только Кривошеин (или Поливанов) не сядет на место Горемыкина. Спасители потерпели полную неудачу. На место «надоевшего» Сазонова посадили Штюрмера. Между тем уже вторая половина 1915 г. ознаменовалась забастовками крупнейших петроградских заводов, и вся Россия с нетерпением ждала, по ходячему тогдашнему народному выражению, «перемены».

В Европе организовалось и развивалось революционное ядро будущего Третьего интернационала. Циммервальд и Кинталь были пройденными уже этапами. Социалистические партии раскалывались, и левые меньшинства завоевывали такое влияние на рабочие массы, что «правящие» партийные большинства вынуждены были отказываться от безусловной поддержки «правительств обороны» и требовать выяснения целей войны. Во Франции наиболее уязвимым местом был вопрос о «русских целях», слишком непопулярных и в буржуазных слоях и представлявших для социалистов-патриотов повод, требуя «устранения несправедливости 1871 г.», демонстрировать свою антианнексионистскую невинность в отношении русского империализма. Об этом говорит с тревогой Извольский в своем письме от 16/29 августа 1916 г., дающем почувствовать надвигающуюся с этой стороны опасность.