Kitabı oku: «Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I», sayfa 9

Заметим, что и противная сторона считала, что ей нужен выигрыш времени. В Петербурге, как мы знаем, вопрос о Турции или о Проливах откладывали до «решительных успехов на главном театре». В Лондоне опасались, в свою очередь, нападения на Суэцкий канал. Французский фронт поглощал все европейские ресурсы. «Недели должны были пройти раньше, чем войска из Индии могли бы быть использованы в Египте; еще больше времени понадобилось бы для доставки войск из доминионов… Наконец, для положения Великобритании в Азии, с ее миллионами мусульманских подданных, было необходимо, чтобы, если и когда Турция присоединится к нашим врагам, было бы ясно, что это обдуманный и ничем не вынужденный шаг со стороны османского правительства»¹²⁸.

Вполне понятно, что турецкое правительство не верило предлагавшейся ему гарантии территориальной неприкосновенности, взамен нейтралитета и при условии открытия Проливов на время войны. Об этом мы говорили в другом месте¹²⁹ и здесь ограничимся еще одной ссылкой на Джемаль-пашу¹³⁰. Между тем 27 сентября Проливы были объявлены закрытыми.

«Сегодня в 6 часов вечера, – телеграфировал в этот день английский посол Л. Маллет Грэю, – я узнал, что вчера вечером турецкий истребитель был вынужден вернуться¹³¹. После того командир Дарданелльского порта закрыл Проливы. При получении этого известия у меня находились русский и французский послы, и мы тотчас же отправились к великому визирю… Я сказал, что очень желательно, чтобы Дарданеллы были открыты немедленно… я высказал его высочеству наши естественные опасения, что германский или турецкий истребители могут попытаться взорвать наши суда и что это именно было основанием инструкций, данных британскому флоту преграждать турецким военным судам выход из Дарданелл до тех пор, пока на них находятся германские офицеры и матросы». Тут же сэр Л. Маллет потребовал объяснения и по поводу действий турок на египетской границе. В ответ на первый вопрос – об открытии Проливов – великий визирь уведомил английского посла, что «если британское правительство передвинет свой флот подальше от входа в Дарданеллы, то Проливы будут открыты».

Просьба об удалении британского флота, ответил Грэй, «не может быть принята во внимание до возвращения германских офицеров и экипажей на родину»¹³².

16/29 августа Сазонов телеграфировал управляющему дипломатической канцелярией при Верховном главнокомандующем Кудашеву, адмиралу Эбергарду и М. Гирсу: «Продолжаю придерживаться мнения, что нам важно сохранить мирные отношения с Турцией, пока не определится решительный перевес русско-французских войск над австро-германскими. Считаю поэтому нежелательно какое-либо вызывающее действие против турок, могущее усилить влияние тех турецких деятелей, которые стоят за войну. Сам по себе выход „Гебена“ в Черное море не означает разрыва, и меры против него допустимы только в случае полной уверенности в успехе. С общей политической точки зрения, разделяемой Францией и Англией, весьма важно, чтобы война с Турцией, если бы она оказалась неизбежной, была бы вызвана самой Турцией».

VI. Соображения царского правительства по вопросу о Константинополе и Проливах

В упомянутом выше письме русского посланника в Белграде князя Т.Н. Трубецкого к М. Тирсу отражается предположение, что, какую бы позицию ни заняла Турция, Россия будет вознаграждена за участие в войне не только «на западных границах», но – и это гораздо важнее – в Проливах: в случае нейтралитета Турции, «по заключении мира, нам необходимо оговорить преимущественное для прибрежных государств Черного моря право прохода военных судов через Проливы», в случае же какого-либо выступления Турции – против России или на Балканах – необходимо «обеспечить наш контроль над Проливами», так, чтобы это «менее всего встретило бы сопротивление Англии», а именно – уничтожением турецких укреплений и созданием русских укрепленных пунктов на обоих побережьях у выхода Босфора и у выхода Дарданелл. Вопрос о занятии Константинополя автор считает пока еще «академическим».

Объявление войны Турции и царский манифест с упоминанием «исторических задач на берегах Черного моря» (20 октября ст. ст.) произвели впечатление, как это отметил Бьюкенен тогда же сообщением в Лондон, а впоследствии в своих мемуарах, обретенной цели участия в войне. «Русское общество обратило взоры свои на Константинополь как на единственный крупный приз, могущий быть выигранным в войне»¹³³. Записка Н.А. Базили «О целях наших на Проливах» суммирует все, что по данному вопросу говорилось патриотическими ораторами и публицистами для обоснования «исторических задач» с точки зрения торгово-промышленной и военнополитической экспансии.

Первая часть записки заканчивается резким диссонансом. С одной стороны, с экономической точки зрения должны быть установлены «реальные», а не юридические гарантии постоянного и беспрепятственного пользования Проливами, то есть «весь морской путь через Проливы должен быть подчинен в той или иной форме нашей власти»; с другой – «даже установление нашего господства над Проливами не даст нам безусловного обеспечения экономического выхода нашего в Средиземное море», ибо «оно не устранит возможности для державы, располагающей в Средиземном море достаточными морскими силами, в случае войны с нами, объявить и осуществить блокаду Проливов».

В полном противоречии с этой очевидной истиной будущий министр иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюков писал в это время или немного позже: «Надо, чтобы наши союзники поняли, что наш жизненный интерес и насущная потребность в обладании Проливами ничего не имеют общего… с завоевательными тенденциями, которым с полным основанием хотят положить предел сторонники будущего организованного мира Европы. Владение Константинополем и Проливами есть конец, а не начало. И вместе с другими окончательными ликвидациями старых запутанных проблем, связанных с гордиевым узлом турецкого наследства, ликвидация вопроса о Проливах даст возможность торжественно отнести в святилище истории так долго мучивший Европу „восточный вопрос“»¹³⁴. Правда, несмотря на то что это – «конец, а не начало», «Черное море должно быть охраняемо от входа иностранных судов через Проливы, тогда как русские военные суда должны иметь свободный выход». Из-за этого маленького вопроса о «свободном выходе» и царское правительство, и его союзники менее всего готовились к сдаче «восточного вопроса» в святилище истории, а, напротив, начавши его ликвидацию Проливами и Константинополем, продолжали его соглашениями о разделе Азиатской Турции, проектами создания греческой империи и т. д.

«Господство наше над морским путем этим, – поясняет Базили в стратегической части записки, – даже в случае распространения его на лежащую впереди Дарданелл группу Эгейских островов, еще не может при всяких обстоятельствах дать нам уверенность в свободе нашего доступа в Средиземное море. Противник, располагающий морским господством в этом море, очевидно, всегда будет в состоянии не пустить в него наши суда».

«Свободный выход» для автора записки, во всяком случае, не конец, а начало: он дал бы «нам возможность грозить нашим флотом в Средиземном море, что, при условии обладания внушительными морскими силами, могло бы в высокой степени усилить наше влияние в мире» – несмотря даже на то, что «сомнению может быть подвергнута польза для нас широкой наступательной морской политики, по крайней мере в настоящее время».

Заключение автора, что «выгоды», даваемые нам правом проводить наши военные суда через Проливы, значительно превышают невыгоды допущения в Черное море чужих флотов, всецело опирается на представление о русско-турецким антагонизме и о подвергнутой им только что сомнению пользе широкой наступательной морской политики. Но ведь имеется в виду овладение Босфором, а при таком положении вещей, конечно, «невыгоды допущения в Черное море чужих флотов совершенно отпадают».

Переходя к обеспечению «свободного выхода», автор поясняет, что гарантией его является в первую очередь обладание островами Имброс, Тенедос и Лемнос, во вторую – Самофракией. Английские моряки, сколько известно, идут дальше и, различая три линии обороны Проливов, считают опорными пунктами внешней линии Салоники и Смирну. Однако и русское правительство, обсуждая планы раздела Азиатской Турции, придавало уже и Смирне особо важное значение, считая, что появление там Италии угрожает области Проливов. Как бы то ни было, даже сомневаясь в пользе наступательной морской политики, составитель записки за самый необходимый, чисто оборонительный, минимум принял требование названных выше островов.

Политические суждения автора соответствуют настроению тех, для кого записка составлялась. Он согласен с тем, что в прошлом обладание Проливами Турцией представляло для России существенные выгоды. Но теперь эта точка зрения им отвергается. Во-первых, «Турция вошла в орбиту враждебной нам группы держав» и «заняла угрожающее нам положение». Однако достаточно ведь было держаться этой точки зрения для того, чтобы Турция не была вынуждена войти в эту орбиту и занять угрожающее положение. Во-вторых, повторное закрытие Проливов. Оно осталось между тем единственным средством самозащиты Турции. В-третьих, обладание Проливами является «источником преобладания над балканским миром и передней Азией, то есть над странами, в судьбе которых Россия исторически наиболее заинтересована». Но если иметь в виду Турцию, то ведь обладание Проливами нисколько не помешало разделу ее владений на Балканском полуострове ее слабыми соседями; если же иметь в виду переход Проливов в другие руки, то можно прийти лишь к выводу, что следует либо вступить на путь разделов и широкой наступательной политики, отбросивши в сторону все сомнения и колебания, либо развить политику дружбы и союза с Турцией.

Составитель записки исследует затем все известные ему способы «решения» вопроса о Проливах:

I. Способ «полного» или «великодержавного» решения, то есть завладение Проливами с частью Эгейских островов и «с достаточным хинтерландом», чтобы владение ими было прочным¹³⁵. Этот способ «дает нам новое средство к расширению мирового значения нашего отечества», но имеет свою теневую сторону, ибо Проливы – весьма уязвимая с суши позиция и явится в системе обороны южного побережья «тяжелой обузою». Оборона Босфора потребует в год не менее 150–200 миллионов рублей и не менее двух корпусов, столько же – оборона Дарданелл. «Оправдываются ли эти жертвы ценностью приобретения?» Автор отказывается решить этот вопрос, ссылаясь на то, что они вызываются «требованием нашей великодержавности», а потому лишь «с высшей общегосударственной точки зрения» можно решить вопрос, оправдываются ли эти жертвы и соразмерны ли они с силами и средствами России. Во всяком случае, с точки зрения обороны черноморских берегов целесообразность этих жертв вызывает у него «большие сомнения». В силу этого он и переходит к другим, «менее полным» решениям вопроса о Проливах.

II. Нейтрализация Проливов¹³⁶. Основное неудобство ее автор видит в недействительности международных гарантий во время войны, основательно ссылаясь на участь Бельгии. Примером Суэцкого канала он пользуется для того, чтобы показать, что фикция нейтрализации покрывает фактическое хозяйничанье одной державы. Неукрепленность Проливов облегчает лишь захват их первым нарушителем их юридической неприкосновенности.

III. Нейтрализация с контролем только держав Антанты¹³⁷. Непременным условием ее автор считает владение Босфором исключительно Россией, не делая этой оговорки для предыдущего способа решения вопроса; однако и с этой оговоркой он отвергает такую комбинацию, как основанную на неосновательной вере в неизменность существующей международной группировки.

IV. «Союз» с Турцией. «Союз» этот автору представляется исключительно в виде протектората, с полным подчинением турецкой армии и флота русскому Генеральному штабу и его инструкторам, несостоятельность которых он тут же отмечает. Убеждение в той несостоятельности побуждает его отвергнуть идею такого «союза», представляющую действительно нелепую карикатуру на единственный способ решения – а не осложнения и запутывания – вопроса о Проливах.

V. «Занятие Проливов морской силою» – мыслимо, очевидно, лишь как подготовительная к завладению и берегами стадия захвата Проливов, и если дает временную экономию в затратах на укрепление берегов, то вызывает затраты на десантную армию, транспорт и т. д. Автор допускает этот план лишь в отношении Дарданелл, но даже и при условии завладения островами Мраморного моря считает его допустимым лишь в случае невозможности достигнуть завладения берегами Босфора. Оборона Босфора требует, однако, обладания им на всем протяжении, с обоими берегами, на 20–30 верст в глубину страны, и с Принцевыми островами. Считая, что даже «пассивное» решение вопроса требует завладения и островами Мармара, автор осторожно замечает, что «остается только один шаг, чтобы перейти к активному решению» с его «неизмеримо» большими выгодами, то есть к занятию Дарданелл с берегами и островами Тенедос, Имброс, Лемнос и Самофракия. Таким образом, он возвращается к исходному пункту, к первому способу «решения» вопроса, замечая, что отказ от Лемноса допустим лишь под давлением необходимости и лишь в этом крайнем случае можно было бы помириться с оставлением его и Самофракии в руках державы второстепенной, как Греция, фактически их и занимавшей в это время¹³⁸, при условии их нейтрализации. Обращает на себя внимание туманное упоминание о последствиях занятия Лемноса первостепенной морской державой; очевидно, речь идет об Англии, и предвидится здесь уже случай столкновения с ней, при котором флот ее должен оказаться занятым «в другом месте»; столь же очевидно, что этим «другим местом» не могло быть только Балтийское море; ясно, следовательно, что наши военные люди никогда не падали до уровня либерально-буржуазных политиков, провозглашавших ликвидацию всех вообще конфликтов в Европе войной 1914 г. и, в частности, ликвидацию Восточного вопроса занятием Проливов Россией.

Остается вопрос о Мраморном море. Лучше всего, конечно, завладеть берегами и Мраморного моря¹³⁹; если это невозможно, то следует гарантировать отсутствие в нем чужих морских баз и флотов и, во всяком случае, по возможности не допускать на берега его Болгарию, а в случае неизбежности этого – обезвредить и ее упомянутой гарантией…

Записка составлялась, как указано в конце ее, при участии Данилова, Немитца и Бубнова, лицами, участвовавшими в государственных совещаниях по Восточному вопросу, и представляет, следовательно, сводку мнений, принятых правительственными верхами и сухопутным и морским командованием. Не одна лишь бюрократическая осторожность делает все выводы ес условными; в основе ее лежит сомнение в том, оправдываются ли пользой для государства те жертвы, которых требует – во имя «высшей государственной точки зрения великодержавной мировой политики» – владение Проливами и Константинополем. Замечательно, что Константинополь для составителей записки сам по себе представляется уже несомненно бесполезной обузой. При решении вопроса о судьбе Константинополя автор готов даже принять во внимание «уменьшение административных трений», даже сделать «уступку эллинизму». Между тем либеральный профессор Е.Н. Трубецкой начинал свою агитационную лекцию-брошюру заявлением такого рода:

«Среди вопросов, выдвинутых настоящей войной, вопрос о Константинополе имеет для России особый интерес и важность. Всеми сторонами нашей жизни мы с ним связаны. Это для нас вопрос и о нашем хлебе насущном, и обо всем нашем политическом могуществе, и о нашей культурной миссии, о самом духовном для России»¹⁴⁰. Дальнейшее изложение имеет целью убедить читателя, что не что другое, как храм Святой Софии, это – «та евангельская жемчужина, ради которой Россия должна быть готова отдать все, что имеет».

Рядом с этой политической мистификацией рассуждения о Константинополе авторов обеих печатаемых нами здесь записок не могут не показаться образцами политической зрелости и осмотрительности. Однако, совершенно отделяя вопрос о Константинополе от вопроса о Проливах и даже заранее отказываясь от «Царьграда» и «Святой Софии», капитан Немитц лишь «по долгу службы» может верить, что обладание Проливами легче, чем обладание Константинополем.

Первая часть записки А.В. Немитца – «Политические цели настоящей войны» – убедительно свидетельствует о готовности автора занять место в ряду «лучших государственных людей России», ставивших России задание «стать прочной ногой на Босфоре и Дарданеллах». И однако же из-за этой готовности и официальной покорности «призванию провидения» отчетливо выступает уже (записка А. Немитца датирована 1/14 декабря 1914 г.) сознание политической неизбежности расплаты за грехи «лучших государственных людей», попытка откупиться от народного суда: «Мы должны вернуться с войны с чем-нибудь ясно говорящим всякому русскому сердцу и притом действительно важным для отечества, иначе эта чудовищная война родит внутри России не сплочение, а раздор».

Разъяснять важность предполагаемой военной добычи нужно было в других местах и перед другой аудиторией; здесь же недостаточно было выказать собственное понимание этой важности, но нужно было указать условия овладения этой добычей. Задача эта, как мы знаем, была гораздо менее благодарной, чем рассуждения о «евангельской жемчужине»: «Потребные для константинопольской стратегической операции сухопутные силы, несомненно, будут даны не раньше, чем окончательно будет сломлена сила германской армии на главном театре войны». «Доведя свои стратегические операции на главном театре до этого момента („решительного разгрома Германии“), мы сможем приступить к осуществлению наступательной константинопольской операции, вернее, целой кампании». Не будет ли тогда поздно приниматься за это дело?.. Мысль эта является у автора, но он отделывается от нее со знакомой нам легкостью изобретения удобных гипотетических выходов из трудных положений: «Имея в виду, что от прелиминарного с Германией мира до заключения общего мира в Европе пройдут месяцы, мы успеем достаточно подвинуть константинопольскую операцию раньше, чем европейский конгресс окончательно ликвидирует великую европейскую войну, что в данном случае нам и требуется достигнуть». Конечно, несравненно ближе к истине Нератов в том месте своей записки, где говорится, что «Франция и Англия, утомленные продолжительной войной, будут стремиться к заключению мира, как только обеспечены будут их собственные вожделения в борьбе с Германией, и смогут отнестись равнодушно к продолжению войны с Турцией». Но и «равнодушия», разумеется, у них хватило бы не надолго.

Приходится констатировать, что, рассуждая о всевозможных значениях Проливов, никто из военных знатоков этого вопроса не догадывался и не заикался в это время ни единым словом о значении Проливов для продолжения войны и о возможности попытки союзников открыть Проливы силою оружия. Но ведь наш автор 1/14 декабря 1914 г. считает, что «то напряжение борьбы, которое испытывает Германия (страна в своем целом), является уже предельным». Ему кажется, что «гениальная» стратегия союзников и «бездарная» стратегия Германии привели к тому, что силы противников разбросаны, несмотря на то что он же заявляет, что Германия держится только тем, что воюет на территориях своих врагов.

Зато мы вновь узнаем, что константинопольская операция «в мирное время нами подготовлена не была» и предстоит еще только заняться этой подготовкой. Каким же временем располагает русское командование для этой подготовки? «Война с Германией вряд ли протянется больше двух лет» и «вряд ли меньше 4–6 месяцев», а так как подготовка операции потребует нескольких месяцев, то за нее необходимо приниматься немедленно.

Предварительно надо лишь установить, в какой форме и в каких пределах требуется установить господство России «в Константинополе, Босфоре, Дарданеллах и других соприкасающихся с этим районах».

«России необходимо занять в Проливах такое военное положение, при котором морской путь из Средиземного моря в Черное находился бы под надлежащей охраной русского флота и русской крепости». Такой крепостью невозможно делать город Константинополь, и потому вопрос о нем сам собою отделяется от вопроса о Проливах. «Громадные интересы мирового значения с давних пор находят себе место и чрезвычайно сложно и тонко сплелись в Константинополе», «который все равно никогда и ни при каких условиях не станет городом какой-либо одной национальности». Одно из двух: «или власть (овладевшая Константинополем) не войдет в противоречивые столкновения с мировыми силами, но тогда она окажется такой же фиктивной, как и власть турецкого султана в Константинополе, или она станет со всеми или с некоторыми из них бороться, и тогда то государство, которое оно собою представляет, очень скоро окажется в тяжелых, острых и затяжных конфликтах со многими великими европейскими державами и, в конце концов, или будет вынуждено склониться перед волей европейской коалиции, или силою оружия будет принуждено отступить с „мировой“ константинопольской позиции подобно тому, как на наших глазах к этому принуждается Турция. Очевидно, сознательный русский патриот не может желать своему отечеству ни фиктивного господства в Константинополе, ни конфликта с Европой и, следовательно, очень должен призадуматься над формою осуществления русского господства в этом городе», который, «как город, нам совершенно не нужен, ибо не дает никакой реальной выгоды, а грозит крупнейшими политическими осложнениями».

Равным образом обладание фракийским и малоазиатским побережьями Мраморного моря нам не нужно, а между тем грозит политическими трениями в области славяно-балканских отношений и лишними военными расходами.

Здесь у автора выпадает по крайней мере одно, но важнейшее логическое звено: все эти трения и столкновения из-за Константинополя и побережий Мраморного моря обусловлены ведь не чем иным, как положением их на Проливах; из этого следует, что овладение Проливами не может не вызвать все эта трения и столкновения. Рассуждая логически, необходимо заключить, что если действительно Россия овладела бы Проливами, то либо конкуренты заставили бы ее отступить с этой мировой позиции, либо – в случае неуспеха – сами отступились бы от тех придатков к этой позиции, которые без нее не представляют никакого интереса, кроме опять-таки значения опорных пунктов для оттеснения обладателя Проливов от обладания ими, то есть для продолжения борьбы за обладание ими. Поэтому все эти политические рассуждения совершенно бессодержательны и неубедительны; речь может идти лишь о том, полезно или бесполезно со стратегической точки зрения захват Проливов распространить на город Константинополь и берега Мраморного моря. Тем не менее обманчивая осторожность составителя записки не менее поучительна, чем энергичное и последовательное стремление «утвердиться» и в Золотом Роге, и на Мраморном море, и на о. Лемнос, и даже в Смирне. Осторожность эта вызвана нескрываемым страхом перед неизбежными последствиями разрешения «исторических задач». Это – детское желание получить розу без шипов, ускользнуть, хотя бы в воображении, от роковых последствий осуществления стремления «лучших государственных людей», истинная политика страуса, прячущего голову, чтобы избежать опасности. Милюков хотел убедить союзников в том, что Константинополь и Проливы – конец, а не начало. Немитц не надеется на это; он не сомневается в неизбежности столкновений – «и прежде всего с нашими союзниками», а, конечно, не с «Германией», как выкрикивал Е. Трубецкой, – но пытается обмануть себя и свое начальство фантазией, что спасительную «точку» можно поставить после Проливов, но перед Константинополем.

Столь же характерно рассуждение его об о. Лемнос. Он считает, что взять назад данное Греции обещание оставить за ней Лемнос – нельзя, так как это породит опять-таки «трение», а потому предлагает поставить точку перед Лемносом, но в то же время находит стратегическую гарантию в оригинальнейшем (чтобы не сказать больше) проекте: лишить Грецию права иметь там военные флот, укрепления и базы, а России предоставить «любую бухту для устройства в ней своего военного порта». Поставленный против этого места вопросительный знак вполне заслужен автором.

Избегая иностранного слова, Базили ясно говорил: это – империалистическая программа, программа российского империализма, – угодно принять ее? В таком случае принять ее приходится со всеми расходами, трениями и столкновениями, не останавливаясь на полдороге и рассчитывая только на то, что флот «первоклассной» державы, которая пойдет наперерез этой программе, будет занят в другом месте.

Но Немитц, как моряк, очевидно, плохо верит в благополучный исход таких превратностей союзнических отношений, и как наши дипломаты искали часто решений своих задач в фантазиях на военные мотивы, так он спасается от известных ему по службе фактов в область политической фантастики.

Оговоривши для России монопольное право на военную базу на нейтрализованном греческом Лемносе, он отказывается от азиатского побережья Мраморного моря и Дарданелл на двояком основании: во-первых, «союзники нам его не предлагают» (здесь опять-таки резонный вопросительный знак против этих слов, подчеркнутых карандашом), во-вторых, эта полоса земли «не нужна», а для защиты ее требуется либо ряд крепостей, либо большая армия. Эту полосу автор великодушно оставляет Турции, но лишает ее права возводить на ней военные сооружения «в мирное время». Как же турки будут защищать в военное время это азиатское побережье (в особенности Дарданелл) от перехода «в третьи и свободные руки»?..

Очевидно, защищать их придется, во всяком случае, русским, не имея ни крепостей, ни армии, без коих автор признает эту защиту невозможной.

Вопрос о европейском побережье Мраморного моря автор решает так же, как и вопрос о Лемносе. Если даже «большие союзники» отдадут России Мраморное побережье, то его «Россия сама отдаст Болгарии», как Греции – Лемнос. Этим автор рассчитывает снискать симпатии Болгарии и Греции, бессознательно доказывая, что оба эти подарка, на его условиях, им не нужны, совершенно неубедительно заявляя, что для обороны морского торгового пути из Черного моря в Средиземное они не нужны, и сочиняя фантастический проект экономии денежных средств, примирения всех интересов и обеспеченного монопольного обладания этим путем.

Вслед за тем дается решение о городе Константинополе, причем оказывается, что средством обойти связанные с обладанием им трудности является назначение в него не губернатора, а наместника («консула»?..), с объявлением города «вольным» городом и предоставлением «Европе» организовать в нем городское самоуправление и, наконец, с оставлением «в полном обладании России» господствующих пунктов как в самом городе, так и на побережье… Политическая ценность этого проекта очевидна без всяких пояснений, что же касается стратегической идеи автора, то неудивительно, что она не нашла нигде последователей: ни в России, ни у ее «больших союзников», когда они гарантировали для себя самих пользование этим морским путем.

За экскурсом начальника второй оперативной части морского Генерального штаба в область высшей политики следует опыт решения стратегической проблемы овладения Проливами товарища министра иностранных дел А.А. Нератова.

Отчаявшись в способах достижения Константинополя с моря, Нератов предлагает новую идею – сухопутный поход через Румынию. Оставляя совершенно открытым вопрос о том, что будет после выхода русских войск из пределов Румынии, он ограничивается определением условий, на которых Румыния согласилась бы пропустить эти войска. Болгарии, впрочем, он имел в виду предложить Добруджу и часть Македонии (за счет неуступчивой Сербии).

Как известно, сделка с Болгарией оказалась неосуществимой, и – России пришлось посылать войска в Румынию не для завоевания Константинополя, а для защиты самой Румынии, – задача, как обнаружилось, не оставлявшая времени и места для практической разработки планов продвижения по старым путям русских войск к Константинополю.

В это время со стороны Франции и Англии, как отмечает Нератов, была уже выражена готовность пойти навстречу желаниям России. Однако, когда началась дарданелльская операция, беспокойство на верхах правящих кругов России достигло максимального предела: перспектива успеха этой операции здесь рассматривалась как величайшая опасность. Занятия Проливов союзниками, без участия русских войск, боялись гораздо больше, чем неуспеха этой операции. «Завладение Проливами без нас было бы прямо пагубно, – телеграфирует Сазонову «специализировавшийся» на вопросе о Проливах посланник в Сербии князь Г.Н. Трубецкой, – и в этом случае Константинополь стал бы в будущем могилою нынешнего нашего союза». Но даже и «одно участие их (союзников) с нами в этом деле является прискорбным, ибо создает им опасные для нас права в конечном решении вопроса». Без околичностей дипломат этот заявляет, что предпочтительнее остаться при прежнем положении, то есть «при слабых турках», чем допустить участие наших союзников в контроле над Дарданеллами. Нейтрализация их – «начало конца» союзных отношений России с Англией и Францией, и наименее плохим решением, если невозможно осуществление программы-максимум (то есть полное и исключительное присоединение района Проливов к России) было бы «оставление на Проливах Турции, с установлением нашего военно-морского контроля на Проливах» и с приведением Турции… «к положению Бухары»…

Здесь мы наблюдаем хорошо знакомое нам явление, хотя и непостижимое с точки зрения общечеловеческой логики: Турция, «низведенная до положения Бухары», противополагается программе-макси-мум русского империализма как нечто вполне приемлемое для тех же самых союзников, которые угрожают сделать Константинополь могилой своих союзных отношений с Россией. Трубецкой высказывает уверенность, что такая комбинация «оградила бы финансовые и экономические интересы союзников, не встречая, вероятно, непреодолимых препон в их общественном мнении», и даже предлагает начать немедленно исчерпывающий обмен мнений в этом направлении, чтобы «предотвратить самые опасные осложнения в будущем»¹⁴¹.

В своем письме Сазонову от 24 февраля (9 марта) 1915 г. тот же дипломат выразительно характеризует безвыходное положение, из которого «пленная мысль» внутренне бессильного – и сознающего свое бессилие – русского империализма ищет исхода в попытках на бумаге примирить непримиримые противоречия и сделать невозможное возможным. Он предвидит, что «вся Россия потребует отчета в том, за что проливается кровь наших близких», и для этого отчета, по его мнению, требуется в будущем действительное и полное завладение Проливами, а пока – уверенность в достижении его, которой ему не дают ни «уклончивые» заявления Грэя, ни рассуждения английской и французской прессы «о равенстве интересов и прав великих и малых держав в Проливах»¹⁴². Дело не в том, что этот дипломат «поступил на службу и все время служил только с этой одной мыслью о том, что Проливы должны быть наши», – каким бы чувством гордости это его ни переполнило, – а в том, что приспела минута, когда за эту мысль приходилось ухватиться всем служившим царской власти, как за единственный способ отчитаться перед «всей Россией» за пролитую и проливаемую кровь. В телеграмме стокгольмского посланника Неклюдова от 3/16 сентября 1915 г. звучит та же паническая нота: «После громадных жертв нынешней войны не только наши образованные слои, но и весь народ русский будет ожидать великого вознаграждения. А таковым, ощутительным и всякому понятным, может явиться лишь обладание Константинополем и Проливами». Неклюдов недоговаривает того, что ясно само собою: если не Константинополь и Проливы, то неизбежно «требование отчета» и великого «вознаграждения» дома. Во избежание этого необходимо прежде всего отказаться от компромиссного мира с Турцией, – хотя бы он и сокращал «жертвы войны». Константинополь и Проливы – уже вопрос жизни и смерти для тех, кто будет вынужден «отчитываться». Сазонову приходилось успокаивать тревогу, без сомнения, не только Неклюдова и Трубецкого, но и всех «лучших людей», в том числе и свою собственную.