Kitabı oku: «Пагуба. Переполох в Петербурге (сборник)», sayfa 21

XVIII

Клара, покинутая Понятовским, осталась как бы на попечении Николая Наумовича, который был в Петербурге ближайшим приятелем графа Станислава Понятовского. Чоглоков, человек далеко еще не старый, взялся, по просьбе Понятовского, защищать от разных напастей оставленную девушку, но, как это часто бывает, такого рода попечители злоупотребляют оказанным им доверием. Он стал усердно посещать Клару, с участием наведываясь об ее здоровье и ее положении. Вскоре посещения его стали сопровождаться любезностями, а затем последовали и любовные объяснения. Клара, однако, наотрез отказала новому волоките в его исканиях и заявила, что она любит и будет любить только одного Станислава. Чоглоков, оскорбленный таким отказом, начал мстить Кларе за ее стойкую любовь к Понятовскому. Он с пренебрежением стал отзываться при Кларе о Понятовском, называя его ловким плутом и пройдохою; рассказывая Кларе, что у любимого ею так страстно Станислава было в Петербурге несколько любовниц, которых он предпочитал ей. Тому, что говорил Чоглоков, Клара как до ослепления влюбленная в Понятовского женщина не верила вполне. Правда, она знала о любовных похождениях Станислава, но все-таки была твердо уверена, что такие похождения были только мимолетною ветреностью, и хотя с огорчением, но прощала ему временные измены, будучи убеждена, что в конце концов сердце Понятовского принадлежало исключительно ей одной. Поэтому когда Чоглоков хотел уверить ее в противном, то она смотрела на него как на наглого и презренного выдумщика. Под влиянием неприязненного чувства к Чоглокову она стала холодно относиться к нему и начала отказываться принимать его у себя. В свою очередь Чоглоков, обиженный всем этим и видя себя окончательно отвергнутым, стал с досады и злости рассказывать в кругу знакомых Дрезденши, что он сам бросил Клару как продажную женщину вследствие того, что не мог сойтись с нею в цене при покупке ее благосклонности.

Обо всем этом Клара узнала через графа Дмитревского, который оказался ее искренним другом, хотя на первый раз и в виде сплетника. Когда же Клара, невыносимо тосковавшая о Понятовском, задумала ехать к нему в Варшаву, то Чоглоков, узнав об этом, пригрозил ей через Амалию Максимовну, что он устроит дело так, что Клару не только не выпустят из Петербурга, но и засадят в полицию как развратную женщину. По поводу таких угроз Клара обратилась за советом к Амалии Максимовне, но не встретила со стороны этой последней не только никакого участия, но, напротив, Дрезденша наговорила ей разных дерзостей и подтвердила, что Чоглоков как человек знатный и близкий ко двору может наделать ей множество неприятностей и что она не найдет на него никакой управы, и ввиду этого внушала Кларе уступить искательствам Чоглокова. Тогда Клара, выведенная из терпения россказнями и поступками Чоглокова, решилась, по наущению Дмитревского, отмстить Чоглокову и Дрезденше и устроить себе беспрепятственный выезд из Петербурга. Подходящий к тому способ, который придумал Дмитревский и на который согласилась Клара, состоял в том, чтобы обличить Чоглокова перед его женою в супружеской неверности. Такой расчет на устранение могущих быть со стороны Николая Наумовича неприятностей казался очень верным. Марья Симоновна, как мы сказали, вследствие своего родства, была близка к императрице, и жалоба Чоглоковой на ее мужа могла иметь не только неприятные для него последствия, но вместе с тем и обратить внимание императрицы на покинутую девушку, положением которой Чоглоков хотел воспользоваться самыми неблаговидными способами.

Однажды, когда Николай Наумович уехал на охоту, Марье Симоновне доложили, что какая-то молодая девушка желает ее видеть, но не хочет сказывать, кто она, а только настаивает, что ей необходимо нужно лично видеться с гофмейстериною. Полагая, что пришла какая-нибудь обыкновенная посетительница, избегавшая всякой огласки и как бы оказывающая особое доверие одной только Чоглоковой, Марья Симоновна, женщина с добрым сердцам, приказала позвать в свою уборную молодую неизвестную ей девушку, а по приходе Клары в уборную велела своей камер-медхен выйти из комнаты.

– Что вам, сударушка моя, от меня нужно? – участливо спросила Марья Симоновна Клару, которая с первого взгляда расположила к себе Чоглокову.

В ответ на этот вопрос Клара залилась слезами, которые, как известно, производят на женщин чрезвычайно сильное впечатление.

– Не плачь, моя красавица, а скажи, в чем дело, – сказала Марья Симоновна, ласково отнимая платок от личика Клары и затем положив руку на ее плечо. – Скажи просто, в чем дело, и я охотно помогу тебе, если можно. Быть может, ты находишься в нужде! Не стесняйся.

Хотя наряд Клары, не только приличный, но даже щегольской, отдалял всякую мысль о подобной просьбе со стороны молодой девушки, но так как в ту пору денежное попрошайство в знатных домах было в Петербурге чрезвычайно развито, то вопрос о денежной подачке невольно сорвался прежде всего с языка добросердечной Чоглоковой.

Клара в ответ на это отрицательно покачала головой.

– Так что же тебе, моя голубушка, нужно? Быть может, желаешь достать какую-нибудь должность для мужа или брата? Скажи мне прямо.

И на этот вопрос Клара отрицательно покачала головою. Она не решалась высказать, зачем она пришла к знатной даме, которая так приветливо и так ласково приняла ее и которую ей, Кларе, придется поразить крайне неприятною вестью.

– Я хочу уехать из Петербурга к человеку, которого я так сильно люблю, но к которому меня не пускают.

Чоглокова весело рассмеялась. Ей в первый раз приходилось слышать такую странную просьбу, и, разумеется, ей никак не могло прийти в голову: какая может существовать связь между нею и поездкой незнакомой ей вовсе девушки к человеку, которого эта девушка любит?

– Это дело меня нисколько не касается, заведует такими делами полиция. Верно, она хочет задержать тебя за долги. – И у Марьи Симоновны снова мелькнула мысль, что, вероятно, просительнице нужны на дорогу деньги, и она снова хотела было предложить ей вопрос о деньгах, но теперь над готовностью помочь нуждающейся незнакомке взяло верх женское любопытство.

– А куда же и к кому ты, душенька, хочешь ехать?

– В Варшаву, к графу Станиславу Понятовскому.

При имени Понятовского лицо Марьи Симоновны приняло радостное выражение, так как она была гофмейстериною «маленького» двора, при котором так радушно был принимаем Понятовский. Перед Чоглоковой поднималась завеса, за которую ей так желательно было заглянуть по разным соображениям.

– Да вы не принцесса ли? – торопливо спросила Чоглокова, слышавшая очень часто такое название Клары при разговорах о Понятовском, и она пристально, с выражением сильного любопытства в глазах, стала всматриваться в Клару, понимая, что такая хорошенькая девушка могла увлечь своею красотою графа Станислава, хотя он и был любимец женщин самого высокого полета. – Ведь вы дочь короля Августа Второго? – как-то нерешительно проговорила Чоглокова.

– Я – Клара Оберден, а чья я дочь, я этого не знаю, да не об этом теперь и дело идет, – сказала взволнованным голосом Клара.

– Да кто грозит не выпускать вас из Петербурга?

– Ваш муж! – вдруг громко, но дрожащим голосом вскрикнула Клара.

– Мой муж? – изумилась Марья Симоновна. – Этого не может быть! – гневно вскрикнула она, побуждаемая тем понятным каждой женщине чувством, которое неизбежно охватывает ее в первый раз в подобных неожиданных случаях.

– Да, он, – подтвердила Клара.

Марья Симоновна изменилась в лице, быстро подбежала к двери, и приотворив ее, заглянула в соседнюю комнату и затем заперла дверь на ключ. Точно шатаясь на ногах, она подошла к креслам и в бессилии опустилась в них.

– Сядьте возле меня, расскажите мне все, как было, – обратилась она в смущении к Кларе, указывая ей на близстоящее кресло. – Если вы говорите по-французски, то рассказывайте на этом языке. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подслушал наш разговор.

Марья Симоновна тяжело дышала, опустив на колени сложенные руки и не смотря в лицо Клары, которая с полным чистосердечием рассказала о том, как она отдалась впервые Понятовскому, а потом как его выездом из Петербурга воспользовался Чоглоков, как он искал ее благосклонности и, не достигнув этого, употреблял против нее средства, недостойные вообще порядочного человека, а тем еще более женатого на такой прекрасной и молодой женщине, какую она видит перед собою. Хотя Клара говорила сильно взволнованным голосом, но говорила складно и задушевно, и казалось, что она своим чистосердечным признанием совершенно подавила обманутую мужем жену.

Чоглокова то бледнела, то красные пятна выступали на ее лице.

– Этого не может быть! Все, что я слышу, не более как клевета на моего мужа, – повторяла она, задыхаясь от овладевших ею сильных порывов гнева.

На все эти возгласы Клара не проговорила ни слова.

– А кто устроил ваше сближение с графом Понятовским? – резко спросила она замолчавшую Клару.

Накипевшая против Дрезденши злоба заставила Клару упомянуть об Амалии Максимовне.

– Ах, это та негодная баба, о которой говорят в Петербурге так много даже дамы нашего круга?

«Вероятно, и мой Николай Наумович не раз прибегал к ее посредничеству», – подумала Марья Симоновна и решилась до всего добраться, употребив довольно хитрый прием.

– Я не могу поверить, чтобы мой муж имел какие-нибудь сношения с Лихтершей. Это напраслина на него. Правда, много женатых мужчин бывает у нее. Я, например, слышала, что даже граф Петр Иванович Шувалов часто навещает ее? Но уж это чистейшая выдумка, и ничего нет мудреного, что если могут говорить это о нем, то еще легче говорить о моем муже, который гораздо моложе его. Разве граф Петр Иванович ведет знакомство с Дрезденшей?

– Да, – проговорила Клара, утвердительно кивнув головой.

– Вот видите, – с уверенностью обратилась Марья Симоновна к Кларе, – если мне известны даже те посторонние люди, которые бывали у Дрезденши, то как мне не знать, если бы мой муж имел с нею какие-нибудь сношения?

В ответ на такое странное соображение Марьи Симоновны Клара только слегка улыбнулась, так как ей были известны как очень многие похождения Чоглокова в доме Амалии Максимовны, так и устройство разных его любовных делишек на стороне при посредстве той же Амалии Максимовны.

Спрашивая о графе Петре Ивановиче и желая убедиться в его сношениях с Лихтершей, Марья Симоновна имела в виду приобрести себе сильную союзницу в лице Мавры Егоровны, тоже обманутой своим мужем. Надобно было, однако, кончить как-нибудь с Кларой разговор, так сильно расстроивший Марью Симоновну.

– Отправьтесь к графине Мавре Егоровне Шуваловой, – сказала с видом участия Марья Симоновна, – и расскажите ей обо всем, не скрывайте и того, что вы знаете относительно ее мужа. Она будет вам за это благодарна. Она очень близка с государыней, имеет счастье беседовать с нею каждый день и может помочь вам гораздо скорее, нежели я, так как я, несмотря на мое родство с императрицей, редко удостаиваюсь видеть ее и не считаю себя вправе в разговоре с нею вмешиваться в чужие дела.

Затем Чоглокова ласково простилась с Кларой, положив расправиться со своим коварным супругом.

Когда позднею ночью Чоглоков вернулся с охоты, Марья Симоновна не могла утерпеть, чтобы не рассказать ему об его любовных похождениях вообще и о проделках его с одною молодой девушкой, об имени которой она, однако, не упомянула, так что оказывалось, будто она только стороной проведала обо всем, без всякого участия со стороны Клары. Николай Наумович долго ломал голову, кто бы мог передать об его проказах Марье Симоновне. Он уверял и клялся, что с ним никогда ничего подобного не было, что все слышанное его женою лишь пустые сплетни или какое-нибудь недоразумение на его счет. Размолвка между супругами обратилась в сильную ссору, но Николай Наумович, погорячившись немного, присмирел, чувствуя себя кругом виновным, а Марья Симоновна, видя кротость мужа и его покорность, простила его на этот раз, взяв с него обещание перед иконой, что с ним никогда ничего подобного не повторится. Если же она еще что-нибудь услышит об его волокитстве, то скажет об этом императрице и попросит ее, чтобы она поручила исследовать дело начальнику Тайной канцелярии графу Александру Ивановичу Шувалову, который сумеет отлично расправиться как с ним, так и с предметом его страсти.

XIX

Совершенно иной прием встретила Клара у Мавры Егоровны. Когда Клара приехала в дом к графине и приказала о себе доложить так, как это сделала в доме Чоглоковой, то Мавра Егоровна просто-напросто не захотела принять ее, приказав сказать, что у нее, Мавры Егоровны, никаких дел с чужими людьми нет, а если ей, просительнице, что-нибудь нужно, то она может передать об этом домоправительнице графини, а та уже доложит об ее просьбе ее сиятельству. Вышедшая в прихожую старушка домоправительница принялась допытываться у Клары, что ей именно нужно от графини Марьи Егоровны, но Клара упорно настаивала на том, что она может передать это только самой графине с глазу на глаз, а никому более.

– Вишь ведь, какая упорная! – прошамкала старушка и побрела к своей госпоже.

Настойчивость неизвестной посетительницы раздражила Мавру Егоровну, и она с досадою побежала в прихожую.

– Иди сюда! – громко крикнула она Кларе в дверь, спешно отворенную бежавшею перед нею старухой.

– Иди сюда! – повелительно повторила Мавра Егоровна, подзывая Клару рукой.

Неторопливо вошла Клара на этот зов.

– Ты кто такая будешь? – отрывисто спросила графиня.

– Я приезжая в Петербург иностранка Клара Оберден.

– О такой я и не знаю и не слыхивала отроду, – проговорила Мавра Егоровна, покачивая отрицательно головой. – А что же тебе нужно?

– Я пришла к вам жаловаться на госпожу Лихтер.

– Какая такая Лихтерша? И такой я не знаю. Что мне до нее за дело! – сердито перебила графиня. – Да кто же она такая? При дворе, что ли, она служит?

– Она тоже иностранка, приехавшая из Дрездена.

– Так это, верно, Дрезденша, что живет на Вознесенской першпективе? – вопросительно вскрикнула Шувалова. – О ней-то я слышала, ну так бы и сказала. Видно, она сманила тебя. Наобещала три короба разных разностей в Петербурге, ты ей поверила, а теперь вздумала плакаться на нее? Так, что ли? Да ты-то сама, видно, какая-нибудь потаскушка. Вот я с тобой теперь разговариваю, а знаешь ли, что тебя ни одна знатная персона в Петербурге даже через порог не пустит.

У Клары захватило дыхание от такого унижения.

– Я понимаю мое жалкое положение, понимаю его очень хорошо, но что касается знатных персон, то сколько есть между ними таких, которые держат себя похуже меня! – проговорила твердо Клара.

– Что? Что? – грозно заговорила Мавра Егоровна, приподнимаясь с кресел и смотря в упор на Клару. – Не выдумывай, моя голубушка, не выдумывай всяких пустяков и вздоров, да и какое тебе дело до знатных персон. Ведешь знакомство с Дрезденшей, а сама ломишься в амбицию. Да какие такие известны тебе знатные персоны, которые возжались бы с этой негодницей? Ну-ка, скажи, кто он такой? Выдумываешь ты только попусту.

Клара не вытерпела и назвала нескольких дам, которые, как выразился Данилов, езжали к Дрезденше, чтобы других мужей себе по нраву выбирать. На лице Мавры Егоровны показалось выражение удовольствия. Она была очень рада, что наконец напала на эту дорожку и что у нее для вечерних бесед с государыней найдутся весьма занимательные рассказы. При этом ей вообще приятно было узнать чужие тайны, особенно ввиду того, что сама Мавра Егоровна подозревала своего мужа и ревновала его к некоторым из знакомых с нею молодых дам.

– Хорошо, – проговорила уже несколько приветливым голосом графиня. – Не стыдись, тайны твоей я никому не выдам, а если чем можно, то я помогу.

– Я не стыжусь моей любви, – отвечала воодушевленно Клара, – потому что я полюбила от чистого сердца, полюбила в первый раз и никогда не изменю ему. Быть может, он позабудет и бросит меня, но он навеки останется мне мил! – с чувством и со слезами на глазах проговорила Клара.

– Видно, уж больно полюбился, коли о нем говоришь с таким сантиментом, – усмехнулась графиня. – Да кто же он такой?

– Граф Понятовский, – отвечала в волнении Клара.

– Понятовский? – как будто не веря, переспросила графиня. («Так вот оно что, – подумала она, – это куда как любопытно»). – Да вы не та ли особа, которую зовут в Петербурге «принцессой»? Ведь вы покойного короля польского дочерью будете? – спросила Шувалова, изменив свой прежний суровый тон на более мягкий.

– Я не знаю, чья я дочь, и не знаю, зовут ли меня в Петербурге принцессой, – с живостью перебила Клара.

– Теперь я припоминаю вас. Когда мы были с государыней на катальных горах, нам показывали вас. Вы были с Понятовским, и я заметила, что тогда граф сильно увивался за вами. Ах, он этакий негодник. Видно, что вкус у него куда как хорош. Да с чего вы вздумали сходиться с ним? – участливо спросила графиня, указывая рукою на стоявшее возле нее кресло и приглашая этим знаком Клару садиться. – Скажу вам, извините за откровенность, что вы просто-напросто глупенькая, вы дурочка и больше ничего. Нашли кого выбрать – такого ветрогона, как Понятовский, да у него и без вас было столько возлюбленных персон, которые души в нем не чаяли.

– Он не скрывал от меня своих любовных удач, и я все знаю… – отозвалась Клара.

– Тише, тише, – проговорила Шувалова, – не будьте болтливы. Он, чего доброго, наговорил вам всяких небылиц. Ведь он порядочный хвастун, болтун и пустомеля. Рассказывал он здесь в Петербурге, будто какая-то цыганка предсказала ему, что он будет королем, так вот ему королевская дочь и годилась бы в невесты, – добавила графиня полунасмешливо и, взглянув в это время на сидевшую возле нее красавицу, подумала: «А что, ведь и в самом деле она хоть бы в королевы годилась». – Так что ж, моя голубушка, хочешь ты предпринять? – покровительственно спросила Мавра Егоровна. – Если что тебе нужно, я, пожалуй, доложу и государыне, а она тебя своею высокою милостью не оставит. Она у нас такая добрая, а только дурных нравов и вольностей женских куда как не любит. Вот и теперь хочет повреждение наших нравов исправить. А ты что хочешь с собою сделать, ты так мне и не сказала.

– Я хочу уехать в Варшаву.

– Ну и с Богом, хорошо сделаешь. Будет, пожалуй, у нас скоро такой переполох, что и тебе, может быть, лучше бы отсюда подальше. Поезжай, поезжай в добрый час, там, наверно, встретишь своего любезного. Он теперь в Варшаве и гоняется за тамошними красотками, отбей его у них. Ведь ты такая хорошенькая, что тобой не налюбуешься.

Несмотря на эту льстивую приправу, на лице Клары выразилась тихая грусть при мысли, что Понятовский действительно изменил ей в Варшаве и волочится за другими.

– Жаль, моя миленькая, – заговорила Мавра Егоровна, – что Понятовский чужой у нас человек. Был бы он верноподданный ее величества, так государыня всемилостивейше позволила бы ему жениться на тебе.

– Да я сама не пошла бы за него, если бы его принудили взять меня за себя, – с живостью перебила Клара.

– Ну, как знаешь! Я сказала это так, только к слову. Да отчего же ты не едешь в Варшаву?

– Меня не хотят выпустить.

– Кто же это?

От прежнего сильного волнения и испытанного теперь раздражения при воспоминании о Понятовском у Клары кружилась голова, и она говорила, не отдавая себе отчета в своих словах. Озадаченная вопросом графини и стесняясь высказать о проделках с нею Чоглокова, хотя Марья Симоновна, по-видимому, и уполномочила ее на это, она как-то бессознательно на вопрос Шуваловой, кто же не хочет ее выпускать, отвечала:

– Ваш муж!

– Как мой муж? Это еще что за новость? – с удивлением вскрикнула Мавра Егоровна.

– Виновата! Я совсем не то хотела сказать, – проговорила, смешавшись, Клара, потирая рукою лоб и глаза, как будто приходя в себя.

– То-то, моя голубушка, вижу я, что ты совсем растерялась, как я заговорила о твоем Понятовском. Да ты, я думаю, моего мужа никогда и не видала? – лукаво спросила Мавра Егоровна.

– Нет, я его видела несколько раз.

– А где? – торопливо перебила графиня.

– У госпожи Лихтер.

– Ну и, разумеется, он за тобою ухаживал? – с любезно притворною улыбкою спросила Мавра Егоровна.

– О нет, – равнодушно проговорила Клара. – Зачем ему за мною ухаживать, когда он нашел себе другую.

– Другую? – привскочив с кресла, спросила графиня. – А как зовут ее?

– Мина.

Графиня сильно наморщилась.

– Мина, – повторила она вполголоса. «Хорошо, я доберусь до него, – подумала Мавра Егоровна. – Отлично сделает государыня, если она положит конец всем этим развращениям. Нужно посильно подбивать Федора Яковлевича да указать Демидову на эту негодяйку Мину. Пусть он хорошенько призаймется ею», – думала Мавра Егоровна. – Я вижу теперь, что ты хорошая девушка, – обратилась Шувалова к Кларе, – а что согрешила, то с кем греха не бывает. Ведь поганцы мужчины – особенно такой, как Понятовский, – соблазнят хоть кого. Будь спокойна, моя сударушка, я сегодня же все расскажу государыне, она защитит тебя и даст тебе средства уехать в Варшаву. Уезжай туда подобру-поздорову, да только уезжай поскорее, – сказала графиня, снисходительно кивнув Кларе головою на прощание.