Kitabı oku: «Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя», sayfa 2
Глава 1. И что теперь? В плену собственной жертвенности
Судя по моему опыту, жертвы задаются вопросом: «Почему я?» – а выжившие спрашивают себя: «И что теперь?»
Страдание – явление универсальное. Но совсем не обязательно жить с психологией жертвы. Обычно нет никакого способа избежать притеснения от других и физического вреда, причиняемого людьми или обстоятельствами. Единственная предоставляемая нам гарантия – это то, что мы будем испытывать боль. Причем независимо от того, насколько мы добросовестны и усердны в жизни и работе. На нас будут влиять как факторы внешней среды, так и наследственные, но мы над ними или почти, или совсем невластны. Однако каждый из нас принимает решение, чувствовать ли ему себя жертвой или нет. Нас лишают какого-либо выбора, когда совершают над нами зло, но как нам реагировать на случившееся – это мы можем выбирать сами.
Многие из нас остаются в плену собственного сознания жертвы, потому что на подсознательном уровне чувствуют, что так безопаснее. Мы снова и снова спрашиваем себя почему, веря, что боль станет меньше, если найдем причину. Почему у меня рак? Почему я потерял работу? Почему мой партнер мне изменяет? Мы ищем ответы, пытаемся понять – будто существует логическое объяснение, почему все случилось так, как случилось. Но, спрашивая почему, мы погрязаем в поисках чего-то или кого-то, чтобы только найти виновных, включая даже самих себя.
Почему это случилось со мною?
А почему, собственно, не с тобою?
Возможно, я попала в Аушвиц и избежала гибели в лагерях смерти, чтобы сейчас разговаривать с вами, чтобы вся моя жизнь явилась примером, как стать не жертвой, а выжившим. Когда я задаюсь вопросом «И что теперь?» вместо «Почему это случилось со мной?», я не замыкаюсь на поиске, по какой причине беда произошла или происходит сейчас со мной, а концентрирую внимание на том, как мне распорядиться приобретенным опытом. Я не ищу ни спасителя, ни козла отпущения. Вместо этого я начинаю рассматривать возможности и варианты действий.
У моих родителей не было выбора в том, как закончится их жизнь. Однако в моем распоряжении вариантов много. Могу мучиться виной, что осталась в живых, тогда как многие миллионы, в том числе мои мать и отец, погибли. Могу, напротив, освободиться от власти прошлого, выбрав полноценную жизнь, работу и исцеление. Могу принять свою силу и освоить свою свободу.
Виктимность, или психология жертвы, приводит к трупному окоченению сознания. Ваш рассудок вязнет в прошлом, его заклинивает на боли, он застревает на утратах и дефиците: чего вы не можете сделать и чего у вас нет.
Первое средство выбраться из состояния жертвы – обратиться к тому, что совершается в вашей жизни, и осторожно это принять. Совсем не обязательно, что происходящее вам понравится. Но если перестанете воевать с собой и противодействовать себе, у вас появятся силы, чтобы отправиться дальше, а не топтаться на одном месте. Ваше воображение станет богаче, и вы сможете наконец выяснить, как ответить на вопрос: «И что теперь?» Сможете обнаружить, что вы хотите, в чем нуждаетесь именно сейчас и в какую сторону собираетесь отныне двигаться.
Каждая модель поведения отвечает тем или иным потребностям. Многие предпочитают оставаться в образе жертвы, поскольку это дает им лицензию на право ничего не предпринимать самостоятельно. Свобода имеет определенную цену. Мы призваны отвечать за собственное поведение – и брать на себя ответственность даже за те случаи, которые мы не инициировали и сами не выбирали.
Жизнь полна сюрпризов.
За несколько недель до Рождества Эмили – сорокадвухлетняя мать двоих детей, одиннадцать лет состоящая в счастливом браке, – уложила детей спать и села рядом с мужем. Она уже было собралась предложить ему посмотреть вместе фильм, когда он взглянул на нее и спокойно произнес слова, которые перевернут ее жизнь.
– Я встретил женщину… – сказал он. – Мы любим друг друга. Думаю, нам нужно с тобой расстаться.
Это абсолютно выбило Эмили из колеи. Она не представляла, как жить дальше. Но ее ждал еще один сюрприз. У нее обнаружили рак груди – довольно большую опухоль, что требовало немедленной агрессивной химиотерапии. В первые недели лечения Эмили будто парализовало. Муж на все месяцы лечения отложил разговоры о разводе, но Эмили пребывала в оцепенении.
– Моя жизнь, казалось, подошла к концу, – говорила она мне, – я думала, что умираю.
Наша беседа случилась через восемь месяцев, как был поставлен диагноз. Эмили только недавно прооперировали и сообщили еще одну неожиданную новость: у нее наступила полная ремиссия.
– Врачи совершенно этого не ожидали, – сказала она. – Произошло настоящее чудо.
Рак ушел. Но ушел и муж. Когда химиотерапия закончилась, он сказал ей, что все уже решил. Снял квартиру и хотел развода.
– Я была так напугана, – говорила мне Эмили. – Собралась умирать, а теперь нужно научиться жить.
Ее многое мучило: тревога за детей, боль предательства, беспокойство о финансовом положении, безграничное одиночество – она будто сорвалась с обрыва.
– Мне все еще трудно сказать своей жизни «да», – призналась она.
Развод воплотил в жизнь самый страшный ее кошмар: глубоко укоренившийся страх оказаться покинутой – он преследовал Эмили с четырех лет, когда у ее матери началась клиническая депрессия. Отец Эмили хранил полное молчание и просто каждый день уходил на работу, оставляя дочь один на один с больным человеком. Когда позже мать покончила с собой, Эмили окончательно утвердилась в своем понимании жизни – понимании, которое старалась гнать от себя, – что люди, которых ты любишь, исчезают.
– С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, у меня все время с кем-то были отношения, – говорила она. – Я так и не научилась быть счастливой сама по себе, наедине с собой, так и не научилась любить себя.
Ее голос срывается на словах любить себя.
Как я часто повторяю, нам нужно дать своим детям одновременно корни и крылья. То же самое мы должны сделать для себя. Единственный, кто у вас есть навсегда, – это вы сами. Каждый из нас рождается в одиночку. Каждый из нас умирает в одиночку. Начните с того, что утром вы встанете, подойдете к зеркалу и заглянете себе в глаза. Затем скажите своему отражению: «Я тебя люблю». Скажите: «Я тебя никогда не брошу». Обнимите себя. Поцелуйте себя. Попробуйте! Делайте это как можно чаще в течение дня. Делайте это день за днем.
– Но как мне вести себя с мужем? – спросила Эмили. – Когда мы встречаемся, он выглядит уравновешенным и держит себя совершенно непринужденно. Он вполне доволен принятым решением. А я не в состоянии сдерживать свои чувства. Начинаю плакать. Не могу себя контролировать, когда вижу его.
– Сможете, если захотите, – сказала я ей. – Но вы должны сами хотеть – заставить вас это сделать не в моих силах. Такой возможности у меня просто нет. А у вас есть. Примите это решение. Вы можете хотеть кричать и плакать. Но не поддавайтесь этому желанию, если от него вам не будет лучше.
Иногда довольно лишь одной фразы: «Хорошо ли это для меня?» – чтобы найти для себя выход и перестать ощущать себя жертвой.
Хорошо ли для меня, если я буду спать с женатым мужчиной? Хорошо ли мне будет, если я съем кусок шоколадного торта? Что хорошего для меня в том, что я колочу кулаком в грудь изменяющего мне мужа? Будет ли мне хорошо, если я пойду танцевать? Хорошо ли для меня помочь другу? Меня это опустошит или придаст силы?
Еще одно средство выбраться из состояния жертвы – научиться справляться с одиночеством. Многие из нас боятся этого больше всего на свете. Но если вы полюбите себя, то жить одному перестанет для вас означать «быть одиноким».
– Полюбите себя, и это будет на пользу и вашим детям, – сказала я Эмили. – Если они видят, что вы никогда не предадите самоё себя, им будет понятно, что вы и их никогда не покинете. Вы здесь, с ними. Тогда они смогут жить своей жизнью, что намного лучше, чем если вы все время беспокоились бы о них, а они беспокоились бы о вас. Все только и делают, что беспокоятся и беспокоятся друг о друге. И детям, и самой себе вы говорите: «Я здесь. Я тебя поддерживаю». Так вы дадите и им, и себе то, чего не было у вас, – здравомыслящую мать.
Когда мы научимся любить себя, то постепенно начнут заживляться и дыры в наших сердцах – те зияющие пустоты, которые, казалось, уже ничем не заполнишь. Мир открывается нам самым неожиданным образом, и теперь мы сумеем сказать: «Вот оно что! Раньше так даже не виделось». Я поинтересовалась у Эмили, что она смогла открыть для себя за последние восемь месяцев душевного кризиса. Ее лицо просияло.
– Я обнаружила, что вокруг меня полно замечательных людей: родственники, друзья, кто-то совсем незнакомые раньше и ставшие за время химиотерапии моими друзьями. Когда врач сказал, что у меня рак, я подумала, что жизнь кончена. Но я познакомилась со столькими людьми с таким же диагнозом. Узнала, что могу бороться, что я сильная. Чтобы понять это, потребовалось сорок пять лет жизни, но какая удача, что сейчас я это знаю. Моя новая жизнь уже начинается.
Каждый из нас – даже в самых чудовищных обстоятельствах – может найти в себе силы и обрести внутреннюю свободу. Душа моя, вы здесь главная, поэтому берите все в свои руки и принимайте ответственность на себя. Хватит сидеть на кухне этакой Золушкой и ждать своего принца – непонятно какого парня, да еще с явно выраженным нездоровым влечением к женским туфелькам. Нет никаких принцев, и принцесс тоже нет. В вас самих заложены необходимые вам любовь и сила. Поэтому советую просто составить список желаний: какую жизнь хотите прожить, чего хотите добиться, какого партнера хотите иметь. Советую выглядеть сногсшибательно всякий раз, как выходите из дома. Советую выбрать группу поддержки, где люди, которые стараются преодолеть такие же трудности, заботятся друг о друге и где вы сможете отдавать себя чему-то большему, чем лишь собственным интересам. И вот тогда проявите любопытство. И что теперь? Что дальше? Чем все это обернется?
Наше сознание виртуозно находит всевозможные способы самозащиты. Соблазнительно почувствовать себя жертвой, когда случается какое-то горе; образ жертвы – это как щит, поскольку предполагается, что, пока мы чувствуем себя невиновными и ведем себя безупречно, мы сумеем избежать сильной боли. Пока Эмили идентифицировала себя как жертву, она могла перекладывать всю вину и ответственность за свое благополучие на бывшего мужа. Психология жертвы дает обманчивую отсрочку, откладывая и тем самым задерживая наш рост. Чем дольше мы задерживаемся в этом состоянии, тем труднее из него выбраться.
– Вы не жертва, – сказала я Эмили. – Жертва – это не то, кто вы есть, а то, что с вами сделали.
Мы можем быть серьезно ранены и в то же время понимать свою ответственность. Быть одновременно ответственными и безвинными. Мы можем отказаться от сознания жертвы с его вторичной выгодой ради роста, исцеления и движения вперед – всего того, что дает первичную выгоду.
Возможность продолжать жить дальше – главная причина, почему нам необходимо избавляться от психологии жертвы. Барбара как раз вступила на путь преодоления, когда обратилась ко мне через год после смерти своей матери. Для шестидесяти четырех лет выглядела она довольно молодо: у нее были гладкая кожа и светлые мелированные волосы. Но ее большие голубые глаза, полные печали, говорили о каком-то тяжелом душевном грузе.
Скорбь Барбары была сложной, поскольку отношения с матерью были нелегкими. Требовательная, любившая все контролировать, мать уделяла слишком пристальное внимание проблемам дочери, начиная с плохих отметок и заканчивая ее размолвками, таким образом она только подогревала неверие Барбары в собственные силы, и так считавшей себя неполноценной, беспомощной и неспособной чего-либо добиваться в жизни. Все это напрямую укрепляло жертвенное состояние Барбары. В некотором смысле для нее оказалось облегчением перестать ощущать критическое и довольно уродливое отношение к себе матери. Но на душе было тревожно и неприкаянно. Из-за недавней травмы спины она перестала ходить на любимую работу в местном кафе; по ночам ей было трудно уснуть, в голове роились всякие мысли. Неужели мое время вышло? В чем я была не права? Что я сделала, чтобы обо мне помнили? Каков итог моей жизни?
– Мне грустно, тревожно, у меня нет чувства уверенности, – сказала она. – Никак не обрету душевного покоя.
Я заметила, что чаще всего такое случается с женщинами средних лет, потерявшими матерей. Неразрешенные конфликты продолжают жить, а смерть родителя еще сильнее заставляет чувствовать, что завершения отношений уже никогда не будет.
– Вы освободили свою маму от прошлого? – спросила я.
Барбара покачала головой. Глаза наполнились слезами.
Слезы – это хорошо. Значит, вас буквально пронимает какая-то важная и очень личная правда. Если заданный вопрос вызывает у людей слезы, считайте, затронут обнаженный нерв. Мы с ней обе натолкнулись на что-то очень важное. Однако момент освобождения столь же уязвим, сколь и глубок. Я придвинулась ближе, наклонилась к ней – без спешки, вся внимание.
Барбара вытерла слезы, сделала глубокий вдох и прерывисто выдохнула.
– Я хочу вас кое о чем спросить, – сказала она. – Есть одно воспоминание детства, я постоянно прокручиваю его в голове.
Я попросила, чтобы она, когда будет рассказывать о том случае, описывала его с закрытыми глазами и в настоящем времени, как будто это происходит сейчас.
– Мне три года, – начала она. – Мы все на кухне. Отец завтракает. Мама нависла надо мной и моим старшим братом. Она злится. Ставит нас с братом рядом друг с другом и спрашивает, кого мы любим больше – ее или отца. Отец смотрит на все это и начинает плакать. «Не делай этого. Не надо так с детьми», – говорит он. Мне хочется сказать, что больше всех я люблю своего папу, хочется поддержать его, сесть к нему на колени, обнять. Но я не могу. Если скажу, что больше люблю его, то разозлю маму. Нарвусь на большие неприятности. Именно поэтому говорю, что маму люблю больше. А теперь…
Ее голос срывается, по щекам катятся слезы.
– Теперь жалею, что не могу забрать свои слова обратно.
– Вы отлично справились с проблемой выживания, – сказала я. – Вы были сообразительной малышкой. Сделали то, что должны были сделать, чтобы спастись в той ситуации.
– Тогда почему так больно? – спросила она. – Почему я не могу просто забыть об этом?
– Потому что та маленькая девочка не знает, что сейчас она в безопасности. Отведите меня к ней на кухню, – попросила я. – И опишите, что видите.
Барбара описала окно, выходившее на задний двор, желтые цветы на ручках дверцы шкафа; отметила, что ее глаза находились на высоте циферблата духовки.
– Поговорите с этой маленькой девочкой. Узнайте, как она себя чувствует.
– Я люблю папу. Но не могу этого сказать.
– Вы бессильны.
Снова по ее щекам потекли к подбородку слезы. Она вытерла их и закрыла лицо руками.
– Тогда вы были ребенком, – сказала я. – Сейчас вы взрослая. Подойдите к этой прелестной, ни на кого не похожей маленькой девочке. Будьте теперь ей матерью. Возьмите ее за руку и скажите: «Я заберу тебя отсюда».
Глаза Барбары все еще были закрыты. Она покачивалась из стороны в сторону.
– Держите ее руку, – продолжала я. – Пройдите с ней вверх по улице, поверните за угол. Скажите малышке: «Ты больше не застряла в том месте».
Часто еще детьми мы оказываемся в плену виктимности, и, даже когда становимся взрослыми, психология жертвы продолжает держать нас в том беспомощном состоянии, которое мы испытывали в своем детстве. Мы можем освободить себя из этой тюрьмы, если поможем живущему в нашей памяти ребенку почувствовать себя в безопасности и позволим ему воспринимать мир с независимостью зрелого человека.
Я продолжала направлять Барбару. Попросила не отпускать руку маленькой травмированной девочки. Пойти с ней на прогулку. Показать цветы в парке. Побаловать ее и окружить любовью. Купить ей мороженое в рожке или мягкого плюшевого мишку, которого она сможет крепко обнять, – дать ей то, что тогда, в далеком прошлом, она хотела бы больше всего, чтобы чувствовать себя в безопасности.
– А потом отведите ее на пляж, – сказала я. – Пните ногой песок. Попросите ее сделать так же. Объясните ей: «Я с тобой, и сейчас мы будем вместе злиться». Попинайте песок вместе с ней. Вопите, кричите. Затем приведите ее домой. Не на старую родительскую кухню, с которой все началось, а туда, где вы сейчас живете, – в то место, где вы всегда сможете быть рядом и заботиться о ней.
Барбара продолжала сидеть с закрытыми глазами, рот и щеки были уже не так напряжены. Но глубокая, почти суровая, морщина все еще залегала между бровями.
– Маленькая девочка застряла на той кухне, ее нужно было оттуда вытащить, – сказала я. – Вы спасли ее.
Она медленно кивнула, но морщина не разгладилась.
Однако работа не заканчивалась девочкой на старой кухне. Оставались другие, кого надо было спасать.
– Вы нужны вашей матери, – сказала я. – Она по-прежнему стоит там, на кухне. Откройте для нее дверь. Скажите, что пришло время вам обеим стать свободными.
Барбара представила, как она подходит сначала к отцу – он все еще молча сидит за кухонным столом, по лицу его текут слезы – целует в лоб и говорит о своей любви, которую не могла показывать, когда была ребенком. Затем подходит к матери. Кладет руку ей на плечо, смотрит в ее беспокойные глаза и кивает в сторону открытой двери, за которой с того места, где они стоят, виден клочок зеленой лужайки.
Когда Барбара открыла глаза, ее лицо и плечи будто стали немного расслабленнее.
– Спасибо, – сказала она.
Освобождая самих себя от сознания жертвы, мы таким образом освобождаем и других людей от тех ролей, на которые мы их назначали в течение своей жизни.
Несколько месяцев назад я поехала с лекциями в Европу и попросила дочь Одри сопровождать меня. Во время той поездки у меня появился шанс испытать описанный выше механизм освобождения на себе. Когда Одри была школьницей и готовилась к юношеским олимпийским соревнованиям по плаванию – а это и подъемы в пять утра, и упорные тренировки, и позеленевшие от постоянного контакта с хлоркой волосы, – обычно на соревнования по Техасу и Юго-Западу ее возил отец. Так нам с мужем удавалось совмещать и работу, и семейную жизнь с тремя детьми – мы с Белой были партнерами и делили все обязанности поровну. Но столь разумный подход имел и обратную сторону: каждый из нас что-то упускал в общении с нашими девочками и сыном. Поездка вдвоем с Одри уже не восполнит того времени, которое мы так и не провели вместе в ее детстве и юности. Однако сама идея казалась мне верным способом укрепить наши отношения. Кроме всего прочего, теперь я нуждалась в сопровождении!
Мы поехали в Нидерланды, оттуда в Швейцарию, где с большим энтузиазмом поедали пирожные «Наполеон», такие же вкусные и нежнейшие, как те, что мне украдкой приносил отец, когда вечером приходил домой из бильярдной. Мне уже не раз приходилось возвращаться в Европу после войны и эмиграции, но нынешняя поездка стала для меня особенно целительной, поскольку я оказалась там – в непосредственной близости от своего детства и своего лагерного опыта – вместе с моей прекрасной дочерью и смогла разделить с ней как молчание, так и беседу. Одри рассказала мне о своих планах освоить новую деятельность и вести занятия по преодолению горя и развитию лидерских качеств. Однажды вечером я выступала в Лозанне, в Международном институте управленческого развития – одной из самых престижных школ бизнеса, аудитория была заполнена руководителями ведущих компаний мира. Когда я закончила свою речь, вдруг пришел вопрос, сильно озадачивший меня: «Каково это – путешествовать с Одри?»
Я подыскивала подходящие слова, чтобы точнее передать, насколько особенной стала для меня эта поездка. Пришлось начать с замечания, что довольно часто средний ребенок в семье бывает обделен вниманием. Маленькая Одри росла в основном под присмотром Марианны, своей старшей сестры. Все мое время уходило на их младшего брата; я возила Джона по врачам, так как меня очень беспокоила его задержка в развитии, которую никто не мог диагностировать, и я постоянно искала подходящие методы коррекции и в самом Эль-Пасо, и даже в Балтиморе. Позже Джон окончил Техасский университет, войдя в десятку лучших выпускников; он стал признанным общественным деятелем и сегодня занимается защитой прав людей с ограниченными возможностями. Я бесконечно благодарна всем, кто давал мне возможность лечить сына и оказывать ему столь необходимую поддержку. Но я всегда чувствовала свою вину: за то, что мое внимание было поглощено особыми потребностями Джона, а это, конечно, сказывалось на детстве Одри; за то, что у Марианны и Одри была такая разница в возрасте – целых шесть лет; за то, что бремя собственной травмы я взвалила и на своих детей тоже. Трудно говорить о таких вещах публично, без подготовки, перед незнакомыми людьми, но тогда я испытала своего рода катарсис. Признание вины и просьба о прощении принесли мне явное облегчение.
На следующее утро, когда мы уже были в аэропорту, Одри решительно заявила:
– Мама, рассказ обо мне необходимо изменить. Я не считаю себя жертвой. Я просто требую, чтобы ты перестала видеть во мне жертву.
От немедленного желания начать оправдываться, чтобы защититься, я почувствовала себя очень неуютно. Мне казалось, что вчера я создала портрет дочери как человека, сумевшего выстоять, а отнюдь не как жертвы. Однако она была совершенно права. В попытке снять с себя вину я отвела Одри роль заброшенного ребенка. Да и всех нас я выставила в каких-то ролях: я стала обидчицей, Одри – жертвой, Марианна – спасительницей. (В другой, более ранней версии той же истории я назначала Джона жертвой, себя определяла как спасительницу, а Бела, на которого я в те годы очень злилась, был обидчиком.) В семьях, как и во взаимоотношениях, роль жертвы часто переходит от одного к другому и обратно. Но не бывает жертвы без преследующего лица. Когда мы остаемся жертвой или назначаем на эту роль еще кого-то, мы только усугубляем и закрепляем наносимый вред. Вспоминая о недостатке внимания с нашей, родительской, стороны к Одри в ее детские годы, я говорила о своей сосредоточенности на том, чего дочь была лишена, и таким образом как бы отказывала ей в способности противостоять, то есть воспринимать любой опыт как возможность духовного роста. Культивируя в себе комплекс вины, я сама себя загнала в эту ловушку и оказалась в ее плену.
С реальной возможностью смены восприятия себя я столкнулась впервые в Медицинском центре сухопутных войск имени Уильяма Бомонта, когда проходила там стажировку в середине 1970-х годов. Я увидела на практике, как можно преодолеть в себе состояние жертвы и занять позицию победителя. Однажды мне дали вести двух новых пациентов, оба были ветеранами вьетнамской войны, у обоих паралич нижних конечностей и одинаковые повреждения нижней части спинного мозга, оба вряд ли смогут снова ходить. У них один и тот же диагноз и одинаковые прогнозы. Первый пациент часами лежал на кровати в позе эмбриона, в ярости проклиная Бога и страну. Второй пациент предпочитал выбираться из кровати и проводил время, сидя в инвалидном кресле.
– Сейчас я все вижу иначе, – сказал он мне. – Вчера меня навещали мои дети, и, что любопытно, сидя в этой инвалидной коляске, я теперь могу вглядываться в их глаза.
Он отнюдь не был счастлив, что стал инвалидом, что обречен на эту коляску, что у него полное нарушение сексуальной функции, что едва ли ему придется бегать наперегонки со своим сыном и танцевать со своей дочерью на ее свадьбе. Но он увидел, что травма открыла перед ним новые перспективы. И пациент смог выбрать: отнестись к своему увечью как к лишению, положившему предел его физическим возможностям, либо принять это ранение как новый источник духовного роста.
Более сорока лет спустя моя старшая дочь оказалась перед похожим выбором. Весной 2018 года Марианна и ее муж Роб путешествовали по Италии. Она споткнулась на каменных ступенях, упала, ударившись головой, что привело к черепно-мозговой травме. Две недели мы не знали, выживет ли она. А если выживет, то какой она станет? Сможет ли говорить? Вспомнит ли своих детей, своих чудных внуков, Роба, сестру, брата, меня? В течение тех невыносимых дней, когда ее жизнь висела на волоске, я постоянно трогала свой браслет в виде соединяющихся друг с другом квадратиков из двух видов золота – браслет, который Бела подарил мне в день рождения Марианны. Когда в 1949 году мы бежали из Чехословакии, я тайно провезла его в подгузнике дочери. С тех пор я ношу браслет каждый день как талисман жизни и любви, возникающих даже в разрушении и смерти, как напоминание, что можно выжить вопреки всему.
Для меня нет более тяжелого чувства, чем страх, смешанный с бессилием. Страдания Марианны приводили меня в ужас, я была раздавлена мыслью, что мы можем потерять ее и что с этим ничего нельзя сделать – ничего определенного. Ни вылечить, ни предотвратить худшее. Страх возрастал, и я произносила ее венгерское имя: «Марчука, Марчука», шептала его как молитву, медленно и по слогам. Я поняла, что делаю сейчас то, что когда-то сделала в Аушвице во время исполнения танца перед Йозефом Менгеле. Ушла в себя. Силой воображения создала собственное убежище – место, охраняющее мой дух среди хаоса опасности и неизвестности.
Каким-то чудом Марианна выжила. Она не знала, что было после падения, – первые недели выпали из ее памяти. Возможно, она тоже ушла в себя. Благодаря качественной медицинской помощи, собственным внутренним ресурсам и постоянной поддержке мужа и близких – кто-то из семьи обязательно находился с нею – Марианне удалось постепенно восстановить физиологические и когнитивные функции, вспомнить имена детей. Первое время у нее наблюдалось нарушение вкуса, и еще ей было трудно глотать. Я безостановочно готовила для нее, так как хотела накормить ее всем, что она любила. Однажды Марианна попросила толченую картошку по-чешски, то есть приготовленную с квашеной капустой и домашней брынзой, – еда, которую я, когда была беременной ею, всегда хотела и больше всего ела! Увидев, как она ее попробовала и как улыбнулась, я в глубине души сразу почувствовала, что с ней все будет в порядке.
Всего за полтора года Марианна полностью восстановилась, она живет и работает так же, как и до травмы, – с прежней силой, страстью и творческой активностью.
Хотя она не могла держать под контролем весь процесс выздоровления, многие его моменты в принципе были труднообъяснимы, а какие-то вообще скорее относились к вопросам удачи, я уверена, что правильный подход, выбранный самой Марианной, тоже сыграл свою роль в ее лечении. Если ваше здоровье находится в уязвимом состоянии и практически исчерпан запас внутренних сил, особенно важно, как вы распределяете свое время. Марианна сразу взяла курс на выживание: она концентрировала внимание лишь на том, что помогает ей идти на поправку, внимательно прислушивалась к своему телу, чтобы знать, когда оно нуждается в отдыхе, испытывала благодарность за свое выздоровление и не боялась выражать ее всем тем людям, кто лечил и поддерживал ее. И сейчас, просыпаясь каждое утро, Марианна сразу начинает думать, как правильнее организовать свой день: какие дела ее ждут сегодня; когда лучше выполнить реабилитационные упражнения; над каким проектом ей хотелось бы подумать; как выбрать время для ухода за собой.
