Kitabı oku: «Коло Жизни. Зачин. Том первый», sayfa 4
Вообще у землян было два времени лета: теплое и прохладное. Оба периода соответственно состояли из четырех месяцев, и еще имелся дополнительный месяц разделяющий их. Каждый месяц включал в себя сорок дней, потому лето насчитывало триста шестьдесят дней, к коим добавлялись пять дней, празднуемых в честь Великих Матерей. Месяцам Дажба, або то он большей частью занимался первой своей системой, и естественно устанавливал традиции и верования, даровал величания, в целом такие же простые как и все, что окружало детей. Новое лето, цветень, теплынь, ягодень, серединь, увядень, спень, дождич, отишь так именовались месяцы. Новый год, коло коего начиналось первого числа месяца новое лето, когда жаркое время сменяло прохладное.
Густые облака, выпорхнув из-за косматых крон деревов, высившихся с той стороны наволоки и реки, мохнатыми копнами поплыли навстречу идущим по травам детям и животинкам. Широкая река своим одним брегом почти вклинилась в первые рядья леса, желая тем медлительным течением подточить корни деревьев. Ближайший ее забок терялся в пойменных лугах, плотно поросшего по краю рогозой.
– Чуки! Чуки! – громко шумнул, на остановившегося Бешку, Выхованок и махнул рукой, и тотчас стадо одновременно встало стоймя, замерев на месте.
Животинки торопливо вздели свои покатые головы, взглянули на взмахивающего полупрозрачной рукой духа и незамедлительно да враз мекнув, принялись разбредаться по леваде, абы кормиться. А детвора также спешно направила свою поступь к Выхованку, ожидая его дальнейших распоряжений. Лишь Влад и Злат не двинулись к вую. Они застыли в густых травах пойменного луга, местами доходящих им до пояса и взволнованно оглядевшись, тем проверяя не смотрит ли на них Выхованок, мгновение спустя резво припав к земле, схоронились в той растительности.
– Владу! Злат! – долетел до мальцов зов их пестуна.
Да тока детки будто окаменели полеживая во травушке на пузах. Прижимая к оземи не только тело, руки, ноги, но и лица, уткнув их в слегка покалывающие носы и щиплющие щеки махие отростки, втягивая в себя сыровато-дождливый дух почвы, приправленный сладковатой сочностью зелени.
– Владу! Злат! – совсем близко от ребятишек прозвучал глас Выхованка, точно исходящий из глубин пустой посудины, а посему и звучащий гулко да раскатисто.
И нежданно подле замерших мальчуганов колыхнулись травы. Они по первому пошли малой рябью, а погодя по ним вроде пролегли покатые волны, постепенно пригнувшие их стебли к лежащим бугорками деткам. Травы резко склонили свои устремленные вверх макушки, дотронулись до буро-красной земли и выставили напоказ склонившиеся дугой тонкие стебли, явив духу прижатые к землице тела ребятишек обряженных в красные рубашонки.
Выхованок весь засветился неярким голубоватым светом, не только его каплевидная голова, но и все тело махом. Если бы дух мог улыбаться, имея уста, ноне непременно широко осклабился, так уж был он доволен этой постоянной шалости Влада. Посему, чтоб порадовать столь дорогого ему ребятенка, Выхованок резво вскинул вверх руки и также стремительно свел их меж собой. И они точно две длинные, тонкие плети свились спиралеобразно, сформировав нечто напоминающее огромное веретено, оттянутое к плечам духа и утолщенное к запястьям рук. Пальцы Выхованка и вовсе скрутились между собой живописав пряслице-грузик в форме диска со сквозным отверстием, служившим для утяжеления ручного веретена, а в данном случае исполняющее совсем иные цели. Дух стремительно крутнулся по кругу, свершив всем своим телом полный оборот и из его рук-веретена прямо из полыхающей пряслицы вверх вырвались паутинные нити яркого света: голубых, розовых и даже желтых тонов. Нити энергично, точно тронутые порывом ветра, взметнулись ввысь и на маленько замерли там, вмале сбившись в плотные, рыхлые мятешки. Те мятешки только миг рассыпали по своей пористой поверхности лучистые брызги света, а потом суматошно начали плескать красочными каплями вниз на все еще прилегшие к оземи травы. Точно в дождливую пору крупные капли тулились к изогнутым тонким стеблям трав и там где им удавалось, прильнув к побегам, зацепиться светозарным кончиком возгоралась малая росинка. Какое-то мгновение спустя росинка пыхала ядренистым светом и принималась выбрасывать из своей макушки вправо, влево, взад, вперед, словом во всех направлениях ажурные с заостренными али округлыми краями трепещущие лепестки. Еще, судя по всему, малая толика времени, и выпятились выспрь округлые желтые соцветия, неспешно окрашивая в белые тона приткнувшиеся к ним тонкие лепестки, народившегося цветка явленного, посаженного, подаренного планете умелым мастерством духа.
Влад торопливо вздел голову и огляделся. Все поколь переливающиеся подле него россыпью света пестрели травы дивными соцветиями до этого момента еще не видимого ребятками. Светозарность мало-помалу спала с цветков, а рыхлые мятешки, обронив из себя брызги, днесь истончились до голубоватой и розовой дымки. Колыхая своими неосязаемыми боками, они вскоре расползлись в воздухе, верно потревоженные легкими порывами ветра, подымающегося в голубизне поднебесья. А погодя травы с таящимися на их навершиях цветами, с желтой макушкой и белыми лепестками, испрямили свои стебли и слегка заколыхались, будто их тронула рука человека. И тотчас с земли вскочили Влад и Злат, да восторженно уставились на полянку вкруг себя, обильно усыпанную новоявленным цветком. Они задорно засмеялись и от радости захлопали в ладошки, рукоплеская, уже вернувшему прежний вид своим рукам духу, да наперебой закричали, загамили:
– Я!..Я, вуй, дам имя!
Выхованок опустил вниз руки, повесив их повдоль тела, словно ненужные лоскуты ткани. Его голова свершила очередной оборот промеж тела, молниеносно обозрев и кормящееся стадо, и притихших позадь него с раскрытыми ртами своих и иных вскормленников и гулко проронил:
– Владу! Владу даст имя!
– Да! Да! Да! – с упоением в голосе загаганил мальчик и подпрыгнул от довольства на месте.
– Сызнова… сызнова Владу… а кады ж я? – обидчиво протянул Златовлас и шмыгнул носом, словно собираясь разреветься.
Впрочем, после передумав хныкать, перевел взор с духа на товарища, замершего и задумывавшегося, и также как тот купно свел мохнатые, белесые брови, придавая тем самым серьезность своему добродушному лицу. А Владелин и вовсе сморщил носик, поджал губы и глубокомысленно оглядел столь дивные цветы, прилепившиеся к верхушкам прямостоячих, разветвленных стеблей, кажется, за время свершения чуда поменявших не только форму ствола, но и листьев. Желтые макушки цвета удерживали околот себя тонкие белые лепестки, напоминающие реснички Злата, отрок еще немного медлил, потом вскинул, как дотоль то делал дух, руку вверх и звонко изрек:
– Крылька! – и немедля с теплотой зыркнул на сияющего Выхованка. – Оно как дюже придивно ты, вуечка, покрыл эту полянку.
– Пускай будет крылька, – откликнулся дух. – Крылька, – добавил он опосля и ярко блеснул голубоватым светом своих бездонных очей на мальца. – Ладно ты придумываешь величания посаженным мною цветам и откуда это только у тебя. Владушко! – Выхованок дохнул имя мальчика и вовсе нежно, вкладывая в него, верно, всю красоту своей великой сущности.
– И чего тут хорошего… крылька! Тьфу да и только, – запальчиво воскликнул вскормленник Батанушки мальчонка по имени Граб.
Этот мальчишка прозванный так за нестандартно-широченные в сравнении с руками ладони, почасту конфликтовал с членами семьи Выхованка, всяк раз при том стараясь задеть Владелина.
– Смолкни! – прикрикнул на светло-русого Граба дух, да так шибутно, что на голове отрока затрепетали жидкие волосенки.
Выхованок совсем не желал, чтобы возникла ссора меж детьми и конечно, в первую очередь, защищал своего любимца Влада, лицо какового не мешкая подернулось от обидных слов.
– Не смей так говорить при мне, – дополнил дух свою речь и махнул рукой влево, тем самым направляя отрока сберегать стадо с иного направления левады. – Ступайте Граб, Кулота и Нерев по левую сторону и смотрите, чтоб ничего со скотинками не случилось.
Граб недовольно, что-то буркнул и сердито глянул на Влада, каковой уперев руки в боки глазел на него столь презрительно, словно видел пред собой вельми склизкую жабу. Впрочем, не став спорить с духом малец медленно повернулся и поплелся туда, куда ему велели, обходя разбредшихся по лугу коз слева.
– И чего он все время ерничает, – обидчиво вскликнул Злат, вроде то им придуманное величание вызвало недовольство Граба. – Так красиво придумано. Крылька… – ласково протянул он.
Мальчик тотчас склонился над цветом, сорвал три тонких стебелька украшенных соцветиями, и, поднеся их к носу, втянул в себя аромат чем-то напоминающий яблочный запах.
– Потому как он завида, – сердито отозвался Миронег, и, порывчато сжал руки в кулаки, тряхнув головой, волосы на каковой за время жизни на Земле также слегка побурели, став средне-русыми. – Надобно ему надавать, чтоб не задирался.
Хотя честнее будет сказать, что задирался именно Миронег… всегда и ко всем, потому и получая чаще иных, однако при том дюже слушаясь во всем Владелина.
– Не надобно с ним драться, – торопливо молвил дух, и, махнув в противоположную от удаляющегося Граба сторону, повелел остальным ребятам во главе с Миронегом сберегать стадо справа.
Миронег еще чуток важничал то ли желая обратить на себя внимание Влада, принявшегося шушукаться с Златовласом, то ли просто потому как был весьма несговорчивым мальчиком, но после неровно выдохнув, направил свою поступь вглубь левады обходя стадо, как и указали, справа.
– Ты, вую, ничего из наших разговоров не болтай, – торопливо шепнул Владелин подошедшему Злату.
А посем суетливо вырвал из рук товарища, сорванные им цветки, да сунул их малые с ноготок соцветия себе в лицо, глубоко втянув тот изумительный луговой дух тока, что народившегося творения. Выхованок меж тем зорко следил за удаляющимися ребятишками. Когда же они разбрелись по елани да утоптав круглые пятачки, опустились на них по двое, перевел взор на стоящих в нескольких шагах от него двух мальчиков и очень тихо сказал:
– Владу, ты вновь турусы разводишь с Златовласом об отце и матери… Я тебя, о чем просил давеча?
Дух резко смолк, и одновременно с тем глаза его ярко засветились. Незамедлительно в ту чарующую глубину, где словно забились закрученные по коло тонкие лучи света собранные из мельчайших, солнечных брызг вонзился взором своих серых очей Злат. Влад же не мешкая отвернулся и для верности, не желая подвергаться и подчиняться силе духа, сомкнул глаза.
– Владу! – позвал Выхованок малеша спустя мальчика.
– Не буду смотреть! Не буду! – сердито отозвался тот. – И не удастся тебе вуй меня превратить в дубину Злата.
– Я и не собираюсь… Это судя по всему не в моей власти, – горестно молвил Выхованок. И прекратил вращение лучей в собственных очах, будто насыщенностью того света, осенившего кругом них пространство, отделил одного вскормленника от иного. – Я лишь хочу, – дополнил он. – Хочу, лапушка, чтобы ты не вел эти турусы с ними. Не зачем им знать то, что покуда не по силам им будет несть.
– А мне… Мне по силам?! – задиристо кликнул Владелин и стремительно повертав голову воззрился на духа, узрев еле заметное свечение его прозрачного тела. – И тогда… коли мне по силам… расскажи, что произошло со мной, со всеми нами… И где моя мать… такая… такая. – Он швырнул, на траву дотоль сжимаемые в руках цветы, и вновь свел вместе широко расставленные пальцы и края дланей, живописуя овал. – С таким вот лицом и бурыми, коричневыми глазами… большими… большими как у тебя.
– У нее были обычные глаза, – совсем тихо произнес Выхованок, и вроде испугавшись молвленного, незамедлительно вертанул головой по кругу оглядев не только раскинувшуюся позадь него луговину, но и лес, что широкой стеной подымался впереди. – И о том, что тебя так тревожит, не я тебе расскажу, а иные и погодя… позже, когда позволит Зиждитель Дажба. А покуда ты не должен о том спрашивать… говорить. Не должен ее вспоминать. И никогда, я о том уже тебя просил, никогда и никому не говаривай какого цвета у нее были глаза. – И Выхованок сказал это таким тоном, что мальчонка почувствовал в его речи трепетный страх. – Придет время все станет понятным и ясным, а ноне сокрой… сокрой все мысли внутри себя, а иначе, – и вуй то уже прошептал, – а иначе мне тебя не уберечь от взора Зиждителя Дажбы. Ты и так слишком часто обращаешь его внимание на себя… и я все время опасаюсь за тебя, страшусь…
Владелин слушал духа очень внимательно, ибо он всегда чутко воспринимал молвь Выхованка, о том также свидетельствовал и приоткрытый рот, и напряженная поза рук, все еще живописующая овал. Глаза отрока всего-навсе на мгновение наполнились слезинками, в них блеснули пузатые переполненные солью воды, поглотившие, как яркую зелень радужки, так и крапинки раскиданной по ее поверхности коричневы, той самой беспокоящей его во сне. Он глубоко задышал, подавляя в себе слезы, то душевное томление кое его волновало, делало беспокойным. Выхованок наново едва зримо засветился и весь тот срок не сводящий с духа взору Златовлас, вроде окутанный голубоватыми испарениями, очнулся. Малец энергично потряс головой и глянул сначала на вуя, после на товарища.
– Утопчи траву, – строгим голосом указал Выхованок, обращаясь к Злату.
И мальчик не мешкая, шагнув в сторону от полянки крылек, помахивающих своими малыми цветками, принялся утаптывать траву. Выхованок же медлительно, повернув свое тело, али быть может лишь голову, направился повдоль края левады оглядывая пасущееся стадо, ребятишек да изредка останавливаясь на месте, сооружая из рук веретено, и усыпая кругом травы новым цветком крылькой.
Глава пятая
Владелин без сомнения был неординарным мальчиком. И это заключалось не только в возможностях его мозга сберечь в памяти образ матери, не только в способности разумно управлять членами своей семьи, но и в живости и цепкости ума, когда легко и быстро отрок запоминал и воспроизводил поучения духов. Мальчик почасту задавал весьма колкие и разумные вопросы, не раз приводившие в изумление Зиждителя Дажбу, Бога каковой и проводил занятия с детьми, поясняя строение Земли и всего того, что ее окружает.
Обучение проводили покуда не часто, всего-навсе по одному разу в месяц и дополнительно в те самые пять дней в лете, что были определены Богом как праздники. В месяце цветень праздник посвящали Матери Зекрой прародительнице детей. В месяце теплынь нынешней Матери Земле, тому самому месту… планете, что теперь кормила, взращивала и поила мальчиков. В месяце серединь Матери Любви, той, которая живет в каждом существе, создании и творении, и с помощью каковой не прекращается движение – круговорот жизни. В месяце спень праздновался день Матери Смерти, той, которая после жизни прибирала оброненные души, даря им возможность дальнейшего непрерывного процесса изменения и развития. И в месяце отишь день посвящали Матери Удельнице, что предопределяла удел и безостановочное движение души. То были, как учил Дажба, не Богини… а лишь Матери, оные тем или иным образом влияли на детей… и в целом на человечество.
В отличие от иных ребятишек, которым поучения Дажбы доставляли радость видеть Бога вблизи, слышать иль, ежели так повезет, прикоснуться к нему, то для Влада они значили совсем иное. Оно как с огромным вниманием и интересом внимал малец рассказам Зиждителя и словно впитывал в себя каждое оброненное им слово. Владелин, как и иная детвора, сидючи на нарочно для того установленных на площади лавочках, подле восьмиконечного корабля в первом ряду, вслушивался в рассказы о Матери Зекрой, воспринимая поучения с таким трепетом, и чуткостью точно старался в словах Бога найти разгадку томящих его суть снов. И если по первому Владелин токмо внимал тем рассказам, вскоре принялся задавать вопросы не свойственные столь юному возрасту и поколь, как считал Дажба, остающиеся без ответа… Все, что произносил Бог на таких занятиях, духи после всякое свободное время поясняли и вкладывали в умы своих вскормленников, много раз повторяя, а посему те поучения неназойливо приживались в них.
Влад опустившись на утоптанную траву вытянул вперед ноги и поправил подол рубахи, разравнивая на ней каждую складочку.
– О чем мы с тобой болтали? – приземляясь подле товарища поспрашал Златовлас.
Владелин медленно повернул в сторону Злата голову, и осуждающе воззрившись на него, рывком дернул плечами. И враз от этого негодующего дрыга всколыхнулись его кудреватые, короткие волосы, да с не меньшим раздражением малец молвил:
– Мы с тобой вели разговор про мать… Мать и отца. – Мина удивления исказила черты лица Златовласа, глаза его некрупные округлившись, слегка выпучились. – Я тебе дубина, – уже совсем, гневно отметил Влад. – Сколько раз буду говорить, не смотри ты в очи Выхованка.
Нет! дух, не уничтожал, не стирал в мозгу своих вскормленников те или иные разговоры, события, ему это было не подвластно. Одначе, обладая, по людским меркам, необыкновенными способностями он мог покрывать их тончайшей дымкой и тем отодвигать по времени вдаль. Отчего данные разговоры, события начинали казаться весьма неблизкими, пережитыми, оговоренными когда-то… когда-то давнешенько, а потому более не тревожащими душу и вроде как ставшими не интересными. Лишь в отношении к Владу у Выхованка не получалось применить свои способности. Малец не то, чтобы не забывал разговоры, он просто мог противостоять силе духа так, что последний не смел даже воспользоваться собственными способностями.
– Не зачем, – продолжил немного погодя, остывший от сердитости, Владелин, и, улегшись на теплую, хранящую в себе аромат спелости, траву уставился взором в раскинувшееся над ним голубое небо по коему ползли мохноногие, пузатые облака. – Не зачем ему в глаза пялиться, а то нашто я тебе все рассказываю, объясняю… Ежели ты через морг начинаешь думать, что балякали мы о том с тобой дюже давно.
Златовлас еще чуток нависал над старшим товарищем, заглядывая тому в лицо и загораживая так любимое Владом бескрайнее небо, тяжело ворчая внутри головешки неповоротливыми увальнями мозгами, а погодя улегся подле и вмале уже протяжно засопел, судя по всему уснув.
Последний праздник в честь Матери Удельницы проходил почти два месяца назад, той Матери, каковая определяла судьбу каждого создания на Земле. И мальчик вельми четко запомнил его, не только поучениями Бога Дажбы, но и последующими событиями. Зиждитель Дажба в тот день говорил, расположившимся на лавочках, поставленными полукругом, детям, что Мать-Удельница схожа с прядильщиком духом. Она восседает в неизмеримых, недоступных пониманию далях, величаемых Надзвездный мир, подле обычной прялки, таковой какая есть в каждом доме, и прядет волоски людских жизней.
– Каждому, каждому из вас она уже сплела удел, – добавил Дажба и обвел детишек сияющим, трепетно-любовным взором.
Позади Бога мощной постройкой возвышалось космическое судно, да только мальчики о том не знали. Они, большей частью позабыв, о как таковом его приземлении, думали, что это лишь величественное каменное строение, внушающее трепет и почтение, в котором проживали Боги. Меж собой отроки кликали данное строение-ковчегом, хотя духи требовали величать его – капищем. В основе капища лежала восьмиугольная звезда, и восемь основных, не менее могучих, построек располагались вкруг центральной. Само центральное сооружение имело, округлую форму и было увенчано шатровой крышей. Белые стены капища с покатыми фронтонами по глади без каких-либо отверстий плавно сужались к навершие и словно входили в шатровую крышу, где почти подле шаровой луковки просматривались небольшие четырехугольные голубоватые окна.
Дверей в капище не было, единственный вход в него скрывался густоватым серебристо-голубым дымом, через который совершенно не просматривались внутренние помещения. Каменная, белая лестница соединяла небольшой пятачок, лежащий пред проемом, с поверхностью площади. Заходить в ковчег детям не позволялось, нельзя было, так учили духи, беспокоить Небожителей. Впрочем мальчики и не посмели бы туда войти, потому как вельми боялись не только строго взора Дажбы, но и того самого голубовато-серебристого испарения всяк миг движущегося то вправо, то нежданно влево, струящегося в разных направлениях мельчайшей капелью синего цвета по кучковатому полотну. Те капли то ярко перемигивались промеж друг друга, то вдруг замирали и миг спустя принимались медленно потухать. Весьма редко из того тумана выходили, словно выплывали Боги… и то в основном Дажба. Совсем нечасто дети лицезрели Воителя, еще реже Седми, Огня, Словуту, Дивного и всего-навсе один раз на памяти Влада из той завесы вышел Небо. И то старший Рас выступил из капища лишь для того, чтобы уставившись в раскинувшиеся над ним небеса, малость помедлив, плавно взмахнуть правой рукой.
Владелин очень четко запомнил тот незабываемый выход из капища Небо, и не только, потому как на его тело тогда навалилась слабость, а в голове резким колотьем прорезалась боль. Но и тем, что кажется, токмо доли минут спустя та острая боль сменилась на призывный, протяжный зов. А засим в дотоль голубоватой поверхности небосвода лучезарным светом вспыхнула маленькая искорка. И это зрелась не просто искорка, светящаяся крупинка, а точно с долгим хвостом, паутинкой, капелька воды. Крупинка света вскоре замерла в голубой дали и ярко засияла. Небо еще малеша всматривался в ту каплю, его чудной венец, живописующий Солнечную систему, вроде исторг из планет, звезд и космического пространства блеклый свет превратив позитив в негатив, светлые тона на нем обернулись в темные, а черные вспять в белые. Старший Рас медлительно, подобно подвергнутый, какой неизлечимой хвори, развернулся и, вступив в серебристо-голубые испарения проема, пропал в капище.
Та же яркая каплеобразная крупинка осталась висеть на небосводе и призывно временами поблескивать, напоминая маяк. Влад почасту глядел на ту искорку, всяк раз близко принимая к душе и виденного старшего Раса, и его неспешный взмах руки, и сменивший цвет венца, ощущая острое беспокойство, как собственной человечьей плоти, так и внутреннего своего естества.
И теперь взирая на ту поблескивающую искорку, застывшую вдали небосвода и порой заслоняемую кудлатыми головами облаков или покачивающими остроносыми отростками выпрямившихся трав, Владелин вспоминал последнее торжество в честь Матери Удельницы. Он словно вновь увидел бело-золотистое пылающее лицо Дажбы.
– Зиждитель Дажба, – звонко обратился к Богу какой-то мальчик, сидевший сразу за Владом, живший почти на окраине поселения. Он резко поднялся с места, желая напыщенным видом обратить на себя внимание. – А как зовут товарищей Удельницы?
Влад, услыхав тот вопрос, гулко захохотал так, что пришлось прижать к рвущемуся на части животу руки, да закачавшись взад-вперед, не менее громко крикнул:
– Какие товарищи, дубина?.. Какие товарищи?.. У Матери Удельницы не может быть товарищей, дубина! У нее споспешники!
И немедля засмеялись и все другие ребятишки, особлива вскормленники Выхованка и Батанушки сидящие в первом ряду, и на общих праздниках никогда промеж себя не конфликтующих, а наоборот друг друга поддерживающих. Детвора, также как и их лидер Владелин, обхватила руками животы и указывая выставленными перстами на столь неудачно отличившегося отрока принялась величать того любимым словом Выхованка – дубиной. Мальчик лихорадочно дернулся, обидчиво расквасил свои пухлые уста и громко заныв, опустился на лавку, уткнув раскрасневшееся лицо в ладони.
– Тихо! – негромко молвил Дажба и его мягкий, лирический баритон, точно легчайший ветерок, вмиг пробежался по головам ребятишек, встрепав на них светлые кудри. – Не надо смеяться, – приглушенно добавил Зиждитель.
И на площади единождым махом нависла тишина, Бог чуть зримо шагнул в направлении Влада, опустил вниз голову так, что его весьма удлиненная тонкая шея, как почудилось детям, изогнулась в середине и добавил:
– Нельзя смеяться над ошибками других Владелин. Ибо неровен час можешь и сам оступиться. И тогда. – Бог будто прожег своим взглядом голову замершего мальца отчего нылая боль всколыхнула кровь внутри нее, на чуть-чуть застлала очи кровавым туманом. – И тогда подъем твой будет особенно болезненным.
Отрок торопливо встряхнул головой изгоняя тот туман и боль да дерзко зыркнув на Раса, не мешкая ответил:
– А чего он дубина такой, светлых споспешников нашей Матери называет товарищами. Нешто за сток дней не мог запомнить их величания? А коли не может запомнить, пущай тогда и не спрашивает.
Едва слышно простонал, что-то подле Владелина, поколь почивающий Златовлас, и, перевернувшись на правый бок, уткнулся своим лбом ему в плечо. Мальчик медленно повертал голову налево и посмотрел на товарища, рыжеватые волоски которого раскосмачено переплелись меж собой и травинками, склонившимися к его лицу, вроде желая стать с ним единым целым.
Влад ярко помнил, как от выдохнутых им слов на празднике по миловидному лицу Дажбы пробежала легкая рябь так, что, кажется, затрепетали его злато-русые долгие ресницы, слегка вскинулись вверх, изогнувшись, дугообразные брови, вздрогнули губы. Бог почему-то не ответил мальцу, словно соглашаясь с разумностью его молви. Он, погодив малеша, продолжил сказывать ребятам о космической дали в каковой подобно в озерце али реченьке колыхаясь, плавала их Земля, а на ее поверхности помещались огромные пласты суши и жили они – дети Расов.
Владелин так и не дождавшись похвалы или на худой конец хотя бы укоризненных слов от Бога, уставился очами на трепещущуюся густую завесу преграждающую доступ в ковчег. Все дети, не только так неудачно обратившийся с вопросом к Дажбе отрок, не только Владу, но и остальные мальчишки мечтали обратить на себя внимание Небожителей. Подаренный ребятишкам взгляд Дажбы или Воителя едва просквозивший по их лицам был всегда трепетно воспринимаем. А коли Бог заговаривал, так и вовсе, такой отрок долгое время считался счастливцем, на него смотрели как на отличившегося, с ним желали общаться, дружить иль хотя бы подраться. Особой мечтой, наверно никогда не выполнимой, а посему желанной, было для ребятни попасть в само капище. Одначе, в связи с тем, что доступ в капище детям был закрыт, возвыситься можно было и по иному. Ну, хотя бы ступив… пробежав по каменной лестнице, ведущей к проему в ковчег, не плохо и постоять на ней. Оно как пестуны не дозволяли бегать по лестнице, всяк раз наказывая таких озорников, особой дерзостью считалось сотворить это на глазах духов. Мальчикам хотелось выделиться, блеснуть необыкновенной смелостью, а посему вожделенная лестница была той самой неприступной крепостью на пути ко всеобщему уважению всей ребятни. Без сомнения и Влад желал как-то выделиться, но он никогда не бегал по лестнице, расценивая это, как глупая выходка, не позволяя сие делать и членам своей семьи еще и потому, что очень любил Выхованка и не хотел его расстраивать. Нет Владелин мыслил масштабнее и, не желая скакать как козел по ступеням, мечтал войти в само капище, раздвинув, как ему казалось клубящиеся, голубо-серебристые пары руками. И хотя внушаемые Выхованкам детям мысли, что кроме Богов миновать завесу безболезненно не удастся и густоватая мга может и вовсе разорвать их тела на части, не пугали мальца. Желание узнать, что же скрывается внутри ковчега, кажется, иссушало Влада, заставляя видеть ночами какие-то необъяснимые темные дали, с мерцающими на их глади звездными светилами, кои показывались ему, стоило лишь исчезнуть той туманной завесе.
Отрок также, будучи достаточно наблюдательным, приметил, что физически он много слабее других ребятишек. И коли раньше он многажды одерживал над ними победы, то по мере роста стал понимать, что у него нет той силы, каковая имелась у Миронега, Братосила или соседского Граба. Да и с летами взросления желание драться в нем иссякло. Он, конечно, еще мог нежданно резко взорваться от колких слов и броситься на обидчика с кулаками. Однако все чаще отступал от того кто искал с ним ссоры, стараясь воздействовать лишь словами, столь разумными, пред коими ретировались и самые задиристые. У мальчика имелась непререкаемая мощь духа, пытливость ума, и пред ней, несомненно, пасовали иные дети. Потому ребятня старалась не задевать Выхованскую семью… кроме конечно Граба. И вовсе как-то неопределенно тянувшегося к Владу, точно в ссоре с ним мечтая раздобыть, в его лице, старшего и очень справедливого товарища.
Впрочем, слабость собственных кулаков, худоватость рук вельми расстраивали мальчика, потому как принимая участия в какой-либо потасовке он одерживал в ней верх не за счет резких ударов или разбитых губ, а в результате собственной несклоняемости. Способности перенести любую боль и уйти с поля боя последним, не взирая на ропот духов. Еще не ведая про себя всей правды, а именно того, каковое место в поселение со временем он будет занимать, став его главой, покуда скрываемую от него духами, мальчонка не раз вопрошал Выхованка, когда на дворе темнело, и его семья погружалась в дремоту:
– Почему? Почему, вуечка, у меня такие слабые руки и кулаки не бьют, так как у Брата и Нега?
– Твоя мощь в ином, – шептал сидящий подле ложа, на каковом почивали Влад и Злат, точно притулившийся на собственные полусогнутые ноги дух. – Твоя сила в уме… и еще в кое-чём. Ну, да ты о том Владу… лапушка узнаешь позже. Не кручинься, пестун мой ненаглядный, ты еще познаешь свою мощь… а дотоль не думай о том. Дотоль не горюнь.
Владелин, конечно, не тужил, то ему было не надобным, ибо жизнь в людском поселении своей простотой, близостью Богов и заботой духов была счастливой. Да только все же хотелось отроку обладать физической силой сейчас… не только не склоняемой мощью души, но и крепкими кулаками.
Потому и мечтания у мальчика были более значимые, глубокие. Если и достигнуть чего-то, так дотянувшись, дотронувшись пальцами до голубизны неба, горящей искорки на нем, каковую по непонятным причинам никто из ребятни не видел, и ежели стать ближе к Богам так, непременно, войти в само капище.
Быть может именно эту мечту, войти в ковчег, и увидел в очах отрока на празднике Дажба. Не оценил Бог разумности его речи, а просто устрашился за жизнь Влада. Посему после праздника, когда было позволительно всем расходиться, и духи повели своих вскормленников к домам, чтобы за накрытыми столами отметить день Матери Удельницы, младший сын Небо повелел семье Выхованка остаться. Вуй, как всегда, испуганно воззрился на Зиждителя и поднятой вверх рукой сдержал поступь своих мальчиков.
