Kitabı oku: «Неизведанный Рим. Легенды и секретные места Вечного города», sayfa 8

25. Башня обезьяны

На развилке via dei Portoghesi возвышается средневековая башня. Она обозначает перекресток трех районов – Ponte, S. Eustachio и Campo Marzio.

Дворец Скапуччи (Scapucci), который венчает башня, назван в честь семьи, жившей здесь в XVI–XVII веках. Но жильцы менялись не раз: им владели Франжипани (известные своей крепостью в стенах Колизея) и Крешенци.

Фасад дворца можно увидеть на афише фильма «Жизнь прекрасна» с Роберто Бениньи. А создатели «Ешь, молись, люби» с Джулией Робертс в главной роли «поселили» героиню именно здесь.

Не знаю, жила ли писательница Элизабет Гилберт именно в этом доме во время своего пребывания в Риме, описанного в романе. Но дом и правда жилой. Если ворота во двор открыты, я не упускаю шанса проскочить внутрь и полюбоваться древнеримским саркофагом в центре обычного кондоминиума. В исторических реалиях Рима это привычное дело.

В Средние века дворца еще не было, но башня стояла с начала XI века и принадлежала монахам-августинцам, как и одноименная церковь рядом.

Когда здесь обосновалась семья Скапуччи, к башне они пристроили особняк.

Для полной картины семейного уюта хозяева решили завести питомца.

В те времена в моде были экзотические домашние животные. В описи имущества Скапуччи упоминается дрессированная обезьянка по имени Хильда. Выбор питомца должен был подчеркнуть богатство династии – это была диковинная редкость, не какая-то комнатная собачка!

История об обезьянке упоминается в романе «Мраморный фавн» (1860) американского писателя Натаниэля Готорна, автора «Алой буквы». Но подробную версию легенды в стихах на римском диалекте поведал поэт XIX века Джиджи Занаццо. Скапуччи обожали Хильду – она была членом семьи, ей позволялось свободно скакать по всему дворцу.

Хозяина забавляло, как мартышка копировала его жесты – притворялась, будто бреет бороду, причесывается или держит столовые приборы.

Когда в доме появился малыш, любопытная Хильда не отходила от колыбельки.

Она не раз видела, как кормилица меняла пеленки и укачивала новорожденного наследника семьи. Как же ей тоже хотелось попробовать!

«У меня точно бы лучше вышло!» – наверняка думала обезьяна.

Однажды, пока младенец посапывал в кроватке, родители с кормилицей отлучились из дома. Хильда смекнула – настал ее час!

Вообразив себя нянькой, она схватила новорожденного, вприпрыжку взобралась с ним на вершину старинной башни, словно на ветку дерева. Мартышка беззаботно скакала по кромке у обрыва с младенцем под мышкой. А потом села на краю и принялась усердно разматывать пеленки, воображая себя нянькой. Ребенок проснулся и громко вопил.

Внизу начала собираться взволнованная толпа. Нетрудно представить ужас родителей, вернувшихся домой в разгар драмы. Кормилица кричала в слезах, мать упала без чувств, а отец взбежал на башню, перепрыгивая через две ступеньки.

Боясь спугнуть обезьяну, запаниковавшую от криков толпы, он умолял ее отдать плачущего малыша. Но ничего не помогало.

Тогда дворянин встал на колени и принялся молиться Богородице, чтобы та помогла вернуть ребенка живым и здоровым. Взамен он обещал построить в ее честь часовню.

То ли Мадонна посочувствовала отчаявшемуся отцу, то ли обезьяне надоело играть в «дочки-матери». Хозяин снова попробовал подозвать ее привычным свистом, и Хильда неожиданно повиновалась. Мартышка спустилась с башни и послушно положила младенца в колыбель. Не веря своему счастью, родители кинулись обнимать свое дитя.

Скапуччи сдержал обещание, данное Богородице.

На вершине башни установили фигуру Девы Марии с младенцем, окруженную полумесяцем и звездой (геральдические символы семьи Скапуччи) и украшенную фонариком. Свет всегда должен был гореть в нем в память о божьей милости и произошедшем чуде. Удивительно, но спустя столько веков фонарик по-прежнему горит. В воспоминаниях об итальянском вояже писатель Готорн, пересказавший легенду в своей книге, упоминает другой любопытный факт.

Хозяева дома должны всегда поддерживать огонь в лампаде. В договоре собственности есть отдельная оговорка, гарантирующая соблюдение традиции: «Являясь условием владения, потухшее пламя может стать поводом изгнания из дворца его нынешнего хозяина».

Думаю, когда-то приходилось нанимать отдельного слугу, который бы следил, чтобы масло в лампе не кончалось.

Теперь на ее месте электрическая лампочка – хозяин может спать спокойно!

По словам местных, роскошными апартаментами с террасой, где снимался фильм с Джулией Робертс, теперь владеет бывший креативный директор модного дома Gucci Алессандро Микеле.

У дворца Скапуччи есть еще одна достопримечательность.

Рядом с аркой, ведущей во двор, под выведенными на камне красными буквами BARBIERE («парикмахер», а в старину – «цирюльник»), скрывается лавка Genco (читается как «Дженко»).

Ее витрина облеплена фотографиями знаменитостей: Джулия Робертс и Лука Арджентеро, супермодель Летиция Каста с супругом-актером Луи Гаррелем, Дайан Китон, Майкл Мэдсен. Обезьяны – плюшевые, деревянные, в виде ламп – завершают композицию витрины.

Если присутствие последних понятно (про легенду знают все соседи), то популярность скромной парикмахерской у голливудских звезд требует пояснения.

Коренные римляне понимают, зачем идти подровнять виски или побрить бороду в Genco, – они соблюдают традицию много десятилетий.

Но мировую известность маленькая лавка приобрела после выхода фильма «Ешь, молись, люби». Пока бригада крутилась вокруг дворца Скапуччи, снимая эпизоды квартиры Лиз в Риме этажом выше, все успели сдружиться с персоналом Genco. Если вы ориентируетесь в городе, то заметите, что действие всей римской части фильма происходит в одном квартале. А заведению Genco досталась в нем полноценная сцена. Пожилой хозяин Роберто играет сам себя – бреет любимца итальянок Луку Арджентеро, пока тот разговаривает с Джулией Робертс в образе героини Лиз (Элизабет Гилберт). Лиз и ее подруга Софи поедают мармелад и шутят над фамилией их нового знакомого – Спагетти. Все итальянцы в парикмахерской, включая цирюльника Роберто, с увлечением объясняют девушкам, как в Италии принято разговаривать жестами. Этот киношный эпизод – типичная иллюстрация римского быта с точки зрения американцев. Парикмахерская Genco из фильма – собирательный образ всех старинных заведений, которые чудом выживают в Италии. В них время как будто решило застрять в 1960-х годах: коричневые кресла с кремовыми пластиковыми спинками, кафельный пол, фотографии в рамках на стенах.

Со времен съемок «Ешь, молись, люби» интерьер поменялся. Это уже не потертый зал середины прошлого века, куда героиня романа Элизабет Гилберт забегала попрактиковаться в итальянском. Стены покрылись махровым зеленым плюшем, на месте старых ламп яркие светодиодные. Но обновленный дизайн сохранил те детали из прошлого, по которым безошибочно понимаешь – это Genco! Те самые кресла из фильма расставлены по залу, шкафчики полны граненых флаконов с одеколонами, а бреют по старинке – двумя лезвиями.

Старичок Роберто ушел из жизни несколько лет назад. Парикмахерской сейчас владеет его племянник. По его словам, Джулия Робертс всегда заходила к ним поздороваться, сделать укладку или постричь детей, когда бывала с семьей в Риме. Но традицию посещать парикмахеров завели далеко не звездные гости.

В Средние века цирюльник был важной персоной, а не просто стилистом причесок и брадобреем. В его обязанности также входили простые хирургические операции: удалить больной зуб, пустить кровь в оздоровительных целях, поставить пиявок или оказать первую помощь при травме.

Цирюльник обязан был получить медицинскую лицензию для открытия лавки, по которой ему присваивали номер в регистре мастеров кровопускания (matricola in flebotomia). Для этого требовалось пройти стажировку при больнице.

Вывеска цирюльника должна была быть заметной, если нужна была срочная хирургическая помощь. А ее дизайн – узнаваемым, чтобы точно не ошибиться.

Вы видели полосатые сине-бело-красные цилиндры над входом в модные барбершопы?

Это не современное изобретение, а атрибут профессии цирюльника.

Похожую трубку, только поменьше, пациент зажимал в кулаке при кровопускании, чтобы проступили вены. Цвета тоже символичные: красный обозначал артериальную кровь, синий – венозную, белый – бинты. Полосатый цилиндр появился из привычки цирюльников вывешивать бинты сушиться над дверью в лавку. На некоторых оставались кровавые пятна после операций, а ветер наматывал полоски на столбик – так и получались знакомые нам полосы. Шар на верхушке напоминал вазу, куда пускали кровь.

Лишь в XIX веке профессии цирюльника и хирурга окончательно разделились, а слово barbiere стало означать именно «брадобрей», потеряв связь с медициной. Хотя зубы цирюльники вырывали аж до 1952 года, пока не вышел закон, регулирующий стоматологические услуги.

26. «Церковь куртизанок»

Крутая лестница взмывает вверх к базилике Св. Августина. Кажется, что церковь парит над уровнем города, стремясь к небесам. На самом деле это лишь защита от наводнений – Тибр совсем рядом. Когда река выходила из берегов, этот район Рима затапливался до уровня второго этажа.

Церковь Святого Августина – одна из первых церквей в Риме, построенных в эпоху Возрождения. Ее стены прячут множество историй, одна неожиданнее другой. Фасад из светлого пористого камня выглядит вполне обычно – большинство городских церквей построено из него. Травертин, материал цвета слоновой кости, использовался в Риме с древних времен. Его до сих пор добывают в пригороде близ Тиволи в античных каменоломнях.

Но оплачивать добычу и перевозку были готовы не все. Уже в Средние века в городе постоянно разбирали античные постройки для повторного использования стройматериала. Дома, дворцы, церкви – многое строилось из древнеримского камня, который буквально валялся под ногами.

Помните порт Рипетта, сложенный из остатков Колизея?

Св. Августину достался травертин оттуда же, только выломали его на пару веков раньше. Древний амфитеатр не раз страдал от землетрясений, и каменоломню внутри создали специально для добычи материала. И правда, зачем ехать в пригороды, другие города и страны, когда античные предки об этом уже позаботились и все привезли? Вопрос исторической ценности жителей Рима тогда вряд ли занимал.

При входе в церковь посетителей встречает статуя Девы Марии с младенцем Иисусом на коленях, которую создал скульптор Якопо Сансовино. Недавно реставраторы убрали сверкающие пеленки на бедрах малыша, которые подарили ему в народе милое прозвище «серебряный памперс». Но у Богородицы сохранилась металлическая ступня, затертая тысячами прикосновений.

Римляне называют статую Madonna del parto – «покровительница рожениц». Говорят, что она творит чудеса. К ней приходят будущие мамы или те, кто только планирует пополнение в семье: чтобы попросить о помощи в зачатии, беременности и родах. Судя по количеству розовых и голубых бантиков с именами детей, которыми облеплена стена напротив статуи, примета работает.

В 1820 году в семье римлянина Леонардо Браччи должен был появиться на свет долгожданный наследник. Но врачи предсказывали его супруге сложные роды. Не было и дня, чтобы будущий отец не приходил поставить свечу и помолиться о благополучном исходе.

Похоже, Богородица услышала просьбу, и младенец родился без осложнений. Весть о чуде облетела Рим, и с тех пор паломничество к статуе не прекращается. Верующие приносят дары, серебряные сердечки (ex voto), мягкие игрушки и круглые банты, которые в Италии принято вешать на двери дома, где появился малыш.

Римский поэт Джоакино Белли, которого мы уже вспоминали в рассказе о музее привидений, прошелся жесткой сатирой и по этому церковному образу. В сонете La Madonna tanto miracolosa («Очень чудотворная Мадонна»), написанном на римском диалекте, он критикует людское поклонение статуе.

Поэт описывает, как римляне расталкивают друг друга локтями, осыпают статую драгоценностями и зацеловывают ей ноги. Мраморную ступню настолько затерли касаниями, что пришлось заменить ее на серебряный «протез». Белли пишет с презрением: «Она не Мадонна больше, а путана!»

В любой другой церкви такое заявление прозвучало бы как страшнейшее богохульство. Но в базилике Св. Августина образы святой матери и уличной девицы соседствуют настолько тесно, что иногда не сразу понятно, где кто.

Начнем с того, что это единственная церковь, где у «честных куртизанок» (если не помните, в чем их отличие, вернитесь на несколько страниц назад) на мессах были зарезервированы «места в партере».

Подруги художников и поэтов Возрождения и фаворитки важных персон сидели на скамьях прямо у алтаря. Не столько из-за желания быть поближе к священнику, сколько из-за банальной необходимости. Любопытные верующие сворачивали шеи, провожая красавиц взглядами и отвлекаясь от проповеди – что было недопустимо. Расположив куртизанок в первых рядах, проблему отчасти решали: присутствующие видели лишь их спины. Помните, как в школе хулиганов в наказание сажали за первую парту?

Но кто знает, может, и священнику было куда приятнее видеть перед собой такой цветник? Присутствие «жриц любви» в церкви римляне принимали толерантно. Хотя иногда куртизанки явно играли с огнем, появляясь на мессе под ручку со своими высокопоставленными покровителями, вызывая волну возмущения и пикантных сплетен. У дверей церкви каждый раз собиралась толпа, чтобы поглазеть на их триумфальный вход на мессу – в роскошных платьях и в сопровождении слуг.

На пасхальной неделе падшим женщинам предписывались обязательное посещение проповедей в базилике Св. Августина и исповедь для покаяния в грехах. Куртизанка Беатриче да Феррара в письме к Лоренцо Медичи признается: «Я была на исповеди у нашего священника в церкви Св. Августина. Говорю «нашего», потому что сколько нас, путан, в Риме? И все к нему ходим. Он только и ждет, что мы все обратимся к праведной жизни. Ах, что задумал! По мне, так он может хоть сотню лет болтать!»

Церковь Св. Августина была популярна среди куртизанок не только по религиозным причинам. В 1604 году рядом открылась библиотека Angelica, собранная директором типографии Ватикана и епископом-августинцем Анджело Рокка. Анже́лика – одна из первых публичных библиотек Европы вместе с Оксфордской и Амброзианской в Милане. Открытый доступ к редким изданиям, без различия по сословиям, помог собрать при архиве собственный интеллектуальный круг.

Встречи философов и поэтов устраивали сами священники. Куртизанки, их вечные подруги, принимали участие в оживленных спорах наравне с литераторами. Толерантность монахов к категории падших женщин можно отчасти объяснить житием святого Августина. До обращения к вере он сам был отъявленным грешником. А может, это также был вопрос больших денег и влиятельных церковных чинов, постоянных клиентов «жриц любви».

Но на этом привилегии последних не заканчивались. В церкви были могилы некоторых известных куртизанок. Одной из них, Фьямметте Микаэлис (скоро мы с ней познакомимся поближе), выделили отдельную капеллу, как у аристократов, кардиналов и прочих представителей римской элиты. Неслыханная дерзость, если вспомнить, что уличным проституткам полагалось захоронение на оскверненной земле за городскими стенами близ Фламиниевых ворот.

В 1539 году поэт Пьетро Аретино упоминал, что видел надгробие Фьямметты своими глазами. Но если мы попробуем отыскать его сегодня, ничего не выйдет. Когда была уничтожена память о легендарной римской куртизанке и куда делась ее могильная плита, никто не знает. Ее «коллег» постигла та же участь. Захоронения Беатриче Пареджи, Джулии Кампана, ее дочерей Туллии и Пенелопы Арагонских также исчезли без следа. В чем же дело?

Вслед за либеральными нравами эпохи Возрождения пришла цензура. Никак нельзя было допустить, чтобы падшие женщины, пусть даже образованные, покоились под сводами храма, да еще и рядом со св. Моникой, матерью св. Августина. В церкви уцелели лишь надгробия прелатов и аристократов с безупречной репутацией.

Однако одной куртизанке все-таки удалось избежать исторической расправы. В том приделе, где веком ранее покоилась Фьямметта (первый слева от входа), висит полотно кисти Караваджо «Мадонна паломников» (Madonna dei Pellegrini). В начале XVII века, когда жил художник, капелла называлась фамилией новых владельцев – семьи Каваллетти.

Вдова маркиза Каваллетти Оринция де Росси выполнила просьбу покойного мужа – украсить алтарь образом Мадонны ди Лорето. Незадолго до смерти маркиз совершил путешествие в итальянский городок Лорето на берегу Адриатического моря. Согласно поверью, ангелы перенесли туда по воздуху из Назарета дом Богородицы. Это одно из популярных мест паломничества католиков.

Любопытно, что из-за «перелета» Мадонна ди Лорето стала считаться покровительницей пилотов. Заказ на алтарный образ достался Караваджо (настоящее имя – Микеланджело Меризи). На картине Дева Мария, больше напоминающая обычную римлянку, нежели Богоматерь, держит на руках ребенка, стоя на пороге дома. Перед ней склонились в молитве двое паломников, пожилые мужчина и женщина, измученные долгой дорогой. Их грязные ступни – первое, что бросается в глаза. Но в их лицах кроются портреты покойного маркиза-паломника и его престарелой матери. Когда полотно появилось в церкви в 1606 году, разразился скандал. Вовсе не из-за немытых пяток, как можно было бы подумать. Ведь пилигримы прошли долгий путь, и художник хотел показать непоколебимую веру, которая привела их к самой Матери Божьей. Загвоздка была в другом. Для образа Мадонны позировала куртизанка – Магдалена Антоньетти (известная в Риме под коротким именем Лена). Разумеется, Караваджо тоже был ее постоянным клиентом. Нет ничего скандального в том, что Караваджо использовал проститутку в качестве модели. У художников это было обычной практикой – услуги продажной женщины могли обойтись дешевле, чем профессиональной натурщицы. Настоящей дерзостью было другое: церковный закон Контрреформации запрещал изображение святых с обнаженной плотью и чертами, чересчур напоминающими простых смертных. Попробуйте сказать это Караваджо с его фотографической памятью! Более того, Лена была «широко известна в узких кругах» Папской курии. Ее «услугами» пользовались высшие духовные чины, пока она не впала в немилость. В этот момент прелести куртизанки по достоинству оценил Караваджо, пригласив моделью для нескольких картин. В Риме Магдалену начали называть «дама Микеланджело» (Меризи).

Другая Мадонна с лицом Лены украшает коллекцию галереи Боргезе – Madonna dei Palafrenieri («Мадонна со змеей»). Она так же откровенно прекрасна, с манящим декольте, наполненная совсем не материнской страстью. На руках у женщин на обеих картинах один и тот же малыш – настоящий ребенок Лены, появившийся на свет в 1602 году от неизвестного отца.

В отличие от привычного пухлого новорожденного, которого художники изображают в объятиях Богородицы, здесь мы видим уже подросшего ребенка лет трех. Он норовит выскользнуть из материнских рук и побежать играть, вовсе не понимая, почему эти люди упали перед ним на колени. Мадонна с трудом удерживает его на весу.

То же самое в «Мадонне со змеей», написанной в те же годы: мать наступает на голову гадюки (аллегория греха в противовес непорочному зачатию), поддерживая сына – как будто наблюдая за его первыми неуверенными шагами.

Сценка настолько житейская, что мы забываем, что это церковный сюжет.

Талант Караваджо явно не вписывался в догмы Контрреформации.

Изобразить представительницу греховной профессии в виде Девы Марии, да еще с незаконнорожденным отпрыском – где это видано?

Караваджо не оставил ни малейшего сомнения в характере ее деятельности, «накинув» на плечи Мадонны ди Лорето желтый платок. Такой носили проститутки, чтобы отличаться от благочестивых женщин.

Трудно представить, что римляне склонились бы в молитве перед настолько скандальным для священной живописи образом. Слишком уж реалистичными выглядят участники сцены.

Художнику удалось оправдаться: мол, он всего лишь желал изобразить крайнюю бедность святого семейства и глубокую веру паломников. Мария как будто парит над ними, стоя на ступеньку выше, – помимо еле заметного нимба вокруг головы, ничего больше не говорит о святости ее образа. При этом ее поза явно намекает об обратном – так скрещивали ноги проститутки, поджидая клиентов на улицах. Из полумрака фона проступают очертания дверного проема. О нем тоже есть городская легенда. Сомневаюсь в ее правдивости, но не поделиться не могу. Сам Караваджо жил неподалеку от церкви, в переулке del Divino Amore, 19. И дом, и вход сохранились. Хотя другие источники называют номер дома 22. Если вы попросите у «Гугла» фото «дома Караваджо в Риме», то найдете обе версии. Те, кто склоняется ко второй версии, утверждают: мраморный дверной косяк поразительно напоминает тот, на который опирается «Мадонна паломников». Гениальный живописец, конечно, мог бы придумать вход пооригинальнее. Но, возможно, не захотел? Вместо этого Караваджо намеренно изображает Магдалену на пороге собственного дома – так утверждают слухи. Как будто это способ заявить во всеуслышание – она моя!

Вероятно, Караваджо ничего подобного не имел в виду, а просто сделал зарисовку знакомой двери, не отдаляясь от дома. Правду мы вряд ли когда-нибудь узнаем, но приятно иногда верить в красивую любовную историю.

В криминальной хронике 1605 года прогремел случай нападения Караваджо на претендента в мужья Лены. Нотариус Марино Паскуалони сватался к куртизанке, но, получив отказ от ее матери, принялся бранить обеих и «того мерзкого мазилу, к которому мать сама отвела дочь для ублажения». Реакция не заставила себя ждать. Караваджо, известный вспыльчивым нравом, примчался защищать честь дамы сердца и ранил обидчика мечом.

После происшествия художник бежал из Рима и отсиживался в Генуе три недели. Ему были запрещены встречи с Магдаленой, но не похоже, чтобы бунтарь подчинился.

Среди множества женщин, святых и не очень, прославивших базилику Св. Августина, есть и один мужчина. На третьем пилястре (столбе) по левую сторону прячется фреска Рафаэля Санти, на которой изображен пророк Исайя.

Роспись была закончена в 1512 году, почти одновременно с завершением свода Сикстинской капеллы в Ватикане, который расписывал Микеланджело Буонарроти. Даже не будучи экспертом в живописи, нетрудно заметить, с кого Рафаэль списал крепкое телосложение пророка и яркие цвета его одежд.

Исайя должен был стать «пробой пера» для проекта масштабной росписи на всех пилястрах церкви. Рафаэль в тот момент был на пике популярности (и дороговизны) после росписи папских покоев в Ватикане.

Цена в 50 скуди, заявленная живописцем, не устроила заказчика, люксембуржца Йохана Горитца. Легенда утверждает, что тот решил проконсультироваться в вопросе стоимости с Микеланджело, зная о взаимной антипатии гениев.

Но тосканец, похоже, заметил, что Рафаэль скопировал его стиль в изображении Исайи. Вместо того, чтобы разозлиться, он воспринял это как похвалу и знак уважения.

Буонарроти ответил Горитцу: «Одно только колено пророка заслуживает такой цены».

Судя по всему, ответ не убедил заказчика, и Исайя остался в одиночестве в компании прекрасных дам – святых и падших.