«История нового имени» kitabından alıntılar, sayfa 4
Красота мира — это обман, а небо и правда внушает страх. Вот я, живое существо, стою в десяти шагах от воды и вижу, что ничего прекрасного в ней нет. Вот в чем ужас. И этот пляж, и это море, и вся полнота животных форм — это все мир страха, и я тоже ему принадлежу; в эту секунду я — крохотная частичка мироздания, но через меня всякая вещь с ужасом осознает себя, да-да, именно через меня, слушающую шум моря, ощущающую влажность сырого песка, видящую в своем воображении Искью, и тесно сплетенные тела Нино и Лилы, и Стефано, одиноко спящего в своей новой квартире, постепенно теряющей черты новизны, и безумие сегодняшнего счастья, которое завтра обернется жестокостью и насилием. Да, все именно так и есть, я слишком боюсь и хочу одного: чтобы все это поскорее закончилось и те существа, что населяют мои ночные кошмары, пришли бы и пожрали мою душу. Я жажду, чтобы из этой тьмы хлынули своры бешеных псов, клубки змей, стаи скорпионов и ядовитых гадов.Пусть из ночи вынырнут убийцы, застанут меня на берегу и разорвут мое тело на куски. Да, я должна понести наказание за свою вялость, пусть со мной случится самое худшее, страшное и опустошительное, лишь бы мне не сталкиваться с необходимостью пережить эту ночь, и завтрашний день, и все другие дни, которые принесут мне новые доказательства моего ничтожества. Эти мысли бродили у меня в голове — дурацкие мысли несчастной девчонки, пережившей унижение.
Это был его способ приведения в порядок своих мыслей — говорить, говорить, говорить, — но еще и знак того, что он очень одинок. Я с гордостью подумала, что в этом мы с ним похожи: мне тоже хочется, чтобы окружающие убедились в моей образованности, чтобы удивились, как много я знаю и кем могу стать.
- Ну да, они веками были кем? Адвокатами, врачами, профессорами. Потому-то они так разговаривают, так одеваются, так себя ведут. Они такими родились. Но у них в голове нет ни одной своей мысли, они и думать-то не умеют, только повторяют то, что вычитали в своих книжках. Вроде бы все знают, а на самом деле не знают ничего. <...>Послушать их, все-то они знают: что надо делать с Китаем, а что с Албанией, что с Францией, а что с Катангой.
Произносимые ими звуки звучали для меня бессмыслицей и говорили мне лишь о том, что мир имен, событий и идей бесконечен и всех моих ночных бдений над книгами слишком мало, чтобы их охватить, что я должна еще больше учиться, чтобы вести беседы с Нино, профессором Галиани, Карло и Армандо и иметь право сказать: да, это я знаю.
Я до сих пор с благодарностью вспоминаю, как он нас встретил. Он был первым в моей жизни человеком, который показал мне, до чего это здорово — прийти в чужое, потенциально враждебное место и понять, что о тебе здесь слышали, и слышали что-то хорошее, что всем известно, как тебя зовут и кто ты такая, так что тебе не надо ничего предпринимать, чтобы понравиться остальным, наоборот, это остальные должны постараться, чтобы завоевать твое расположение. Я не привыкла к тому, что у меня могут быть какие-то преимущества перед кем бы то ни было, и радушие Армандо мгновенно придало мне сил и вселило уверенность в себе.
Сама мысль о том, чтобы пойти на вечеринку домой к школьному учителю, не укладывалась у меня в голове. Это представлялось мне чем-то невообразимым, примерно как заявиться в королевский дворец, сделать реверанс королеве и станцевать с принцем. Радостное предвкушение омрачалось страхом, как будто кто-то с силой толкал меня вперед, тянул за руку, принуждая к чему-то, на что я в принципе была не способна и чего при любых других обстоятельствах старалась бы во что бы то ни стало избежать.<...>Но проблема не сводилась к отсутствию хорошей одежды. Я боялась того, что окажусь одна среди чужих людей; они будут вести свои разговоры, переглядываться и обмениваться непонятными мне шутками.<...>Ни одно из препятствий, мешающих мне пойти на вечеринку, не устранилось, а компания Лилы меня смущала — по многим причинам, которые мне не хотелось перечислять, потому что это неизбежно приводило к тому, что я запуталась бы в противоречиях. Я боялась, что Стефано ее не отпустит. Я боялась, что Стефано ее отпустит. Я боялась, что она будет вызывающе одета, как во время визита в бар «Солара». Я боялась, что она в любой одежде будет королевой бала и остальные гости будут отпихивать друг друга локтями ради малой толики ее внимания. Я боялась, что она заговорит на диалекте и ляпнет что-нибудь этакое, после чего всем станет ясно, что у нее за плечами всего лишь начальная школа. Я боялась, что, заговорив, она всех, включая профессора Галиани, поразит своим умом. Я боялась, что учительнице она покажется самоуверенной дурочкой и та скажет мне: «Что это у тебя за подруга, напрасно ты с ней водишься». Я боялась, что учительница поймет, что я — только бледная тень Лилы, потеряет ко мне всякий интерес, захочет еще раз пригласить Лилу и убедит ее возобновить учебу.<...>Нет, я ее не стыдилась, в чем и принялась старательно ее убеждать. Я утаила от нее другое. Я боялась, что мне будет стыдно за себя.
Мир нуждается в срочной переделке, потому что в нем еще слишком много тиранов, которые держат в рабстве целые народы.
Сартр — пессимист, но верит в парижских рабочих-коммунистов.
Можно всю жизнь любить человека, нота и не узнать, какой он на самом деле.
Я ничего не ответила – просто на время утратила дар речи. Лила открылась передо мной с самой неожиданной стороны. Я всегда знала, что в ней нет ни моего упорст¬ва, ни моей старательности. А оказалось, она фонтаниро¬вала идеями, рисовала обувь, писала письма, произноси¬ла речи, изобретала сложные планы, злилась и негодовала ради одной-единственной цели – показать мне, что и она кое-что может... Лишившись этой цели, она разом утрати¬ла все свои таланты. Неужели даже та картина, в которую она превратила свою свадебную фотографию, вышла у нее случайно? Неужели она не в состоянии повторить ни одно из своих достижений?
Меня как будто отпустило – мучительное напряжение, столько лет не дававшее мне вздохнуть, схлынуло. Я рас¬троганно смотрела в ее повлажневшие глаза, на ее робкую улыбку. Но продлилось это недолго.
