«Жили-были старик со старухой» kitabından alıntılar, sayfa 6
Фанатиком сын не стал. Он успешно учился, но никаких предпочтений в школьных премудростях не выказывал, поэтому в доме все чаще стали говорить о политехническом институте: на то он и «поли», чтоб из него вылущить какое-то «моно» — и прикипеть душой.
Вся эта дешевая опереточная атрибутика ничего у Федора Федоровича не вызвала, кроме гадливости; будучи медиком, он без труда ее в себе подавил. Но дети, дети же все слышат! Аргументов не запомнят, а что дядя человеческий облик потерял — запомнят.
Детьми остаются только до тех пор, покуда живы родители.
Помолчали. Матрена расправила сбившееся одеяло, и Максимыч, взглянув мельком на правую руку с венчальным кольцом, еще раз подумал, как трудно будет его снимать, и о том, что надевал-то кольцо он, а снимать — ей.
Странно жили старик со старухой. Они жили под одной крышей, но их отношения изменились; странность же состояла в их нарастающей отстраненности друг от друга. Строго говоря, отстранилась – как отшатнулась – старуха, так и не простив мужу… чего? Измены? Едва ли; скорее, своего истового, терпеливого ожидания. Она отстранилась, и старик остался жить словно на обочине. Несмотря на горькое и страстное его покаяние, старуха не простила мужа. Вернее не прощала: реальная его вина – да еще такая! – словно оправдывала ее упреки в продолжение всей их жизни. Не прощала и казнила регулярно.
Старик жил, как подсудимый, переминаясь с ноги на ногу, в то время как судьи (точнее, судья) не могли решить, какой приговор вынести. Совсем как в той коварной фразе «КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ», где положение капризной «плавающей» запятой либо дарует жизнь обвиняемому. Либо приговаривает к смерти. А на скамье подсудимых не живут – только ждут приговора.
Бурных внешних проявлений. Однако, не было; так, по мелочам, всегда непредсказуемо и внезапно. Они молились утром по отдельности и даже перед разными иконами, потом пили чай за одним столом. Встречались снова за обедом, почти не переговариваясь; запятая безнадежно застревала слева. Начинала разговор всегда мамынька, гневно сетуя на пустоту в магазинах и унизительное безденежье. Вздыхала. Подогретая ее вздохами, запятая отклонялась вправо и пыталась привыкнуть к новому положению. Новая власть швырнула каждому из них – видимо, от щедрот – нищенскую пенсию «по старости», уравняв, таким образом, в правах старика, отстоявшего у верстака более пятидесяти лет, и старуху, властную матрону своего дома. В чем в чем, а в еде они себе отказывать не привыкли; пришлось привыкать.
Регулярная казнь начиналась с попреков, и запятая с готовностью снималась с места, привычно отступая влево. Старуха попрекала мужа грошовой пенсией, разбавленной магазинной сметаной , советской властью, Федиными подачками, «этой сибирской паскудой», оттяпанным куском квартиры и даже Андрюшиной гибелью, нимало не заботясь о причинно-следственной связи и личной ответственности Максимыча. Виноват – и кончен бал! Запятая слева…
Время от времени, так же непредсказуемо, дрейфующая запятая отклонялась вправо, старуха вставала не с левой ноги и бывала даже великодушна. Сама предлагала Максимычу еще супу, подкладывая кусочек мяса пожирней, иногда единственный; охотно делилась принесенными с базара слухами или подолгу сидела напротив него за самоваром, и ни напряженности, ни ожесточения, в воздухе не висело. Простила? Нет; просто отдыхала.
То, что Семену нравится, то – его, о чем очень хорошо знает красавица Настя, та, что ждет его с войны и потому рассматривает в зеркале свое отражение. Так что? Была – Настя, а теперь – Ванда! Разве для того он преступил «Не убий», чтобы запнуться о «Не прелюбодействуй»?..
У жениха было огромное достоинство, которое Тоня оценила сразу: он был сиротой, а тетка, воспитавшая его, была такой древней, что в расчет не принималась.
Как странно жизнь переплетается со сказкой, истина с вымыслом!
У кротких другая гордость: молчание.
Старость - это когда детство ближе, чем минувший день.
