Kitabı oku: «Братская любовь», sayfa 10
Глава 8
К месту проведения темаскаля компания подъехала в час, когда солнце, растратив за день силу, в изнеможении падало за горизонт. Маша заметила, что на парковке уже стояло несколько машин, а, значит, публика собралась. Как было оговорено заранее, и она, и ее спутники надели купальные костюмы. Поверх них трио облачилось в белые футболки, а Маша повязала бело-розовое парео.
По узкой извилистой тропинке друзья след в след вышли на большую поляну. К ним тут же подбежали две бело-рыжие собаки неопределенной породы, но очевидно близкого родства. Они обнюхали вновь прибывших и лениво повиляли хвостами в знак приветствия.
– Драг-тест? Или фэйс-контроль? – пошутил Роман.
– Проверка на вшивость, – ответил Ник.
Маша с интересом огляделась вокруг. Широкая поляна – площадка для проведения церемонии – была разделена на зоны. Справа находилось округлое пространство, огороженное каменной кладкой полуметровой высоты, с возвышением в центре – своего рода сценой. На каменном бордюре сидели ожидавшие обряда – все в белых одеждах. Там же рядком лежали огромные витые раковины – караколи. Маша уже знала, что древние индейцы использовали как музыкальные инструменты.
Слева было кострище, так же обнесенное каменным бордюром, и поленница заранее приготовленных дров. Был и второй костер, в котором уже металось высокое пламя, и где калились большие черные камни. А в центре площадки стояло низкое сооружение под куполом, без окон, но с арочным дверным проемом, занавешенным полотнищем. Это и был темаскаль – священная индейская баня.
Пока новоприбывшие осматривались, поприветствовать их подошел индеец возраста между тридцатью и сорока. Шаман, посредник между материальным и духовным мирами, хранитель священных практик. Его длинные черные волосы были перехвачены поперек лба красной лентой. Одет он был в белую рубаху и штаны, напоминавшие русское исподнее. Шаман изъяснялся на загадочном языке древних майя – или выдавался за нег. Переводила молодая ногастая деваха в обрезанных по самое некуда джинсовых шортах. Она транслировала речь шамана на испанский или на английский, по выбору слушателей. Деваха была такой вульгарно-земной, что глядя нее, было бы наивно верить в сакральность предстоящего ритуала.
Переводчица предложила участникам перед началом церемонии освоить искусство извлечения звуков из караколей. Маша посмотрела на выложенные рядком огромные раковины. Тяжелые, рогатые, они закручивались по спирали, а широкая розовая щель, гладкая и блестящая, открывала вход в их интимную глубину.
Ник первым выбрал себе раковину, самую большую, и, изучая, повертел ее в руках.
– И что с ней делать?
В ответ на вопросительную интонацию подскочила услужливая переводчица и показала, как правильно держать инструмент – развернуть острым концом к себе и вложить пальцы правой руки глубоко в щель. Потом деваха напрягла и поджала губы, словно горнист, и со свистом выдохнула из себя воздух.
– Ах, вот так? Ну, понятно – духовой инструмент, – резюмировал Ник. – Ладно, вспомним молодость…
Он закинул голову, приложил караколь к губам и выдул густой трубный звук, прозвучавший величественно и архаично. Звук был похож на рев самца, призывающего самку. Он прокатился по поляне и затих, затерявшись среди деревьев.
– Ничоси! – выскочила Любовь. – Я тоже так хочу!
Все потянулись разбирать раковины. У Романа правильный звук вышел почти сразу. Зато Любин инструмент производил только мерзостные звукопускания, напоминающие что-то неприличное. Ник и Ромыч, наперебой объяснили Любе, как надо выдувать воздух, чтобы раковина зазвучала, и, в конце концов, ей тоже удалось извлечь из инструмента торжественный чистый тон.
Маша последняя приложила караколь к губам и дунула в него, что было сил. Но вместо звука из щели вместе с потоком сипящего воздуха хлынули врассыпную черные жучки. Они побежали по пальцам, щекоча их своими быстрыми щетинистыми лапками. Маша отчаянно завизжала, бросила караколь на землю и стала энергично трясти в воздухе руками, сбрасывая с себя мерзких насекомых.
Тонкий, пронзительный визг прозвучал как сигнал опасности. Лица собравшихся испуганно развернулись на звук. Публика потрясенно наблюдала за темпераментной тарантеллой, которую исполняла Маша. Она стряхивала с себя жуков, наступала на них, визжала от брезгливого ужаса, давила их босыми пятками, прыгала, вертелась и снова визжала. Ник тут же рванулся к ней.
– Что случилось? – он испуганно перехватил в воздухе Машину руку, ожидая увидеть рану или укус. Но быстро понял, в чем дело и захохотал так, что в изнеможении осел в песок, придавив собой десяток несчастных насекомых. Через мгновение к хохоту Ника добавилось смеховое кудахтанье Любы, басовитый рык Ромыча. И вскоре все присутствующие на поляне закатились смехом. Все, кроме багровой от смущения Маши и исполненного непоколебимого достоинства шамана.
– Опупеоз! Ты такой трабл, Маня, каких еще поискать! – отсмеявшись, резюмировала Любовь.
Маше было нестерпимо стыдно, что она опять показала себя полной дурой и стала всеобщим посмешищем. Но она же ни в чем не была виновата! Почему эти отвратительные насекомые оказались именно в той раковине, которую выбрала она? Почему весь мир ополчился против нее? И Ник снова смеялся над ней.
Маша обиженно поджала губку домиком и понуро опустила вздернутый носик.
– Эй! Ты что, реально обиделась? – Маша почувствовала на своем плече горячую руку Ника. Одним движением он развернул ее лицом к себе. – Ты на меня обиделась, да?
Маша молчала, не поднимая глаз, хотя обеспокоенные нотки в голосе любимого отчасти примирили ее с недавним позором.
– Но ты так уморительно скакала! – Ник снова не сдержался и фыркнул. – Машка, прости меня, я дурак. Хочешь, вот у Ромыча спроси. Ромыч, я дурак?
– Да, в последнее время, олдбой, ты заметно поглупел.
– Вот видишь! Любань, я дурак?
– Квалифайд энд сертифайд.
– Вот, а на дураков не обижаются. Ну, ты простишь меня?
Маше не понравилось самоуничижение Ника и то, как его друзья позволили ему унижаться перед девчонкой, то есть перед ней, Машей. Она готова была защищать любимого от кого угодно, даже от самой себя. Поэтому она твердо сказала:
– Все нормально, Ника. И никакой ты не дурак, и никогда не говори так. Ты…Ты – это ты.
Ник обнял Машу и благодарно поцеловал в щеку.
Начало темаскаля возвестил шаман и его помощник, брухо, звуками тех же караколей. По правилам, в обряде должно участвовать 13 человек – священное число майя. Публика на церемонию собралась интернациональная – трое американцев, двое французов, четверо русских, остальные – местные жители.
Первый этап действа заключался в объяснении сакрального смысла обряда и подготовке участников. Тринадцать человек встали по периметру круглой площадки, а место на сцене занял шаман. Он произносил слова торжественно и веско, а деваха-переводчица эхом транслировала их на два языка. Самое важное из сказанного Ник нашептывал Маше на ушко по-русски.
Ассистенты шамана разнесли пластиковые стаканчики с напитком ярко-алого цвета. Шаман объяснил, что это традиционное индейское очищающее питье, приготовленное из цветов гибискуса.
– Гибискус головного мозга, – прокомментировала Люба. – Наверняка, какая-нибудь наркота, иначе никого этот темаскаль не воткнет.
– Тише! Потом, – остановил ее Ромыч.
Сначала участники общались с космосом: поворачивались по очереди на четыре стороны света и произносили коллективную молитву со странными непривычными для языка и уха словами. Маше хотелось запомнить эти новые звучные слова, но в памяти удержалось только одно – «оматакуяцци!», которое повторялось все громче и настойчивей бессчетное число раз.
Воздевания рук, поклоны, непонятные крики полуголых людей посреди сумеречного леса выглядели комично, как в игре, где надо вслед за ведущим повторять самые нелепые действия. И при этом сохранять полную серьезность. А проигравшим считается тот, кто первым засмеется. Надо было очень постараться, чтобы заглушить в себе ехидный голосок скептика. Ник склонился к самому уху Маши и шепнул, указывая на шамана:
– Интересно, он сам-то реально верит в свою мистическую силу? Или внутри себя ржет над дебилами, хором орущими в небо «оматакуяцци!»?
Маша оценивающе посмотрела на шамана, несколько секунд подумала, а потом утвердительно кивнула головой.
– Верит.
– Откуда ты знаешь?
– Он комлевой. Из комля дерева, натуральный, не подделка. А его помощник – нет. Делает это ради денег.
– Странный у тебя способ судить о людях, Машка.
– Шат ап, детки, всех духов распугаете, – зашипела на них Люба.
Шаман повел людей к кострищу, где ассистенты уже развели огонь в центре круга, обнесенного каменной кладкой. В одном месте кладка разрывалась, образуя ворота. Через эти ворота участники должны были попарно вступать в священный круг у костра, здесь проходил обряд очищения.
Первая пара – поджарый индеец и женщина с уже поплывшей фигурой – встали рядом. Каждый из них одной рукой обнял партнера за талию, а другую отвел в сторону. И таким живым крестом пара вступила в ворота священного круга. Шаман с молитвой принялся окуривать их ароматным дымом от тлеющего пучка священной травы. В конце концов, они были очищены и допущены к костру. Там участники ожидали главного действа – входа в «святая святых» – темаскаль.
Вскоре дошла очередь до Маши и Ника. Брат бережно обвил рукой хрупкую Машину талию и положил ладонь на бедро. Ладонь была горячей и жгла кожу жарче костра. Маша тесно, теснее, чем требовалось обрядом, прильнула к телу Ника, и, лаская, провела рукой сверху вниз по рельефной спине. Ник вздрогнул и не отпрянул. Соединившись, двое раскинули в стороны свободные руки и стали похожи на большую расправившую крылья птицу.
Они шагнули в ворота, где ждал их шаман. И тут внутренний ехидный голосок, твердивший о балаганности мероприятия, замолк. Все происходящее здесь и сейчас было всерьез. Он и Она, полуобнаженные, возбужденные взаимной близостью, непонятными звуками, непривычными запахами, слились в единое существо, широко распростершее руки-крылья, словно для полета. Совсем скоро им предстояло переплавиться в священной утробе темаскаля и обрести новую жизнь: то ли спечься в единую плоть, то ли закалиться для одинокого существования.
Шаман вынул из глиняного горшка пучок дымящейся травы, горькой, как полынь и стал неспешно окуривать сдвоенное тело, сопровождая свои действия речитативом молитвы на звучном древнем языке. Он омывал мужчину и женщину дымом и рисовал в воздухе контуры их сдвоенной фигуры. «И станут они одна плоть». Это было мистическое соединение.
Горький полынный дым кружил Маше голову сильней, чем текила. Загадочные слова шамана сами собой стали складываться в знакомую наизусть формулу венчального обряда. «Венчается раба Божья Мария рабу Божьему Никите…» Слова звучали в Машином мозгу так отчетливо, что она вопросительно посмотрела на Ника – может, он тоже их слышит? Может, на них обоих снизошло мистическое откровение? И им было дано предсказание будущей судьбы? Или начал действовать подозрительный красный напиток…
Шаман завершил обряд очищения и приглашающим жестом направил пару к костру. А в ворота вступили Роман и Любовь. Маша легко читала по их лицам, что никакого священного смысла они не видели. Для них это было всего лишь забавным развлечением в этническом стиле. Возможно, так и было. Но сама Маша не могла не поддаться пленительной магии обряда, в котором ей было дано обещание счастья.
Очищение закончилось, настала пора войти в темаскаль. Хотя слово «войти» не совсем правильно передавало суть происходящего. В темаскаль можно было только вползти. Первым перед входом опустился на колени шаман, а за ним в очередь на четвереньках выстроились те, кто хотел обрести новое рождение. И снова пафос соединился с комизмом. Маша ползла следом за Ником. «Если он внезапно остановится, – думала она, – я уткнусь носом в его зад. А меня «забодает» Любовь. Впрочем, любовь и так меня уже забодала».
Внутри темаскаля было темно, и только в центре камеры, в небольшом углублении земляного пола, краснели раскаленные на костре вулканические камни. Тринадцать человек, переводчица и шаман расселись на циновки вокруг жаровни. Брухо опустил полог, закрывающий вход. Теперь посвященные находились там, где им предстояло пройти четыре стадии перерождения по числу стихий: Земля, Вода, Воздух и Огонь.
Шаман плеснул на камни водой с настоем ароматических трав. Густой жаркий пар наполнил помещение и обжег кожу. Все это напоминало русскую баню с ее березовым или можжевеловым духом.
Шаман заговорил торжественно и веско, словно читал проповедь. В полной тишине были отчетливо слышны не только сами слова, но и наполнявшее их дыхание. Звуки взлетали вверх, ударялись о купол и стекали по стенам вниз, насыщая горячий воздух. Слова становились колебаниями, волнами, которые раскачивали людские тела. Каждый шепот, вздох, случайно вырвавшийся стон порождали новые колебания – рябь в потоке плавной речи шамана.
А тот, неспешно выпуская слова, пояснял, что в первой фазе обряда участники проходят Двери Земли. Земля – символ физического тела человека. Сейчас все собравшиеся в темаскале мистически вернулись в материнское лоно, чтобы заново пройти свой путь рождения.
Последовательный перевод речи шамана из одного языка в другой, третий, четвертый придавал тексту особую значимость. От первоначального слова расходились круги новых смыслов. И каждый язык привносил текст обряда что-то свое, священное.
Ник переводил английские слова на русский и шептал их Маше на ушко. Он придвинулся так близко, что касался уха губами. В непроглядной темноте его близость была особенно ощутима. Дыхание обжигало кожу жарче раскаленных камней. Открывшиеся поры распаренного тела источали пот, перенасыщенный феромонами. Голова Маши кружилась – от волнения, от жара, духоты, пьянящего запаха, от чувства, которое уже не умещалось в груди и требовало выхода.
С простодушной хитростью Маша поерзала на своей циновке, словно ей было неудобно, и, как бы подбирая более комфортную позу, всей своей хрупкой тяжестью облокотилась на Ника. Тот обнял ее за плечи и озабоченно прошептал:
– Ты как, сестренка? Нормально?
– Ужасно душно, голова кружится, – почти не солгала Маша.
– Может, выйдешь наружу?
– Нет-нет! – она не хотела, не могла разорвать соединение тел. – Я сейчас привыкну. Все будет хорошо.
Когда Двери Земли были пройдены, брухо откинул полог темаскаля и впустил в камеру поток прохладного ночного воздуха. Маша жадно хлебнула его свежесть и набрала полную грудь, как перед погружением. Вскоре брухо внес на лопате еще один раскаленный черный камень. Полог закрылся, шаман снова обрызгал камни пахучим травяным настоем. Теперь участники обряда остановились перед Дверью Воды, которая символизировала кровь, лимфу и те воды, вместе с которыми младенец выходит из материнского чрева.
Жар и духота все усиливались. Маша истекала потом, плавилась, таяла, как восковая куколка. Как хорошо, что она могла опереться на Ника! Он шептал и шептал ей на ушко слова шамана. Но Маша уже почти ничего не слышала. Ей казалось, что она действительно находится в матке, где тесно, жарко и душно, но безопасно под защитой самого надежного, самого любимого человека. Звуки доносились приглушенно, размыто, обессмысленно. Слова-волны качали ее и убаюкивали.
Шаман снова поддал пара, и Ник в темноте обнял Машу.
– Хочешь, опустись на пол и положи голову мне на колени. Реально будет не так жарко.
Маша послушно легла на колени Ника, а тот стал гладить ее кудрявую голову, перебирать пальцами пряди влажных волос.
И снова был откинут полог, и принесен новый раскаленный камень. Следующей фазой церемонии были Двери Воздуха. Воздух – это разум, внутренний ветер, беспокойный человеческий ум, его дерзания, его стремления. Обряд двигался к своей кульминации – прохождению Дверей Огня, где очищенный в пламени человек выходит в мир и обретает новый закаленный дух. Жар в камере темаскаля стал почти нестерпимым. Машино сердце колотилось частыми тяжелыми толчками, сознание качалось, рвалось, уплывало. От беспамятства ее удерживали только руки Ника. Машин рассудок теперь напоминал тонкий фитилек живого пламени, он мерцал и моргал, но не гас. В конце концов, новая волна горячего воздуха задула огонек, и Маша отключилась.
***
Когда Маша открыла глаза оказалось, что она лежит на поляне под высоким небом, утыканным огромными колючими звездами. Звезды были такими яркими, чистыми и сверкучими, что казались бижутерией. Было свежо, даже немного прохладно, легкий ветерок холодил ноги, вытянутые на песке. Но Машино тело было согрето, но не жаром раскаленных камней, а животворным человеческим теплом. И над ухом родной голос быстро шептал с умоляющей интонацией:
– Машка, сестренка, девочка моя маленькая, дурочка моя. Ты только не умирай, пожалуйста. Не умирай! Слабенькая моя! Я больше этого не вынесу.
Это был Ник. Он обнимал ее так, как в самых сладких Машиных мечтах. Поцелуи, торопливые, безотчетные, покрывали ее щеки, лоб, скулы, губы. Маша опустила веки, чтобы хоть ненадолго продлить блаженство. Но ей было жаль Ника – в его голосе звенели страх и мука. Разве могла она наслаждаться, когда ее любимый страдал? Маша снова открыла глаза и слабым голосом произнесла.
– Что со мной было?
– Ты очнулась, Машка? Слава Богу! Зачем я потащил тебя на этот хренов темаскаль! Чтобы переродиться, надо умереть. Я не хочу, чтобы ты умирала. Пожалуйста, не умирай, не оставляй меня, сестренка. Ты же обещала всегда быть со мной!
– Все хорошо, Ника, все просто волшебно. Я с тобой. А как я здесь оказалась?
– Это все твой крезанутый братец!
Маша подняла глаза и с удивлением обнаружила, что рядом с ней и Ником все это время стояли Роман и Любовь. Они не знали, что им делать и чем помочь, и растерянно наблюдали за непонятной, но, очевидно, слишком интимной сценой. В конце концов, Любе надоела роль безмолвного свидетеля.
– Прикинь, Маня, сидим мы в баньке, потеем. Шаман все нудит и нудит, но совершенно понятно, что дело катит к финишу. И тут вдруг Никитос как завопит! Машка, – орет, – Машка! Шаман аж подавился своим майянским языком, а остальные пиплы просто прифигели. И тут Никитос схватил твою бесчувственную тушку и поволок на выход. В темноте, оф корс, потоптал всем руки-ноги-уши. Пиплы тоже завопили, поднялся мега-хай. Ромик рванул за вами, я – за Ромиком. И вместо перерождения у нас вышел аборт.
– Ну, не аборт, Любовь моя, а выкидыш, – уточнил Роман. – Или даже слегка преждевременные роды. Но ты, Машка, нас всех перепугала. Ты встать можешь?
– Могу. – Маша с помощью Ника поднялась с земли. – Простите, ребята, я не хотела вас пугать. Я не нарочно!
– Еще не хватало за это извиняться! Это я виноват, дебил, чуть не уморил тебя! – снова начал каяться Ник.
– Гибискус головного мозга! Детки, у вас это семейное? Или просто заразное?
В этот момент полог темаскаля откинулся, и оттуда с шаманом во главе, как жуки из Машиного караколя, на четвереньках поползли переродившиеся люди с обновленным духом. На выходе их встречали ассистенты, которые снова раздавали пластиковые стаканчики с уже знакомым алым напитком сомнительного действия.
Встав в полный рост, шаман объяснил, что теперь всем перерожденцам надлежало пройти омовение в сеноте. И на этом темаскаль будет завершен.
– Надеюсь, что и жертвам аборта тоже будет позволено поплавать в сеноте, – проворчал Роман.
***
– Ой, Ника, какой же ты стал большой! Почти совсем как папа!
Четырнадцатилетний Никита вернулся домой после полуторамесячного пребывания в международном молодежном лагере и эти бесхитростные слова сестренки прозвучали для него сладкой музыкой.
Этим летом Никита как-то по-особенному вырос и возмужал. Тело его утратило детскую пухлость, стало сильным и мускулистым. На верхней губе пробился волос, который с некоторой натяжкой мог бы сойти за взрослые усы. Если б только противный блондинистый цвет, что делал признак мужественности почти неразличимым на светлой коже. Голос загрубел, в нем появились низкие рокочущие ноты. Теперь Никита старался говорить басом, но часто забывался и невольно срывался на звенящий юношеский альт. Родители замечали неуклюжие попытки сына выглядеть взрослым мужчиной и слегка поддразнивали его.
Зато Клопик не скрывала своего восхищения новым обликом брата. Она страшно гордилась повзрослевшим Никитой, как если бы он был ее возлюбленным. Ее женские притязания были преждевременными, но Клопик всегда вела себя как маленькая женщинка.
Первого сентября Никита, взрослый и солидный, в новом школьном костюме с галстуком повел Клопика «первый раз в первый класс». Сестренки почти не было видно из-за огромного букета жирных алых георгин. Торчали только два банта, большие, как винты вертолета, прикрученные по бокам кудрявой головки. Никита держал в ладони маленькую беспокойную ручку, которая то и дело ерзала, дергалась, сжималась в волнении и нетерпении. А в двух шагах сзади шли гордые родители, которые с умилением смотрели на своих детей, которые рука об руку переходили на следующую ступень взрослостью.
Обязанностью Никиты стало отводить Клопика в школу и приводить ее после занятий домой. Уроки первоклашек заканчивались рано, и брат с сестрой еще с вечера договаривались, когда Никита заберет сестру с продленки. И она ждала его: в хорошую погоду на крыльце школы, а в дождь на скамеечке возле школьного гардероба.
– Так, Клопик, после уроков на обычном месте. И без меня никуда, поняла?
– Поняла.
– На переменке сильно не бегай! – Никита поправил на лбу непослушную кудряшку. – И не забудь съесть бутерброд, а то ведь опять домой притащишь.
– Угу! – Клопик уже ерзала в нетерпении.
– Ну все, беги.
В тот день у Никиты было шесть уроков. Но литераторшу, по совместительству завуча школы, вызвали по каким-то неотложным делам в отдел образования. Так что пятый урок, к великой радости всего класса, отменили. Никита честно собирался где-нибудь переждать внезапно образовавшееся «окно», чтобы пойти на последнюю биологию. Но лучший друг Мишка Атамановский предложил покурить в ближайшем сквере. Никита не удержался от соблазна. Покуривая тайком на переменках, он самоутверждался, хотя вкус и запах дыма был ему неприятен. Никита мучился, но дымил.
В начале октября стояли прозрачные дни бабьего лета. Солнце светило ярко, но уже без летнего тепла, и холодок входящей в силу осени был отчетливо различим в воздухе, особенно по утрам, когда Никита с Клопиком выходили из дома в школу. Деревья в массе своей оставались зелеными, но желтизна, как седина, уже прокрадывалась в их пока еще густые шевелюры. Опытный нос мог бы различить в воздухе слабый, но день ото дня нарастающий запах тления, запах смерти.
Приятели глотали дым дешевых сигарет и говорили об очень важных вещах. Они обсуждали девчонок, которые этим летом тоже здорово изменились и обзавелись кое-какими интересными выпуклостями. Эти выпуклости выросли на их телах, как древесные грибы на ровных стволах всего-то за три каникулярных месяца. Мишка с ученым видом знатока выносил экспертное суждение о размерах, о том, кто носит, а кто не носит «лифтеры». Никите тоже не терпелось продемонстрировать свою опытность. В лагере он не только вполне сносно научился болтать по-английски, но и осознал, что нравится девчонкам. Из-за него даже поссорились миловидная эстоночка и страшненькая, но бойкая француженка. Никита далеко не в первый раз пересказывал Мишке историю своих любовных успехов и каждый раз снабжал ее все более красочными, хотя и менее достоверными, подробностями.
Мишка первым заметил приближение к ним пары девчонок из параллельного восьмого А: кажется, их звали Соня и Вика. Соня еще прошлой весной была серенькой незаметной мышкой, а теперь вытянулась, постройнела и налилась в нужных местах. А Вика как была, так и осталась коренастой толстухой, хотя и вполне себе смазливенькой.
Приятели окликнули девчонок – очень уж хотелось попрактиковаться в волнующем искусстве флирта. Никита так стремился выглядеть остроумным интеллектуалом, что, торопясь в выборе слов, иногда невольно скатывался к плоской грубости. Впрочем, девчонки были не особенно разборчивы, они визгливо смеялись любым шуткам, благодарные ребятам за внимание. Горячая молодая кровь кипела, распаленная гормонами.
Естественно, что урок по теоретической биологии был заменен практикумом на свежем воздухе. Только часа через два Никита догадался взглянуть на часы. Черт! Он должен забрать с продленки Клопика! Уже полчаса, как сестренка ждет его на крыльце школы. Она, наверное, обиделась. В душе шевельнулось раздражение – почему другие, как Мишка Атамановский, могут делать то, что им нравится, а он всегда должен жертвовать своими удовольствиями.
Никита быстро попрощался и помчался к школе. Он ощущал радостное возбуждение и пьянящее ощущение успеха: Соня весьма недвусмысленно намекнула, что хотела бы с ним дружить. «Ладно, – думал Никита. – Куплю мелкой мороженое, чтобы не дулась и не настучала на меня родителям».
Еще издали он заметил, что на улице происходило что-то необычное. Там стоял огромный автобус с открытыми дверьми, а его пассажиры застыли рядом несколькими рассеянными кучками. Тут же оказались и машина ГИБДД, и фургончик скорой помощи. Среди сгрудившейся толпы металась вернувшаяся из РОНО литераторша. Недвижно застыл водитель автобуса с бледным перекошенным лицом. Торопливо отдавал команды санитарам врач в зеленом комбинезоне. Кто-то плакал. Кого-то тошнило с мерзкими хлюпающими звуками.
Когда Никита подошел ближе, скорая рванула с места и уехала, увозя свой страшный груз. Он читал на лицах зевак выражения только что пережитого ужаса или бесстыдного жестокого любопытства.
– Что случилось? – спросил Никита у какой-то заплаканной тетки.
– Девочка попала под автобус. Раздавило в лепешку, как комарика.
– К-к-какая девочка? – из Никиты разом вышла вся радость этого дня.
– Совсем маленькая, лет семи. Выскочила на дорогу. А автобус не успел затормозить. Вон тело только что увезли. Вернее, там и тела-то никакого не осталось… Видишь, весь асфальт в крови.
«Пусть это будет не она, пусть это будет другая девочка!», – отчаянно взмолился Ник.
