Kitabı oku: «Камень, ножницы, бумага», sayfa 3

28 февраля 2009 года – наша первая годовщина

Дорогой Адам!

Сегодня первая годовщина нашей свадьбы! Как я и обещала, пишу тебе свое ежегодное секретное послание, совсем как герой твоего любимого сценария. Я убеждена, что однажды «Камень-ножницы-бумага» станет большим хитом в Голливуде, и даже если я никогда не позволю тебе прочитать эти письма, мне все равно нравится идея, что, став старше, мы сможем, благодаря им, оглянуться назад на подлинную историю о нас с тобой.

Последние двенадцать месяцев стали настоящими американскими горками. Пожениться в високосный день было моей идеей, отправиться в Шотландию в наш медовый месяц – твоей. Если и есть на свете уголок красивее, то мне еще предстоит его найти. Надеюсь, что мы будем часто бывать там. Меня повысили на работе, а тебя попросили написать современную адаптацию «Рождественской песни» для Би-би-си. Знаю, это не то, чем ты на самом деле хочешь заниматься, но комиссионные принесли утешение. После двух неудачных «пилотов» твоя писательская работа застопорилась. Ты твердил, что это случается со всеми, но, очевидно, никогда не думал, что подобное произойдет с тобой.¹¹

Я пыталась помочь – штудировала книги о писательстве и сценариях, училась рассказывать истории. Ты всегда просил меня прочитать то, что написал. Мне нравится чувствовать себя частью процесса, и помимо того, что я твой первый читатель, я стала редактировать некоторые твои работы. Буквально несколько заметок в рукописи тут и там, которые ты часто, в основном, иногда, похоже, ценишь. Мне просто хотелось сделать чуть больше, быть полезной. Я верю в тебя и твои истории.

Вопреки мнению людей, быть замужем за сценаристом не слишком гламурно, также как и жить в однокомнатной квартире в Ноттинг-Хилл. Наш утренний распорядок как мужа и жены почти всегда одинаков. Если это обычный день, ты целуешь меня в щеку, встаешь, надеваешь халат, готовишь кофе и тосты, а затем садишься за свой крошечный письменный стол в углу студии, чтобы начать работу. Похоже, она заключается в том, чтобы проводить много времени в мечтах, уставившись в свой ноутбук и время от времени постукивать по клавиатуре. Тебе нравится начинать рано, однако это чаще всего не мешает тебе продолжать писать до поздней ночи. Иногда кажется, что ты останавливаешься только для того, чтобы поспать или поесть. Но я не против. Я поняла, что у тебя низкий порог скуки и что работа – твое любимое лекарство.

Будь это привычное утро, я бы погладила свою униформу прямо на кровати – у нас нет гладильной доски, потому что ее некуда поставить и в ней нет реальной необходимости. Затем я бы оделась, пока ткань еще теплая. Перелила бы немного от оставшегося кофе в свою фляжку, схватила Боба и запрыгнула в свою старую машину. «Приют для собак Баттерси» открыт для вас и ваших питомцев каждый будний день.

Но это был не рядовой день.

Это была наша первая годовщина, это были выходные, и, проснувшись, я прочитала кое-что очень захватывающее.

– Он мертв!

– Кто мертв? – уточнил ты, протирая сонные глаза.

Твой голос звучал на октаву ниже обычного, как это всегда случается после изрядного количества красного вина, выпитого накануне вечером. Ты начал пить больше, чем раньше, и дешевый алкоголь, похоже, только подливает масла в огонь ночного писательства, в котором ты сейчас погряз. Но мы не можем позволить себе хорошие вещи. Бюджет, на который мы существуем, выглядит слегка потрепанным, и это не дает покоя нам обоим.

Я поднесла свой телефон прямо к твоему лицу, чтобы ты мог прочитать заголовок.

– Генри Винтер.

– Генри Винтер умер? – переспросил ты, садясь и уделяя мне все свое внимание.

Я знала, что Генри Винтер твой любимый автор, ты достаточно часто говорил о нем и его книгах и о том, как бы тебе хотелось увидеть их на экране. Пожилой писатель известен тем, что неизвестен, он редко дает интервью и выглядит неизменно уже более двадцати лет: неулыбчивый старик с отросшей копной седых волос и самыми голубыми глазами, которые я когда-либо видела. На редких фотографиях в Интернете он всегда в твидовом пиджаке и галстуке-бабочке. Я думаю, это маскировка: личность, за которой он прячется. Я не разделяю твоего энтузиазма по поводу этого человека или его работ, но это не меняет того факта, что он один из самых успешных авторов всех времен. Более ста миллионов экземпляров его детективов об убийствах и жутких триллеров было продано по всему миру, и в литературном сообществе он считается гигантом. Хотя и недружелюбным.

– Нет, Генри Винтер жив и здоров. – Я подавила желание добавить «к сожалению». – Этот человек доживет до ста лет. Мертв его агент.

Я ждала и надеялась на определенную реакцию, однако ты просто зевнул.

– И зачем ты разбудила меня?! – пробурчал ты, закрывая глаза и зарываясь обратно под одеяло.

Твои тридцать тебе идут. С годами ты все привлекательней.

– Ты знаешь зачем, – проговорила я.

Ты перестал притворяться, что не понимаешь, но покачал головой.

– Он никогда не соглашался ни на одну телевизионную или киноэкранизацию своих книг. Никогда. Смерть его агента ничего не изменит, и даже если это произойдет, Генри Винтер ни за что не согласится, чтобы я написал сценарий по его произведению, потому что он всю жизнь говорил «нет» всем остальным.

– Что ж, уверена, что с подобным отношением у тебя нет ни единого шанса. Но в связи с удалением из игры привратника – разве не стоит попытаться? Может быть, именно агенту не нравилась эта идея? Некоторые авторы делают все, что велят агенты. Только представь, если бы Винтер сказал «да».

Из-за того, что твои волосы падали на глаза (ты всегда был слишком занят писательством, чтобы посещать парикмахеров), мне не было видно твоих эмоций. Но это и не требовалось. Мы оба знали, что, уговори ты Генри Винтера позволить тебе адаптировать один из его романов, это поменяет в твоей карьере все.

– Мне кажется, тебе следует попросить своего агента договориться о встрече, – продолжала я.

– Я ему надоел. Я не приношу ему достаточно денег.

– Это неправда. Писательство – дело капризное, но ты сценарист, получивший премию Bafta…

– Премия Bafta была много лет назад…

– …с резюме, в котором россыпь звездных имен…

– С тех пор я не был номинирован ни на одну премию…

– …и чередой успешных адаптаций. Что в этом плохого?

– Что в этом хорошего? Кроме того, если агент Генри Винтера только что умер, бедняга, вероятно, скорбит. Это было бы неуместно.

– Как и не заплатить арендную плату за этот месяц.

Твоя наивность в отношении некоторых писателей, которыми ты восхищаешься, ставит меня в тупик. Ты, один из самых умных людей, которых я когда-либо встречала, тем не менее слишком легковерен, смотришь на всех этих авторов сквозь розовые очки. Способность написать хорошую книгу не делает человека хорошим автоматически.

Смею утверждать, что это была не та битва, которую я могла выиграть, не изменив стратегию, поэтому открыла ящик в прикроватной тумбочке и достала маленький коричневый бумажный сверток.

– Что это такое? – спросил ты, когда я положила его на кровать.

– Открой и посмотри.

Ты развязывал бечевку с такой осторожностью, словно хотел сохранить обертку. В детстве у нас обоих было не так уж много своего имущества, и полагаю, что часть мышления сделаю-сам-и-починю следует за людьми, подобными нам, во взрослую жизнь. Найти деньги, чтобы оплатить нашу свадьбу, было еще одной проблемой текущего года. Все прошло не так, как хотелось бы: ряды стульев в загсе были в основном пусты, ни у одного из нас не было семьи, только горстка близких друзей, живших в Лондоне. Я обожаю кольцо с сапфиром, принадлежавшее твоей матери. Оно смотрится на моей руке идеально, будто всегда было моим, и я никогда его не снимаю, но нужно было еще купить обручальные кольца, костюм и платье. Женитьба требует непомерно больших денег, особенно если у тебя их практически нет.

– Это журавлик, – объяснила я, пока ты подносил его к свету, и избавила тебя от необходимости спрашивать, в чем смысл такого подарка. – Бумагу традиционно преподносят на первую годовщину свадьбы, поэтому, когда на прошлой неделе на пороге нашего приюта очутился брошенный пудель по кличке Оригами, меня осенило. Я научилась делать бумажные фигурки, просматривая видео на YouTube, и выбрала журавля, потому что он является символом счастья и удачи.

– Это… прекрасно, – произнес ты.

– Он должен принести удачу.

Я знала, что такой подарок тебе очень понравится. Ты самый суеверный человек, которого я когда-либо встречала. На самом деле мне даже нравится, как ты отдаешь честь сорокам, стараешься не проходить под лестницами и ужасаешься, когда люди открывают зонтики в помещении. Я нахожу это милым. Фортуна, как бы она ни проявлялась, – это то, к чему ты относишься очень серьезно.

Я улыбнулась, когда ты сунул поделку в свой бумажник. Интересно, будешь ли ты хранить ее там постоянно? Надеюсь, поскольку мне нравится эта мысль. Если только не подвернется что-нибудь сулящее большую удачу.

– Я не забыл, – смутился ты. – Просто не думал, что мы отметим это сегодня. Технически наша годовщина наступит только в двенадцатом году.

– Это почему?

– Ну, смотри. Мы поженились двадцать девятого февраля две тысячи восьмого года. Сегодня двадцать восьмое. Високосного не будет еще три года.

– К тому времени мы уже можем быть мертвы.

– Или разведены.

– Не говори так!

– Прости.

В последнее время ты был так занят! И я не удивлена, что ты забыл. Кроме того, ты всего лишь мужчина и, стало быть, генетически запрограммирован забывать о годовщинах.

– Тебе придется загладить свою вину передо мной, – улыбнулась я.

И твоя рука скользнула внутрь моих пижамных штанов. Я думаю, ты и без моих записей вспомнишь, чем мы занимались после. Я тебе не говорила, но я загадала желание. Если в следующем году в это время у нас будет ребенок, ты узнаешь, что оно сбылось.

Я понимала, что и в эти выходные тебе нужно поработать, несмотря на нашу годовщину, а студия и в лучшие времена с трудом вмещала троих, поэтому я оставила тебя писать, Боба спать, а сама отправилась на целый день в город. Меня вполне устраивает собственная компания, поэтому я никогда не возражала, если тебе нужно было побыть одному. Я немного побродила по Ковент-Гарден, затем провела пару часов в Национальной портретной галерее. Мне нравится смотреть на все эти лица, и это то место, куда нам не удастся пойти вместе. Из-за неспособности кого-либо узнать, ты, пожалуй, заскучаешь.

Когда я вернулась домой, наша маленькая квартирка в цокольном этаже была так щедро уставлена свечами, что пришлось вынимать батарейки из пожарной сигнализации. На кофейном столике – у нас не было места для обеденного – стояли две тарелки, два набора столовых приборов, два бокала и бутылка шампанского. К ней было прислонено меню нашей любимой индийской закусочной, а также конверт с моим именем. Вы с Бобом наблюдали, как я его открываю.

«С ГОДОВЩИНОЙ!»

Это было написано снаружи. Три слова внутри были менее предсказуемы:

«Он сказал “да”».

– Что это значит? – растерялась я. Улыбка на твоем лице и выражение твоих глаз уже подсказали мне ответ, я просто не могла в это поверить.

– Перед тобой первый в истории сценарист, которому доверили адаптировать для кино один из романов Генри Винтера, – произнес ты, сияя, как студент, только что забивший победный гол.

– Ты серьезно?!

– Практически всегда.

– Тогда давайте откроем шампанское!

– Думаю, твой счастливый бумажный журавлик устроил мне ангажемент, – сказал ты, вынимая пробку и наполняя стаканы (у нас не было бокалов). – Мой агент позвонил мне совершенно неожиданно, чтобы сообщить, что Генри Винтер хочет со мной увидеться. Сначала я подумал, что мне это снится, ведь ты предложила эту идею только сегодня утром. Однако все оказалось реально! Я встретился с ним сегодня днем.

Мы чокнулись стаканами. Ты только пригубил шампанское, а я сделала большой глоток.

– И?

– Мой агент дал мне адрес в Северном Лондоне и сказал, что я должен быть там ровно в час дня. Меня впустили в массивные ворота. Затем женщина, которая, как я предполагаю, была кем-то вроде экономки, провела меня в библиотеку. Это было как в криминальном романе Генри Винтера, и я почти ожидал, что погаснет свет и кто-нибудь с подсвечником в руках нападет на меня. Но тут вошел он. В реальной жизни он немного ниже ростом, чем мне казалось, но в твидовом пиджаке и синем галстуке-бабочке. Он налил два стакана виски – для начала, – а потом мы просто говорили.

– И он попросил тебя написать сценарий одной из его книг?

Ты покачал головой.

– Нет, он ни разу не упомянул об этом. – Когда ты это произнес, мое возбуждение стало понемногу угасать. – Мы беседовали только о его романах, обо всех, и он задавал много вопросов обо мне… и о тебе. Я показал ему журавлика, которого ты сделала для меня, и это был единственный раз, когда он улыбнулся. Весь день казался таким сюрреалистичным, словно я все это выдумал, но через полчаса после того, как мы Генри расстались, позвонил мой агент и сообщил, что тот хочет, чтобы я написал адаптацию его первого романа «Двойник». Сказал, что, если ему понравится, я смогу это продать! Вот такие фортели!

– Никто не использовал слово «фортели» со времен войны, – поддразнила я. – Возможно, оно могло бы стать словом дня или даже года?

Потом я расплакалась.

Ты предположил, что это слезы счастья, и в некоторой степени так и было.

– Я так горжусь тобой! – воскликнула я. – Теперь все изменится, вот увидишь. Как только ты напишешь первую адаптацию по Генри Винтеру, студии примутся стучать в твою дверь, умоляя написать и для них, – добавила я, убежденная в своей правоте. Потом мы снова чокнулись стаканами, и я допила свое шампанское.

Мы прикончили бутылку, а затем продолжили праздновать моим любимым способом – второй раз за день! В результате пострадало несколько рукописей: просто в комнате не так много места, а до кровати мы добраться не смогли. В некотором смысле сегодняшняя ночь оказалась лучшей в нашей жизни. Но сейчас ты крепко спишь, а я бодрствую, как обычно, – и впервые с тех пор, как мы поженились, у меня появился от тебя секрет. И я не уверена, что смогу когда-нибудь им поделиться. Мы плетем наши жизни из нитей возможностей и стежков случайностей, никто не хочет, чтобы будущее было дырявым. Вот только меня беспокоит тот факт, что, если бы ты узнал, что Генри Винтер доверил тебе свою книгу только благодаря мне, это могло бы стать для нас концом.

Полагаю, даже сейчас в этом письме я не могу поделиться своей тайной.

Может быть, когда-нибудь.

Со всей любовью

Твоя жена. ХХ

Амелия

Адам распахивает шаткий люк. Каменные ступени ведут вниз, и он, не колеблясь начинает спускаться.

– Будь осторожен! – кричу я ему вслед.

Муж смеется:

– Не волнуйся, думаю, что во многих старых часовнях есть склепы. К тому же что такого ужасного может случиться? Если только это не секретное подземелье, хранящее гниющие трупы последних посетителей. Это, по крайней мере, объяснило бы запах.

Я, не двигаясь, прислушиваюсь к звуку его шагов, пока он не скрывается из виду. Свет фонаря мерцает и пропадает.

Повисает тишина.

Я чувствую, что задерживаю дыхание.

Но потом становится слышно, как Адам ругается, и внизу загорается свет.

– Ты в порядке? – волнуюсь я.

– Да, просто ударился головой о низкий потолок, когда фонарь погас. Вероятно, нужны новые батарейки. Но я нашел выключатель и рад сообщить, что здесь нет ни призраков, ни горгулий, только полки, полные вина!

Адам появляется, как исследователь-триумфатор, широко улыбающийся, с пыльной бутылкой красного. Мне удается найти штопор, и, хотя ни один из нас не винный сноб, сделав по глотку, мы приходим к выводу, что 2008 год был отличным для Рибера дель Дуэро. Утверждают, что брак подобен вину и со временем становится лучше, но я думаю, все зависит от винограда. Определенно, есть годы, которые были приятнее других, и я бы разлила их по бутылкам, если бы могла.¹²

Я начинаю расслабляться, как только выпиваю бокал, и мы принимаемся за еду. Замороженный куриный карри, подогретый в микроволновке, оказался на удивление вкусным, и я чувствую, что успокаиваюсь, пока мы наслаждаемся трапезой, расположившись перед камином в гостиной, напоминающей библиотеку. Приятное шипение и потрескивание гипнотизируют, а пламя, кажется, прыгает и колышется, отбрасывая призрачные узоры по всей комнате, полной книг.

Шторм снаружи усилился, точно включил следующую скорость. Снег все еще идет, и ветер продолжает завывать, но на диване у очага достаточно тепло. Боб тихо посапывает на коврике у наших ног, и, может быть, это усталость от путешествия или алкоголь, но я чувствую себя странно… довольной. Мои пальцы тянутся к руке Адама (я не могу вспомнить, когда мы в последний раз прикасались друг к другу), но моя ладонь замирает, точно боится обжечься. Привязанность подобна игре на пианино, и без практики вы можете забыть, как это делать.

Я чувствую, что он смотрит на меня, но продолжаю разглядывать свои руки. Интересно, что он сейчас видит? Размытые черты лица? Знакомый, но неопределимый силуэт человека? Неужели я выгляжу для него так же, как и все остальные?

Десять лет – это долгий срок, чтобы быть женатым на ком-то, кого ты до конца не узнал. Я не была до конца честна с ним по поводу этих выходных. Я не была до конца честна во многих вещах, и иногда мне кажется, что он догадывается. Но я твержу себе, что это невозможно. Мы пробовали посещать вечера свиданий и брачные консультации, хотя проводить больше времени вместе не всегда означает меньше бывать порознь. Невозможно подойти так близко к краю обрыва и не увидеть камней внизу, и даже если мой муж не знает всей истории, он понимает, что эти выходные – последняя попытка исправить то, что было сломано.

Только он не подозревает о том, что, если все пойдет не по плану, лишь один из нас отправится домой.

Адам

После ужина мы сидим в тишине. Замороженный карри оказался не таким ужасным, как я предполагал, а вино превзошло ожидания. Мне бы не помешал еще один бокал. Я замечаю руку Амелии на диване рядом с моей. У меня непреодолимое желание прикоснуться к ней, и я не понимаю, что на меня нашло: уже долгое время в нашем браке отсутствует привязанность. Как раз в тот момент, когда я собираюсь взять ее ладонь, она убирает ее к себе на колени. Возможно, это и к лучшему, учитывая, что на самом деле представляет собой этот уик-энд и задуманный мной план.

Пока я смотрю на языки пламени, танцующие в огромном камине, мой разум блуждает по другим путям, к другим вещам. В основном мои мысли о работе. За последнее десятилетие я адаптировал для кино три романа Генри Винтера и горжусь каждым. Одобрение этих сценариев стало настоящим поворотным моментом в моей карьере, однако я уже давно не разговаривал с писателем. Не знаю, почему я думаю о нем сейчас. Эта комната, вероятно, больше похожа на библиотеку, чем на гостиную, ему бы понравилось.

В данный момент у меня нет проектов. Я не в восторге от того, что присылает мой агент, и задумываюсь, не пора ли опять начать работать над чем-то своим. Я давно собирался это сделать, но, наверное, из меня вышибли уверенность. Может быть, сейчас самое подходящее время, чтобы…

– Что, если тебе попробовать свой собственный сценарий, коль уж ты временно не занят ничем другим? – спрашивает Амелия, прерывая мои размышления, словно она могла их слышать. Я ненавижу ее способность читать мои мысли; как женщины это делают?!

– Сейчас неподходящее время, – возражаю я.

– А как насчет того, над которым ты корпел годами, может быть, на него стоит взглянуть еще раз?

Она даже не может вспомнить название моего любимого произведения. Я не знаю, почему это меня беспокоит, но это так. Раньше она гораздо больше интересовалась моей работой и, казалось, ее действительно заботит, что я пишу. Ее нынешнее безразличие причиняет боль больше, чем следовало бы.

– Мой агент говорит, что есть задумка нового восьмисерийного триллера, которая, возможно, мне понравится. Еще одна адаптация романа. Старенького. – Я оглядываюсь через плечо на книжные шкафы. – Возможно, на одной из этих полок даже есть экземпляр…

– Мы договорились: никакой работы в эти выходные! – тут же ощетинивается она, не улавливая юмора.

– Я пошутил, и, кстати, ты заговорила об этом!

– Только потому, что прямо-таки слышно, как ты думаешь об этом. И у тебя то отсутствующее выражение, которое бывает, когда тебя на самом деле нет, даже если ты сидишь рядом со мной.

Я не вижу эмоции на ее лице, но меня возмущает сам тон. Амелия не понимает! Мне нужно постоянно работать над историями, иначе реальный мир начинает казаться слишком шумным. Похоже, в последнее время я не могу ни о чем заговорить без того, чтобы она не расстраивалась. Она дуется, если я веду себя слишком молчаливо, но открывать рот – все равно что идти по минному полю. Я не смогу победить. Я не рассказал ей о том, что произошло у Генри Винтера, потому что она бы не поняла этого. Генри и его книги были для меня не просто работой, он практически заменил мне отца. Я сомневаюсь, что он ощущал то же самое, но чувства не обязательно должны быть взаимными, чтобы быть настоящими.

Витражи дребезжат от ветра, и я благодарен за все, что может заглушить самые громкие мысли в моей голове. Я бы не хотел, чтобы она их слышала. Руки все еще требуется чем-то занять, но я больше не хочу держать ее ладонь, и мои пальцы чувствуют себя неприкаянными без телефона. Я достаю из кармана портмоне и нахожу между кожаными складками смятого бумажного журавлика. Глупая старая птица всегда приносила мне удачу и утешение. Я некоторое время тереблю оригами, и мне все равно, что Амелия видит, как я это делаю.

– Я так давно ношу с собой эту бумажную птичку! – бормочу я.

Она вздыхает:

– Знаю.

– Я показал ее Генри Винтеру, когда впервые встретился с ним в его шикарном лондонском особняке.

– Я помню эту историю.

Ее голос кажется скучающим и несчастным, и это заставляет меня чувствовать то же самое. Я ведь тоже слышал все ее истории раньше, и ни одна из них не была особенно захватывающей.

Я бы хотел, чтобы люди были больше похожи на книги.

Если на середине романа вы поймете, что он вам больше не нравится, вы можете просто остановиться и найти для чтения что-нибудь новое. То же самое с фильмами и телевизионными драмами. Нет ни осуждения, ни вины, никому даже не нужно знать, если вы сами не решите об этом рассказать. Но с людьми, как правило, приходится доводить дело до конца, и, к сожалению, не всем удается жить долго и счастливо.

Снег стал мокрым. Крупные, сердитые капли падают на окна, прежде чем слезами скатиться по стеклу. Иногда мне хочется плакать, но мне нельзя. Потому что это не соответствовало бы моему образу, придуманному Амелией для самой себя. Мы все несем ответственность за подбор звезд в сценариях нашей собственной жизни, и она выбрала меня на роль своего мужа. Наш брак был открытым прослушиванием, и я не уверен, что мы получили роли, которые заслуживали.

Ее лицо – неузнаваемое размытое пятно, черты кружатся в вихре, как бушующее море. Такое чувство, что я сижу рядом с незнакомкой, а не со своей женой. Мы провели вместе весь день, и я чувствую клаустрофобию. Я из тех, кому нужно пространство, немного времени наедине с собой. Не знаю, почему она такая… удушающая.

Амелия неожиданно выхватывает бумажного журавлика из моих пальцев.

– Ты слишком долго живешь прошлым вместо того, чтобы сосредоточиться на будущем, – зло произносит она.

– Стой! Нет! – кричу я, когда она бросает мой талисман в огонь.

Я мгновенно вскакиваю с клетчатого дивана и чуть не обжигаю руку, вынимая птицу. Один край опален, но в остальном она не пострадала. Вот и всё. Заключительный акт. Если раньше я сомневался, то теперь уверен, и отсчитываю часы, пока все это не закончится раз и навсегда.

Хло́пок

Слово года:

«брюзжальня» – существительное.¹³

Укромное место или прибежище, необходимое человеку,

когда он чувствует себя не в своей тарелке.

Отдельная комната или логово, в котором можно порычать.