Kitabı oku: «Передать словами», sayfa 3
Чтобы хоть немного отвлечься, я представлял, с каким нетерпением читатели будут ждать пятницы, чтобы прочитать мою очередную статью. Как меня встретят, когда вернусь в свой город. Как будут гордиться мной родители и знакомые, как обрадуется Софья. Главный редактор скажет, что всегда в меня верила. Остальные журналисты, пишущие статьи о городских событиях, станут завидовать. Подходить поздороваться за руку. Ночь в лесу я тоже собирался описать: шорох, шелест, уханье, горящие глаза, наблюдающие за мной из леса. Это была длинная ночь.
Чтобы удержать хоть немного спокойствия, я вспоминал, чего боялся до этого. Но ничего в голову не приходило. Я испугался в детстве, когда меня столкнули деревенские мальчишки в воду, чтобы научить плавать. Еще раз испугался уже повзрослев, когда меня собирались отчислить из университета за прогулы, мама бы мне не простила. Они с отцом долго копили деньги на мое обучение, всё равно не хватило, пришлось брать кредит. Я собирался им всё вернуть, до копейки, как только появятся деньги.
Как только солнце взошло, я снова отправился путь и прошагал еще пять часов, расчищая себе путь ножом. Лес поредел внезапно, я увидел перед собой холмы и взобрался на один из них, наименее крутой, чтобы осмотреться. Вдали увидел море. Достав бинокль, стал смотреть внимательней, чтобы ничего не пропустить. Что-то промелькнуло. Это мог быть зверь, разглядеть с такого расстояния даже через бинокль было трудно, но я пошел в ту сторону и через несколько километров снова взобрался на холм. В этот раз я отчетливо увидел хижины и нескольких женщин, копающихся в земле чуть ближе к лесу. Сердце в моей груди заколотилось. Я всё-таки нашел! Предвкушение встречи с поселенцами придало мне сил, и остаток пути я прошел очень быстро. Лес поредел, и мне уже не приходилось расчищать себе дорогу.
Когда оставалось пройти самую малость, хижины были – вот они; до них, наверное, около километра, как вдруг я увидел, как из-за деревьев плавно вышел леопард и присел, глядя мне в глаза и приготовившись к прыжку. Резко остановившись, я нацелил на леопарда трясущееся ружье.
Напряженное тело леопарда изредка вздрагивало, глаза пристально смотрели на меня. Кто-то спокойно сказал:
– Назад.
Неожиданно леопард послушался, развернулся и снова скрылся за деревьями.
Двое мужчин с ружьями, вышедшие из-за деревьев со стороны поселения, кивнули мне.
– Идешь к нам в гости? – спросил один из них.
– Вы из поселения у бухты?
– Да. Пойдем, мы тебя проводим.
Закинув ружье за спину, я последовал за ними.
Казалось, посмотреть на меня пришли все жители поселения. Перед пустым длинным деревянным столом, вкопанным в песок, столпилось не меньше тридцати человек. За их спинами я заметил несколько хижин, в беспорядке разбросанных по побережью. Я пробирался сквозь непроходимую чащу леса около сорока километров, устал, вспотел, проголодался и выглядел, наверное, плачевно. Они стояли и молча разглядывали меня. Все поселенцы были внешне привлекательны, молоды и выглядели здоровыми. Почти все были с ружьями. Это немного настораживало. Откуда у них ружья здесь, в сорока километрах от города, с которым нет связи, к которому нет дороги? Как ни странно, многие мужчины были одеты, как мог бы одеться я: в джинсах или шортах, футболках, ветровках, на ногах – ботинки или кроссовки. Их одежда и обувь явно была не самодельной. Зато женщины и девушки были в подобии платьев, далеких от современных: с шеи до колен спереди и сзади свешивались две полоски неокрашенного домотканого полотна, перехваченные веревкой у шеи. Некоторые перевязали веревкой еще и талию. А кое-кто – ремнем. По бокам и бедрам женщин блестела неприкрытая одеждой загорелая кожа. Дети от трех до десяти лет бегали голышом.
– Можешь окунуться в море, Лиана проводит. Освежись. А потом мы тебя накормим и послушаем твою историю, – сказал мне загорелый до черноты мужчина лет пятидесяти в незастегнутой рубашке, накинутой на голое тело, и джинсах.
Ноги его были босы, волосы до плеч раздувались ветром. Русая борода была аккуратно подстрижена, словно ее оформлял профессиональный барбер. Этот мужчина, заговоривший со мной, держался степенно и уверенно. Светло-голубые глаза смотрели на меня спокойно, без малейшего удивления. Тон выдавал привычку отдавать распоряжения. Вероятно, их старейшина. Он единственный не стоял, а небрежно сидел на лавке спиной к столу, откинувшись и вытянув ноги.
Старейшина кивнул в сторону молоденькой девушки, стоящей рядом с ним. Лиана сделала шаг вперед и потянула меня за рукав футболки. По крайней мере, они всё еще разговаривают на нашем языке. Хотя бы некоторые из них. Я поблагодарил и прошел за Лианой к бухте.
У берега Лиана взяла мою одежду, уселась на песок, обхватив руками колени, и подождала, пока я наплаваюсь в теплой прозрачной воде. Ей было не больше двадцати лет, очень приятной внешности: большие почти прозрачные зелено-голубые глаза, каштановые длинные волосы, пухлые губы, высокие скулы, тронутые бронзовым загаром, и прямой нос; за всё время, пока мы шли к морю, она не произнесла ни слова.
Я улыбнулся ей, она всё так же молча вернула улыбку. Отряхнув одежду от песка, я быстро натянул футболку и джинсы, надел ботинки и вернулся с Лианой к столу на побережье.
Когда мы вернулись, стол уже был накрыт. На глиняных блюдах были разложены поджаренные куски ягненка и ароматные спелые фрукты. За столом рядом со старейшиной расселись с десяток бородатых мужчин. Они о чем-то беседовали вполголоса, склонив друг к другу головы. Остальные жители поселения или жарили мясо у огня, или приносили сухие ветки и бревна из леса и складывали у костра, или резали фрукты и раскладывали на блюдах. Я не обнаружил ни своего рюкзака, ни ружья, ни куртки, оставленных на лавке у стола.
– Присаживайся, – сказал старейшина, – и рассказывай, какими судьбами тебя занесло.
Я сел за стол напротив старейшины и посмотрел ему в глаза. Я надеялся, что мне удалось изобразить прямой взгляд и вызывающий доверие вид. Хотя особой уверенности не чувствовал.
– Я – журналист, меня зовут Филипп, – ответил я неторопливо, по возможности веско, – мне редакция поручила написать серию статей о вашем затерянном поселении.
Сказав это, я спохватился. Они могли не понимать, о чем я говорю, не слышать такие слова, как «редакция», «журналист» и «статья».
– У нас есть такие печатные листы с новостями и развлекательной информацией, – начал я объяснять.
– Да поняли мы, – перебил меня старейшина, – с чего ты взял, что мы дикие?
Остальные мужчины загоготали.
– Но вашего поселения нет на карте, никто про вас не знает, я думал, вы отрезаны от мира, и пришел написать о вашей жизни здесь, вдали от людей, – растерявшись, зачастил я, – Вы поймите, никто о вас не знает и даже не подозревает о вашем существовании. Все думают, вы погибли, триста лет назад здесь был обвал…
– Ну и славно, пусть и дальше так думают. Мы на популярность не претендуем. Живем себе тихонечко и живем. Думаешь, мы стремимся привлечь ваше внимание и стать частью вашего общества? Нет, не стремимся. Всеми руками против. Но это не означает, что нам неизвестно, как вы живете и чем дышите. Правда, нас это не впечатляет. Вы обмельчали, растворились в своих буднях и заботах, которые нам непонятны, потеряли индивидуальность, внутреннюю свободу. Поглупели. Мы так не хотим.
Мужчины закивали.
– Откуда же вы о нас знаете? – спросил я.
– То один, то другой житель деревни периодически выбирается в ближайший город. Привозит нам журналы, книги, диски. Всё то, что закажем. Смотрит телевизор в гостинице. Наблюдает. Но очень и очень осторожно. Мы не хотим быть замеченными.
– Но почему? Вы не хотите пользоваться благами современного общества?
– Какими, например? Платить налоги? Покупать айфоны? Следить за модой?
– Построить больницу, школу, детский сад. Магазины, центры досуга. Купить технику, повысить уровень жизни.
– Уж поверь, наша жизнь на уровне. Всё, что нам нужно от цивилизации, мы получаем.
– Как?
– Ловим в лесу и убиваем охотников, забираем их одежду, кредитки, ружья и телефоны. Сеть здесь не ловит, но в городе лазутчики выходят в интернет, чтобы узнать новости. Пересказывают нам потом. Не все, только интересные. Если отсеять шелуху, интересного остается не так уж и много. И, что важнее, наши в городе по вашим банковским карточкам покупают в городе всё, что хотят, или что попросят наши жители. Любой может заказать, что угодно. И получает это.
– Убиваете охотников?
– Охотников и пришлых вроде тебя, которые нас находят. Гостей мы не жалуем. Иначе тут же расскажут о нас своим властям. И на следующий день к нам нагрянет какой-нибудь политик или шибко умные дядьки из администрации, съемочная группа, полиция, представитель социальной службы и фельдшер-недоучка. Будут нам «помогать», будут указывать нам, как жить. Мы не потерялись, не нуждаемся в помощи и не хотим видеть здесь чиновников, которые примутся строить в нашей деревне социальную структуру. Нам бы этого не хотелось, у себя стройте. Мы не хотим быть обнаруженными, я ясно объясняю? Мы здесь считаем вас всех неприспособленными, ведомыми, потерявшими себя. Думаешь, нам хочется стать такими же? А? Журналист Филипп? Так думаешь? Если да, то это далеко от правды, не думай так.
– А меня вы тоже собираетесь убить?
– Только если придется. Мы всем предлагаем выбор. Можешь остаться и жить с нами до конца жизни. Мы не от жестокости убиваем. Просто не видим другого выбора. Сколько бы обещаний и клятв нам не давали пришлые, кто заставит вас держать язык за зубами, как только вы вернетесь к своим? Никто. Лишь бы болтать, других дел нет. А ты и вовсе сделал это своей профессией. Болтовня за деньги, и люди ведь платят, чтобы почитать сплетни и подсмотреть за чужой жизнью. Нет. Отсюда мы тебя не выпустим. Можешь остаться, еды вдоволь, или отказаться, и нам придется тебя убить.
– Но как же остальные, которых вы ловили в лесу или которые сами приходили, как я? Неужели никто не согласился остаться тут? Все предпочли смерть?
– Соглашались. Притворно соглашались. Хитрили, пытались нас обмануть. А потом пытались сбежать.
– И их ловили?
– Ну, конечно, ловили. Нам удалось приручить парочку леопардов. Вы так умеете? А? Или умеете только их в зоопарке держать? Мы сумели. Леопарды охраняют нашу деревню и не дают сбежать попавшим сюда чужакам. От них никто не сбежит. Твои вещи тоже дадим понюхать на случай, если решишь нас покинуть. Но не советую делать глупости. Догонят и разорвут, как и остальных. Для них это не составит труда, только повод дай. Но выбор за тобой. Можешь остаться в деревне, освоиться. Живи с нами здесь, никто тебя не тронет. Можешь осмотреться, прежде чем принять решение. Никто ведь не торопит. Выпьешь?
– Да.
Он достал из-под лавки, на которой сидел, початую бутылку джина и налил мне в кружку.
– В редакции знают, где я, – сказал я наконец, – если в пятницу в редакции не дождутся от меня статью, они забеспокоятся и отправят спасательно-поисковый отряд. Меня не бросят здесь. Найдут, разыщут.
– О, спасибо, что предупредил. Мы отправим статью в редакцию в пятницу. Сами напишем, не утруждайся. И снова ошибаешься, никто тебя не найдет, даже если будет искать. Твоя уверенность, что ты кому-то сильно нужен – фикция, тебе вскоре придется в этом удостовериться. Но даже если это так, если ваша полиция начнет расследование, мы прекрасно умеем маскироваться. С моря нас не найти из-за скалистого берега, с воздуха не обнаружить. Хижины сверху не отличить от холмов, а лес близко, мы успеваем спрятаться, если слышим рокот вертолета. Ну а пришлых со стороны леса приводят сюда наши охотники, конечно, если тех не успевают разорвать леопарды.
Он налил себе джин тоже, покрутил кружку в руке и с удовольствием понюхал.
– Джин понравился, – сказал он, – это вы хорошо придумали. И музыка ваша нам нравится, лазутчики купили и привезли из города портативный музыкальный центр. Диски закупили. У нас много музыки, на любой вкус. Ты какую предпочитаешь?
Меньше всего в этот момент я был склонен обсуждать музыку или вести светский диалог на общие темы. Я сказал: любую, всё равно.
Старейшина выглядел невозмутимым и непоколебимым. Он крикнул, чтобы включили музыку для танцев, и погромче. Остальные жители поселения потихоньку стекались к открытому месту у стола. Девушки и женщины вышли танцевать, изгибаясь гибкими телами. Под их ногами крутились прыгающие детишки. Мужчины расставили стеклянные баночки со свечками по периметру свободного от скал места и зажгли их, как только начало темнеть. Из бухты доносился шум волн. Воздух был пьяняще-свежим, всё вокруг казалось таким миролюбивым, таким спокойным, что у меня в голове не укладывалось, что эти милые люди могут убить меня только за попытку уйти отсюда. Я вспомнил, что почти два дня не ел, и, несмотря на волнение и беспокойство, набросился на сочное нежное мясо. Так вкусно мне никогда не было.
Никто больше со мной не заговаривал и не обращал на меня ни малейшего внимания. Интерес к моей персоне довольно быстро пропал, будто для них пришлые были не в новинку. Я заметил у стола несколько ведер с чистой водой, в которой плавали листики. Должно быть, в лесу была река или ручейки, и они приносили воду оттуда. Залпом допив джин, я подошел с кружкой к ведру, зачерпнул воду и жадно напился.
Мужчины, оседлав лавки, дружно хлопали в такт танцующим женщинам и детям, иногда улюлюкая и подбадривая. Женщины, перебирая руками в воздухе, наклонялись чуть ли не до земли или крутились, виляя бедрами.
Как только я удостоверился, что на меня перестали обращать внимание, я подошел к бухте и уселся на песок, подставив лицо теплому ветерку. Хотелось побыть одному. Проверил карманы: ни бумажника, ни телефона там не оказалось. Мой паспорт тоже пропал. Наверное, Лиана вытащила всё из карманов, пока я плавал в море.
Разувшись и ощутив босыми ногами мягкость песка, я пытался осознать то положение, в котором очутился. Перспективу остаться здесь до конца жизни. Вспомнил город, в котором жил, мосты и храмы под клубящимся небом. Я любил этот город. Вспомнил Софью и пожалел, что уделял ей так мало внимания. Она заслуживала большего. Вспомнил редакцию, веселую суету и беготню сотрудников перед выпуском очередного номера, свои наивные мечты и планы стать известным журналистом. Жадное нетерпение, с которым торопился попасть в поселение.
Я был угнетен, но всё же не сомневался, что выберусь. Найду способ. Даже если это будет сложно. А это будет сложно. На мизинце старейшины я заметил серебряную печатку того охотника, который рассказал мне об этом поселении в пивном баре, Станислава. «Красивая печатка», – сказал я ему, и с этого завязалось наше знакомство в пивном баре всего лишь пять дней назад. Он сказал, печатка – подарок жены.
– У меня чуть сердце не остановилось, – рассказывал Станислав с восторгом, – ты хоть представляешь, что это значит? Они жили там всё это время сами по себе. И никто о них не знал. Как? Это же чудо какое-то. Умудрились выжить. Легендарные люди…
«Охотник Станислав с юга», – так я его записал в свой телефон. Похоже, эти чудесные и легендарные люди расправились с ним.
Мои воспоминания прервал шорох и бормотание за спиной. Я обернулся и увидел три фигуры, медленно приближающиеся ко мне. Я подождал, пока они подойдут поближе.
Мимо две женщины провели старика, бережно держа его с двух сторон под руки.
– Прощайте, – сказал старик дребезжащим голосом, увидев меня, остановившись и подняв руку, – желаю вам веселой, безмятежной жизни.
После женщины повели его дальше к морю.
Ко мне бесшумно подошла Лиана и уселась рядом. Мы молчали. Я посмотрел на Лиану. В ее точеном профиле было что-то античное. И страшно привлекательное. Она могла бы стать звездой подиума. Самобытность этой девушки поражала. Был бы художником, написал бы с нее картину. Мой фотоаппарат тоже пропал, остался в рюкзаке, который исчез вместе с курткой и ружьем.
– Куда повели этого старика? – спросил я у Лианы.
– Умирать, – равнодушно ответила она, – там дальше акулы. Женщины дадут ему выпить наркотик, привезенный из города, положат на плот и оттолкнут подальше в море. Сделают надрез на теле, чтобы пошла кровь, это привлечет акул. Он заснет, забудется, и мало что поймет или почувствует. Практически безболезненная смерть.
Ее голос оказался глубоким, низким, мелодичным.
– Он сам выразил такое желание? Умереть? – продолжал расспрашивать я.
– Нет. Но он больше не может обходиться без ухода. Сильно болеет, его тело одряхлело. Желающих за ним ухаживать в деревне не нашлось.
– У него что, нет детей?
– Наверняка есть, только он их не знает. Мы не живем семьями и не знаем отцов. Знаем только матерей, которые присматривают за нами и кормят, пока не научимся жить и добывать себе еду самостоятельно. И я тоже. Не знаю, кто из жителей деревни – мой отец. Может, даже он, – она кивнула в сторону моря, где уже не было видно ни старика, ни женщин, которые его сопровождали, – А у тебя есть семья?
– Своей нет. Только родители.
– И своих родителей ты знаешь? И мать, и отца?
– Да, конечно. Они меня вырастили, воспитали, дали образование. Но сейчас мы почти не общаемся. Поздравляем друг друга с праздниками, пару раз в год я приезжаю к ним в гости. Они живут в другом городе.
– Ну, почти как у нас. Только с матерями, без отцов. Иногда наведываемся к ним, если есть желание. И с праздниками мы не поздравляем. У нас нет праздников. Каждый день – праздник. Наша жизнь гораздо лучше вашей. Я знаю это, потому что много читаю и хожу смотреть все фильмы, которые лазутчики привозят из города, у нас есть проектор. Судя по тому, что я видела, у нас гораздо лучше. Так и что ты решил? Останешься с нами? Здесь хорошо. Тем более, никто тебя в городе не ждет. Или попытаешься сбежать? Поверь мне, никому не удавалось, не вздумай даже пробовать.
– Похоже, выбора нет, останусь здесь. Умирать я точно не собираюсь. Но почему они пытались бежать? Я про тех, кто попадал сюда до меня. Для них жизнь здесь была настолько невыносимой?
– Да нет. Жизнь у нас чудесная. Я не знаю, почему. Нет ответа. Это – глупость, которую я не могу объяснить.
– Чудесная жизнь? Вы же убиваете стариков.
– Или спасаем от мучительной смерти. Разве у вас нет государств, которые узаконили эвтаназию?
– Есть. Но вопрос эвтаназии остается спорным. Даже там, где это допускают, до последнего пытаются помочь, спасти. Одного желания недостаточно. Только если боль не снимается лекарствами, и болезнь неизлечима. К тому же, эвтаназия – это желание самого умирающего. Здесь другое, этому старику попросту не оставили выбора.
– Не вижу разницы. Ему могло не хватить мужества попросить прекратить свои мучения. Многие так делают: ждут, когда решение будет принято за них. Когда придут и скажут: пора. Так что мы вынуждены вмешиваться. Когда боль или слабость не снимается лекарствами, мы помогаем легко уйти из жизни. От старости нет лекарства. Так что мы проявляем милосердие к старикам или сильно раненным, за которыми никто не захотел ухаживать, не позволяя им лежать беспомощными в хижине и мучительно умирать в одиночестве. Это разве не милосердие?
– А как часто кто-то из жителей поселения вызывается ухаживать за умирающими?
Лиана подумала.
– Я такого не помню. Но всё равно, прежде чем отвести умирающего к акулам, всегда спрашивают: может, кто-нибудь возьмет на себя эту ношу и продлит эту жизнь? Если найдется желающий, умирающего передадут ему.
Мы помолчали.
– А тебя будут искать? – спросила Лиана.
– Вряд ли. Родители раньше, чем через полгода-год, не хватятся. Редакция будет спокойна, если получит статью. А девушка привыкла к моим исчезновениям, и тоже вряд ли забьет тревогу. Через месяц-другой разозлится или погрустит немного, и живо найдет себе другого мужчину. Который на ней женится и будет каждый вечер приходить домой. Который будет вести себя предсказуемо, надежно и безукоризненно, как она любит.
