«Wuthering Heights» kitabından alıntılar, sayfa 11
You loved me - then what RIGHT had you to leave me? What right - answer me - for the poor fancy you felt for Linton? Because misery and degradation, and death, and nothing that God or Satan could inflict would have parted us, YOU, of your own will, did it. I have not broken your heart - YOU have broken it; and in breaking it, you have broken mine. So much the worse for me that I am strong. Do I want to live? What kind of living will it be when you - oh, God! would YOU like to live with your soul in the grave?'
... когда знаешь, что гость наверняка не зачастит, почему не отказать ему радушный прием?
Линтон хотел, чтобы всё лежало в упоении покоя; а я - чтобы всё искрилось и плясало в пламенном восторге. Я сказала ему, чтоего рай - это что-то полуживое; а он сказал, что мой - это что-то пьяное.
— Значит, она «приняла, как должно, предостережение»? — сказал Хитклиф и попробовал усмехнуться. — Умерла, как святая? Расскажи мне всю правду, как это было. Как умерла…
Он силился произнести имя, но не мог. И, сжав губы, молча боролся с затаенной мукой, в то же время отвергая мое сострадание твердым и злобным взглядом.
— Как она умерла? — проговорил он наконец, вынужденный при всей своей стойкости опереться спиной о ствол, потому что, как он ни боролся, он весь дрожал — до кончиков пальцев.
«Несчастный! — подумала я. — У тебя то же сердце, те же нервы, что и у всякого другого! К чему ты хлопочешь скрывать их? Бога не ослепит твоя гордость! Ты искушаешь его терзать их до тех пор, пока он не исторгнет у тебя постыдного крика боли!»
— Тихо, как ягненок… — ответила я вслух. — Она вздохнула и вытянулась, точно младенец, когда он пробуждается и тут же опять засыпает. А через пять минут я почувствовала, что сердце ее только чуть встрепенулось — и все!
— И… и она ни разу не позвала меня? — спросил он, не вдруг решившись, точно боялся, что в ответ на вопрос последуют подробности, слушать которые будет нестерпимо.
— Госпожа так и не приходила в сознание, — сказала я. — С той минуты, как вы ушли от нее, она никого не узнавала. Она лежит со светлой улыбкой на лице; в своих последних мыслях она возвращалась к милым детским дням. Ее жизнь окончилась тихим сном — дай ей боже проснуться так же безмятежно в другом мире!
— Дай ей боже проснуться в мучениях! — прокричал он со страшной силой, и топнул ногой, и застонал в неожиданном приступе неукротимой страсти. — Она так и осталась обманщицей! Где она? Не там — не на небе… и не погибла — так где же? О, ты сказала, что мои страдания для тебя ничего не значат! У меня лишь одна молитва — я ее постоянно твержу, пока не окостенеет язык: Кэтрин Эрншо, не находи покоя, доколе я жив! Ты сказала, что я тебя убил, так преследуй же меня! Убитые, я верю, преследуют убийц. Я знаю, призраки бродят порой по земле! Будь со мной всегда… прими какой угодно образ… Сведи меня с ума, только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу тебя найти! О боже! Этому нет слов! Я не могу жить без жизни моей! Не могу жить без моей души!
— Оставь меня! Оставь! — рыдала Кэтрин. — Если я дурно поступила, я за это умираю. Довольно! Ты тоже бросил меня, но я не стану тебя упрекать. Я простила. Прости и ты!
— Трудно простить, и глядеть в эти глаза, и держать в руках эти истаявшие руки, — ответил он. — Поцелуй меня еще раз. И спрячь от меня свои глаза! Я прощаю зло, которое ты причинила мне. Я люблю моего убийцу… Но твоего… Как могу я любить и его?
— О, ты видишь, Нелли, он ни на минуту не смягчится, чтобы спасти меня от могилы. Так-то он любит меня! Но это и не важно. Это не мой Хитклиф. Моего я все-таки буду любить, и возьму его с собой: он в моей душе. И хуже всего, — добавила она в раздумье, — я наскучила этой жалкой тюрьмой. Надоело мне быть узницей. Я устала рваться в тот прекрасный мир и всегда оставаться здесь: не видя его — хотя бы смутно, сквозь слезы, — и томясь по нему в своем изболевшемся сердце; а на самом деле с ним и в нем. Ты думаешь, Нелли, что ты лучше меня и счастливей, потому что ты сильна и здорова. Ты жалеешь меня — скоро это изменится. Я буду жалеть тебя. Я буду невообразимо далеко от вас и высоко над вами.
— И все же, — перебила я, — вы без зазрения совести хотите убить всякую надежду на ее окончательное выздоровление, ворвавшись в ее память сейчас, когда она вас почти забыла, и снова ее вовлекая в бурю разлада и отчаяния.
— Думаешь, она почти забыла меня? — спросил он. — О Нелли! Ты же знаешь, что нет! Ты знаешь не хуже, чем я, что на каждую думу, отданную Линтону, она тысячу дум отдает мне. В самую тяжкую пору моей жизни мне показалось, что Кэти меня забыла: эта мысль неотступно меня преследовала, когда я сюда вернулся летом. Только слово самой Кэтрин принудило бы меня допустить опять эту горькую мысль. И тогда Линтон обратился бы для меня в ничто, и Хиндли, и все страшные сны, что мне снились когда-либо. Два слова определили бы тогда все мое будущее — смерть и ад. Жить, потеряв ее, значит гореть в аду. Но я был глупцом, когда на мгновение поверил, что она ценит преданность Эдгара Линтона больше моей. Люби он ее всем своим ничтожным существом, он за восемьдесят лет ни дал бы ей столько любви, сколько я за один день. И у Кэтрин сердце такое же глубокое, как мое. Как моря не вместить в отпечаток конского копыта, так ее чувство не может принадлежать безраздельно Линтону. Да что там! Он едва ли многим ей дороже, чем ее собака или лошадь. Ему ли быть любимым, как я любим! Разве она может любить в нем то, чего в нем нет?
Не стоит останавливаться на таких пустяках, как недостаток внешних удобств: они занимают мои мысли только в ту минуту, когда я спохватываюсь, что их нет. Я смеялась бы и плясала от радости, если бы вдруг оказалось, что все мое несчастье заключается в отсутствии комфорта, остальное же — только неправдоподобный сон!
— Если вы еще раз придете ко мне с вашими докладами, вы получите у меня расчет, Эллен Дин, — ответил он.
— Вы, верно, предпочли бы ничего об этом не слышать — так, мистер Линтон? — сказала я. — Хитклиф с вашего разрешения приходит кружить голову барышне и захаживает сюда, пользуясь каждой вашей отлучкой, чтобы ядовитыми наговорами восстанавливать против вас госпожу?
У Кэтрин, хоть и была она помешана, достало соображения осмыслить на свой лад наш разговор.
— А! Нелли меня предала! — вскричала она страстно. — Нелли мой скрытый враг! Ведьма! Значит, ты в самом деле собираешь «громовые стрелы», чтобы их обратить против нас! Дайте мне только уйти, и она у меня пожалеет! Она у меня заречется колдовать!
— Давно я здесь заперлась? — спросила она, вдруг оживившись.
— В понедельник вечером, — ответила я, — а сейчас у нас ночь с четверга на пятницу, — вернее сказать, утро пятницы.
— Как? Той же недели? — воскликнула она. — Такой короткий срок?
— Достаточно долгий, если жить одной холодной водой да собственной злостью, — заметила я.
