Kitabı oku: «Дороги воронов», sayfa 2
Когда история дошла до этого момента, они пришли на нужное место. Поляна Волшебника была фактически единственным местом в Гилфорде и окрестностях, которое обладало стопроцентным древним элементом – менгиром в центре поляны. Это был невысокий камень, немногим выше самого Марва, и тот с детства знал его точный размер – 5.87 футов (179 см), окружность (хотя менгир был прямоугольный, его охват обозначали как окружность) – 3 фута 8 дюймов (1 метр 12 сантиметров). Скорее всего, если бы ему позволили, Марв сумел бы обхватить менгир руками. Иногда он испытывал настоящее восхищение, как руководству Гилфорда, где за всю полуторатысячелетнюю историю не сожгли ни одной ведьмы, а из всех древних сооружений был только один из самых захудалых в стране менгиров, удалось сделать город туристическим раем эзотериков.
Если не прикасаться к менгиру, которое охраняло Историческое общество, то в Гилфорде крайне толерантно относились к любым видам ритуалов, проводимым рядом. Обычно рядом с менгиром дежурили мистер и миссис Фабер, продавшие лет десять назад кофейню, которой владели, чтобы посвятить свою жизнь охране местных памятников. В неизменных зелёных резиновых сапогах, которые они носили и в жару, и в снег, они и противоречили, и дополняли атмосферу мистики поляны. Если бы кто-то попытался начертить на менгире свои инициалы, то бдительные охранники сразу связались бы по рациям, висевшим на поясе, с кем-то, вроде Фила – вооружёнными парнями, воображавшими, что живут в боевике. Ещё на супругах Фабер лежала миссия решать споры о доступе к менгиру, если групп, желающих провести ритуал, было несколько. У Марва вечно вызывали веселье мысли, как супруги Фабер, накинув жёлтые дождевики, спасаясь от холодной осенней погоды, светя в лица собравшихся яркими фонариками, регулируют в хэллоуиновскую ночь толпы друидов и сатанистов, где каждая группа мечтает провести обряд именно в полночь.
Сейчас желающих подзарядить амулеты или обратиться к богу/богине, которые, по мнению язычника, обитают в камне, не было. Несколько, не больше десяти, туристов бродили по поляне, временами фотографируя менгир и себя на его фоне, видимо, не желая осознавать, что других развлечений на поляне, кроме самого менгира, тут не предусмотрено.
Марв помог Валентайну установить шесты с зажжённой свечой на верхушке каждого. Он заметил, как подобралась миссис Фабер, возможно, повторяя про себя инструкции по пожарной безопасности, но, видимо, свечи на поляне не были запрещены. Марв уже давно привык придумывать вопросы, когда надо было проверить на достоверность ту или иную выдуманную им историю. Когда Валентайн вручал ему заработанную десятку, Марв нашёл идеальный способ проверки.
– А тот чёрный ангел, который на боку вашей машины, это ангел или демон?
Валентайн слегка нахмурился.
– Ангел? А, нет, это не ангел, это два брата, Танатос и Гипнос. Они заведуют снами… Я… Если подождёшь, я потом расскажу, или погугли там, как молодёжь это делает.
Гуглить Марв не мог, его кнопочный телефон не мог выходить в интернет, у читалки был поиск вай-фая, но с неё было практически невозможно серфить, слишком медленно грузились страницы, да он бы и не решился рисковать зарядом. Впрочем, ему и не требовались пояснения, он знал, что Гипнос – бог сна, а Танатос – бог смерти, приходящей во сне. Марв совершенно не собирался ждать, пока Валентайн закончит ритуал, но при этом всё равно хотел побывать при начале происходящего, чтобы понять, кому Валентайн будет молиться.
Тот встал на колени посреди круга, созданного из вбитых в землю шестов с горящими свечами наверху. Марв прозаически подумал, что теперь на коленях блестящих штанов Валентайна останутся зелёные пятна от травы. Валентайн протянул руки куда-то к небу:
– О, Геката, откликнись на зов страждущего!
Затем он сцепил пальцы вместе, опустил голову и что-то тихо забормотал. Никто, увидев его в этот момент, не подумал бы нечто иное, как то, что это католик опустился на колени для благочестивой молитвы. Любопытство Марва было удовлетворено, откуда-то подул пронизывающий ветер, пора было уходить. Простая логика подсказывала, что Валентайн подождёт, пока догорят свечи, иначе бы он нанял Марва и для того, чтобы нести шесты обратно. Внезапно миссис Фабер тихо вскрикнула. Марву не потребовалось и секунды, чтобы понять, куда она указывает – на верхушке менгира сидел воробей.
Марв припомнил, что в самом деле никогда не видел, чтобы на менгир садились птицы, хотя и не посчитал, что это было достойно такой реакции. Однако, в течение пары секунд ещё пара воробьёв, прилетевших из леса, уселась на менгир. Туристы потянулись к менгиру, вытянув перед собой телефоны, которые явно записывали происходящее. Не приходилось сомневаться, их привлекли не столько воробьи или обряд Валентайна, сколько чуть дрожащая рука миссис Фабер, которой она указывала на менгир.
Но, положа руку на сердце, поведение воробьёв в самом деле было странным. Верхушка менгира представляла собой четырёхугольную пирамиду, птицам было неуютно, они ежесекундно перепархивали с места на место, стараясь найти наиболее устойчивую позицию, но таковой не существовало. Стало темно, солнце затянула небольшая туча. Мистер Ходжес как-то сказал ему, когда Марв пожаловался, что небо внезапно затянули тучи и он пока в баре переждёт непогоду: «Это Англия, парень, здесь дождь может пойти во время засухи, метели и другого дождя».
Закапали первые капли дождя, воробьи наконец сразу втроём вспорхнули с места и снова улетели в лес. С громким шипением свечи на вершинах шестов стали гаснуть. Валентайн так и не шевелился, он продолжал что-то бормотать, склонив голову. Марв прикинул, стоит ли ему остаться. Если свечи не сгорят, то со своим врождённым изяществом Валентайн убьётся шестами, которые попытается нести вместе со свечами. Марв кинул взгляд на тучку, пытаясь сообразить, сколько ещё будет идти дождь, и запоздало пожалел, что не сообразил заснять воробьёв, камера на его телефоне всё-таки была. Тучка была какой-то жалкой, тонкой и рваной, ещё одним чудом было то, что из неё вообще закапал хоть какой-то дождь. Снова подул ветер, тучка поменяла форму и стала напоминать голову, из которой растут крылья.
«Чёртова тварь! Думаешь, я ослеп, не вижу, что у тебя даже не рога, а крылья из башки растут с двух сторон?».
Голос прозвучал так отчётливо, что Марв не был уверен, что он не раздался в реальности. Было чересчур темно, кажется, он уже был не на поляне. Правой рукой он расчёсывал кожу над левым локтем. Там явно псориаз. Псориаз чешется? В любом случае надо чесать…
«Сперва я ногами обломаю эти крылья с твоей башки. А потом выбью из тебя всех тварей, что залезли тебе под кожу».
Дождь прекратился. А так темно было потому, что он шёл по лесу обратно к ярмарке, а от ярмарки надо будет сразу идти к свалке. У него десять фунтов, хватит на шикарный ужин и останется, чтобы отложить немного. Пусть Валентайн сам разбирается со своим барахлом.
Только пока он бежал, не разбирая дороги, он стукнулся плечом о дерево и уставился впрямую на те фигурки, что ставили на римские могилы. Темноты вокруг не хватило, чтобы их скрыть. Он сразу понял, какие из них самые опасные, на какие не стоило смотреть. Например, на ту, что изображала волка с тремя головами. Марв почувствовал, как его знакомо сдавило двумя бетонными блоками, выбивая воздух из лёгких.
Разноцветная фигурка, расписанная крайне искусно.
Эштон Кларк открыл дверцу решётчатой камеры и сел на скамью напротив. Та скамья, на которой было постелено, была не особо удобна, но закутанному в одеяло мальчишке, погружённому в чтение, было всё равно.
– Я погуглил, такая зависимость называется букливинг. И тот вариант, что у тебя – это разновидность невроза.
Марв старался не слушать его слова, проигрывая в голове музыку «Чумной плесени», композиция «Цветные пятна на пирушке в аду» – музыка без слов.
– Твой отец тебя избил?
Марв оторвался от чтения и посмотрел прямо на Кларка.
– Нет, он меня пальцем не тронул.
Кларк знал, что он соврал, и Марв знал, что Кларк это знает.
На обратном пути Марв насвистывал «Красные своды собора» – мрачноватая мелодия и латинские слова. Если подумать о латыни, то не расчесал ли он собственную татуировку? Нет, латинское выражение находится на левой руке чуть выше бицепса, если можно называть утолщения на его худых руках бицепсами. Никакого псориаза нет. И не было. А ногти оставили на коже массу ран. На свалке Марв сразу полез в диван своего домика, где, помимо ноута, хранилось и другое необходимое, включая антисептик и пластырь, которые он применил к своей руке.
Невроз, вот, как это назвал это Кларк. Таких приступов… Нет, не таких, никаких приступов никогда не было. Уход в чтение скрадывал все другие психические проявления. Тот диван, что стоял у разбитого фольксвагена, особенно не промок, дождь был коротким и, кажется, прошёл только над лесом.
Странный приступ даже снял желание постоянно читать и, завалившись на диван, Марв лениво перебирал файлы, при этом где-то в своём сознании в этот момент он катался на лестнице на колёсиках по всей библиотеке. Значит Валентайн сумел вызвать какую-то настоящую магию? Отреагировали воробьи, погода и такие психи, как Марв. Скорее всего, какой-то психический ветер. Ах ты ж, чёртов Зак Эндрюс, или как там тебя зовут по-настоящему, но ты оказался реальным магом. Что же Марва так страшно стукнуло, почему он понёсся как свинья, завидевшая нож? Всё это было далеко, всё это прошлое, а прошлое возвращается только в таких вот книгах ужасов.
– Гарри, чёртов ты идиот, ты хоть слышишь, что я тебе говорю? Что именно ты сделал сыну придурок?
Кларк схватил отца Марва за плечо и так резко рванул, что тот упал на пол. Слепо зашарил по полу, а потом сжал пальцами кисточку, которая упала вслед за хозяином.
– Ты так пьян, что даже не соображаешь!
Казалось, что Кларк сейчас пнёт художника, стоявшего на коленях, но в этот момент настоятель собора Его Преподобие Мэттью крепко взял Кларка за локоть. Голос священника звучал спокойно, будто они беседовали за кружечкой пива:
– Собираешься его убить?
Кларк резко повернулся к приятелю, заставляя того отступить на шаг:
– А лучше, если он убьёт сына?
– Пока он здесь, он никому не причинит вреда.
Голос настоятеля звучал размеренно, что обычно успокаивало страсти. Марв, который стоял у двери, наконец смог выдавить из себя несколько слов.
– Я же говорил, меня никто не бил.
Гарри медленно, держась за стул, поднялся и сел обратно за своё место. Он взял одну из фигурок, окунул кисточку в банку с синей краской и провёл линию по хвосту тигра. Несмотря на то, что глаза у Гарри были тусклые, а запах перегара стоял на всю каморку, линия была тонкой и абсолютно чёткой. Кларк уставился на это проявление мастерства испуганными глазами.
– Господи, он не только пьяница, он ещё и псих.
Его Преподобие Мэттью так же крепко вцепился в локоть Эштона Кларка, как в тот день, лет двадцать назад, когда тот хотел напасть на капитана чужой футбольной команды, который на две головы был выше его.
– Хорошо, Эштон, пригласи врача и, если тот будет с тобой согласен, мы отправим Гарри в больницу.
Гарри не обращал внимания, его пальцы знали покраску лучше, чем его умирающий разум, и те фигурки, которые он уже закончил раскрашивать, выглядели маленькими шедеврами, заставляя жалеть, что их потом продадут за гроши туристам.
Потом вместе Кларк и Марв сидели в машине. Кларк молча протянул Марву коробку с салфетками. Марв вытер лицо, но не стал сморкаться, это бы означало признать, что он плакал.
– Отцу будет лучше в больнице, парень.
Марвин смотрел в боковое окно до тех пор, пока не понял, что голос не сорвётся, пока он будет говорить.
– А мне будет зашибись в приёмной семье?
– Думаешь, в приёмной семье тебе будет хуже?
Он ещё не был готов смотреть на Кларка прямо, но теперь повернул лицо к лобовому стеклу.
– Начнётся сентябрь, он вернётся в автомастерскую. Пойдёт на все эти чёртовы сборища алкоголиков, всякие двенадцать шагов, распевание псалмов, какие-то пластыри, которые помогают не пить. Он живёт ради того, чтобы быть занятым этой чушью по вечерам. Эти странные штуки с ним происходят только летом. Рисовать он тоже может только летом, потом весь год у него дрожат руки. Это уже четвёртый год так, при маме ещё началось, она и ушла из-за этого.
– Колотить он тебя начал тоже только в этом году?
Марв не ответил, продолжая смотреть в лобовое стекло. Пальцы пробежались по обшивке кресла, захотелось вытащить читалку из рюкзака, но он ничего не сделал, продолжая смотреть в лобовуху, рассматривая стекло, а не то, что за ним.
– Ладно, пристегнись. Пока буду решать, что с тобой делать, но есть место, где можешь пожить.
У него оставалось три фунта после утренней подработки, так что все тринадцать Марв зараз спустил на пару апельсинов, комплексный обед в «Бургер Кинге» из бургера, картошки и массы дополнений, даже остались деньги, чтобы купить несколько шоколадных батончиков. Он был уверен, что имеет право сегодня себя побаловать. Потом он до темноты читал, валяясь на диване у фольксвагена, книгу про повешенных, которые пытались мстить живым.
Чтобы не портить глаза, в темноте он прекратил чтение, врубил в наушниках Чумовую Плесень и любовался зажигающимися звёздами, пока не решил пойти спать.
Уже два дня Пол пренебрегал утренней пробежкой, потому, пока он принимал душ и завтракал, то чувствовал, как ноют мышцы, не получившие достаточной нагрузки. Его лень объяснялась просто – позавчера у него был поздний праздничный ужин в честь приезда с родными, вчера – с бывшими одноклассниками. Хотя Пол много не пил, а встать пораньше, чтобы разогнать наеденный на вечеринках жирок, было бы полезно для здоровья, он ещё до поездки постановил, что эта неделя в Гилфорде будет посвящена тому, чтобы основательно выспаться, а форму он успеет восстановить и после. На самом деле его нежелание выходить на утренние пробежки было вызвано воспоминаниями о поездке сюда прошлым летом, когда некоторые из старых жителей городка, которые знали его ещё мальчишкой, останавливали его, желая поболтать. В этих разговорах Пол не мог взять правильный тон, заставить считаться с собой, как с взрослым, и внезапные приступы поучений собеседников, принимал слишком близко к сердцу. После подобных спортивных упражнений он возвращался домой вымотанным эмоционально, а вовсе не физически. Теперь же он собирался регламентировать все встречи. Этим вечером, к примеру, были запланированы на вечер посиделки с приятелями из старого компьютерного клуба, в пятницу – день рождения старшего брата, то самое формальное событие, на которое он и приехал, а в воскресенье он срывался из Гилфорда в немецкий Арбер, где его университетские друзья сняли до августа крохотный отель для горнолыжников.
За завтраком он проверял соцсети и почту. Стыдно было сознаться, что хотя он провёл дома всего несколько дней, он уже скучал по студенческой жизни. Пол прекрасно осознавал, что вся будущая жизнь не будет похожа на эти суматошные, наполненные событиями годы в университете. Придётся остепениться, найти себе жильё и, скорее всего, будущее место жительства станет напоминать Гилфорд с его устоявшимися правилами и традициями. Может, когда ему стукнет сорок, а это произойдёт, когда он пройдёт такой же срок во времени, как тот, что уже отшагал, может, тогда ему и захочется тихого семейного счастья и размеренного графика жизни маленького городка. Но сейчас Гилфорд его душил: сомкнул свои руки, состоящие из узких старинных улиц, на его шее, и шептал, что не отпустит его обратно в университет, что Полу придётся заново искать настоящих друзей только в интернете, развлекаться только выпивкой в пабе, и флиртовать с парой незанятых местных девушек. Полу хотелось, чтобы кто-нибудь ему написал крик о помощи, призыв срочно вместе напиться или хотя бы вложить силы и средства в будущую «самую потрясающую, компанию, которая года через три нас озолотит», чтобы появился повод не досиживать здесь эту неделю. Но до чёртиков тактичные друзья давали ему спокойно побыть с семьёй до конца недели, что говорило об их врождённом чувстве этикета и нулевых способностях к телепатии.
Среди писем он наткнулся на неизвестного отправителя, некоего Эфалида. В тело письма была вставлена картинка – чёрный фон, на котором сверху была замысловатая золотая завитушка, а посредине тем же шрифтом написаны буквы R.I.P. Вторая картинка был прикреплён в качестве вложенного файла. Палец Пола застыл над экраном, но затем он передумал. Всё это напоминало попытку внедрить в систему вирус, стоило открывать подобное с компьютера, где все попытки атаки пресечёт программа. Хотя на самом деле он не желал сознаваться даже себе, насколько его эмоционально неприятно поразила эта открытка, оформленная как похоронная. Для очистки совести он бросил взгляд на тему письма, чтобы убедиться, что это не предупреждение о смерти кого-то из знакомых. Там стояло: «1001». Никто не называет цифрами те письма, на которые желает получить ответ. Пол вышел из браузера и попытался выбросить историю из головы.
Ещё одной причиной, по которой Пол ненавидел родной город, был Дор Таундсенд. Полным его именем было Теодор, но никто не называл его Тео или Тедди, сложно сказать, с какого момента его прозвали Дором, скорее всего, он так представлялся ещё с младших классов. Это было вполне в духе его родителей, считавших, что они родственники маркизов Борклей, а потому придумавших сокращать имя сына до французского слова «золотистый».
В детстве Пол мечтал, чтобы Дор был одним из тех задир-громил, которых изображали в мультшоу в качестве антагонистов главных героев. Когда Пол вырос, то понял, что вряд ли бы сумел справиться с настоящим хулиганом. Но таких в их частном колледже Королевы Боадиции не было, за этим прислеживали и учителя, и пара штатных психологов, и даже охранники в зелёных с золотой вышивкой пиджаках. Потому Дор предпочитал психологическое насилие.
Когда Полу было четырнадцать, его вызвали к декану колледжа, где, предварительно убедившись, что подросток выдержит новость, ему сообщили, что его родители погибли в аварии.
Розыгрыш продлился два с половиной часа. Возможно, если бы Пол не поверил пяти собравшимся взрослым (декан не рискнул сообщать подобные новости ученику один на один), и позвонил бы родным, всё вскрылось бы скорее. Но он представить себе не мог, чтобы учителя соврали бы ему о подобном. Они и не соврали. Декан даже не поверил констеблю Тафту, который сообщил об аварии и сказал, что надо предупредить Пола, потому что мать пока жива и просит с ним встретиться. Декан позвонил в больницу и там ему подтвердили всё, что говорил констебль, правда, сказали, что можно не спешить, женщина уже скончалась, знает ли декан других родственников мальчика, кто смог бы забрать его из школы или, быть может, руководство школы решится само сообщить школьнику, что произошло?
Пол просил отвезти его домой, но ему сказали, что лучше дождаться, когда дома будет кто-то из тех, кто за ним присмотрит. Через пару часов домой должен был приехать Клиф, один из двух старших братьев, тогда, сказал ему декан, его отвезут домой, он сам его отвезёт. Рядом с ним поставили кружку с чаем, а Пол смотрел и смотрел на телефон, не веря, что ни один из двух братьев, ни сестра не позвонили, если узнали новость. Значит они не знали, а Пол был не в состоянии позвонить и сказать им об этом первым. Когда они с деканом въезжали на подъездную дорожку, Клиф как раз подъехал и разгружал машину, в руках у него был бумажный коричневый пакет из супермаркета с продуктами. Он недоумённо уставился на Пола, видимо, уверенный, что подобное сопровождение вызвано каким-то проступком парня. А потом дверь открылась и Пол увидел на пороге отца – живого и здорового. Декан, который уже наполовину покинул машину, прикрыл рот ладонью, а Пол, который уже вышел наружу, со всего маху ударился плечом о незахлопнутую дверцу машины. Нет, он не потерял сознание, но его повело.
Скандал был грандиозный. Декан вызывал всех в актовый зал, где бушевал, что такой розыгрыш повлечёт не только исключение, но и уголовное дело. Штатный психолог колледжа, с которым потом беседовал Пол, спросил его, знает ли он, кто мог проделать подобную шутку. Год назад Пол смотрел фильм «Запах женщины» с Аль Пачино, он обожал пересматривать момент с речью героя, которую он произносит, когда руководство колледжа хочет исключить студента, отказавшегося выдавать однокашников, провернувших глупую шутку. Какой-то бесёнок в его душе спросил его в этот момент: испытает ли он угрызения совести, когда сдаст Дора? И вдруг понял, что нет, не будет не только угрызений, что он испытывает глубокое удовлетворение от того, что хоть кто-то хотя бы его поймёт.
Психолог не удивился, узнав, кого подозревает Пол. Психолог, полный мужчина лет под пятьдесят по имени Магнус Бейкер, на самом деле более напоминающий под стать фамилии пекаря, чем психолога, даже не стал записывать имя в блокнот. Он лишь спросил, почему Пол уверен, что Дор ненавидит его. Пол отвечал медленно, стараясь, чтобы каждая цепочка слов походила на выстрелы и ранила психолога, который сейчас представлял всех тех взрослых, кто не смог защитить Пола.
– Потому что Дор неудачник. Его родители мечтали, чтобы он учился в колледже Чаши, куда набирают лучших двенадцать учащихся каждый год, но ему пришлось учиться в нашем, куда можно поступить всего лишь за деньги. Дом его родителей завешен гербами маркизов Борклей, но каждый, кто побывал у них в гостях, смеётся над их тщеславием, тем более, что родственная связь с маркизами у них не кровная, а через брак одного из дальних родственников. Его родители давят на него, а он достаточно туп, чтобы не суметь дать им отпор и ненавидеть единственного человека, кто учится лучше него.
Бейкер по-прежнему ничего не записывал, он смотрел на Пола, чуть прищурив глаза.
– И давно у тебя в голове такие мысли?
– С двенадцати лет, через год после поступления в колледж и нашего знакомства. До того я не мог понять, почему он меня ненавидит.
– Что именно происходило?
Пол нервно пожал плечами, затем уставился в окно. В его душе клокотала ненависть, но холодный ум пытался контролировать происходящее.
– Вы скажете, что это я ненавижу его, что это я придумываю про него гадости.
– Может быть, так и скажу. Но сперва мне бы хотелось услышать твою версию, ты ведь понимаешь, что Таунсенд, если я прямо спрошу его, он ли стоит за розыгрышем, придумает, сколько гадостей сделал ему ты?
Пол почувствовал, как его лицо расплывается в кривой улыбке. Он снова посмотрел на психолога. Он не был уверен, выглядит ли он в этот момент адекватным или Бейкер сейчас потянется к мобильному телефону, чтобы вызвать бригаду со смирительной рубашкой.
– А я делал ему гадости. О, сколько же гадостей я ему сделал. Вы даже не представляете, сколько удовольствия я от этого получил. Вы ничего не сделаете Таунсенду. Вы скажете, что он устроил розыгрыш, а он скажет, что я просто псих. Вы будете проверять, кто же подключился к телефону декана, направляя его звонки на какой-то чужой номер, а Таунсенда идеальное алиби, он не взламывал сеть, это не он изображал чужие голоса. Он просто дал кому-то деньги, каким-то профессионалам. Декан по этой причине пытается запугать всех, чтобы они сознались, потому что специалисты не могут вычислить, кто же подключился к его телефону, чтобы перенаправлять звонки. О да, давайте, расскажите мне, что это был обычный розыгрыш, милый мальчишеский междусобойчик. Этот парень псих! Возможно, я теперь тоже псих, так давайте, закрывайте меня в сумасшедшем доме. Вы ведь это сделаете со мной, верно? Не с ним, он всегда выходит сухим из воды.
Пол вскочил с места и зашагал нервно из угла в угол. На полу было несколько игрушек, он остановился над плюшевым зайцем, ему хотелось что-нибудь разорвать, но даже в этом состоянии он не был способен причинить боль не только живоми существу, но и его подобию. Он схватил с пола пластиковый пенал из-под фигурок, и временами бил в него, словно отсчитывая такт.
– В первом классе колледжа он первым предложил дружбу, когда пришли результаты с первых тестов. Насчёт тестов я понял позднее. Я стал приглашать его домой и не мог понять, какого чёрта со мной постепенно перестают дружить остальные. Где-то в апреле Малькольм Додсон, чистая душа, подсел ко мне во время ланча и вдруг сказал: «А у тебя вообще не несёт чесноком изо рта». В тот день я не ел чеснока. Я не ел чеснока всю неделю, если не весь месяц. Тогда я спросил его, с чего он взял, что от меня будет пахнуть, и он сдал Дора. Я попытался с ним поговорить… Тот, разумеется, сказал, что Малькольм всё выдумал и хочет нас поссорить, но я уже заподозрил неладное. О, чёрт, хватит на меня смотреть так, будто мне всё кажется, и я тут пересказываю фантазии.
– Я вовсе не смотрю на тебя подобным образом, Пол.
– Я не порвал с Дором, попытался только общаться с ним поменьше. Но стоило мне начать обращать внимание, как я увидел, что стоит мне хоть с кем-то наладить общение, как Дор начинал усиленно искать дружбы того мальчика или девочки. А потом этот человек прекращал общение со мной. Некоторые слухи до меня доходили, но не так уж много. Он делал перед всеми вид, что дружит со мной из жалости, а учусь я хорошо потому, что у меня психические проблемы, даже не синдром Аспергера, а первые признаки шизофрении и я постоянно принимаю таблетки. Но мои якобы проблемы не лишили бы меня друзей, он к каждому находил свой путь. Я знаю только одну такую историю, потому что услышал её от Клодиль. Она сказала, что я плохо влияю на Дора, потому что он как-то сказал, что ей жутко не нравится её попугайчик, потому что Пол говорит ему, что птицы – они только для охоты, им стоит сворачивать головы, пока никто не видит. Тупо, да? Но она поверила. Что ещё он про меня говорил, она отказалась рассказывать. И ещё форумы, и группы в соцсетях. Стоило мне с кем-то общаться, как кто-то с нового акка начинал вмешиваться в разговор и высмеивал меня. Я думал, что у меня паранойя. А потом провёл эксперимент. Нашёл три новых сайта, зарегистрировал их на мою почту, и ещё пять – и там аккаунты зарегистрировал на новую почту, которую открывал только из компьютерного клуба. На тех трёх, которые были зарегистированы на мою почту, появились новички, на пяти, куда я заходил из клуба – нет. Тогда я удостоверился, что моя почта взломана. Может быть, и телефон тоже. Я стал бояться, что сойду с ума, что у меня паранойя. Может, я и сошёл, может, у меня паранойя сейчас. Но вы ведь сами видите, что кто-то нанял целую контору для идиотского розыгрыша. Я целыми днями думаю: а что было бы, если бы я позвонил родителям или кому из сиблингов? Мой телефон тоже был переподключен? Если бы я позвонил Сьюзи, то, наверное, она ничего бы не могла говорить и только бы рыдала, чтобы я не понял, что голос не тот? Господи, я вас всех ненавижу, всех ненавижу, всех до единого. Вы же видите, что происходит безумие, но будете утверждать, что всё не так, что он святой, а я – шизофреник.
Пол сел на прежнее место, а потом с силой запустил пенал в сторону плюшевого медведя, пенал срикошетил от плюшевого брюха и с грохотом проехался по полу.
– Ты кому-нибудь рассказывал, Пол?
– Отцу. И Клиффу. Они сказали, что мне всё кажется. Они не могли поверить, что всё это делает мальчишка одиннадцати-двенадцати лет.
– А какие именно гадости ты ему делал?
Пол старался сдержать улыбку, но он знал, что она исказила его лицо и ему представлялось, что он сейчас выглядит безумнее Шляпника из «Алисы».
– Я учился. Я не сразу понял, какого чёрта он так со мной обошёлся. А когда понял, что я лучший на потоке, а он только второй, то предположил, что это связано именно с этим. Я постарался превзойти его по всем предметам. Он хорош в математике, но я лучше, он пытается заняться программированием, но ему это не даётся, а мне без труда. Я понял, что я для него, как рана в боку, которая просто ноет. Но стоит мне получить какие-то похвалы, как рана переходит в острую фазу. Знаете, за что он меня наказал? За городской конкурс на лучшую компьютерную игру. О да, я был уверен, что он примет участие. И да, я специально принял участие в конкурсе, я знал, что сумею его обойти. И мне не стыдно. Давайте, говорите, что нормальные люди не должны копить в себе столько ненависти, сколько я. Мне, чёрт бы вас всех побрал, не стыдно! И знаете, что я ещё скажу. Ему четырнадцать лет. Ему. Четырнадцать. Лет. Вы понимаете, что это значит?
– Скажи мне, что это значит, Пол.
– Что каким бы гением он ни был, он не сможет найти тех, кто взломает чужие телефоны и будет изображать чужие голоса, и чтобы эти люди восприняли его серьёзно. Что какие бы деньжищи он ни получал от родителей, такие люди будут стоить дороже его возможностей. Ему помогает кто-то из родителей. Кто-то из этих чёртовых взрослых психов хочет, чтобы я уступил их «золотому мальчику». Но я скорее сдохну. Я не дам ему победить. Господи, а что будет дальше? Они наймут тех, кто убьёт моих родителей уже по-настоящему? Давайте, говорите, что я псих, что я должен уступить, что борьба того не стоит.
Бейкер встал со своего места и положил руку на плечо Пола. Пол сидел в кресле и покачивался вперёд и назад, кончиками пальцев прикрыв себе рот, и уставившись в никуда. Наконец Бейкер заговорил. Он говорил о том, что Пол очень многое пережил, что у колледжа есть свои способы, как разбираться с хулиганящими подростками, что он повлияет и никаких неприятностей больше не будет.
Надо сказать, что Бейкер сдержал слово. Стало легче. Всё не прекратилось, но стало легче. Те, кто следил за Полом в сети, словно стали истеричками, и другие пользователи стали слушать их меньше. А через три месяца Дор оставил от своей левой руки, как говорили, одни лоскуты. Видимо, он в этот момент спорил с родителями и взял в конечном счёте в руку нож, но, к счастью или нет, направил его не на них. Он выжил. И больше не учился в колледже. Дор поменял несколько больниц и не поступил в университет после учёбы. Пол постепенно восстанавливал социальные связи, но, несмотря на то, что он прорабатывал это с терапевтом, в глубине сознания ему всё ещё казалось, что гилфордские приятели смотрят на него с осуждением. Только в университете, где он мог оставить всё позади, он наконец почувствовал себя по-настоящему свободным. Иногда он думал о том, не был ли поступок Дора тем, что Бейкер назвал «у колледжа есть свои способы, как разбираться с хулиганящими подростками», и тогда всё же ощущал уколы вины. Но не слишком сильные.
