Kitabı oku: «Ревизия психоанализа», sayfa 2
Фрейд полагает, что «черты характера» коренятся в либидо – в частности, в либидинозно заряженных эрогенных зонах. В предпринятой мною ревизии концепции характера он рассматривается как биологически необходимый феномен – необходимый, потому что он гарантирует ментальное и физическое выживание человека. Концепции социализации и ассимиляции как два аспекта ориентации характера также основаны на учете двоякой потребности человека в общении с другими и в усвоении понятий. Как уже знают читатели, знакомые с моими предыдущими сочинениями, я полностью разделяю данное Фрейдом клиническое описание различных синдромов нарушения характера. Разница определяется различием в биологических подходах. Надо, однако, выделить еще один дополнительный пункт. Для Фрейда энергия, которой заряжены черты характера {008}, является либидинозной, то есть сексуальной (в широком смысле, в каком Фрейд употребляет этот термин). Но в том смысле, в каком употребляю этот термин я, энергия является стремлением живого организма к выживанию, направляемым по разным каналам, что позволяет индивиду адекватно реагировать на возникающие задачи. Энергия в общем смысле, а не в узком смысле сексуальной энергии, была использована К. Г. Юнгом, который, однако, не связал ее с социобиологической функцией характера.
Социобиологическая функция характера определяет формирование не только индивидуального характера, но и характера «социального». Социальный характер содержит «матрикс» и «ядро» структуры характера, присущей большинству членов данной группы. Эта структура характера развивается в результате базового опыта и образа жизни, присущего группе. Функция социального характера с социобиологической точки зрения заключается в придании человеческой энергии такой формы, чтобы ее можно было использовать в качестве «сырого материала» для целей частной структуры данного общества. Здесь надо заметить, что не существует обществ «вообще», но лишь общества, характеризующиеся вполне определенной структурой, так же как не существует психической энергии «вообще», но лишь психическая энергия, канализированная различными способами, присущими данной структуре характера.
Развитие социального характера необходимо для нормального функционирования общества, а выживание общества является биологической необходимостью для выживания человека. Конечно, я не хочу сказать, что определенный социальный характер гарантирует стабильность общества. Если социальная структура слишком сильно противоречит человеческим потребностям или если в то же самое время возникают новые технические либо социально-экономические возможности, то у наиболее передовых индивидов и групп возобладают подавленные до этого черты характера, что в конце концов сделает общество более удовлетворительным с человеческой точки зрения. Характер, являющийся цементом общества в периоды {009} стабильности, становится динамитом в периоды социальных подвижек.
Подведем итог: не существует противопоставления «культурного» и «биологического» подходов, из которых первого придерживался Фрейд, а второго Фромм. Оставив в стороне тот факт, что я являюсь не основателем школы, а скорее последователем, попытавшимся развить теорию Фрейда и некоторым образом пересмотреть ее, можно сказать, что я являюсь сторонником социобиологического подхода, где развитие личности понимается как попытка человека (появившегося в определенный и вполне известный момент эволюции животного мира) выживать путем динамической адаптации к социальной структуре, в которой он был рожден. Ложная дихотомия, отделяющая культурное от биологического, возникла благодаря общей тенденции превращать идеи в удобные клише, без попыток понять их, а отчасти благодаря идеологии бюрократически организованного международного психоаналитического сообщества, некоторым членам которого, как и людям, сочувствующим психоанализу, нужны легкие для понимания ярлыки, для того чтобы рационально оправдать свою антипатию к идеям тех психоаналитиков, которые считают, что психоанализ и бюрократический дух несовместимы {010}.
II
Диалектическая ревизия психоанализа
1. Необходимость ревизии психоанализа
Пересмотр и ревизия – нормальные для настоящей науки явления. Парадоксально, но теория, которая не пересматривалась в течение шестидесяти лет, тоже не остается прежней, она превращается в систему стерильных формул. Главный, имеющий истинное значение вопрос касается не ревизии как таковой, а заключается в том, что́ именно пересматривается и в каком направлении идет ревизия. Движется ли пересмотр в том же направлении, что и исходная теория, несмотря на изменения некоторых гипотез внутри теории? Или пересмотр полностью меняет направление, несмотря на словесную приверженность первоначального направления, заданного учителем?
Рассуждая о проблеме ревизионизма, мы сталкиваемся с серьезной трудностью. Кто может и должен решать, в чем заключалась суть исходной, оригинальной теории? Очевидно, что монументальный труд гения в течение прошедших сорока лет рос и изменялся, и в процессе этих изменений неизбежно выявлялись противоречия. Необходимо понимать ядро этого труда – его сущность – и отличать его от общей суммы всех составляющих его теорий и гипотез. Но, идя дальше, мы должны спросить: кто должен решать, в чем заключается эта суть? Создатель системы? Это было бы в высшей степени желательным {012} и удобным решением для тех, кто пришел в науку после учителя. Но в большинстве случаев, к сожалению, создатель уже не в состоянии решать. Даже величайший гений есть дитя своего времени и подвержен влиянию его предрассудков и образа мышления. Часто этот гений настолько сильно поглощен борьбой со старыми взглядами или формулированием новых и оригинальных идей, что теряет представление об истинной сути, составляющей ядро его учения. В отличие от своих последователей автор может считать некоторые детали необходимыми для перехода к новым знаниям и очень важными, из чего следует, что он не нуждается во вспомогательных конструкциях.
Кто еще может принять решение о сути системы? Власть? Это слово, вероятно, странно звучит в связи с научными открытиями. Но тем не менее употребление этого слова здесь вполне оправданно. Наука часто насаждается учреждениями и бюрократами, которые определяют расходование денежных средств, первоочередность тех или иных исследований и так далее, и именно эти структуры и личности на самом деле обладают правом окончательного решения относительно направления развития науки. Конечно, так бывает далеко не всегда. Но это, несомненно, касается психоаналитического «движения». Не обсуждая, почему это так, я могу сказать, что психоаналитическая бюрократия попыталась определить, какие теории и психотерапевтические практики заслуживают наименования «психоаналитических», и я не думаю, что этот выбор был успешным с научной точки зрения, что вовсе неудивительно. Научная бюрократия, как и все прочие бюрократии, очень скоро усваивает привычку к власти, положению, престижу, а следовательно, контролируя теорию, они получают возможность манипулировать людьми.
Но как все же можно определить сущность великого теоретического построения, будь то учение Платона, Спинозы, Маркса или Фрейда, если ни их создатели, ни официальная бюрократия не могут сказать, в чем суть этих теоретических построений? Ответ на этот вопрос не может быть вполне удовлетворительным, потому что он {013} оставляет нас без твердо установленных правил, но это единственно возможный, на мой взгляд, полезный ответ.
Раскрытие сущности системы – историческая задача. Чего требует решение этой задачи? Тому, кто попытается ее решить, придется определить, какие новые творческие мысли в системе противоречили взглядам и идеям, принятым в то время. Затем этот человек должен будет исследовать общий интеллектуальный климат, существовавший в период, когда была создана система, – то есть проанализировать ситуацию с социальной точки зрения и с точки зрения контекста, в котором протекала жизнь учителя. Кроме того, надо изучить, в каких понятиях и терминах учитель разъяснял свои открытия современникам, чтобы не вызвать у них отторжения и не завоевать репутацию сумасшедшего. Задача, таким образом, заключается в том, чтобы понять, как на формулировки исходной системы повлияли попытки отыскать компромисс между новым и существующим и в конечном счете как можно в процессе социальных перемен расширить, перевести и пересмотреть ядро системы. Коротко этот самый главный пункт можно сформулировать следующим образом: сущность системы есть то, что выходит за пределы традиционного мышления минус бремя традиции, в окружении которой было сформулировано это передовое мышление.
Возвращаясь к созданной Фрейдом системе, я считаю, что главными открытиями были следующие:
1. Поведением человека управляют влечения, каковые являются, по сути, иррациональными – влечения вступают в конфликт с разумом, его моральными правилами и стандартами общества.
2. Большинство этих влечений не осознаются человеком. Самому себе человек объясняет свое поведение как следствие разумных мотивов (рационализация), одновременно продолжая действовать, чувствовать и мыслить в соответствии с бессознательными силами, каковые и мотивируют его поведение {014}.
3. Любая попытка перенести в сознание деятельность этих бессознательных влечений сталкивается с энергичным противодействием – сопротивлением, которое может принимать множество форм.
4. Помимо врожденных конституциональных факторов, развитие человека определяется обстоятельствами, влиявшими на него в детстве.
5. Подсознательные мотивации человека могут быть извлечены (например, путем интерпретации) из сновидений, симптомов и непреднамеренных мелких поступков.
6. Конфликты между осознанными взглядами человека и его разумной самостью, с одной стороны, и этими бессознательными движущими силами – с другой, если их интенсивность превосходит некоторый порог, могут приводить к душевным расстройствам, таким, как невроз, невротическое развитие личности или генерализованные диффузные нарушения, тревожность, подавленность и так далее.
7. Если неосознаваемые силы осознаются, то за этим следует особый эффект: симптом исчезает, человек испытывает прилив энергии, а его личность испытывает радость и получает свободу.
Все эти семь пунктов имеют непосредственное отношение к историческому времени, в условиях которого работал Фрейд. Он жил и работал на пике и, одновременно, в конце периода рационализма и просвещения. Он был рационалистом, поскольку верил, что сила разума способна решать загадки жизни (в той мере, в которой они вообще решаемы). Однако Фрейд вышел за пределы рационализма, заявив, что человеком движут иррациональные силы в такой степени, какую не мог предвидеть рационализм восемнадцатого века. Это открытие иррациональности человека и подсознательного характера иррациональных сил, скрывающихся в человеке, является самым радикальным открытием {016} Фрейда, с помощью которого он превзошел и в каком-то смысле победил оптимистический рационализм, присущий мышлению среднего класса его века. Он лишил королевских регалий осознанное мышление, низвергнул его с трона, но при этом дал разуму более основательную опору самой критикой осознанного мышления. Рационально объяснив иррациональное, он дал разуму новое и более надежное основание.
Но Фрейд мог бы стать адвокатом пессимизма и отчаяния, если бы не открыл метод освобождения человека от действия иррациональных сил – сделав для этого подсознательное осознанным. Этот принцип (Фрейд однажды выразил его такими словами: «Где есть «Оно», там должно быть и «Я») превратил проникновение Фрейда в человеческую иррациональность в инструмент освобождения человека. Таким образом, Фрейд создал не только новое измерение для истины, но и новое измерение для свободы. Политическая свобода и свобода торговли, так же как свобода использования собственности, значат очень мало, если человек не может освободиться от своих внутренних иррациональных и неосознаваемых сил. Свободный человек – это человек, познавший себя, но познавший по-новому – проникнув под обманчивую оболочку обыденного сознания и понявший свою скрытую внутри реальность.
Фрейд, таким образом, бросил вызов рационалистической оптимистической картине, глубоко внедренной в мышление и чувства того времени, но в других отношениях остался верен современной ему системе отсчета – особенно в том, что касалось механистического материализма, которым он восхищался и методы которого использовал, как и немецкие профессоры Г. Гельмгольц, Э. Дюбуа-Реймон и Э. фон Брюкке. Последний, наставник и учитель Фрейда (в качестве заведующего психологической лаборатории Венского университета), оказал заметное влияние на воззрения своего студента, и тот никогда не скрывал своей признательности учителю и восхищения его талантом. Несмотря на то что Фрейд отошел от физиологии, неврологии и психиатрии (в том смысле, как ее тогда {016} понимали) и занялся психологией, он сохранил верность базовым концепциям и методам лаборатории Брюкке. Фрейд искал физиологический субстрат психической энергии (либидо). В своем осмыслении психоанализа он следовал неврологизации, характерной для идеологии лаборатории фон Брюкке. Катексис энергии, связанная и свободная энергия, сдвиг энергии – таковы были основные категории его нового мышления. После всего сказанного становится ясно, что важнейшими с исторической точки зрения открытиями Фрейда были следующие: (1) наличие мощных иррациональных сил, движущих поведением человека, (2) бессознательная природа этих сил, (3) патогенные следствия их действия (в определенных ситуациях) и (4) излечивающий и освобождающий эффект преобразования подсознательного в осознанное.
Открытия Фрейда подверглись нападкам со стороны психиатров и психологов, которые его не поняли. Но они также подверглись критике и со стороны его бывших учеников и последователей, которые хорошо его понимали, но хотели освободиться от ярма ведущей роли Фрейда и его подчас упрямого нежелания пересматривать ошибки. Среди таких мятежников были А. Адлер и К. Г. Юнг. Они предложили разумную ревизию, которая отчасти была принята и самим Фрейдом. Намного раньше Фрейда Адлер понял важность агрессивных и деструктивных побуждений. Юнг, в свою очередь, освободил психическую энергию от ее суженной концептуализации в качестве сексуальной энергии и сделал последнюю лишь частью общей психической энергии. Его концепция символизма и мифологии также была богаче, чем у Фрейда. В частности, Юнг утверждал, что человек не только и даже не главным образом подвергается в своей жизни влиянию личностных факторов; наоборот, считал он, эти личностные факторы, например влияние матери, представляли собой универсальные феномены и архетипы, которые оказывают мощное воздействие на жизнь каждого человека, невзирая на личность каждой конкретной матери. В контексте этих условий и пересмотров не было никакой причины или, по меньшей мере, потребности в расколе {017}. Даже упрямство самого Фрейда или амбиции Адлера и Юнга не являются удовлетворительным объяснением. Истинная причина разрыва, сделавшая его неизбежным, заключалась в том, что Адлер и Юнг выражали несогласие с основными положениями Фрейда. Адлер, несмотря на то что был одаренным и проницательным человеком, не желал балансировать на грани рационализма, заглядывая в бездны иррационального. Напротив, он принадлежал к группе новых, относительно поверхностных оптимистов, характерных для среднего класса Германии и Австрии во времена до и после Первой мировой войны. Ни парадоксальное, ни трагическое мышление не были присущи этой группе. Ее представители были убеждены в том, что мир становится лучше и лучше и что даже недостатки и поражения в конце концов обернутся благом.
Тот же наивный оптимизм доминировал среди немецких и австрийских социал-демократов-реформистов, одним из которых был и Адлер. Юнг же пребывал в совершенно ином историческом положении. По сути своей он был романтиком и противником рационализма. Он представлял романтическую традицию, согласно которой иррациональное не было препятствием, каковое надо было преодолеть разумом, но, наоборот, было источником мудрости, подлежащим изучению, пониманию и усвоению ради обогащения и углубления жизни. Фрейд интересовался иррациональным и бессознательным, потому что хотел освободить человека от власти бессознательного. Юнг интересовался этим, потому что хотел помочь человеку и вылечить его посредством контакта с бессознательным. Фрейд и Юнг напоминают двух путников, которые, идя в противоположных направлениях, на какой-то момент встречаются и вступают в оживленную беседу, забыв о том, что после окончания разговора направятся дальше и расстояние между ними станет увеличиваться.
Третью группу диссидентов обычно называют неофрейдистами, культуралистами или ревизионистами. Главными представителями этой группы являются Салливан, Хорни и автор этих строк. Конечно, были и другие, кто значительно расходился с {018} ортодоксальными взглядами, например Ф. Александер и Ш. Радо. Но поскольку они остались в организации Фрейда, постольку ярлык неофрейдистов к ним не приклеивали.
Взгляды неофрейдистов не являются одинаковыми у разных представителей этого «течения». Объединяет их только большее значение, которое они придают культурным и социальным факторам, чем это было принято у ортодоксальных фрейдистов. Но определенно, что это подчеркивание было лишь дальнейшей разработкой социального подхода самого Фрейда, который всегда учитывал социальный контекст и приписывал обществу решающую роль в процессах подавления. Салливан придавал меньшее значение сексуальности и большее – избеганию тревожности и неуверенности. Хорни считала главной роль тревожности, страхов и несовместимости идеалов эго. Она также предложила фундаментальные изменения в представления Фрейда о психологии женщин. И, наконец, ваш покорный слуга, который сильно усомнился в теории либидо, предложил другую, согласно которой потребности коренятся в условиях бытия человека. Автор этих строк подчеркивает роль общества не как «культуры», а как специфически структурированного общества, рычаги воздействия которого связаны со способом производства и главными производительными силами, а также подчеркивает значимость ценностных и этических проблем для понимания сущности человека.
Ни одна из фундаментальных теорий Фрейда не подвергалась нападкам (в упомянутом выше смысле) со стороны этих трех психоаналитиков, и они не пытались основать новую школу, которая смогла бы вытеснить школу Фрейда. Они покинули организацию Фрейда главным образом из-за нетерпимости бюрократии в отношении несогласных, а вовсе не из желания основать новую организацию для создания новой антифрейдистской системы. Этим они решительно отличаются от Адлера и Юнга. Эта разница символически выражается в том, что Адлер и Юнг дали своим системам новые названия (индивидуальная психология и аналитическая психология соответственно), в то время как неофрейдисты настаивают на сохранении слова психоанализ – правда, не без протестов со стороны некоторых фрейдистов, которые утверждают, что всякий, кто не следует (019) правилам организации, не имеет права называть себя психоаналитиком. (Абсурд, до которого может довести этот бюрократический дух, демонстрируется тем фактом, что пять сеансов в неделю и использование кушетки становятся критерием того, проходит ли пациент психоанализ.)
С научной точки зрения главным грехом основателей этих новых школ, Адлера и Юнга, было «выхолащивание» великих открытий Фрейда, а затем полный отказ от них с заменой собственными, более мелкими теориями.
Неофрейдистов, включая и меня, тоже можно критиковать за недостаточное подчас внимание к Фрейду или даже за избыточную критику в его адрес. Несмотря на то что этот критицизм понятен (особенно в свете враждебности фрейдистов), он все же не является ни избыточным, ни неуравновешенным. Несмотря на большую разницу во взглядах между неофрейдистами, они пытаются понять подсознательные процессы и ставят целью осознание бессознательного. Однако ни один из нас не приложил усилий, чтобы найти формулировки, которые бы умиротворили фрейдистскую бюрократию и заставили ее более дружелюбно принять воззрения «неофрейдистов».
