Kitabı oku: «Покидая Тьму», sayfa 7
Медленно покачиваясь от бессонницы, Филипп в очередной раз решил обойти здание, в котором остановился на ночлег, для полного изматывания организма, чтобы приблизить время скорого и крепкого сна.
У стены, в самом дальнем углу у перевёрнутого одноногого стола какие-то вещи были накрыты чистой белой простынёй, которая изредка, но покачивалась от проникающего сюда по полу сквозняка. От краешка этого белоснежного одеяла красной тонкой ниточкой тянулась кровавая лужа, где затекая под прогнившие деревянные полы исчезала. Кажется, что за лужей крови, под белой простынёй, виднелась чья-то грязная джинсовая куртка, не менее грязные две пары обуви, и блокнот. Но, несмотря на разыгравшуюся фантазию, кричащий красный блокнотик Филипп всё же взял в руки и прочёл:
"Двадцать восьмое сентября две тысячи девятнадцатый год. Восемнадцать часов сорок две минуты.
Я совершенно никак не могу объяснить произошедшее сегодня вечером. Это… Это ужасающее, но, в каком-то смысле, даже завораживающее зрелище до дрожи в коленях. Будто сама ночь спустилась на нас раньше своего обычного времени. Наши уроки в сорок второй школе заканчивались как обычно, но, неожиданно, в коридорах, за дверьми кабинетов, началась какая-то неразбериха.
На всех детей мест в автобусах не хватает, а поэтому мы с одноклассниками продолжаем стоять под дождём и ждать помощи, которую военные нам обещают каждые пять минут.
Мы потеряли с кем-либо связь. Мало того, после скрытия от нас солнечных лучей и неба мы совершенно потеряли счёт времени, так ещё и не представляем, что нам делать.
Кажется, что иногда часы пролетают словно минуты, а бывает, что и наоборот, особенно, если находиться снаружи, непосредственно в дыму.
Сбежать с заднего школьного двора нам всё-таки удалось, но во время побега от военных наш класс разделился на две небольшие группы, после чего окончательно заблудились в своём же родном районе, где гуляли не одну сотню раз.
Пепел с неба падал получше самого сильного снегопада в январе, а поэтому было решено спрятаться в каком-то небольшом здании для небольшого отдыха.
Прошло, наверное, несколько часов, а может быть, вообще несколько дней, не знаю, сложно сказать из-за полной дезориентации и сильной боли в висках, после которой порой бывает даже невозможно подняться с места. Я и ещё несколько моих друзей часто чувствуем тяжелейшую тошноту, а они ведь знают, что для меня это хуже смерти: мучительная пытка с приближающимся неизбежным выходом почти переваренных продуктов. Ты пытаешься, уже даже перестаёшь сопротивляться выходу соков, но получаешь лишь ложное чувство. А слёзы то никуда не пропадают.
Андрею совсем плохо. Чего мы только не пробовали, чтобы его стошнило, ведь сам он уже просто не может это терпеть. Вот-вот, и на полу вместе с полдником окажутся его внутренние органы, которые он скоро выплюнет. Нам очень страшно.
Серёжа сказал, что слышал проезжающий автомобиль неподалёку, а поэтому пошёл за ним. Надеемся, что эти люди нам помогут…".
Слизистую носа сжигал лёгкий, но резкий кисловато-горький дымок, поднимающийся из-под небольших дыр в бетонных ступеньках перед входной дверью. Слегка прозрачное бледно-серое вещество неторопливо заглядывало в каждую комнату, мило прислоняясь к каждому побитому деревянному углу дверных проёмов, оно пыталась ухватиться за что-нибудь живое и стать его частью, пробравшись к этому живому изнутри. Доходило это до постепенно раздражающего невольного чиха, после чего желание запереться в маленькой закрытой ото всех комнате лишь возрастало, и довольно-таки стремительно.
Белая ткань, скрывающая под собой два мёртвых секрета, подбирала падающие блестящие фиолетовые блики и возносила их к, ещё не успевшему почернеть, белому пустому потолку, откуда люстра упала ещё во время первого землетрясения. Тухлый свет с разными оттенками продолжал плыть по старым дощечкам к заснувшему за столом Филиппу. Но, помимо разных удивительных игр с палитрой, в маленькой квартирке затаилась причудливая смесь звуков, где смешиваясь со скрипящей от сквозняка дверью и звоном битого стекла, всё это превращалось в тихую, но лёгкую для понимания успокаивающую мелодию, которая доносилась, наверное, не только из мира живых, но и находила свои отголоски в мире грёз и невообразимых сновидений. Хрупкие маленькие колокольчики звенели где-то над головой, не давая шанса разглядеть себя, и, кажется, их дополнял шум испортившегося старого телевизора. А как изумительно пианино с еле доносящимся хором откуда-то снизу, из загадочной чёрной дыры в бетонных ступеньках перед входной дверью, где пробегающий мимо полупрозрачный размытый сосед случайно обронил свою совсем новую музыкальную шкатулку. Можно ли ей воспользоваться, если уже продолжительное время он за ней не возвращается? Сколько прошло с его случайной встречи у квартирки с удивительными красками? А во сне?
Но как бы заманчиво и прекрасно музыка не игралась с сознанием внутри сна, всегда найдётся то мимолётное событие, пытающиеся как можно крепче ухватиться за столь хрупкое подсознание. Колыхающий межкомнатные двери ветерок донёс ранее не слыханную весть: ужасающую и непроглядную тьму разразил белый девственный свет, дарующий нам надежду на возвращение.
Филипп убрал сверкающую слюну со своего подбородка, и крепко ухватившись за стол, поднял голову вверх, чтобы ненароком не упасть на пол. Кажется, ветру удалось нашептать чудную весть и пронести её через два мира. Озадаченный и ещё сонный мальчишка поднялся со своего скрипучего стула и попытался как можно скорее осмотреться и привыкнуть к темноте, как бы смешно для него это не звучало. Где свет? Твердил он, глупо размахивая руками в стороны пытаясь то ли нащупать стоящий неподалёку холодильник, чтобы ненароком снова не удариться об него носом, то ли ухватиться за руку яркого солнца. Но, увы, впереди был лишь холодильник.
И даже проснувшись и услышав весть о свете, и бродя, словно слон в посудной лавке, парня беспокоил крепкий сон его приятеля-призрака, мирно посапывающий на прохладном синеньком диванчике. Каждый скрип и хруст дерева ощущался стопроцентной громкостью в наушниках во время громкой перестрелки между людьми в строгих чёрных костюмах на экране монитора. Это незабываемое ощущение, когда в такой глупость виновен лишь ты один, и никто другой такую подставу со звуком устроить не мог. Продолжая махать руками, Филипп совершено бессовестно уронил запалившийся поднос с только-только вымытыми блестящими стаканами, оставаясь в неловкой позе наблюдать за битым стеклом под его ботинками, куда просачивался тот нашумевший свет. Переведя взгляд с осколков на окно, кажется, вместе с телом остановилось и сердце парня. На улице, в паре метров от их дома, над землёй висела недавно родившаяся небольшая сфера белого цвета, недвижимо наблюдающая за реакцией человека в окне квартиры номер сто тридцать семь.
Она росла, или… Где это было? Филипп убрал сверкающую слюну со своего подбородка, и крепко ухватившись за стол, поднял голову вверх, чтобы ненароком не упасть на пол. Веки были тяжелее бремени, которое на себе таскал парнишка, но сон уже далеко позади. Ссадина на носу всё ещё щипала, а в глаза бил большой и яркий блик от битого стекла на полу. Хор всё не прекращал своё пение, наблюдая за чёрно-белыми падающими клавишами пианино.
Вокруг буквально ничего не было. Всё испарилось. И лишь ещё тонкие дрожащие ноги подростка скрипели в дверном проёме между кухней и залом, создавая оглушающий шум, отскакивающий от блестящих лакированных комодов. Владислав, слава богу, оставался погружённым в глубочайшие воспоминания своего богатого, но хрупкого подсознания, где, наверное, проживает ещё одну интересную альтернативную версию своей жизни, разглядывая её каждые мельчайшие детали. Парень он был высокомерным, местами несправедлив или грубоват, но таить злобу на него Филипп пока не собирался.
Квартирка заснула вместе с парнями, оставив на виду все свои хрупкие и яркие тайны предыдущих пропавших владельцев. Мягчайшие ковры на стенах отдавали светом и геометрией калейдоскопа, отчего приятные и мягкие руки сна зависли над головой бледного уставшего парня жалобно моля его о возвращении в яркие выдуманные, или не совсем, моменты своего прошлого, а, может быть, и будущего. Слепящий глаза даже за закрытыми веками силуэт белой сферы не отпускал Филиппа ни на шаг от себя, кажется, привязав его крепкой невидимой нитью к этой точке в пространстве и времени, требуя разгадать загадку по ту сторону грязного и потрескавшегося окна. Нами управляет какая-то тайна. Страшная, не способная уложиться в привычные научные и языковые термины сфера представляла собой олицетворение загадки, чей ответ может подойти не каждому. Она неподвижно оставалась на своём месте. Парила над землёй в ожидании ответа.
Но, вдруг, в комнате задрожала вся мебель, а поднятые с пола стулья вновь попадали на разваливающийся и гниющий пол, оставив на нём новые сколы и трещины. Пыльные тарелки захрустели, а Владислав поправил конец своего длинного колючего пледа. Но что это? Филипп медленно поднялся с грязных досок и дрожащей рукой опёрся на холодную батарею, осторожно пытаясь выглянуть на улицу, чтобы рассмотреть возможную причину маленького и непродолжительного землетрясения. Яркий и блестящий глаз поднялся к стеклу, и зрачок его стал намного меньше. Нужно ли на это смотреть?
Неподалёку от дома, на том же месте, где парень когда-то видел белую сферу, в асфальте образовалась трещина, из которой вверх летели снежники. На небольшом, буквально метр на метр, участке пустой улицы снег перевернул все выученные в школе знания физики с ног на голову. Казалось, что само время на том кусочке асфальте инвертировалось и отправило снег обратно в прошлое, создавая такое завораживающее до жуткого холода в груди явление. Само собой, любопытный Филипп решил дотронуться до снега и посмотреть на него с расстояния вытянутой руки.
Под ботинками снова захрустел расколотый бетон вперемешку с остальным мусором и оседающим на почти каждой не закрытой поверхностью пеплом. Аккуратные длинные трещины с отдалённо напоминающим золотым цветом медленно покрывали собой чернеющие от дыма стены домов, начиная разрастаться у их основания, буквально выползая из трещин и дыр. Помимо дыма, у самых ног расстилался десяти сантиметровый еле заметный белый туман, кажется, пытающийся превзойти успехи своего старшего брата. Выползал он вместе с золотыми нитями из тех же дыр в асфальте и дорогах, беря с ним начало из чего-то единого. Из чего-то, что находится под землёй.
И вот он – снег. Необъяснимо колючее чувство било током после каждого лёгкого прикосновения руки с кристально чистыми снежинками. Они ударялись об направленную к земле ещё не остывшую ладонь и на ней же сгорали, оставаясь прохладной водой. Само собой, такое явление расходилось с привычными устоявшимися законами мира Филиппа, но, так ли это уже важно, если оно перед его глазами. Теперь это, скорее самая обычная вещь в дыму, стоящая наравне с такими странными вещами как: золотые трещины на бетонных плитах и необъяснимая повышенная агрессия у всех выживших людей, которых удалось встретить. Филипп – как человек для падающего вверх снега, возможно, более необычен, чем изменённая гравитация для самого подростка. Это явление здесь родились и это его место.
Лёгкое чувство показало полную картину присутствующих предметов неподалёку, и выставило из густого дыма покачивающуюся от ветра стальную ножку едва держащегося в земле дорожного знака. Он медленно выполз из темноты и устремив свою яркую голову к земле вежливо поклонился парню с бессонницей. Ярко-серебристая тонкая нога поднялась и показала свой индивидуальный образ, где некогда злой красный лист металла отдавал приказы и останавливал водителей, но теперь его кто-то смягчил… От прежнего знака осталась только его форма, в ту очередь как цвета и обозначения претерпели значительные изменения: красный больше не прослеживался и был залит жёлтой краской, и, судя по подтёкам, сделано это распылителем. А на место белого кирпичика пришёл полыхающий оранжевый цветок. Его поверхность была слегка скользкой и шероховатой, а рука всё плыла по краске до самых старых проржавевших креплений на двух таких же болтах. Его нельзя унести с собой.
Вновь в уши закрался скрипучий голос деревянных дощечек. Старые зеленовато-серые доски ныли под резиновой подошвой у дверей и пытались вынести наверх ужасные занозы, чтобы ухватиться за поднимающиеся ботинки и вырваться из мёрзлого и грязного утеплителя. Что ещё вызвало странное чувство, так это осыпающаяся зелёная краска с высоких перил лестницы. Её осколки притаились под бетонными ступеньками, там, где веник достать не может, там, где им приятно и, вполне себе, уютно.
Маленькая упавшая капля с обвалившегося потолка медленно, но осторожно вела Филиппа обратно на кухню за старенький круглый стол для продолжения сна, но в уже удобной позе и тёплом месте. Куда приятнее знать, что тебя окружают стены, а не всепожирающая тьма. Парень протягивает руку к дверной ручке, но останавливается, увидев в ней знакомого. Покрытый золотым светом мир отражал окружение и весь разваленный и разрушений интерьер некогда весьма красивого уютного подъезда, разворачивая и выворачивая привычные фигуры. Мальчик по ту сторону имел необычную фигуру, но, кажется, ему это и так понятно. Он лишь пытался зайти в квартиру и запомнить перед закрытием двери незнакомца в дверной ручке, где затопленное тёмно-синим и серым светом помещение было для него иным удивительным миром всего на несколько секунд. И всё то, что существует перед глазами, рано или поздно пропадёт если моргнуть. Филипп отдёрнет золотую дверную ручку, войдёт в квартиру и мир по ту сторону для него исчезнет, если он только вновь не выйдет в подъезд. Снег появился только тогда, когда подросток поднялся со стола и взглянул в окно. Ни раньше, ни позже этого бы не произошло. Но как бы то ни было, оранжевый мир сгинул навсегда, а входная дверь захлопнулась после поворота замка.
Влад лишь слегка дёрнулся. И как он только появление дыма не проспал. Хотя, сон единственное, что у нас осталось от старого мира. Единственная не претерпевшая значительных изменений вещь, остающаяся лишь в нашей власти без правок и вмешательств. Наш маленький рай, который никому не отобрать.
И лишь скрипка медленно и жутко нависла над головой с тёмными громовыми облаками, черпая свой звук оттуда. После снятия противогаза в ушах ужасно звенело ещё несколько секунд, а после слуховой галлюцинации схожей с глухим грохотом грома, всё возвращалось и приобретало краски несерьёзности и обычной практики. Точно сказать, когда такое началось, было сложно, просто потому что на такие мелочи не обращаешь внимания, пока пытаешься переварить всё происходящее вокруг и не умереть внутри тёмного чрева. Но всё прекратилось с приятной и лёгкой мелодией из музыкальной шкатулочки.
Как объяснял Владислав, в последнее время ему и ещё всем его друзьям было очень трудно засыпать в последнее время. Они могли ворочаться в постели несколько часов, прежде чем действительно устанут и бездумно закроют глаза. Всё то время, пока они лежат под тёплым одеялом, в голову закрадываются странными мысли и ранее не виданные картинки, из-за чего, иногда, по телу пробегают мурашки. Неприятно, но это успокаивает мысли и тело перед первыми секундами не ясного погружения в сновидения. Из-за отсутствия солнечного света, наверное, всем так тяжело уснуть с ощущением полной дезориентации во времени, ведь без наручных или настенных часов понять время суток уже не представляется возможным. Подводят даже биологические внутренние часы.
Сам Филипп не припоминает каких-то необычных эпизодов перед беспамятным сном, о которых говорил его приятель. Но он чётко знает последовательность чувств в эти минуты падения: тело, наконец, расслабляется после бесконечных переворотов с одного бока на другой и начинает излучать вверх свою внутреннюю сокрытую энергии, представляя это в виде маленьких, но очень ощутимых пульсаций в груди и руках с последующим лёгким покалыванием в ногах. После, наступает период маленькой смерти, как её называет сам Филипп, где мозг не представляет что-то цельное и просто отключает способность думать, стараясь как можно быстрее перейти к процессу погружения в параллельный, по-своему настоящий, мир. Все эти короткие отрывки серии наполненные ярким слепящим свечением и грубо вырезанными из контекста фрагментами предают некоторый необычный момент, когда на короткое, по меркам того измерения, время действительно веришь в то, что происходит по ту сторону сознания. Образы останавливают на нерешённой проблеме и грубо отпечатывают в голове, не задумываясь о смысле в дальнейших размышлениях. Филипп просыпается. Такие маленькие хаотичные и грубые части сна умещаются в восьмичасовой формат, преодолевая время и всё сознание в целом, заставляя в первые же секунды после неловкого пробуждения усомниться в реальности своего окружения. Лишь после небольшой сессии резких размытых воспоминаний увидеть за тем же завтрашним окном чёрный всеобъемлющий клубок дыма со всем вытекающим из него прошлым.
Расшатанный и хлипкий мостик между рациональным взглядом на окружающий, ничуть не нормальный, мир, и животными чувствами внутри зажжённого тела вот-вот оборвётся после очередного сброса битого и очень знакомого стекла к маленькому и очень напуганному сердцу. Блестящая и очень маленькая острая пыль, медленно оседая на всех внутренних органах, неспешно приближается к выведенной из строя нервной системе парня для осуществления своих запланированных манипуляций с его хаотично прыгающими эмоциями. Если внутри расколотой грудной клетки осколки продолжают безжалостно вонзаться в уже продырявленные и окровавленные куски мяса, рациональная работа головы в этот момент начинает давать сбой. И вместо адекватных действий и предложений, одно единственное имя продолжает удерживать первенство среди всех плавающих мыслей – Лиза. Филиппу трудно даже открыть рот, чтобы произнести её имя вслух, начертить его в воздухе и оставить им след в своём разрешающимся мире не представляется возможным, а всё из-за бесконечных микроскопических рассечений вокруг сердца. Только вот тёмная кровь и осколки всё никак к этому сердцу и не подберутся, ведь, последний нетронутый островок ярких воспоминаний об этой девушке парень хранит получше всякого физического и ментального здоровья, поскольку сама девушка теперь является живым олицетворением его абсурдной и глупой жизни. Смерть воспоминаний и любви к Лизе он боится так же сильно, как и её тела, души и сердца. Чтобы он ни делал, как бы он не говорил, о чём не думал, перед глазами лишь одна картина – счастливая девочка в бежевом пальто. Всё, чего он хотел, пускай, если даже она его больше никогда не увидит.
Но горький запах иной графитовой плесени, подступающая к разбитому окну по бетонным стенам, поднимала всякую живую сущность за прозрачные руки подсознания и выдёргивала из само-мучений к прохладному твёрдому столу.
Всю квартиру охватило по-настоящему адское пламя. Выпрыгивая из лопнувших окон, оно медленно спускалось к земле по покрытой сажей омерзительной плесени. Огонь сжигал в своих крепких объятиях каждый сухой угол дома, где старый деревянный столик за считаные секунды превратился в кучку древесного угля без возможности отдать кому-то свои воспоминания. Красно-белые языки пламени залезали под каждый храбрый шкаф и рушили всю его стойкость, навязанную самовнушением из-за плотных досок. Ковры, обои, мебель – всё оставалось таким же покинутым и бесчувственным, но приобретая новую форму благодаря огню, за ними теперь стоит нечто большее, чем ничего: за ними стоят два заворожённых подростка.
Полыхающая квартира рассекала зрачки молодым людям своей вычурностью в это тёмное время и представляла себя как преданный забвению отголосок старого мира со всеми его красками.
Белые клавиши пианино чернели под большим слоем пепла, вылетающего из окон жилого дома. Вся улица очнулась и пришла в себя от громкого треска тлеющих досок на старых деревянных балконах, а оконные рамы самовольно сбрасывались из разрушающихся кирпичных стен к ещё отражающему яркие красные блики ледяному асфальту с золотыми жилами. Если всё здание было покрыто чёрной графитовой плесенью и тёмно-тёмной сажей с характерным горьковатым привкусом на губах, то вот все грубые и тяжёлые ботинки изменились. Белая пыль от разбитых мраморных плит была ярче только что выпавшего снега, и уже медленно подступала к заправленным внутрь штанинам. Грубые и острые куски белого камня были обронены откуда-то сверху, и, кажется, отколоты были вовсе не на нашей грешной земле, где такие образы и колонны непостижимы хаотично мыслящим убийцам. Земля под ногами кружилась маленькими кусочками вокруг подлетающих к небу камней, и также отверженная небесным ничем тупо возвращалось под ноги уходящих с горящей улицы подростков. Мягкий и играющий с тяжёлым воздухом слой мраморной колонны подбирал падающий с неба пепел в свои большие расколотые руки и пытался укрыться с его помощью от исходящего неподалёку тепла, боясь сгореть.
Но, вдруг, гравитация исчезла. Факт падения исчез вместе с некогда подожжённым домом, а недоступные обычному восприятию тяжёлые белые камни, упавшие с разбитого неба, кажется, сравнялись с грязной и бедной грязью. Филипп перестал таращиться на огонь, а вернулся к происходящему перед собой и фыркающему что-то себе под нос Владиславу. Серые плоские камушки летели из-под его недовольных ног и возвращались обратно.
– Нам нужно вернуть мою сумку. Придётся сделать небольшой крюк, а потом вернёмся к нашему пути.
Нужно ли говорить, как сильно был зол Влад, и как ещё сильнее его раздражала прорастающая прямо под его ногами плесень, об которую он части запинается? Странно, как он вообще смог уснуть, зная, что его вещь в руках другого человека. Одежда их была грязная, почти сливаясь с разбросанным повсюду мусором, а рукава их курток были обвязаны тканями разных цветов. Правая рука Филиппа была обвязана однотонным тёмно-жёлтым платком, который, наверняка, был намного ярче и красивее до всего этого пожара. А белая простыня призрака уже теряла свой гипнотизирующий белый цвет, превращаясь в такой же ужасный и никчёмный кусок гниющего пространства, которое он так ненавидел.
Маленький кусочек волос Влада вылез из-под плотно сидящей, но неаккуратно надетой маски, на его лицо, о чём он уже сам догадался. Острый конец волоса резал край его глаза, изредка подскакивая от нескончаемо прыгающих ресниц-защитников.
А что осталось от деревьев? Жалкие обгорелые стволы лишились своих маленьких хрупких веток, а вместе с ними и остатки жёлто-красной листвы, увидеть которую, сейчас, под толстым слоем мусора, грязи, камней и снега, наверное, считается большой удачей. Потерявшиеся навечно вестники оставались под ногами всеми забытых людей и осколков памяти некогда существующих образов. Казалось, что проходя мимо тянущих болью, страданиями и невероятно тяжёлым воздухом стволов можно было услышать молящий о помощи хрупкий крик. Слезающая с них сажа и пыль разлеталась в стороны от малейшего прикосновения к ним.
А что до рук, то они всё мёрзли и мёрзли, вот же ж неприятно. Дорога резко сменила своё направление в какую-то совершенно неизведанную серую историю с заблокированным исходом и без возможности даже одним глазом взглянуть на пыльные прозрачные варианты выбора. Почему? Когда это прекратится?
Тоска была тяжелее всех проклятий, сказанных от лица истощённого и грязного мальчика на побегушках позади величественного белого призрака, чьё блистающее одеяние скоро, кажется, будет яростно сдёрнуть на землю, и затоптано, наверное, самой грязной подошвой в этой округе. Хрустящие сугробы успокаивали лишь на какую-то невидимую долю секунду, пока льющаяся со стального мятого навеса вода снова не нагонит пугающие, кажущиеся вовсе ненастоящими, воспоминания. Теперь каждый глоток старого света был неким путешествием через поле загадок и тайн, где блеск белой кружки на столе с отражением ярко-оранжевого заката через жалюзи представлялся чёрно-белым кадром из старого фильма, который посмотрело, от силы, лишь пара занудных стариков. Сияние стекающих капель воды по собственному живому и тёплому телу тоже теперь не отыскать, этого, будто, и не существовало вовсе. А запах свежей только-только скошенной травы за утренним окном? Гудящая бензиновая косилка и небритый мужчина в масляной синей кепке вообще были на этой улице? Филипп в силах вспомнить лишь гаснущие голодные клавиши пианино и треск сгорающего дерева, запах чужой крови, прохладного салона автомобиля, и гниющую болотную воду. Она затекала в ботинки и поднималась всё выше – к шее. А дышать становилось всё труднее. Он слышал посторонние звуки со стороны правого уха, или… Погодите, это где-то неподалёку. Совсем рядом, буквально… За окном!
Страшный звериный гул продолжал нарастать со своим приближением к открытому на проветривание окну, продолжал кричать, чтобы никто не забывал о его присутствии, но хлопок автомобильной дверью, всё за тем же окном, взбодрил спящее любопытство Филиппа и поднял его с уже тёплой кровати к окну. Странные люди вышли из чёрной машины, спокойно направляясь к углу дома. Кто они? На часах двенадцать ночи, что они тут делают? Кто их сюда привёз и зачем? Он слышит птичье пение, или это люди в соседней комнате? Сегодня Филипп один в квартире. Неизвестную женскую фигуру отбросила в темноту проезжающая под окном машина моющая дорогу.
– Эй!
– Что?
– Что это?
Точно такая же гудящая машина с баком воды стояла перед Владиславом и Филиппом, медленно умирая под живой графитовой плесенью и снегом.
– Знаешь, в одно и тоже время, по ночам, под моим окном проезжала машина и поливала дорогу, ну, типа, мусор всякий смывала, да и просто, наверное, мыла асфальт. Сколько себя помню, она ещё ни разу не опаздывала…
Такой термин как "груда металла" к этой машине Филипп использовать боялся, ведь наделённая разумом парня и его отдельно выделенным местом в воспоминаниях автомобиль выделялся на всём общем фоне бесполезных и бесчувственных вещей. Водитель обычного средства передвижения просто делал свою работу в ночную смену, даже и не зная о существовании бессонного мальчика за окном, который раз за разом выскакивал из своей тёплой и уютной постели, просто чтобы на пару секунд взглянуть на подаривший ему многие чувства образ. Такие вещи он очень ценил и очень боялся потерять из своей жизни – маленькие яркие ленточки с самыми запоминающимися кадрами его бессмысленного бытия привязывали его к земле, возвращая в обычный людской мир, откуда он так пытался сбежать. А теперь этот автомобиль обезличен и хладнокровно убит буквально ничем. Ничто поглотило не только сам факт существования предмета, ни его материальную форму, в само воспоминание о нём.
– Эй!
– Что?
– Что это?
Филипп отпустил болтающийся кусок ткани и взглянул на призрака:
– Не знаю…
Отражение двух потерянных душ исчезли с блестящей, но грязной цистерны в никуда, оставив на острых чёрных камнях свою часть привязанности. Свою часть воспоминаний. Такие треугольные осколки уже больше не собирались в единую часть чего-то большего и разумного, вовсе нет. Они оставались жалобно разлагаться на мельчайшие крупицы действий и явлений без единого шанса на восстановление в прежнюю форму и на принятие верной формулировки. Направляющиеся вверх чёрные матовые камни вырастали из земли, плесени и снега, создавая вокруг себя свой мир. Родной мир. Такой, каким они его всегда помнят: тёмный, жуткий, грубый. Еле видимые белые кристаллики осыпались с них после каждого громкого шага перед ними и исчезали в белом снегу, где их больше никогда никто не найдёт. Иные графитовые стержни, порождённые живой и бесстрашной тьмой, вытесняли собой самые обычные не скрытые под толстым слоем снега кирпичи и камни. Кажется, они были такой идеальной формы, что лишь при одном взгляде можно было увидеть правильную геометрическую фигуру с идеально правильными гранями.
Прохладный дрожащий воздух подступал к шее даже через плотно закрытую куртку, и, тая на жарком от волнения участке, распадался на примитивные вздрагивания и ощущение присутствия постороннего человека неподалёку. В таких обстоятельствах, имея со всех четырёх сторон непроглядную чёрную материю выход чего угодно можно предоставлять себе бесконечно долго, и также сильно бояться непредвиденных встреч с таким же непредвиденным финалом для обоих. Но, кажется, на несколько километров пустоты ни единой души со своими тайными намерениями. И снег стал заменой щекочущей ноги вечно зелёной траве, а дым подмял под себя некогда величественное голубое царство, а царя, огненного гиганта – убил, отправив в безгранную матовую бездну истерзанных и измученных до беспамятства ночей.
А кровавый ручей всё не прекращался. Тонкая нить крови тащилась от самого водопада куда-то вдаль, куда полный ярости Владислав идёт чуть быстрее обычного.
Маленькие белые звёздочки прыгали с капли на каплю, превращая алый в ярко-красный. Они пытались не отставать ни на шаг от быстро идущих ребят, минуя большие лужи крови, которые их останавливают.
На большом обломке мраморной плиты как солнце в пасмурную погоду висел ярко-жёлтый стикер. Маленький квадратный листочек, приклеенный кем-то на камень, что вызывало немало вопросов, схватился за затуманенные и пустые головы парней так крепко, что сумел привлечь к себе всё их внимание за доли секунды.
– Pluvia… Что это?
– Не знаю, на английский не похоже… Знаю только, что уже видел такой же. Неподалёку от нашего привала, на плесени, висел точно такой же стикер, но я не прочитал что на нём.
– Думаешь…
– Дело рук репрессивной полиции, я полагаю. Давай-ка уберёмся отсюда, у меня уже ботинки промокают, а бедолага с прострелянным плечом нас ждать, судя по всему, не собирается.
Слово было написано обычной чёрной ручкой, но, что сказать можно точно, так это время написания уже давно было за их спинами, за невидимым контуром ясного горизонта.
Следующий кусочек с точно таким же неизвестным посланием был приклеен уже на разросшуюся по старому ржавому автомобилю чёрную графитовую плесень: Двадцать, двадцать восемь, четырнадцать, один. Чтобы это могло значить?
Помимо разных загадок голову не покидал странный и довольно-таки громкий гул где-то очень далеко. Настолько, что лишь часть этого звука добиралась до ушей, но его чёткость и хорошая различимость не давала покоя всю дорогу, будто крепко впиваясь во внутренние каналы, он разрушал все попытки отвернуться от острых невидимых волн. Рассечённый кусок незримого гула пропускал через себя бьющиеся об стекло металлические палочки, обычно висящие над дверьми в каких-нибудь цветочных магазинчиках. Звон подобно стреле выпущенной из лука, в отличии от всего шума, стремился и попадал чётко в середину, разбивая ушную раковину, кажется, до вязкой алой крови. Кожаные ремни противогаза, насквозь пропитанные водой, грязью и сажей краснели вместе с воротником относительно чистой куртки.
