Kitabı oku: «И море, и Гомер – всё движется любовью…», sayfa 2
Как я открыл Пикассо
Каждый из нас когда-то соприкоснулся с современным искусством.
Для меня точка отсчета – не посещение художественного музея, какой либо выставки, хоть наверное, такие были, но не запомнились, а день в отделе искусств Библиотеки имени Горького, когда я взял альбом Музея нового искусства (был такой в Москве до тридцатых годов). Начал листать его шедевры и замер на картине Пабло Пикассо «Старый еврей и мальчик». Это осень 1955 года. Давненько.
Это сегодня я уже знаю, что Пикассо было 22 года, когда он написал это полотно.
Это сегодня я знаю, что картина принадлежит к «голубому периоду» мастера.
Это сегодня я знаю, что в России были удивительные купцы братья Щукины, собиравшие искусство, а один из них, Сергей, стал первопроходцем в коллекционировании французского искусства, начав с Клода Моне и завершая своё собрание Гогеном и Ван-Гогом, Матиссом и Пикассо.
Сегодня, 25 октября, день рождения Пабло Пикассо. Он родился в 1881 году.
По сути, творчество этого художника – энциклопедия исканий в живописи XX века.
Начав с реалистических картин с обостренной экспрессией, в его памяти были полотна Гойи и Эль-Греко, он пришёл к плоскостному кубизму, соприкоснулся с сюрреализмом и абстракцией, чтоб на новых этапах возвращаться к магическому реализму.
Дикий и неистовый Пабло Пикассо – один из самых своеобразных гениев XX века. Он прошёл через все испытания: нищетой и богатством, войной и миром, женским вниманием и всемирной славой. В 2009 году журнал The Times назвал его лучшим художником среди живших за последние 100 лет. Историю его успеха, наверное, невозможно повторить, но у Пикассо есть чему поучиться.
Пикассо был не только художником, но и поэтом. Замечательный переводчик Михаил Яснов перевёл на русский книгу его стихов. Пикассо был и философом, вот несколько его максим, которые дают представление о его отношении к жизни, к искусству.
«Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их.
С возрастом ветер всё сильнее. И он всегда в лицо.
Каждый ребенок – художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста.
Чтобы рисовать, ты должен закрыть глаза и петь.
И среди людей копий больше, чем оригиналов.
Если бы только можно было избавиться от мозга и пользоваться лишь глазами.
Моя мама мне говорила: «Если ты станешь солдатом, то будешь генералом, если станешь монахом, то будешь настоятелем». Вместо этого я стал художником – и стал Пикассо.
Мы, испанцы, – это месса утром, коррида после полудня и бордель поздно вечером.
Все пытаются понять живопись. Почему они не пытаются понять пение птиц?
Когда искусствоведы собираются вместе, они говорят о форме, структуре и смысле. Когда художники собираются вместе, они говорят о том, где можно купить дешёвый растворитель.
Я всегда делаю то, что не умею делать. Так я могу научиться этому.
40 лет – это такой возраст, когда наконец-то чувствуешь себя молодым. Но уже слишком поздно.
Если бы некого было любить, я бы влюбился в дверную ручку.
Настоящие художники – Рембрандт, Джотто, а я лишь клоун; будущее в искусстве за теми, кто умеет кривляться.
Дайте мне музей, и я заполню его.»
Но, как бы не интересно было читать Пикассо, живопись нужно смотреть. Лучше всего смотреть картины. Нет такой возможности, смотрите репродукции.
Кстати, образ Пикассо запечатлён в десятке художественных фильмов. Последний из них – «Пикассо» вышел в 2019 году.
Эту страницу дневника я начал с картины, попавшей в Россию благодаря Сергею Ивановичу Щукину.
В этом году Московский музей изобразительных искусств имени Пушкина и петербургский Эрмитаж, объединив усилия, воссоздали коллекцию Щукиных и показали её вначале в Париже, а затем и в Москве. Успех выставок был огромен.
Куратором проекта стала директор Пушкинского музея в Москве, одесситка Марина Лошак. А 23 октября, два дня тому Марина Лошак получила высшую награду Франции, стала Командором ордена Почетного легиона.
Так неожиданно закольцевались события – день рождения Пикассо, выставка коллекции Щукина, высшая награда Франции выпускнице Одесского университета, бывшему сотруднику Одесского литмузея Марине Лошак.
Мир, конечно, огромен. Но как много в нём связано. Давайте прослеживать эти, нас объединяющие нити.
Ёлка
В моём осознанном детстве у меня не было ёлок.
Возможно, до войны и ставили их дома, но я этого не помню.
Первая ёлка, которую запомнил навсегда, ЁЛКА–1947. В этом году 22 декабря родители подарили мне сестру и её появление отец ознаменовал могучим деревом.
Это всё было на Кузнечной, 29 в квартире 4, в одной, но очень большой комнате, где до потолка было около пяти метров. И ёлка под потолок!
И с тех пор каждый год – до «Ире – 16 лет» каждый год ель, сосна, но обязательно с гирляндой из стеклянных трубочек, отмечавшей возраст Иры.
У нас разница большая, в 11 лет. Да каких лет – война, разруха. Я и сейчас удивляюсь, как решились родители в 1947 на ещё одного ребёнка.
Очень хотели девочку. Родилась девочка.
Очень хотели забыть о войне, голоде, скитаниях. Второй ребенок помог быть стойкими в 1949–1953.
Помню маму в год, когда началось пресловутое дело врачей-отравителей.
Помню отца, читавшего доклад Жданова, где речь шла о Зощенко, одном из любимых писателей папы.
Но росла Ира. Я возмущался – с моей картавостью нельзя ли было придумать более лёгкое имя – Аня, Валя… Потом свою дочь мы с Валей назовём Анна – без всяких «Р».
Школьные годы Иры прошли у меня на глазах. Всё в той же однокомнатной квартире, куда я привёл жену, куда Ира приводила весь свой класс.
И не было тесно, было весело.
Учиться Ира хотела. Профессию вымечтала – врач.
В Одессе с «пятой графой» в медин поступить было очень трудно. Поехала в Казань, где брат отца Исаак Евсеевич Голубовский был деканом мединститута. И, действительно, там не срезали. Более того дядя приоткрыл Ире интерес к своей профессии – санитарного врача.
Как-то привыкли: врач лечит. Чем лучше врач, тем больше надежда на правильный диагноз, на разумное лечение. А санврач предостерегает от болезней, главное – профилактика…
Уехала в Казань Ирина Голубовская. Вернулась Ирина Королёва.
Мы много смеялись. Моя жена Валентина Королёва, выйдя за меня замуж, стала Валентиной Голубовской.
Круговорот имен в природе.
Много лет Ира проработала на Пересыпи. Знала все заводы. Имела массу друзей.
Возможно, и врагов. Ей нравилась её работа. Я с удивлением смотрел, как она изучает синьки с расположением техники в цехах, как изучает производства.
Рождение сына Марата не выбило её из рабочего ритма. Даже не помню, использовала ли она весь декрет, но что возила Марата к себе в сан-станцию, помню.
Награды, грамоты, она этим гордилась, но больше признанием директоров заводов.
Она ощущала себя нужной. И это помогло ей и тогда, когда обрушилась на неё онкология.
Работать решила, пока хватит сил. И хватало. В последний год жизни, в 2015, а это уже было после многих лет борьбы с болезнью, ей присвоили звание Заслуженного врача Украины…
Теперь Марат ставит ёлочку для своих детей. Мы с Аней ставим для себя. С каким бы удовольствием я сложил бы гирлянду – «ИРЕ – 72», но не сложу, не дожила до 69.
Увидела внука и внучку. Была счастлива. Радовалась успехам Марата.
Всё путём.
И всё равно – не хватает самых близких.
Живая библиотека должна работать!
(Интервью для издания «Про книги. Журнал библиофилов», взятое у меня его редактором Михаилом Сеславинским).
– Когда началось Ваше увлечение старой книгой, и какие были первые кирпичи в библиофильском фундаменте?
– В первые послевоенные годы отец водил меня с собой по книжным развалам, по букинистическим магазинам. Его вкусы не стали определяющими потом в моем собирательстве. Он искал дореволюционные издания русской классики, старую приключенческую литературу. Но прежде всего, пытался найти книги из своей довоенной библиотеки, как я понимаю, сугубо технической, где на книгах стояла печатка: «Инженер Михаил Евсеевич Голубовский». Книг пять он нашел. Остальные были то ли пущены на растопку в трудные годы оккупации Одессы, то ли осели где-то в чужих собраниях.
И всё же эти воскресные прогулки по букинистическим магазинам определили и мои маршруты, когда в старших классах школы я увлекся русской поэзией.
Так за шестьдесят лет сложилось моё собрание русской поэзии XX века, есть книги с автографами, есть просто редкие книги. А начиналось собрание, по сути, ещё в школе – в десятом классе. Я ходил по улицам Одессы и бормотал про себя строки раннего Маяковского – «Лиличке, вместо письма…» Мне казалось, что я всё знаю о любви поэта, о трагедиях поэта, об его друзьях и врагах. Но меня уже не устраивали бесчисленные советские переиздания, где даже лирика была цензурирована. И я начал заходить в букинистические магазины (тогда их в Одессе было несколько!) в поисках первых сборников Маяковского, тех, что он выпускал, редактировал сам. Так началось увлечение футуризмом, которое пронёс через долгую жизнь, так втянулся в чтение, осмысление Велимира Хлебникова (его вообще в послевоенные годы не издавали), затем пришла пора взахлёб читать, бормотать Бориса Пастернака…
Сегодня, вспоминая, как складывалось моё книжное собрание, я, естественно, назову «первыми кирпичами» пятитомник Велимира Хлебникова, собранный мной по тому в течение нескольких лет, книгу Владимира Маяковского «Мистерия Буфф» 1918 года, Петроград. Скоро-печатня «Свобода». На книге автограф: «Дорогому сорежиссёру В. Маяковский».
Как я позже выяснил, первая постановка «Мистерии-Буфф» была осуществлена в Петрограде Всеволодом Мейерхольдом и Владимиром Маяковским как сорежиссёрами. Так что Владимир Маяковский подарил книгу Всеволоду Мейерхольду.
И, естественно, литографированные сборники Алексея Крученых и Велимира Хлебникова…
– В какое время формировался основной массив Вашего собрания, как менялась тематика и принципы его формирования?
– Наиболее активно библиотека пополнялась в 60-е – 80-е годы.
Начав с увлечения футуристической поэзией, я не мог пройти мимо русского акмеизма – Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама, а потом в круг интересов вошли и русские символисты, начиная с первой книги Александра Блока «Стихи о Прекрасной даме», изданной в 1905 году.
Так началось собрание, которое, очевидно, завершают все прижизненные сборники Иосифа Бродского, радовался, когда удалось найти самый первый, изданный в США, когда поэт был в ссылке.
Постепенно поэзия обрастала и прозой. Как можно представить Андрея Белого без романов «Петербург» и «Серебряный голубь». Константин Вагинов начинал как поэт, но его короткие романы, такие, как «Бомбочада» и «Козлиная песнь», уверен, могут украсить любое книжное собрание. Илья Эренбург прежде всего считал себя поэтом, но без «Хулио Хуренито» или романа «Рвач», изданного в Одессе в 20-е годы, русскую литературу XX века я уже не могу представить.
Конечно же, параллельно собирались книги по искусству, современная поэзия и проза, книги, связанные с историей, культурной жизнью Одессы. Кстати, «одесская полка» в собрании поэзии XX века достаточно интересна. Я бы начал её с пяти альманахов, вышедших в 1914–1917 годах, среди которых наиболее редкие «Авто в облаках», «Шелковые фонари», «Чудо в пустыне».
И конечно, назвал бы книги, вышедшие в одесском издательстве «Омфалос», во главе которого стояли поэт, литературовед Михаил Лопатто и поэт, художник Вениамин Бабаджан.
– Каковы были основные источники поступления книг (графики)?
– Как я уже упоминал, букинистические магазины, а их в Одессе в 50–60-е годы было несколько. Староконный рынок в Одессе представлял собой огромный книжный развал (К счастью, он существует и до сих пор, но уже, правда, не тот размах и не то качество). Естественно, знакомство с библиофилами, с которыми чаще обменивались, чем покупали у них книги.
Дружба с художниками постепенно вылилась в собрание живописных и графических работ. Причем, не только одесских, но и московских. Сегодня, к примеру, всё знают Дмитрия Краснопевцева как одного из значительнейших художников московского нонконформизма. Но он был и увлеченным библиофилом. Я бывал в его мастерской, и в одном из разговоров, он попросил меня поискать в Одессе «Цветочки» Франциска Ассизского. Через какое-то время я нашел мусагетовское издание «Цветочков Франциска Ассизского» и в очередной приезд в Москву с радостью вручил художнику желанную книгу. Он преобразился на глазах. Я был не менее счастлив, получив от Дмитрия Краснопевцева в подарок одну из его работ…
– Как складывалась в эту эпоху библиофильская жизнь Одессы (букинисты, собиратели, книговеды)?
– В те годы в Одессе было много библиофилов, и были прекрасные книжные собрания. Я помню директоров и приёмщиков букинистических магазинов за многие годы. Один из них, Никита Алексеевич Брыгин, написал книгу о своей работе – «Как хлеб и воздух», а позднее он стал создателем и первым директором Одесского литературного музея.
Но живым центром общения стал букинистический магазин на Греческой площади, когда директором была Валентина Ивановна Меленчук, а приемщицей – Ирина Михайловна Дробачевская. Именно там и были проведены первые заседания одесского клуба книголюбов, позже перешедшие в Дом ученых и ставшие там Секцией книги. Помню первые заседания, где библиофил М. Шаргородский показывал свою коллекцию книг и документов о Наполеоне, а библиограф Одесского университета В. С. Фельдман знакомил нас с фантастическим книжным богатством, принадлежавшим семье Светлейшего князя М. С. Воронцова, хранившимся в университетской библиотеке…
Библиофилы, ставшие за эти годы друзьями, раз в месяц собирались на домашние посиделки друг у друга. И тогда разговоры были ещё более острыми и доверительными.
Пожалуй, не было известного писателя, деятеля культуры из приезжавших в Одессу, кто бы ни посетил Секцию книги Дома ученых. Подробно об этом написал в своей книге «Летопись библиофильского содружества» Сергей Зенонович Лущик.
– Запомнились ли Вам какие-то крупные или наиболее значимые поступления в Ваше собрание?
– Конечно, запомнились. Такое не забывается! Многие годы я поддерживал дружеские отношения с писателем Сергеем Александровичем Бондариным, потом, после его кончины, и с его женой Генриеттой Савельевной Адлер. Замечательный массив книг, документов из собрания С. А. Бондарина его вдова передала в дар Одесскому литературному музею. Хоть Бондарина в послевоенные годы арестовали, Генриетта Савельевна сумела сохранить все рукописи, письма, автографы, книги. После того, что Литературный музей забрал «одессику», Генриетта Савельевна предложила мне просмотреть оставшуюся поэтическую часть библиотеки. Десятка два книг привез я из Москвы в Одессу. Но каких книг! Среди них футуристический альманах «Молоко кобылиц». Трагедия «Владимир Маяковский» с рисунками Давида и Владимира Бурлюков, изданная в Москве, в типолитографии Т. Д. и Н. Грызуновых в 1914 году. Книжка, где очень красива игра шрифтами. Одна из первых, так свёрстанных, книг. Чья вёрстка – неизвестно. Возможно, самого Маяковского. Книжка была издана Первым журналом русских футуристов. Наконец, книга Маяковского «Для голоса». Конструктором книги был Эль Лисицкий. На авантитуле автограф: «Сереженьке, к которому я часто бывала плохой, но чаще хорошей. Лидия Роде. 13 апреля 1930 года. Москва». Книга подарена была Сергею Бондарину. Трагически воспринимается сегодня дата автографа, накануне самоубийства В. Маяковского.
Большая подборка книг собралась в течение полувека из подарков приятельницы моих родителей Александры Самсоновны Винер, начиная от «Пощечины общественному вкусу (подарена была в день окончания института) до сборников стихов Александра Блока и Андрея Белого, не считая многих других достойных книг.
Памятен мне дар старейшего библиофила Одессы, антропософки, спасительницы одесских библиотек во время оккупации Александры Николаевны Тюнеевой. Именно она сохранила и подарила мне «Двенадцать» Александра Блока, переизданную в Одессе сразу вслед за Петроградом, и листовку с его же стихотворением «Скифы», которую она собственноручно подобрала на одесской улице, когда листовку разбрасывали с аэроплана.
Однажды Александра Николаевна подарила мне книгу отца итальянского футуризма Маринетти. Русские футуристы выпустили её к приезду знаменитого итальянца в Россию.
Маринетти. Футуризм. Книгоиздательство «Прометей» Н. Н. Михайлова. 1914 год.
Как на всех книгах Тюнеевой, и на этой её печатка. Лишь дома, читая книгу, я обнаружил, что Александрой Николаевной в книгу был вклеен билет на лекцию Ф. Т. Маринетти в Концертный зал Калашниковской биржи в Петербурге 4 февраля 1914 года.
Список этот можно было бы продолжать достаточно долго.
– Существовала ли конкуренция между собирателями?
– Скорее, взаимоподдержка. Я уже говорил, что чаще всего мы обменивались книгами, сообщали друг другу о появившемся «на горизонте» необходимом кому-то экземпляре книги, который в чьей-либо библиотеке уже был. Тогда я вёл отдел культуры сначала в молодёжной газете, затем в одесской «Вечерке», и все редкие находки мы старались публиковать. До сих пор рад, что ныне такие известные литераторы, краеведы как Сергей Лущик, Ростислав Александров, Олег Губарь, Сергей Калмыков начали публиковаться на страницах краеведческого «клуба», который я вёл в газете.
– Вспомните, пожалуйста, какие-то забавные случаи, книжные анекдоты?
– Всяких забавных случаев было немало. Расскажу один, связанный с поиском подлинных фамилий авторов сборника «Омфалитический Олимп. (Забытые поэты)». То, что это сборник во многом пародийный, сомнений у меня не было. Но кто укрылся под вымышленными фамилиями Мирры де Скерцо, Клементия Бутковского, генерала Апулея Кондрашкина и др.? Я написал письмо писательнице Зинаиде Шишовой, спрашивая её, кто же эти авторы литературной мистификации. Ответ получил через несколько недель. Во-первых, Зинаида Константиновна подтверждала, что это мистификация, а во-вторых, рассказала презабавнейшую историю. Псевдонимом КлЕментий Бутковский пользовался Вениамин Бабаджан. И вот, как только в 1918 году в издательстве «Омфалос» вышел сборник «Омфалитический Олимп», вочеловечился псевдоним. В редакцию «Омфалоса» явился приехавший с турецкого фронта то ли поручик, то ли прапорщик КлИментий Бутковский и потребовал гонорар. Задыхаясь от смеха, Бабаджан и другие присутствовавшие выплатили ему какой-то гонорар. На этой забавной истории можно было бы поставить точку, если бы в знаменитом Словаре псевдонимов Масанова не стояла расшифровка фамилии Клементия Бутковского – Юлиан Оксман, якобы со слов известного литературоведа… К счастью, сегодня в нашем распоряжении есть рукописи Вениамина Бабаджана, изданные С. Лущиком, окончательно снявшие этот вопрос.
– Как поддерживались отношения с Москвой-Петербургом и т. п.?
– К счастью, командировок в 60–80-е годы у меня было множество, да и в отпуск мы с женой ездили по стране.
В Москве старался объезжать крупные, известные букинистические магазины. Налаживались связи с известными книголюбами. Так, в Ленинграде мы с женой были в гостях у М. С. Лесмана, у меня до сих пор хранится его визитная карточка, где он написал: «М. С. Лесман – в надежде на повторные встречи. 26.6.85». В Тбилиси друзья привели в дом художника Гордеева. Там увидел удивительные издания грузинских футуристов. Как память об этом доме хранится купленная в нём книга Игоря Терентьева «Крученых – грандиозарь». И там же купил литографированную книгу Божидара «Бубен». Художник был братом поэта Богдана Гордеева, взявшего псевдоним Божидар…
– Что из себя (широкими мазками) представляет сейчас Ваше книжное собрание, каковы основные разделы, количество книг?
– Ответ на этот вопрос был бы утомительно долгим. Могу только сказать, что моя библиотека «работает». Именно на ее основе в последние двадцать лет издаю книги, как библиофильские издания малым тиражом, так и многотиражные книги, если сегодня уместно говорить о «больших» тиражах.
Так, вышла серия книг «Венок Ахматовой»(1989 г.), «Венок Пастернаку» (1990 г.), «Венок Мандельштаму» (2001 г.). Впервые вышла книга стихов Юрия Олеши «Облако», книга стихов Анатолия Фиолетова «О лошадях простого звания», переиздал ранние книги Веры Инбер, Перикла Ставрова, «Кирсанова до Кирсанова», роман «Пятеро» Владимира Жаботинского и его же переводы из Н.-Х. Бялика.
Последняя книга, изданная в 2011 году, – проза Ефима Зозули… Всё это вместе возникло из желания возвращать в текущий литературный процесс практически забытые или исчезнувшие книги. Характерный пример: сборник «Ковчег», вышедший в 1919 году, в Феодосии, где наряду с Цветаевой, Эренбургом, даже Блоком, были опубликованы впервые за пределами Одессы Багрицкий, Фиолетов, Соколовский, Бабаджан… Долгие годы не удавалось найти эту книгу, вышедшую тиражом в 100 экземпляров. Отыскалась она у Бориса Яковлевича Фрезинского в Петербурге, да ещё и с правками Эренбурга и Цветаевой. Б. Я. Фрезинский великодушно откликнулся на просьбу и прислал ксерокс «Ковчега». Так удалось издать, прокомментировав всю эту книгу, сборник «Возвращение «Ковчега».
Живая библиотека должна работать!
– Есть ли у Вас экслибрис(ы)?
– Для моего собрания сделали экслибрисы одесские графики Давид Беккер и Геннадий Верещагин. Когда-то вырезал гравюру замечательный украинский поэт Борис Нечерда. А всё началось с экслибриса, нарисованного тушью ленинградским художником Владимиром Цивиным. Но я к экслибрисам отношусь, как к замечательным произведениям графики и не использую их по прямому назначению.
– Какие раритеты, изюминки или диковинки Вы могли бы представить читателям журнала?
– И в этом случае не буду утомлять читателя. Назову лишь несколько книг:
Николай Асеев. «Ночная флейта». Изд-во «Лирика». М., 1914 год. Предисловие и обложка Сергея Боброва. Первый сборник стихов Н. Асеева. На обложке дарственная надпись: «И. В. Игнатьеву Ник. Асеев. 914.1.15. Moscou». Трагизм этой надписи ощущаешь тогда, когда знаешь, что поэт Игнатьев покончил с собой через пять дней после этого подарка.
Бунин И. Жизнь Арсеньева. Изд-во «Современные записки». Париж. 1930 год. На авантитуле: «Дорогому Сергею Викторовичу дружески. Автор». Долго выяснял, кто такой Сергей Викторович. Помогла Мариэтта Шагинян. Поэт Юрий Михайлик дружил с ее внучкой и задал ей вопрос, кто в кругу русских литераторов начала века – знакомых Бунина – имел такое имя-отчество. Шагинян тут же отреагировала… «Мемуары мои нужно читать внимательно». Действительно, в ее мемуарах один из героев – С. В. Яблоновский. Он был и другом и врагом Бунина в разные годы, но отношения поддерживались и в Петербурге, и в Одессе, и в Париже. Книга была привезена в Одессу одной из репатрианток. После её смерти досталась случайно забулдыге, который «оценил» книгу в бутылку водки.
Казарновский Юрий. Стихи. ГИХЛ. Москва. 1936 год. 5000. Книжка, которая не должна была сохраниться. Казарновский в первый раз попал в ГУЛАГ в 20-е годы, вышел на год-два в 30-е. В 1937 году был вновь арестован. Вышел в 50-х. О нем рассказывают легенды. Но его стихи практически не сохранились. Единственная книжица, изуродованная цензурой, была изъята из книжной продажи и библиотек и уничтожена. Этот экземпляр с надписью «С. Бондарину в знак дружбы и любви. Ю. Казарновский. 12.36». Сохранилась в библиотеке Сергея Александровича Бондарина. Воспоминания о Казарновском, солагернике по СЛОНу, есть у Д. С. Лихачева.
Я мог бы называть малотиражные футуристические сборники, журнал поэзии «Остров», где на вклейке указан адрес Н. С. Гумилева в Царском Селе. Но предпочел эти три книги, автографы на которых волнуют меня и сегодня.
– Как складывается библиофильско-букинистическая жизнь Одессы в XXI веке?
– Грустно. В городе остался только один букинистический магазин. Секция книги в Доме ученых продолжает работать, но молодых библиофилов практически уже нет, либо мы их не знаем. Издательская деятельность библиофильского толка перешла во Всемирный клуб одесситов, вице-президентом которого я являюсь (президент – М. М. Жванецкий). Мы издаем альманах «Дерибасовская-Ришельевская» при поддержке фирмы «Пласке», выходящий четыре раза в год.
Одесский литературный музей выпускает раз в год сборник «Дом князя Гагарина». Вокруг этих изданий и объединяются одесские коллекционеры, краеведы, библиофилы.
– Удалось ли чем-то пополнить библиотеку за последние 5–10 лет?
– За последние 5–10 лет библиотека пополнялась чаще всего сборниками русских поэтов-эмигрантов первой волны. Так получилось, что и в Париже, и в Нью-Йорке есть друзья, помогающие заполнять лакуны. И если раньше Георгий Иванов был представлен только петербургскими книгами, то сейчас есть и парижские издания. Марк Алданов есть парижский и берлинский, и обе книги с автографами. Есть Борис Поплавский и Довид Кнут. А совсем недавно я открыл для себя поэта, родившегося в Одессе, но прожившего в Париже почти всю жизнь, ставшего одним голосов «парижской ноты» – Семена Луцкого. О нем я ещё собираюсь писать, так как его имя у нас практически неизвестно.
– Помогает ли сейчас Интернет в том, чтобы поддерживать Ваш интерес к книжному собирательству?
– Естественно, очень помогает! Можно доверять или не доверять всем статьям, можно видеть ошибки и заблуждения, но можно и находить полезную информацию, следить за книжными новинками, искать старые книги в аукционных каталогах.
И хоть видно, как Интернет часто отбивает интерес к книге, особенно у молодых, но Книга, пережившая аутодафе средневековья, пережившая костры 1933 года в Германии, уничтоженная или спрятанная в спецхранах советской властью, выстояла. И, думаю, выстоит все испытания, которые ей ещё, возможно, придётся пережить.
– Многие библиофилы не находят понимания среди своих близких. Ходят легенды о счастливом исключении в семье Голубовских. Как же оно сложилось?..
– К счастью, не только в нашей семье, но в кругу наших знакомых библиофилов и коллекционеров мы не были исключением. Так же гармонично складывалось взаимопонимание в семьях С. З. Лущика, А. С. Коциевского, И. И. Бекермана…
Моя жена в течение многих лет преподавала историю искусства, историю материальной культуры и историю костюма, поэтому мир книг был и её средой обитания. К старой книге она относилась трепетно и радовалась каждому моему приобретению. В свою очередь, я обрадовался, когда завершив свою преподавательскую работу, преодолевая синдром «немоты», энергию слова она перевела в страницы воспоминаний, эссе, размышлений. Так родились её книги «На краю родной Гипербореи» и «Мама купила книгу».
Это интервью состоялось несколько лет тому. За эти годы вышла и моя книга «Глядя с Большой Арнаутской», подготовлен и выпущен совместно с Аленой Яворской том Анатолия Фиолетова… И десяток книг участников нашей «Зеленой лампы» – стихи Елены Боришполец, Влады Ильинской, Таи Найденко, проза Майи Димерли, Анны Михалевской, Елены Андрейчиковой…
Пока работается – работаем.
