Kitabı oku: «Ангелы не курят. Откровения начинающего грешника», sayfa 3
Дитя народится – и хлеб народится
В семье моей бабушки по материнской линии было восемь детей. Война не обошла их семью стороной. Пятеро сыновей воевали в Великую Отечественную. Трое не вернулись с фронта. Это горе знакомо многим в стране. Но в нашей семье из поколения в поколение передавалась боль о гибели самого младшего из братьев моей бабушки – Павла. Когда началась война, ему было 18 лет. Он не был женат, и у него не осталось детей, был призван в Красную Армию в феврале 1942-го. Сохранилась фотокарточка нашего героя. На ней он в солдатской гимнастерке и пилотке, на петлицах два треугольника, уже сержант. На оборотной стороне пожелтевшего снимка его рукой сделана надпись: «На память Папе, Маме и сестре Кате от Павла. 1942-го, 2 июля, 6 час. вечера, гор. Подольск». Еще есть похоронка. В ней скупо сказано: «Ваш сын, сержант Кассин Павел Петрович, уроженец Кировской области, Шестаковского района, д. Крутиха, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 21 января 1945 года».
Вот и все, что многие годы мы знали о его судьбе. Как погиб, где похоронен – ничего не было известно матери солдата. Она писала запросы в военкомат, архивы и министерство обороны. Ответы приходили без конкретики. Рассказывали, что однажды кто-то сказал ей, мол, вроде бы, видели Пашку на кадрах фронтовой кинохроники. В те годы фронтовую хронику часто крутили в киножурналах перед сеансами. Прабабушка моя, говорят, ходила на все картины, точнее, на киножурналы перед ними. Все вглядывалась в экран, а вдруг случайно в кадре покажут ее Павлушу. Да так и умерла в полном неведении о судьбе младшего сына.
Прошли годы. Совсем недавно стало возможным узнать много о судьбах и подвигах наших дедов и отцов. На просторах всемирной паутины появился информационный ресурс «Подвиг народа», где размещены наградные документы участников Великой Отечественной войны. Забил в поисковой строке заветные слова «Кассин Павел Петрович», и мне открылась вся история подвига и боевой путь героя. С замиранием сердца я вчитывался в каждую строку документа, понимая, что мне открывается бесценная информация о судьбе моего героического предка.
Оказалось, что служил Павел Петрович в 812-м артиллерийском полку 273-й стрелковой дивизии Донского фронта. Сталинград, Калуга, Могилев, польский город Люблин – вот его боевой путь. Свою первую медаль «За отвагу», оказывается, он получил под новый год 31 декабря 1942 года. На «Подвиге народа» можно прочитать сканированную копию приказа по дивизии, который отпечатан на пишущей машинке. В документе говорится: «Командир отделения связи 8-й батареи сержант Кассин П. П. в бою за высоту 121,3 под ураганным минометно-пулеметным огнем противника устранил 7 порывов в линии связи, которая соединяла ПНП с НП, когда уже больше нельзя было вытянуть линию, он нашел выход – соединил через себя порванный промежуток линии, и ток пошел через него. Этим самым тов. Кассин обеспечил бесперебойную связь для ведения огня». Был ли ранен в том бою, в бумаге не сказано. Через год была вторая медаль «За отвагу», а в августе 1944 года брат моей бабушки был удостоен ордена Красной Звезды. Последняя награда Павла Петровича – орден Отечественной войны II степени (посмертно).
Читаю пожелтевший лист: «В боях 16.01.1945 года при прорыве вражеской обороны в районе Опатув тов. Кассин проявил себя храбрым, отважным командиром. Под ураганным артиллерийским и минометным огнем противника за короткий промежуток времени проложил телефонную связь между НП командира батареи и огневой позицией. На протяжении всего боя держал бесперебойную связь, что давало возможность вести огонь беспрерывно.
В бою 21.01.1945 г. с группами противника, оставшимися в лесах, тов. Кассин из личного оружия уничтожил 5 немецких солдат. В неравном бою осколком гранаты сержант Кассин убит».
На этих строках комок запекается в моем горле. Ну, как же так, Павел Петрович! Почему в том бою отвернулось от тебя твое солдатское везение? Ведь уже начало сорок пятого года. До конца войны оставалось всего несколько месяцев. Ведь ты прошел с боями три года и освободил пол-Европы. Мог запросто добраться до Берлина, вернуться к своей матери, жениться, нарожать детей. Было бы у меня сейчас намного больше двоюродных братьев и сестер. Но интернет сообщает, что ты похоронен в Польше, Катовицкое воеводство, деревня Вешкув. Теперь мы знаем все о твоем подвиге. Земной поклон тебе и всем героям Великой Отечественной войны!
Но если вы думаете, что на этом пора завершать повествование, то ошибаетесь. История Павла Петровича на его смерти не заканчивается. Шел 1922 год. Евдокия Ионична, моя прабабушка, его мать, вновь забеременела, когда в семье уже было семь детей. Времена на дворе были тяжелые, голодные, и лишний рот, как нож к горлу. Глава семейства Петр Иосифович, к слову, не был против рождения восьмого ребенка и приговаривал: «Дитя народится – и хлеб народится».
Тем не менее, моя прабабка решила взять грех на душу и отправилась в город на аборт. Следует отметить, что предки мои жили неподалеку от тех мест, где проходил путь Великорецкого крестного хода. Места намоленные. Вот уже шесть веков Вятка каждый год носит чудотворный образ Святителя Николая на место его обретения в село Великорецкое. По дороге в больницу Евдокии повстречался старичок с аккуратной белой бородкой. Разговорились. Попутчик посочувствовал женщине, но взялся отговаривать ее от аборта. Дескать, не бери грех на душу и не сомневайся, с голоду не пропадете. Вырастет, мол, твое дитя да еще тебя кормить до самой смерти будет. Евдокия одумалась и вернулась домой. Павлик родился здоровым, симпатичным и способным мальчиком. Рос на радость родителям.
Когда в сорок пятом пришла на него похоронка, материнское сердце разрывалось от горя. Сколько слез было пролито, представить несложно. Самый младший, самый любимый… Вспомнила Евдокия того старичка и его обещание, что должен был Пашка кормить ее в старости. Зароптала, мол, зря тогда поддалась на его уговоры. Не было бы сейчас у нее этого горя.
Закончилась война, трех сыновей не дождалась Евдокия с фронта. Но жизнь не стоит на месте. Умер муж Петр Иосифович, она перебралась к детям в город. Пенсию бывшей колхознице насчитали копеечную. Стали собирать бумаги на получение пенсии за погибших на фронте сыновей. Но вот загвоздка: один пропал без вести, бумаг нет; другой был женат, и деньги за потерю кормильца получает невестка. И только Пашкина похоронка выручила Евдокию. В собесе начислили матери погибшего солдата тридцать рублей – по тем деньгам сумма приличная. Хоть и забрал Бог ее младшего сына, но кормил воин Павел свою мать до гробовой доски.
Ели, пили, веселились, посчитали – прослезились
Я не сразу пришел в храм, в том смысле, как это принято говорить, начал жить церковной жизнью, регулярно исповедоваться, причащаться, быть прихожанином. Да я и сейчас далек от совершенства. Я никогда не отвергал веры, с уважением относился к православию. Мои бабушка с дедом по отцовской лини, с которыми мы в детстве жили в одной квартире, всегда ходили в церковь и хранили в доме старинную икону. Уже после армии периодически я появлялся в храме по какому-нибудь поводу – праздник, похороны чьи-нибудь или венчание. Про таких, как я, часто шутят, называя «захожанином» (производная ироническая форма от слова «прихожанин»). Перед сном, уже в темноте лежа на боку, я даже читал какие-то очень примитивные молитвы, используя небогатый запас церковных слов, благодаря Бога за прожитый день и прося спасти меня и сохранить.
Я заканчивал заочно институт, работал, стараясь зарекомендовать себя на новом месте. Денег не хватало, поэтому параллельно я решил организовать малый бизнес и открыл точку по продаже джинсовой одежды. По выходным мотался за товаром в Москву, по вечерам контролировал торговлю, снимал кассу. В это же время у нас с женой родился ребенок. Мне было около тридцати, запасов энергии и здоровья по молодости лет, видимо, хватало. По работе я общался со священниками и однажды все-таки набрался смелости, спросив у одного молодого и горящего выпускника духовной академии, что в моей жизни не так и почему меня лихорадит? Батюшка внимательно выслушал и, недолго думая, сухо отрезал:
– Исповедоваться Вам нужно и причаститься.
– Тьфу ты! У них один ответ, – произнес я в душе. – А еще врачеватели человеческих душ называются. Понял ведь, что мне плохо. Посоветовал бы, как жить дальше, как поступать. Видно, хреновый из выпускника академии психолог. Учат их там, учат, а в результате формальный подход к делу. Ну, какое причастие, если я этого никогда не делал. Исповедь нужна – да, пожалуйста! Я ведь и просил меня выслушать. Зачем куда-то ходить, почему обязательно в церкви это делать. У меня ведь отдельный кабинет, налил бы я чайку, и мы бы все, не спеша, обсудили. Ну, нет, так нет. Раз я батюшке не интересен, сам во всем разберусь, сам со всем справлюсь.
Прожив вместе тринадцать лет, мы с супругой все-таки решили венчаться. Поехали в сельский храм подальше от внимательных глаз земляков и чтоб не сковывать себя смущением. При этом хотелось, чтобы священник был не из числа моих знакомцев по работе. Так судьба подарила мне отца Василия. Он ничего не слышал обо мне и моей бурной общественной деятельности, я тоже видел его первый раз в жизни.
– Здравствуйте, Вы сможете нас повенчать 4 ноября? – дозвонившись до храма, спросил я по телефону.
– Ну, что за спешка, приезжайте, познакомимся, поговорим, – с некоторым возмущением ответил отец Василий. – До венчания хорошо бы исповедаться и причаститься. Давно на причастии-то были?
– Опять двадцать пять! – не с меньшим встречным возмущением подумал я. Но деваться было некуда, и я согласился на любые условия.
Мы приехали в эту сельскую церковь, отстояли всю долгую вечернюю службу, и уже только после того, как все разошлись, батюшка занялся нами. Отец Василий вкратце рассказал, что и как. Наказал поститься не менее трех дней, посоветовал самостоятельно найти литературу и подготовиться к исповеди. В церковной лавке я купил сразу несколько брошюр. Прочитал с интересом о смертных грехах, их производных, о добродетелях. Мне понравилась классификация грехов и опыт построения исповеди по трем направлениям: грехи против Бога, против ближнего и против своей души.
Ну что ж, приступим, потирая руки, с любопытством начал я подготовку к исповеди, скорее, как к очередному тестированию. И с первого пункта попал впросак. «Неисполнение заповедей Божиих» – конечно, нет! Ладно, идем дальше. «Неблагодарность Богу» – этим не грешен. Всегда был уверен, что Он управляет мной, и по вечерам я говорю Ему спасибо. «Мысли о самоубийстве» – дурак я, что ли! «Осуждение церкви и ее служителей» – никогда. Хотя, постой. Церковь не осуждал, но священникам-то не доверял. Кто называл их принципиально всегда по имени-отчеству. А когда говорили, что нужно исповедаться и причащаться, кто спорил и не соглашался? Ты. Выходит, что грешен.
Дальше опять не в мою пользу – «гордыня» и «тщеславие». Конечно, я гордился своими профессиональными результатами и достижениями, а значит, собой. Да еще и оправдывал это свое чувство. Дальше вообще большим списком пошли все мои косяки. «Игра в карты» – много раз. «Непосещение храма в воскресные и праздничные дни» – тут я «захожанин». «Несоблюдение постных дней» – никогда не соблюдал. «Некаждодневное чтение Священного Писания» – в руки не брал. «Пристрастие к различным земным вещам и удовольствиям» – ради этого и живу. «Продолжение греховной жизни в одной надежде на милосердие Божие, пустая трата времени» – мой образ жизни. «Самонадеяние, человеконадеяние, излишняя надежда на собственные силы и на чью-то помощь без упования на то, что все в руках Божиих» – про меня сказ. Ушивать нечего.
Читаем дальше. Раздел «Грехи против ближних». «Воспитание детей вне христианской веры» – грешен, самому бы разобраться. «Вспыльчивость, гнев, раздражительность» – да меня только тронь, особенно после работы. «Высокомерие» – а как с подчиненными работать, они должны бояться и уважать. «Месть, насмешливость, скупость» – обидчиков не прощаю, провинившихся сотрудников часто высмеиваю на планерках, просто так денег никому не даю, самому мало. «Непочтение к старшим» – недавно одного старого дурака уволил, совсем мышей не ловит. Итого: из большого перечня нашлось всего три пункта, по которым я не был грешен.
Что ж, впереди третий раздел испытаний моей совести – «Грехи против собственной души». Ну, здесь-то, наверное, все в порядке. Буду самокритичен и откровенен: кого-кого, а самого себя, уж точно, никогда не обижу. Поехали. «Многословие, пересуды, празднословие, беспричинный смех» – я мастер тостов и чемпион города по КВН, юмор – это мой конек. «Сквернословие» – какой анекдотец без крепкого словца, ну, а уж на работе без мата и вовсе никуда. «Делание добрых дел напоказ» – да это вообще моя работа, я специалист по связям с общественностью и неоднократно занимался политическим и предвыборным пиаром. «Сребролюбие (любовь к деньгам)» – если это грех, то он мой. Я бескорыстно люблю денежные знаки, впрочем, как и все, наверное. «Чревоугодие, пьянство, курение» – покушать люблю, выпить в хорошей компании и после ста грамм обязательно закурить. «Любодеяние, блуд, прелюбодеяние» – тут я вспоминать даже не хочу, не то что на исповеди вслух говорить. И в этом разделе все не в мою пользу.
Что же получается в сухом остатке? Опять же, чисто математически: если принять за 100 процентов перечисленные в брошюре 64 пункта грехов, то я грешен почти на 80 процентов! До сего момента я был о себе иного, куда более хорошего, мнения. С такой результативностью идти на исповедь нельзя. Врать отцу Василию не стану. Ой, погонят меня из церкви! Правильно сделают. Таким грешникам не место в храме Божием. Наверное, я еще не готов. Может быть, стоит переосмыслить некоторые моменты, кое-что изменить в своей жизни, постараться избавиться от некоторых грехов, а потом уж исповедаться. Хотя, если честно, признаваться во всем содеянном за долгие годы хоть и незнакомому человеку, пусть священнику, все равно стыдно. Ну, вот что он обо мне подумает? Приехал горожанин, напыщенный, солидный, венчаться ему подавай, а на нем клеймо ставить некуда. Может, ну их, исповедь эту и венчание?
Выручили купленные в церковной лавке брошюры. Цитатами и аллегориями святых отцов там доходчиво было сказано, что любой грех будет прощен, если в нем искренне раскатяться, а не просто промямлить по бумажке. Мне и впрямь было стыдно за многие поступки, даже за такую, казалось, мелочь, как мое нечастое баловство сигаретой. Будь, что будет, решил я. Попрут со двора, так попрут. Я не гордый. Самое сложное – набраться смелости, выдавить из себя и произнести вслух то, за что очень стыдно.
И вот наступил этот день. Поститься с учетом моего небольшого прежнего опыта на фоне переживаний за предстоящие откровения было несложно. О еде не думаешь, когда впереди светит перспектива, что тебя как самого отчаянного грешника выгонят из церкви во время первой исповеди после твоих признаний о былых злодеяниях и неблаговидных, а порой и вовсе постыдных поступках.
В полумраке маленького церковного придела теплым светом играли огоньки свечей и лампад, приятно пахло ладаном. Батюшка священнодействовал буквально в нескольких метрах, поэтому все, что он произносил, было отчетливо слышно и понятно. Хор из двух женских голосов, несмотря на свою малочисленность, в акустике векового храма звучал красиво и торжественно. Новый иконостас, на стенах сохранившиеся фрески библейских сюжетов. Народу пришло немного. Здесь все как-то уютно, по-домашнему. Я поймал себя на мысли, что мне здесь комфортно. Идиллию омрачало одно обстоятельство – уже совсем скоро мне идти и рассказывать о своих гадостях. Я чувствовал себя каким-то грязным пятном в этом маленьком мире совершенства и благодати. Вот если бы храм был большой, а народу много, то моя непотребность (опять же чисто математически), наверное, как-то растворилась в общей массе и была бы менее заметной. Но здесь я чувствовал себя белой вороной, точнее сказать, черной. Казалось, что даже святые со стен смотрят на меня осуждающе. Ну, очевидно же, не место мне тут.
Батюшка служил один, в штате сельского храма нет даже дьякона. Отец Василий мечется между молитвами и исповедниками, то и дело прерывая чье-то покаяние и удаляясь в алтарь. Между тем, подошла моя очередь «идти на Голгофу». Ай, как страшно! Кланяюсь людям, захожу за перегородку, кладу на аналой измятую руками свечку. Для разминки начинаю с общих фраз и, на мой взгляд, не самых страшных прегрешений. Но тут ловлю себя на мысли, что говорю не своим голосом, а тонким полушепотом, и ничего не могу с этим поделать. От этого волнуюсь еще больше. Отец Василий спасает меня и спрашивает, не совершал ли я в свой жизни того и этого. Отвечаю. Но это не интервью, и я должен сам говорить без наводящих вопросов. Поднимаю планку и рассказываю уже о том, в чем никогда бы не признался даже под пытками.
– Господи, помилуй, – крестится батюшка, а я повторяю.
Дальше уровень еще сложнее, я должен признаться в самом постыдном. Вот дурак! Зачем я это делал, сейчас бы не было у меня этих мучений. Ну, давай, трус! Признайся вслух, что это было в твой жизни… Не могу. Уже стыдно не только за то, что совершил, а еще за свою слабость и трусость сейчас. Я маленький, никчемный человек, а вовсе не тот, за которого себя выдаю на людях.
Мне больно, обидно и стыдно одновременно. Горло пережимает комок, никак не могу его проглотить. Сквозь него с большим усилием проталкиваю слова, которые так боюсь произнести вслух. Они выползают из меня каким-то мышиным писком. От боли в горле начинает щипать глаза, они слезятся. Закрываю их руками, чтобы батюшка не видел моей слабости, и не могу остановиться. Последний раз такое было в глубоком детстве. Не знаю, почему, но именно сейчас вспомнил, как мама ругала меня за проказу, а я рыдал и сквозь слезы признавался ей в содеянном с одной целью – заслужить мамино прощение. Чтобы она взяла меня на руки, прижала и никогда больше не ругала. Но сейчас не детство, и передо мной не мама, а строгий священник, известный в округе своим крутым нравом. И я рыдаю перед ним. Что ж, настал момент истины. Самое время гнать меня со двора. Поделом. Я заслужил и готов к этому.
Отец Василий накрывает меня епитрахилью, читает молитву и крестит мою голову.
– Целуй крест и Евангелие, готовься к причастию, – произносит он.
Подождите, то есть изгнания не будет? Как к причастию? С моими-то грехами? Я не верю в свое счастье. Мне простили все плохое, что было сделано. Это невероятно! Господи, спасибо Тебе, что Ты придумал такую штуку, как таинство исповеди! Спасибо, что послал мне добрейшего отца Василия! Я никогда больше не буду грешить: сквернословить, курить, издеваться над людьми, делать все то, за что мне так стыдно. Обещаю.
Счастливый, я встал в дальний угол храма, еще и еще раз пытаясь осознать, какое чудо произошло. Может быть, я не очень пока разбираюсь во всех тонкостях церковной жизни, но выходит, что сейчас душа моя чиста. Это большая ценность, нужно постараться сохранить ее в таком состоянии. Странно, но какой-то святой, изображенный на стене в архиерейском облачении, улыбается, хотя это именно он еще недавно смотрел на меня своим грозным и осуждающим взглядом. Не сочтите меня за сумасшедшего, но я отчетливо вижу, как он улыбается. Причем, это не издевательская насмешка надо мной, а улыбка радости. Нужно обязательно выяснить, кто он?
Во время проповеди отец Василий, как нарочно для меня, указав на икону, рассказал о благоразумном разбойнике, объяснив смысл этого евангельского сюжета. Глубоко раскаявшись и уверовав в Христа за несколько минут до смерти, разбойник был прощен и, как известно, попал в рай.
Пожалуй, подробно прочитаю этот сюжет. Слава Богу, меня ведь сегодня тоже не выгнали, а позволили остаться в храме, да еще и разрешили наутро приступить к причастию. Исход, которого я, признаться, не ожидал и не надеялся. Какое оно, это причастие? Никогда не пробовал. Надеюсь, будет не так страшно, как сегодня.
После службы отец Василий объяснил, как готовиться к причастию. Когда выяснилось, что у нас дома нет молитвослова, батюшка принес свой и ткнул пальцем в каноны, которые нужно к утру обязательно вычитать, да еще вдобавок последование ко святому причащению. Страниц с полсотни, минимум. Ого! Я читал, стоя перед домашними иконами, не понимая процентов девяносто из написанного по-церковнославянски. Но симулировать или вовсе бросить чтение не мог. Я твердо решил быть честным, чтобы больше не краснеть на исповеди. Сказали читать, значит читай. В течение часа-полутора осилил всю обязательную программу.
Я отстоял всю литургию в томительном ожидании чуда, на тот момент мало понимая ее значение и молитвы, еще не слыхав слов «проскомидия», «литургия оглашенных и верных». Мне вновь было уютно и комфортно в храме, празднично. Доходил второй час богослужения, устали ноги, но меня это ничуть не отвлекало. Когда запели «Верую», а потом и «Отче наш», я тоже вторил миру, хоть и негромко, но уверенно, удивляясь своему знанию текста, особенно «Символа веры». С удовольствием выводил ноты, стараясь попадать точно или хотя бы в унисон хору. Мне хотелось петь и быть сопричастным ко всему происходящему.
Когда отец Василий своим басом грянул: «Со страхом Божиим и верою приступите», – у меня по спине побежали мурашки. Вот оно – главное, ради чего здесь все собрались. Вот она, заветная чаша! Вместе со всеми я грохнулся на колени, не испытывая никакого стыда, хотя еще третьего дня не стал бы ни за что этого делать. Дальше память как отрезало. Она вернулась, когда я уже отходил от чаши со сложенными на груди руками. Я забыл обо всем. Эйфория, не испытанное ранее чувство, охватило меня. Его сложно описать словами. Это была радость, блаженство, безмятежность. Легкое головокружение и состояние полного счастья опьянили меня. Это необычное чувство и состояние души медленно таяло, и мне было жаль расставаться с ним. Но я навсегда запомнил его.
Потом еще много раз оно приходило ко мне во время причащения тела и крови Христовых. А бывали случаи, что и нет. Но всякий раз принятие святых Христовых Таин – всегда событие, великая награда и большая милость. Это праздник души, и я понимаю сейчас людей, которые в храме поздравляют друг друга. Теперь и сам никогда не стесняюсь сказать эти слова человеку, отходящему от чаши со скрещенными на груди руками. Бывая за литургией, но не причащаясь, я всегда по-доброму завидую причастникам – счастливые люди! Радуюсь за них и тоскую, что сегодня, увы, не мой день. Хотя, а что мне мешает?
Однажды во время очередного трудничества в монастыре на воскресной Божественной литургии я случайно заметил, что мой старший товарищ Михаил Казанцев, с которым мы приехали в святую обитель, плачет. Подняв голову и закрыв глаза, он негромко вторил монашескому хору, а по его заросшей щеке медленно катилась слеза. Он старше меня и к православию пришел раньше, но мне тогда показалось это удивительным. Взрослый, давно не пьющий мужик плачет на церковной службе. Что переживал он в тот момент? Меня до такой глубины так пока не пробирало.
Спустя годы, я сильно согрешил, и по грехам моим меня справедливо не допускали до святого причастия. Я продолжал ходить в храм и исповедоваться. Но к чаше, увы. Однажды на службе мне стало очень обидно и стыдно за себя. Зачем я наказал себя, лишив этой великой радости? Она много важнее и ценнее, чем та, которую я испытал при своем грехопадении. Теперь стою здесь, в углу храма, и все, что мне позволительно, это лишь молиться и видеть, как причащаются другие. Какие они счастливые, какие они молодцы! А мне, слава Богу, за возможность лицезреть благочестивых людей и присутствовать за литургией. Когда священник с ложицы давал причастникам святые дары, мне казалось, что я чувствую запах и вкус частиц. Ну почему я не с ними?! В этот момент заметил, как по моей небритой щеке покатилась слеза.
Года через три, после крепкого раскаяния, батюшка по великой милости и своей душевной доброте благословил мне причащаться со словами, дескать, чтобы не отвернуть меня от церковной жизни. Сколько радости было в моем сердце! Я не верил своему счастью. Казалось, перспективы у меня не обнадеживающие. Навсегда запомню этот весенний пасмурный и праздничный день. Было Благовещение, 7 апреля, день рождения моего деда – человека, при жизни глубоко верующего. Приняв святые дары и осознав, что случилось еще вчера казавшееся невозможным, я остаток службы в одиночестве плакал. Но на сей раз это уже не были эмоции отчаяния. Слезы радости и благодарности долго не сходили с моих глаз. Слава Богу, я причастился, слава Богу, я вернулся! Я плакал и ничуть не стеснялся окружающих. Наверное, кому-то из них тоже показалось странным, что взрослый мужик стоит посреди храма, а по его щекам текут слезы.
