Kitabı oku: «Наизнанку», sayfa 26
Глава 36
Олег
– Знаешь, надо сказать твоему отцу спасибо за мою рану.
Я лежал на спине, сложив руки за головой, даже не пытаясь скрыть удовольствие, с которым наблюдал за сидящей на мне Яной. Она откинула голову назад, стараясь вернуть еще частое дыхание в нормальный ритм. Утреннее солнце скользило по ее телу своими лучами, подсвечивая крохотные капельки пота, выступившие на тонкой шее. Длинные волосы щекотали мои ноги при каждом вздохе. Янка подняла руки и стала тянуться. Тонкие руки переплелись, тело напряглось, словно прогоняло остатки сонной неги, ноги, опутывающие мои бедра, сжались. Сильно выдохнув, она растормошила волосы и улыбнулась. Обожал эту улыбку. Она способна растопить любое сердце, ни одна толща льда не в силах устоять от плавного движения её губ. А от девичьего румянца, которым она заливается постоянно, становится тепло на душе, даже мне. Я понимал, отчего ее так любят все охранники, однокурсники и учителя. Да и понимал детей, которые были просто без ума от своего нового психолога. С ней так тепло и уютно. От взгляда голубых глаз становится спокойно и хорошо.
– Не говори ерунды! – она больно ущипнула меня за грудь и обернулась к колену, рана на котором почти полностью затянулась. – Я же вижу, как ты морщишься, думая, что я ничего не замечаю. Храбришься и не идешь к врачу. Упертый!
– Ага, – поднял руки и легким касанием пальцев стал скользить по коже, затрагивая самые нежные ее участки. Янка закусила губу, но из глаз продолжали сыпаться гневные искры. – На мне заживает все, как на собаке.
– Нет, Олег! – Янка раскусила мою задумку и перехватила ладони, – Мне сначала в универ, а потом на работу. Ты хочешь, чтобы я опоздала на второй день?
– Ну, я думаю, что Маратик тебя простит.
– Наскалов? Ты ли это? Это ревность?
– Прекрати…
– Нет, ты определенно ревнуешь! – Янка рассмеялась, откинув взлохмаченные волосы от лица. Ее пытливый взгляд впился в меня, и я почувствовал, как эта Заноза старается пробраться в мою голову. Мало ей сердца? Мало?
– Ты уверена, что хочешь работать?
– Олег, мы обсудили это. В этой жизни я повидала уже многое, кроме работы. Даже замужем побывала, – ее светлая улыбка на миг дрогнула. Она нахмурилась, поджала губы, будто погрузилась в не слишком светлые воспоминания, но только на миг.
– Почему даже?
– Потому что так правильно. Только благодаря тебе, милый, я поняла, что есть исключения, – Янка соскользнула с меня и, подобрав с пола раскиданные подушки, направилась в ванну.
– Так, поясни… – кожей чувствовал всю силу напряжения. Яна резко наклонялась и быстрыми рывками подбирала одежду. Скинув все в белую плетеную корзину, скрылась в темноте ванной. Накинув халат, пошел за ней, успев перехватить захлопывающуюся дверь.
– А чего пояснять? – она скользнула за стеклянную перегородку и включила сильный напор горячей воды, заволакивая паром обзор. – Это правильно, когда выходишь замуж, когда встаешь за чью-то крепкую спину, надеясь на женское спокойствие и столь дефицитное в наше время счастье. Отдаешь всю себя, надеясь на защиту и поддержку. Правильно – рожать детей и заботиться о них. Правильно быть рядом с мужем, разделяя все проблемы и радости. Это правильно, Олеж. Но теперь я понимаю, что лучше пусть все будет так, как есть. Как ты там говорил? Жить неправильно, но счастливо? Так? Вот я и буду жить в грехе, но зато счастливо. И никто не посягнет на моё счастье, потому что я его заслужила. И ты его заслужил, – она повернулась лицом к стеклянной перегородке и приложила ладонь. Матовое запотевшее стекло в одно мгновение стало прозрачным. Фигура, линия груди, темная кожа сосков – все стало таким соблазнительно– притягательным, – Мне нравится, что ты рядом. Ты прав, мне больше не нужны слова. Достаточно действий. Я вижу тебя насквозь. Ты же контролируешь каждое слово, чтобы не расстроить меня. Фильтруешь всё, отбрасывая то, что может ранить. Принимаешь решение, не советуясь. Но мне нравится. Мне нравится всё, что ты делаешь. Я там, где должна быть. И не нужен мне штамп, потому что выучила урок навсегда. От этой чернильной кляксы в паспорте все беды. Только от нее….
– А как же дом, дети? Разве не этого ты хочешь?
– Хочу, – Янка выглянула, смывая остатки пены с лица, но я-то видел припухлость и едва заметную красноту глаз. Плачет. Конечно, плачет… – А что, если нет штампа, нельзя купить дом? Завести собаку тоже нельзя? Нельзя проводить вечера вместе или готовить по выходным ужин для друзей? Дядя полицейский придет и накажет? Семья – ячейка общества. Что, если я не заверю свою ячейку в загсе, меня сожгут на костре позора? – Янка застыла и прищурилась, сосредоточившись на мне взглядом голубых глаз. – А ты веришь в Бога?
– Ладно, мне с психологами не потягаться, к тому же на духовные темы, – вышел из ванны, плотно закрыв дверь. Верю ли в Бога? Я верю в случай и в волю того, кто руководит нами с неба, кем бы его не называли люди. Только мудрая невидимая рука могла сыграть с молодым парнем злую шутку. Не верю в случайности. Не мог я спасти жизнь одной девчушке, забрав впоследствии десятки других, без воли на то небесного… Верю ли я? Верю. Потому что знаю, что она стоит всех тех, кого теперь нет. Стоит тонны слез, пролитых в унизительной попытке выкупить собственную жизнь. Но только не у меня. Продай я вам жизнь, кто вернет в нее душу? Потому что ее нет. Вы сами испортили ее, сами потеряли, решив, что это самая ненужная часть. Кто вернет им душу? Никто. Поэтому та, в которой души больше, чем жизни, стоит тех падших голов. Верю. Надрывающийся телефон выдернул меня из размышлений.
– Да!
– Олег Евгеньевич, к вам тут гости, – робко произнес охранник с поста на первом этаже.
– Кто?
– Говорят, тесть и друзья.
– Тестя пропусти, а друзья пусть у подъезда потрутся. Табуретки кончились…
Знал, что рано или поздно придется столкнуться с Моисеем, но не думал, что сегодня. А я только полюбил утро и его нежные проявления. Надел спортивный костюм, приготовленный Янкой для утренней пробежки. Щелкнул замком на двери и, прислонившись к стене, замер. Глазами пробежался по комоду за спиной, где из открытого ящика выглядывал ствол. Не хотел, но для успокоения души.
Ручка дрогнула, но дверь не торопились открывать, будто набирались смелости.
– Олег… – Моисей рывком открыл дверь и замер в пороге, осматривая меня с ног до головы. Я поднял руки и обернулся, показывая, что не держу секиру за спиной.
– Тесть? – не мог не усмехнуться его шутке.
– Хм…
– Кофе? – я задвинул ящик комода и направился вглубь коридора, закрывая дверь спальни, чтобы Янка не испугалась постороннего присутствия. Постороннего…
– С мышьяком? – хрипло рассмеялся Моисей и, раздевшись, направился в кухню.
Старик сегодня выглядел не так, как всегда. Не было его строгого костюма, шелкового платка за воротом рубашки, даже седые вьющиеся волосы не были идеально уложены, топорщась в разные стороны. Голубые джинсы, синий свитер, даже на руке не было перстня, который он никогда не снимал. Нервозность, которую он тщательно скрывал, выдавали только его руки, вернее, пальцы. Они нервно подергивались в мелкой дрожи.
– Ну, это уж, как ты пожелаешь, тесть дорогой. Так сказать, любой каприз…
– Что, правда, готов убить меня? – Моисей сверкнул голубыми глазами, впиваясь в меня. Нам обоим было ясно, что это не относится к шутке про мышьяк. Он интересовался собственной судьбой.
– Это все зависит от степени твоей усталости, тесть. Только от нее. Потому что если ты готов и дальше сидеть в кресле, возглавляя этот город, то так и быть, сварю тебе черный кофе.
– А если?
– А нет этого «если»… Нет! – я обернулся, как только зарядил кофемашину. Монотонное жужжание заполнило трескучую тишину. Видел, как старик сжимает деревянный подлокотник кресла. Видел, как плещется в его глазах боль с примесью чего-то неизлечимого. Хотел сердиться, даже вспоминал подробности той ночи, когда старик готов был убрать меня, но не мог. Потому что, глядя в его глаза, видел Янку. Тот же самый цвет, пусть и потускневший от прожитых лет. Но не мог забыть, что это ее отец. Хороший отец.
– Мне нужны подробности.
– Нет, Виктор Викторович, подробности вы будете получать только партиями. От меня и по мере необходимости.
– А если я решу уйти?
– Твое право, только я бы на твоем месте этого не делал, в целях всеобщего мира и безопасности.
– Да ты, щенок, знаешь, кто за меня может вступиться? – старик резко встал, отчего белая чашка кофе перевернулась и упала прямо на мраморную плитку, оглушив звоном квартиру.
– Знаю, поэтому и говорю, что лучше бы тебе сидеть на месте, потому что никто тебе не поможет больше. Никто! – я резко положил руку ему на плечо, вжимая в кресло, чтобы больше не вскакивал. – Никто, слышишь? А я помогу. Могу сделать так, чтобы ты жил долго и счастливо. Ясно? Будешь нянчить внуков, будешь жить за городом, не боясь за жизнь детей. Только для этого ты должен поработать. Никто не позволит тебе просто отойти. А я помогу…
– Я так понимаю, что у меня нет вариантов? Нет и не было этого выбора? Это все иллюзия?
– Боюсь, что выбора не было ни у кого. И в наших интересах оставить все, как есть.
– Хорошо, но взамен ты гарантируешь мне свободу и безопасность дочери…
– Нет, «папа», я не торгуюсь. Не существует услуги, ценой которой будет ее жизнь. Ясно? Я уже выплатил ее сполна!
– Нет! Папа! – вскрик в дверях заставил обернуться. Янка бежала к отцу и упала на колени, осыпая его руки поцелуями. – Папа, я прошу тебя, прекрати. Это он! Это он вытолкнул меня тогда за гаражи! Это был он!
Моисей
Зима в этом году была настоящая, жесткая, такая, что хотелось спрятать уши в высоком воротнике. Именно сегодня я впервые сбросил тонкое пальто, которое было не способно справиться с холодом и надел старый овчинный тулуп. Марья достала валенки и шапку-ушанку. Не знаю, откуда она выудила этот раритет, но, узнав, что я собираюсь в лес, уперлась, не желая отпускать «голого». Кажется, так она выразилась, а потом залилась краской, перекрестилась и скрылась в подвале, где до сих пор хранились коробки со старыми вещами.
В носу щекотало от запаха старости, но это был приятный запах, от которого хочется улыбнуться. Старый дворник не признал меня в новом одеянии, поэтому равнодушно разметал каменные дорожки вдоль дома. Собаки тоже молча провожали меня глазами, только охрана весьма переполошилась и ринулась мне навстречу, не признав. Я скинул шапку и махнул им, чтобы расслабились, и направился дальше.
Еще совсем недавно мы с Янкой ходили к реке кататься на коньках. Мои хлопцы заливали лед до тех пор, пока он не становился ровным. На берегу устанавливали искусственную ель, потому что живые в доме были под запретом, иначе Янка заходилась в громком плаче, от которого сотрясались стены.
Она была у меня на виду. Всегда. Помню день, когда вел ее по красной дорожке в руки супругу, помню боль, что давила в груди. Можно было на пальцах пересчитать слова, которые я произнес в тот день, потому что был на грани. Хотел забрать ее и увезти домой. Туда, где безопасно. Потому что передо мной стояла не взрослая девушка в белоснежном платье, а девчушка в сарафане, ревущая о потерянных кедах, а не о том, что чуть не попала в руки к подонкам. Помню тот день до мелочей. И легкий аромат клубники от ее волос, потому что все утро провела на огороде у няни, поедая спелую ягоду, и тонкий голосок, и грустный взгляд, выпрашивающий разрешения остаться с ночевкой у брата. Помню нехорошее, но настойчивое предчувствие чего-то надвигающегося, чего-то непоправимого и неправильного. Но неизбежного.
В самом разгаре пышного приема Оксана позвонила мне, проронив только несколько слов, а потом залилась громким ревом.
– Беда, дядя Витя, беда…
Пустота. Моя душа вылетела и помчалась в пригород быстрее, чем могло тело. Звонкая тишина в груди надрывалась, оглушая своей громкостью. Я не знал, дышу ли я, живу ли я… Казалось, что это злая шутка этой мерзавки. Поэтому, слушал ее плач в трубке еще долго, пытаясь определить обман, ожидая привычного хохота племянницы и громкого слова – «шутка». Но его не было. Поэтому я отбросил телефон брату и бросился туда, где оставил свою крошку. Дочь. Единственную, кто владела моей жизнью, единственную, кто заставлял меня дышать и просыпаться каждый день.
Как только машина встала колом в тихом дворе, увидел яркую вспышку света. Ее белые волосы, на которые падал свет фар, а потом и дочь, бегущую по земле босиком. Огромные голубые глаза, налитые страхом, разорванный сарафан, болтающийся на одних лямочках. Помню, как прижал ее к себе, жадно вдыхая запах клубники. Но это было не то. Теперь он был с примесью чего-то злого, реального. Не было больше ощущения чистой сказки.
Я вытаскивал мелкие стекла из ее розовых пяточек, стряхивал прилипшие окурки и дул. Все время дул, боясь, что делаю больно. По щекам катились слезы, а я дул и молчал, не в силах спросить. Янка прижимала ладони к лицу, стараясь не плакать. Она жалела меня. Ей было меня жаль. Потому что я перестал себя контролировать, отдавшись целиком и полностью чувствам. Даже малейшая возможность потерять единственную кровиночку выворачивала меня наизнанку. Вот так мы и ехали в машине. Она жалела меня, храбрясь и глотая боль, а я жалел ее.
Доктор позволил мне выдохнуть, а потом снова вдохнуть полной грудью, сообщив, что все в порядке. Ей зашили порез на попе, обработали ноги и вкололи успокоительное, от которого она спала почти сутки.
Тотальный контроль… Как поздно я вспомнил эти слова. С того самого дня меня мучает вопрос, а что было бы, если б я запретил? Если бы отвез ее к няне? Не наткнулась бы она на толпу отморозков в другом месте? И попался бы ей храбрый паренёк там, в новом месте, в новых обстоятельствах? Возможно, запретив ей оставаться с ненадежной Оксаной, я бы спас ее? Избежал, а возможно, и нет? Отчего люди не живут по плану? Отчего все рождения и смерти нельзя записать аккуратным почерком в ежедневник? Отчего нельзя все предугадать и подготовиться. Почему всегда так больно?
– Как жаль, что нельзя быть готовым ко всему… – я сел на деревянную скамейку на берегу реки. Впереди был простор. Такой чистый, белоснежный и свободный. Хлопцы снова залили лед, потому что мы катались с дочей на коньках каждую зиму, что жили в этом доме. Уходили незадолго до заката и веселились до хрипоты, но, как только солнце пряталось за горизонтом, она замирала и закрывала глаза руками в пушистых варежках. Потому что уже через мгновение зажигались огни, освещая расчищенную реку разноцветными бликами. Спрятав руки в карманы, я откинулся и вдохнул так глубоко, как только мог. Валенки приятно поскрипывали на снегу. Тишина и звук мороза, я старался не дышать, только бы успокоиться.
«Это он! Это он вытолкнул меня тогда за гаражи! Это был он!»
Ее слова до сих пор эхом гуляют в голове, опустевшей от мыслей. Олег поднял ее с колен, вытер слезы. Только тогда мое сердце отпустило. Так резко. И захотелось жить и дышать. Ощущение тревоги душило меня все эти годы, а теперь, глядя на то, как она заглядывает ему в глаза, как опустила голову, когда он недовольно нахмурил брови, как прильнула всем телом к Олегу. Мне стало легко. Он провел своей большой рукой по ее влажным волосам и, похлопав по спине, указал на дверь. Янка опустила голову и вышла, оставив нас наедине.
Прильнула к врагу, ведь именно таковым я его и считал, начиная с того дня, когда он сошел с трапа самолета. Я смотрел на него издалека и взрывался от негодования и злости. Ведь такие как Призрак просто так не появляются в городе. Приставил к нему «хвост», а сам отправился в Москву, чтобы найти ниточку, что привела его в мой город. Но бился я о глухую стенку. Кто-то искренне пожимал плечами, а кто-то и вовсе не скрывал печали в глазах, будто знали о чем-то страшном и одному только мне неведомом. Оттого мне становилось еще хуже. Этот «франт» разгуливал по городу, будто на экскурсию приехал. Не скрывался и не таился, появляясь на улице в полном одиночестве, не боясь за свою шкуру. А потом пропажа Янки. Я оборвал телефоны, но люди вспоминали о «госте» и твердили, что только он мне мог помочь. Я даже подумал, что он сам ее и украл, чтобы приблизиться ко мне. Но все обернулось совсем иначе.
– Начни жить, Моисей, – напоследок сказал Олег, провожая меня. – Дарья Алексеевна хорошая женщина. Пора что-то менять.
– Откуда…
– Тесть, пора бы уже перестать удивляться. И познакомь с ней Янку. Теперь все будет иначе. Все будет хорошо…
Мне ничего не оставалось делать, как верить. Потому что видел, как она смотрит на него. Кирилл для неё был тем, кто мог показать новые границы, помочь вкусить взрослую жизнь, а Олег… То, что я видел в её глазах, нельзя описать. Поэтому я ушел. Чувство одиночества захлестнуло меня с головой. Глаза чесались от наворачивающихся слез. Я продолжал сидеть на старой деревянной лавке, на которой было накарябано: «Папуля». Водил пальцем по царапинам и ждал заката. Небо наливалось темнотой, будто кто-то пролил баночку чернил. Тучи подкрались так быстро и незаметно, что я даже вздрогнул оттого, что с неба повалил снег. Огромные снежинки красиво кружили в воздухе и падали на очищенный лед, зависая над глянцевой поверхностью лишь на мгновение.
Внезапно темноту нарушили разноцветные огни, озарившие неширокую реку. Высокие сугробы, в которые были заложены длинные провода гирлянд, засверкали. В этом году Михалыч заложил подсветку даже под толщей льда.
– Ну, старик? Как? Готов дать жару? – громкий стук справа заставил вздрогнуть. На деревянную скамейку опустились старые потрепанные коньки. Подняв голову, увидел Янку, закутанную в три шарфа заботливой Марьей. На голове была белая шапка-ушанка, дочь смеялась, заливая тишину звонким звуком. Сердце дрогнуло и вновь вывернуло нутро наизнанку…
Глава 37
Олег
– Мы от кого-то бежим? – Янка быстро семенила по оледеневшей узкой тропинке мимо припаркованных автомобилей, превратившихся в пышные искрящиеся сугробы. – Я сейчас упаду.
– Янка… – я шел так близко, как только мог, чтобы успеть поймать ее, сбросив груз трех пластиковых чемоданов. – Зачем нам три чемодана?
– Ты же не сказал, куда везешь меня? И, вообще, Олег, так нельзя. Кто приходит домой в два часа ночи и говорит, что мы уезжаем? Я не предупредила деканат, да и на работе меня ждут дети. И Снежка пришлось соседке оставить, – Янка изо всех сил старалась сохранить равновесие, пересекая раскатанную в лед проезжую часть.
– А если ты не поторопишься, то мы вообще никуда не успеем. Регистрация закончится через три минуты, – я начал подталкивать ее, как только мы вышли на вычищенную привокзальную площадь.
Толпы людей двигались в разные стороны, слышались голоса, громкое монотонное бормотание диктора. До рассвета было еще далеко, но благодаря чрезмерно яркой подсветке невысокого здания аэропорта, темное полотно неба озаряли яркие вспышки. Новогодние праздники миновали, унося с собой ощущение волшебства и детской радости, возвращая людям уже забытое чувство обыденности и монотонной рутинной суеты. Вот и теперь толпы загоревших туристов толкались на площади, в поисках своего такси или встречающих. Самые отважные, исключительно по их мнению, стояли в шортах, стараясь не показывать вида, что кровь в венах уже застыла, а сердце вот-вот готово остановиться. Но нет, они гордо стояли, одетые в остатки курортной роскоши: шляпа с неширокими полями, яркие шорты и растянутая футболка, залитая разбавленным алкоголем из бара.
– Сам виноват, почему не дал Лазарю возможность отвезти нас в аэропорт? – Янка подергала меня за рукав, возвращая мое внимание к себе.
– Потому что он занят.
– Чем наш Сереженька может быть занят? А ты, кстати, заметил, что он стал какой-то… Блаженный что ли? Что-нибудь об этом знаешь?
Я улыбнулся, потому что Янка, орудуя внутренними чувствами заметила то, что творилась с Лазаревым. Конечно, знал. Видел все. Поэтому и заставил его заниматься поездкой, чтобы хоть как-то отвлечь. Знаешь, видишь, а как подойти, не понимаешь.
– У тебя есть еще несколько десятков людей, которые могут выполнить функцию таксиста. Не мог их привлечь? Черт! Я не позвонила папе, он голову мне оторвет!
Не мог, уж лучше тащиться с дальней парковки, чем лететь с навязчивым чувством, что твои планы теперь общеизвестны. Хотелось просто исчезнуть, не дав пищи для размышления врагам, а уж друзьям и подавно. Поэтому и собирались мы экстренно, как только я получил отмашку о готовности. И машину гнал по переулкам, стараясь не выезжать на главные проспекты, предпочитая прятаться в тени, где можно было быстро заметить «хвост».
– Не оторвет, он во Владике, вернется только завтра, позвонишь, как только долетим.
– Мог бы Куранова попросить…– не унималась Янка, проходя через рамку металлоискателя.
– Не мог, – я скинул чемоданы на ленту досмотрового аппарата и вывалил документы, бумажник и ключи на столик у инспектора безопасности. – Привет, Саша.
– Привет, я думал, что вы уже не полетите, – сотрудник полиции, появившийся из-за спины инспектора, взял меня за плечо, отводя от личного досмотра. Как только мы отошли подальше, мы обменялись рукопожатиями. – Я вас зарегистрировал, идем.
– Почему ты меня не представил? – зашипела Янка, повиснув на правой руке, потому что Саша взял один чемодан, изрядно облегчив мою ношу.
– Потому что ты больше никогда не увидишь этого человека. И, вообще, сегодня ты слишком разговорчива. А еще вчера спала весь день, даже не заставила смотреть перед сном очередную слезливую драму, – Янка сморщила нос и отвернулась, демонстрируя недовольство. – Кстати, я тут заметил чек на покупку телевизора. Яна Викторовна, кажется, мы с тобой обсудили, что в спальне телевизора не будет. Там спят и любят друг друга, а не смотрят «ящик».
– Так, тут ждите, – Саша скрылся за прозрачными воротами таможенной зоны.
Яна даже не смотрела в мою сторону, мило хмурилась, показываю всю степень своего раздражения. Она была сегодня в спортивном костюме винного цвета, глубокий капюшон скрывал ее лицо почти полностью. Зеркальное стекло очков было заляпано капельками растаявших снежинок, еще не успевших высохнуть в тепле здания. Раскачиваясь, она переводила взгляд на что угодно, кроме меня, затем облизала пересохшие губы и перебросила своё негодование на большую замшевую сумку, где пыталась что-то найти. Но я-то знал, что это был гиблый номер. Вот и сейчас, она вытаскивала расческу, резинку, бутылку воды, шоколадку, но никак не могла найти то, что нужно. Бросив чемоданы, я одним рывком притянул к себе Яну. Она громко выдохнула и расслабилась, прижимаясь ко мне. Я чувствовал ее дрожь и частое сердцебиение. Тонкие пальцы с силой вжались мне в грудь, впиваясь длинными ногтями в кожу. Она делала глубокий вдох носом и замирала.
– У меня стойкое ощущение, что мы от кого-то убегаем, – прошептала она, зарываясь лицом в мое пальто.
– Нам не от кого больше бежать, а от себя я уже набегался. Поэтому прекрати и расслабься. Тебе нужен отпуск и мне он очень нужен.
– Идем, – Саша схватил чемодан и провел нас мимо таможни в зал регистрации. – Вот ваши посадочные, багаж оставьте тут, я его оформлю. Приятного полета.
– Олеж, а у тебя везде есть знакомые?
– А что? У тебя есть проблемы? – я рассмеялся и обнял ее, пока мы поднимались на эскалаторе в сторону пограничных кабинок.
– Нет, но теперь я знаю, к кому нужно обращаться в случае чего, – впервые за день она рассмеялась. Я выдохнул, пропуская в грудь нежные нотки ее смеха.
– Не будет таких случаев.
– Почему?
– Потому что их просто не будет, – я подтолкнул ее в сторону открытой кабинки.
Яна
Полная женщина в синей форме оторвала глаза от монитора.
– Здравствуйте, ваш паспорт.
В моем горле пересохло, а руки машинально стали шарить по карманам. Извилины заработали, как старый часовой механизм. Я помнила все, что складывала в чемодан, но не помнила главного – «Где, мать его, мой паспорт?»
Но не успела я продолжить свою мысль, как что-то со звонким шлепком упало прямо перед моим носом.
– Простите, моя жена такая забывчивая! – Олег перегнулся через металлическое ограждение и ободряюще потрепал меня по голове.
– Наскалова Яна Викторовна, – монотонно произнесла женщина, звонко стуча по клавиатуре.
Эти удары были настолько громкие, что мне захотелось закрыть глаза и скатиться по стеклянной стене кабинке, но я не могла. Не могла оторвать взгляда от родных зеленых глаз, которые блестели, как новогодняя елка миллионами бликов. Олег широко улыбнулся, затем накрыл мою руку своей большой ладонью, чуть сжав ее.
Мир просто перестал издавать звуки, лишь глухое биение собственного сердца. «Наскалова… Наскалова… Наскалова Яна Викторовна…» – эти слова эхом отдавались в голове. Они, как шарики пинг-понга звонко бились, вытесняя все возможные мысли, зацикливая мир на этом мужчине с красивой фамилией.
– Яна Викторовна, снимите очки, – послышался опять монотонный голос. Я скинула солнечные очки и повернулась к женщине. – Проходите.
Она звонко шлепнула печатью и протянула мне бордовую книжку. Толкнув металлическое ограждение, я вышла из кабинки и только тогда выдохнула. Покинувший воздух больно обжог горло, которое вмиг пересохло. Руки тряслись, пока я искала нужную мне страницу, где черным аккуратным шрифтом была напечатана моя новая фамилия. Я внимательно рассматривала глянцевую страничку. В поле для подписи стояла точно такая же закорючка, которой я обычно подмахиваю все документы. Водила пальцем по фотографии и буквам, означающим, что… А, черт побери, что это все значит?
Гнев вытеснил то чувство растерянности, от которого я застыла перед очередным пунктом досмотра. Но не успела я взорваться в негодовании, как Олег подхватил меня под локоть, зашипев на ухо так ласково, насколько это было возможно.
– Супруга моя, давай отложим твой крик и мой виноватый взгляд на сутки? А то путешествие нам предстоит долгое. Ну, или хотя бы давай дойдем до укромного уголка? – он крепко сжал руку и притянул к себе, прижавшись губами, пытаясь забрать ту дрожь, что сотрясала мое тело. Хорошо, что я была в спортивных кедах, а то мои ватные ноги не вынесли бы тонкой шпильки.
Я не помню, как мы прошли досмотр, а очнулась, когда Олег усадил меня на кожаный диван тихого зала. Темные стены, тусклый свет, в целом интерьер был настолько мрачным, что хотелось спать, не обращая внимания на мелкие детали.
– Яна Викторовна, Олег Евгеньевич, я приглашу вас, как только начнется посадка, а сейчас можете позавтракать, – любезная девушка положила на стеклянный столик меню и растворилась за матовой перегородкой, отделяющей нас от других пассажиров.
– Ну-с, начинай, – Олег скинул пальто и сел в кресло напротив, перелистывая меню. – Подожди, ты завтракать будешь? Мы уехали, так и не поев.
Олег потер лицо и стукнул кулаком в перегородку, подзывая официанта.
– Кофе, зеленый чай и два хороших и плотных завтрака. Милая, что-то еще? – он впервые поднял на меня глаза. И ДА! Черт, он не врал насчет извиняющегося взгляда.
– Сок томатный, – я не могла дождаться, пока эта расфуфыренная девица исчезнет, подобрав за собой слюни, капающие на ковролин.
Администратор нарочно медленно шкрябала карандашом по блокноту, продолжая скользить своим масляным взглядом по Олегу. Он сидел в кресле, широко расставив колени. Поднятые руки сомкнулись в тугой замок на затылке, скулы были напряжены, а губы слегка поджаты. Белая футболка плотно обтягивала торс, позволяя насладиться всеми его рельефами.
– Не молчи, – выдохнул он и наклонился ко мне.
– А чего теперь-то? Уже поздно, – я еще раз провела пальцем по паспорту и бросила его в сумку. – Я так понимаю, что это не все мои документы?
– Нет, – Олег вытащил из внутреннего кармана пачку документов, перетянутых простой резинкой.
Я даже рассматривать их не стала, так и бросила в сумку. Знала, что глупо сомневаться, что на всех бланках государственного образца гордо и аккуратно напечатана его фамилия. Конечно, он позаботился обо всем. Ни одна мелочь никогда не ускользнет от него.
– Я, кажется, тебе сказала, что не хочу замуж, – скинула кожаную куртку и аккуратно положила ее на подлокотник дивана. Говорила медленно, подбирая каждое слово. Пыталась оттянуть момент, когда вновь подниму на него глаза. Искала в себе хоть малейший намек на злость, гнев или желание разгромить к чертям этот чопорный зал бизнес-класса, но нет. Перегорело, как спичка. Мгновенно. Оставив только легкую дымку досады.
– Слава Богу, – выдохнул Олег и снова улыбнулся. Он словно читал мои мысли, поэтому, как только я выдохнула, все его мышцы мгновенно расслабились.
– Ты чего сегодня весь день улыбаешься? То не вытянешь из тебя ни одной эмоции, то улыбаешься, как школьник на дискотеке. И что значит твое – «Слава Богу!»
– Просто я продумал только эту версию развития событий, – честно признался он и вмиг стер довольную мину с лица, как только официантка принесла чай и кофе.
– Ну? Что ты должен был ответить по плану?
– Кажется, так: «А как я должен позвать тебя замуж, если ты против?»
– Поэтому ты решил просто сделать меня своей женой без шума и пыли?
– Бинго! – рассмеялся он и глотнул кофе, потянувшись за сигаретами.
– А как же те самые слезливые моменты, как в мелодрамах, когда мужчина встает на колено… – я не успела договорить, как Олег упал на колени и, не переставая улыбаться, обхватил мои руки.
– Так? Кажется, я все правильно делаю? Наклон корпуса? Слез в глаза добавить? – Олег замолчал, а потом уронил лицо в мои ладони и вдохнул. – Ты моя до кончиков волос. Полностью и навсегда. Я понял все твои намеки о нежелании выходить замуж, постоянные тренировки по падению на колени, отрепетированные твоими любимыми мелодрамами. Я все знаю, меня не нужно долго дрессировать. Я ученый пес. Хочу, чтобы ты жила правильно и счастливо. Слышишь, правильно!
– Ну, а…
– Не нравится такой поворот, тогда просто считай, что я так решил, – Олег не отводил взгляда. Улыбка исчезла, он поджал губы. – Я никуда не уйду. Просто помни это.
А потом моего пальца коснулось что-то прохладное и гладкое. Я закрыла глаза, не желая, чтобы аэропорт затопило от рвущихся наружу слез. Сильно сжала челюсть, чтобы не разрыдаться в голос от романтики, которую только мог себе позволить этот двухметровый мужик, от взгляда которого даже собаки начинают жалобно поскуливать.
– Это правильно, когда ты просыпаешься утром и готовишь завтрак мужу или когда разбираешь его носки и думаешь о том, что приготовить на ужин. Это правильно. И то, когда здоровый мужик топчется в ювелирном магазине, выбирая подарок для той, кого называет своей женой – тоже правильно.
