Kitabı oku: «Наизнанку», sayfa 25
Глава 35
Олег
Нога выстреливала острой болью при каждом ударе об асфальт. Но желание вернуться к пробежкам было сильнее. Я ждал того момента, когда смогу сбежать с двадцать пятого этажа по лестнице, ощущая горячий поток крови, струящийся по венам. С наслаждением предвкушал приятную истому мышц, нервную дрожь в теле и легкое головокружение от частого вдыхания еще не загазованного утреннего воздуха.
Мы провели на даче почти две недели. Бесконечный поток дней, приносящих полное расслабление. За много лет я ни разу не был в отпуске, передвигаясь от одного города к другому. Никогда не задумывался, что можно просто гулять по лесу, сшибая пушистые комочки снега с веток. Просто наблюдал, как Янка играет со Снежком, которого привез Сизов почти сразу после нашего приезда. Особенно полюбил вечерние походы в баню. Янка садилась мне на спину и, растирая липкий мед, нежно гладила все мои шрамы, разгоняя застоявшуюся кровь. Обводила каждую неровность, разминала кожу, прорабатывала каждую мышцу, не щадя своих тонких пальчиков.
Не знал, что нет ничего приятнее, чем просыпаться после обеда, ощущать приятную влажность от ее щеки, чувствовать дрожь от ее горячего дыхания. Пытался безмолвно остановить время, наслаждаясь каждым мгновением. Сдерживал движение грудной клетки, чтобы не разбудить, не потревожить. Наслаждался болезненными спазмами сердца, глядя на ее соблазнительный силуэт, прикрытый тонкой простыней. Подавлял желание проскользить по длинным ногам, чуть задержавшись на нежной коже ягодиц. Видел, как она жмурится и изо всех сил старается не рассмеяться, потому что наслаждается минутами утренней молчаливой нежности.
Телефон молчал, не издавая ни звука. Казалось, вернее, хотелось так думать, что о нас просто забыли, что окружение просто проснулось утром и забыло о нас, как о рутинных проблемах ушедшего дня. Представлял, как они с угрюмым видом повязывают галстуки и бредут к своим машинам, поеживаясь от холода, потому что модное пальто сшито для того, чтобы создавать впечатление, а не согревать.
Мы просто жили, наслаждаясь морозом и непрекращающимися снегопадами, и больше не возвращались к тому разговору. Может, Янка и хотела забыть обо всем, но я не хотел. Буду помнить каждую минуту того вечера только для того, чтобы четко понимать, что рано или поздно придется снова упасть, больно ударившись о землю. Мы все люди. Слабые, хилые, нищие, добрые. Мы все смертны и уязвимы. Единственное, что бессмертно – система. Пока ты являешься важным винтиком, ты дышишь, совершаешь важные дела, что-то представляешь из себя. Но, как только слабость расшатывает почву под твоими ногами, ты становишься всего лишь мусором… Расходным материалом.
Я думал постоянно, просчитывая возможный исход событий, рассматривал варианты, выстраивал цепочки. Не спал ночами, пытаясь принять хоть какое-нибудь решение. Но мне было известно, что нет правильного варианта. Каждый, пусть даже самый идеальный вариант, может обернуться против тебя в один миг, в одну секунду. Сука! Всегда найдется то, что сделает из твоего «правильного» решения трагедию. А этого добра в моей жизни, хоть отбавляй…
Мы окунулись в какой-то идеальный мир тишины и спокойствия. Только лес и чистейший воздух. Освоившийся Сизов таскал на завтрак парное молоко и творог, что вызывало в Янке взрывы радости и приступы звонкого смеха. Она садилась в кресло, подгибая ноги, и лопала сметану огромной деревянной ложкой, которую ей презентовал Сизов. После завтрака она укладывала голову мне на колени и засыпала, глядя на огонь в камине. Яна не хотела уезжать, понимая, что придется столкнуться с реальностью. А я прекрасно понимал, что трачу драгоценные часы, но не мог ничего с собой поделать. Она завладела всеми моими переживаниями, я готов был душу продать, чтобы остаться с ней в этой глуши до самой старости, встречая рассветы на прохладном деревянном полу, кутаться в плед у камина, пить шампанское и наблюдать за счастьем в ее глазах. Я был счастлив по- настоящему. Смотрел, как ее щеки наливаются румянцем, как от жирного молока и сливок исчезает ее чрезмерная худоба, прорисовывая соблазнительные округлости ее фигуры. Наслаждался ее способностью засыпать и просыпаться посреди ночи, чтобы просто обнять или съесть булочку.
Это была параллельная реальность, которая закончилась слишком быстро…
***
– Милый, ты скоро? – сонный голос Янки заставил развернуться и направиться к дому. Я перескочил через гранитные ступени и побежал по мосту через реку.
– Я бегу.
– Я видела, ты готов был зайти еще на один круг, поэтому и звоню. Маринка не простит мне, если мы не приедем на ее День Рождения, – прохрипела Янка и отключилась.
Никогда не думал, что буду спокойно реагировать на практически приказной тон, в котором она говорила. Теперь мог, потому что слушал и представлял ее, сонную и по-утреннему помятую. Это было, как наваждение. Неконтролируемая сила, притягивающая меня к ней. Хотелось дышать и чувствовать ее рядом. Всегда и постоянно. Приходилось себя одергивать, сдерживать. Если бы мог, то стрелял бы себе в колено каждое утро, чтобы не сиять, как начищенный ствол. Она заставляет не думать о другом, концентрируя весь мир вокруг себя.
– А Динамо бежит? – знакомый голос окрикнул меня, когда я практически вбежал на крыльцо подъезда.
– Бежит… Нынче все бегут, времена такие, – спустился и протянул руку Пашке в окно его машины.
– Садись, разговор есть, – он нервно махнул в сторону пассажирской двери.
– Ну? Чего не спится? – сел, аккуратно перенеся растревоженное колено через порог.
– Нравится смотреть, как подстреленные птицы разрабатывают свои крылья, – Паха кивнул на мое колено. – Есть в этом что-то трогательное. Так сказать, воскрешение Феникса, что ли…
– Черт, да ты сегодня в ударе? Прямо извержение шуток! Давай, я сегодня добрый. Готов выслушать весь твой арсенал. Но, может, зайдешь в гости?
– Нет, говорить будем здесь. Это была последняя шутка, а ты завязывай скалиться. Тебе говорили, что от твоей улыбки страшно становится? Даже мне.
– Ой, Павлуша, говорили. А теперь давай. Что привело тебя ко мне в такую рань? Кто ходит в гости по утрам?
– Парам-пам-пам… Парам-пам-пам… – как-то задумчиво произнес он и повернулся ко мне, зафиксировав блуждающий взгляд. – Я нашел тропинку к Корнею. Нашел того, кто очень близок к нему. Он готов поделиться нужной тебе информацией за нескромную сумму денег. Что-что, а Корней так же скуп, как и прежде. А парню очень нужны деньги. Прямо сейчас.
– Жадность фраера сгубила… – пошарил по карманам, в поисках сигарет, но ничего не нащупав, схватил пачку с приборной панели. Пашка задумчиво наблюдал за сонными собачниками, медленно бредущими в сторону парка. Их питомцы резво прыгали, стараясь вырваться и ощутить свободу.
– Да, точно. Ты должен дать отмашку, Олег, – Паша опустил голову и стал растирать виски. – Просто отмашку.
– Да, но прежде мне нужно закончить пару дел, – я выдохнул непривычно горький дым. – Пока он спокоен. Думает, что я забыл.
– Значит, это правда?
– Смотря, что?
– Ты теперь будешь вместо Моисея?
– Павлик, а кто с тобой поделился столь секретной информацией? Неужели на очередной летучке начальство объявило?
– Это же криминал, Олег! Отступись, есть время для маневра. Есть еще выбор!
– Паш, у меня нет ни выбора, ни времени. Криминал будет всегда, его невозможно истребить. Всегда найдутся люди, способные сплотить вокруг себя отморозков. Так пусть лучше это буду я. Их нужно контролировать и направлять в выгодное русло. Ты думаешь, я первый? Нет, поверь.
– Ты понимаешь, что лет через двадцать придет «новый Скала» и сдвинет тебя?
– Прекрасно понимаю. И буду мечтать о том, чтобы он пришел, как можно раньше. Тогда я уеду, и встречу старость на берегу Индийского океана, засыпая под шум прибоя. Ты, кстати, тоже приглашен. Будем вместе кряхтеть и пускать слюни, разглядывая знойных девчонок.
– Ты здоров? Что с тобой?
– Паш, я не отступлюсь. Я уничтожу Корнея. Мне не нужны его бабки, бизнес, дело. Придет время, и я буду танцевать на его костях. Отступиться – это простить… Простить ему смерть моих родных? Простить – это забыть закрытые гробы, забыть запах обгоревшей человеческой плоти. А забыть – это сдаться. А я никогда не сдаюсь, даже если мне говорят, что впереди тупик. Я буду ломиться, пока не вдохну аромат свободы. Паш, прекрати меня отговаривать. Ведь мы оба знаем, что ты меня понимаешь, а отговариваешь, чтобы умаслить своё истинное «ментовское нутро».
– Я помогу тебе. Мы вместе станцуем на его костях. Выбирай танец. Я тоже все помню…
*****
– Боже! Как красиво! – Яна не переставала вздыхать, оглядывая пышно украшенный зал загородного клуба. Просторная территория была уставлена столиками с нежно-голубыми скатертями. Вдоль стен стояли высокие вазоны с тропическими цветами. На стеклянных полках горели толстые свечи, искры от дрожащего огня отражались в тонированных окнах, наполняя атмосферу праздника волшебством. После торжественной части, гости оторвали свои пафосные задницы от мягких кресел и начали курсировать по периметру, обмениваясь натянутыми улыбками, восхищенными возгласами, и тоннами фальши. В центре зала сидела Марина в пышном платье, окруженная близкими родственниками. Я ждал, что появится Моисей, но его не было. И только Миша, задумчиво курил и не сводил с меня взгляд. Он не решался подойти, да и я не спешил начинать разговор. Он хмурился и постоянно сжимал руку в кулак. Пожелтевшие от сигарет пальцы нервно постукивали по столу. Не ожидали, что мы не будем прятаться. Я наслаждался нескрываемым удивлением на лицах многих.
– Очень красиво! – Янка не могла оторваться от панорамного остекления. Клуб находился среди леса. Высокие, с человеческий рост, сугробы были украшены гирляндами, голубой свет которых будто подсвечивал снег изнутри. Стен не было, были сплошные окна. Она, как ребенок не сводила взгляда с зимней красоты. – Я тоже хочу дом посреди леса. Чтобы наслаждаться изменениями природы, дышать свежим воздухом и ощущать себя оторванной от загазованного города с его рутинными проблемами. Я хочу туда, где снег… Чтобы идти, а вокруг снег. И чтобы щуриться от белизны!
– А я хочу туда, где жарко и ноги утопают в песке. Хочу слушать звук прибоя и просыпаться среди ночи, чтобы окунуться в прохладном ночном море.
– Наши желания невозможно совместить… – Янка горько вздохнула и опустила голову, теребя серебристую ткань платья. Затем она встала и подошла к окну ближе. Опустила теплую ладонь на стекло, вокруг которой вмиг все запотело. Она стояла ко мне спиной, демонстрируя всю провокацию этого тонкого куска ткани. Глубокий вырез открывал всю спину. Видел рельефное очертание позвоночника, чуть торчащие лопатки и золотистую шелковистость кожи. Чуть округлившиеся бедра растягивали ткань, позволяя ей облегать каждый сантиметр ее будоражащих изгибов. От серебряной застежки на шее тянулась тонкая цепочка, игриво покачивающаяся по спине от каждого вдоха. Платье сверкало, притягивая к себе все переливы гирлянд за окном. Яна стояла так задумчиво и неподвижно. А я наслаждался этой паузой. Казалось, мир и правда остановился…
– Ты меня любишь? – она обернулась так резко, что я готов был схватиться за ствол, висящий под пиджаком. Сердце гулко ударилось о ребра, сбив размеренное дыхание.
– Черт! Яна, я чуть не открыл пальбу. Ты можешь двигаться чуть грациознее?
– Наскалов? – Спереди платье было полностью закрытым и на первый взгляд скучным. Плавная линия ворота, длинные рукава, только напрягшиеся соски выдавали отсутствие белья. У меня было раздвоение личности, однозначно! Потому что одной половине хотелось накрыть ее и спрятать от посторонних глаз, а другая половина вальяжно растеклась по креслу, наслаждаясь потоком зависти, бурлящим в зале за спиной.
– Яна?
– Ответь! Сейчас же! – она чуть прикрикнула, на что отреагировали гости за соседними столиками.
– Боже, Кролик, ты такая девчонка… – я рассмеялся, чуть закинув голову на спинку кресла.
– Говори! – ее глаза вмиг стали прозрачными, исчезла мягкая голубизна, а от разлетающихся искр можно было прикуривать.
– Тебе нужна такая же шоколадка, как у всех? – я кивнул в сторону Маринки, прильнувшей к своему мужу. Они выглядели счастливыми. Им было комфортно и хорошо. Не отрывались друг от друга весь вечер, лавируя в танце между толпящихся пар на танцполе.
– Что ты имеешь в виду?
– А что ты называешь любовью? Что это?
Янка застыла и сделала шаг назад, прижавшись к стеклу. Ее глаза округлились, а ладони сжались в кулаки. Выгнув спину, как кошка, она была готова к прыжку. Ее сдерживали только сотни любопытных глаз, направленных сейчас только на нас.
– Ян, запомни, любовь – слово. Это шесть бездушных букв. Чем хуже слова – дорога, звонок, курица? Чем они хуже? Количество букв одинаково, даже есть гласные и согласные. В чем разница? – не знаю, почему начал разговор здесь и сейчас. Внутри что-то вспыхнуло и стало гулко потрескивать, предвещая взрыв.
Янка оттолкнулась от окна и подошла почти вплотную, положив руку прямо на кобуру под пиджаком.
– Клянусь, Наскалов, я сейчас тяпну сто грамм виски и начну палить в тебя! Ты для этого учил меня стрелять, да? Для того чтобы я выбивала из тебя признание? Скажи, что ты меня любишь.
– Пока нет, – я откупорил бутылку и слишком резким движением плеснул виски в стакан. Коричнево-золотая жидкость бурным потоком брызнула в разные стороны, оставляя уродливые кляксы на голубой скатерти. Желание разрушить, испортить, сломать, испачкать – все, что двигало мной сейчас.
– Что?
– Пока нет!
– Я убью тебя.
– Нет, потому что мы еще не добрались до дома, где я мог бы любить тебя всю ночь. До самого рассвета! Выжал бы тебя, как лимон. До последней капли… Но вместо этого мы стоим тут… В окружении пафосных парочек, бросающих в нас гневные взгляды…
– Я клянусь, что пристрелю тебя, пока ты будешь спать! Это же просто слово… Сложно сказать? Нужно обязательно запутать?
– Это не слово… В данном случае это, скорее, действие…
– Ненавижу… – прошептала она и схватила бутылку со стола. Глаза так и горели пылающими переливами. Яна кусала губу, напряженно сверля меня взглядом. Видел, насколько она возбуждена. Грудь быстро покачивалась от поверхностного и частого дыхания, а соски перекатывались под полупрозрачной тканью, притягивая все мое внимание.
– Хватит пить! – вырвал бутылку из ее руки. – Тебе еще детей рожать.
– Кого-о-ого? – она чуть пошатнулась и упала в мягкое кресло. – Какие дети? Из тебя невозможно выбить просто слово!
– А чего ты хотела? Содрала с меня три шкуры брони? Вывернула наизнанку, оголив все мои чувства, и решила фигуру ни разу не попортить? Не получится, Кролик. Как только я тебя полюблю, ты родишь мне сына. Первым, я думаю, будет Петр. А дальше разберемся…
– Ненавижу тебя! – она поджимала губы и яростно шептала, проговаривая каждую букву. – Смотрю на тебя и ненавижу, аж до боли в груди, но потом замираю и понимаю, что готова прямо здесь скинуть с себя это ужасное платье и смотреть, как ты истекаешь слюной!
– Ты подумай, милая. Пока ты не решишь, что для тебя важнее – слово или действие, я буду молчать. Думай, милая… Думай…
Схватил ее за руку и повел к имениннице, чтобы рассыпаться в очередной порции поздравлений и извинений за скорое отбытие. Янка шла покорно, не возражая. Только глаза поблескивали сдерживаемыми слезами. Она храбрилась и натянула такую широкую улыбку, на какую только была способна. Моя девочка…
Обменявшись сдержанными рукопожатиями с родственниками, отошел в сторону. Телефон, молчавший все это время, ожил. Еще до того, как я бросил взгляд на экран, понял, кто мог звонить.
– Да…
– Нужно поговорить, – ровный голос Моисея, чуть более хриплый, чем обычно, разорвал пусковой механизм в груди. Хотелось взлететь вверх, рассыпавшись в искрах фейерверка.
– Кому нужно?
– Мне. Мне очень нужно с тобой поговорить.
– Нет, Виктор Викторович, я на больничном. А вообще… – вышел из ресторана, накинув пальто на плечи, и закурил. С удовольствием заполняя нутро едким дымом. – С вами становится дорого и невыгодно разговаривать, поэтому я воздержусь.
Уже хотел, было отключиться, как услышал его крик.
– Дочь. Где моя дочь?
– Не разыгрывайте спектакль. Не на того напали. Вы же знаете, что сейчас она на дне рождения у своей сестры. Жива, весела и румяна. И если бы вы не ощущали себя виноватым, то приехали и сами убедились в этом. Что? Больно, да? Стало понятно, что дочь теперь не отреагирует спокойно на очередное вдовство? Ох, что-то пошло не так. Не та уже доча… Не та… Да? Вина… Это очень тяжелое для души чувство, дорогой Виктор Викторович…
– Я хочу с ней поговорить.
– А кто вам запрещает? Вы могли бы позвонить ей, но почему-то не стали… Может, потому что сказать нечего? Виктор Викторович, я говорю это исключительно в интересах Яны, поэтому прекращайте играть в «авторитета» и позвоните дочери, а со мной вам лучше не видеться пару недель, а может, и дольше…
Выйдя из ванной, направился в спальню. Неприятный осадок после разговора с Моисеем не уходил. Не помог ни контрастный душ, ни пробежка перед сном. Но молчал в тот вечер не только я. Яна тихо поджимала губу весь путь от ресторана до дома, о чем-то судорожно думая. Потом медленно разделась, сходила в душ и легла на диван, включив какие-то мультики.
Я разрывался, с одной проблемой мне было НУЖНО разобраться, а с другой – хотелось. Дикая разница. Но думать над тем, как именно подойти к Яне, не пришлось. Она уже сидела в кресле, закинув ноги на подоконник. В слабом отблеске уличного освещения было видно, что она обнажена. Руки расслабленно свисали с подлокотников. Распущенные волосы струились по телу, прикрывая грудь.
– Как я могу назвать то, что чувствую, словом «любовь»? Люди испачкали его. Вываляли в грязи и современной пошлости. Употребляют его при каждом удобном случае: уламывая девчонку, разговаривая о футболе, политике. Они любят пиво, рыбу, читать. А то, что я чувствую, не выразить словами. Нет, это нужно чувствовать… – отбросив полотенце, подошел к ней и поднял на руки. Янка податливо обвила меня руками и ногами, прижимая к себе крепко. Она молчала, просто принимая меня всего. Слова путались, а возбуждение ударяло в виски с каждым ее игривым вилянием бедрами. Яна подняла голову и заглянула мне в глаза. Они вновь стали голубыми и нежными. Исчезла колкость, пропали искры, готовые испепелить меня. Я прижал ее спиной к прохладному стеклу, и Яна издала громкий стон. Глаза закрылись, а грудь начала вздыматься.
– Чувствуй, Яна… Просто чувствуй меня… – поддерживая ее за ягодицы, указательным пальцем растирал длинный шрам. От прикосновений к бугристой коже, мне становилось легче. Намного. Я ощущал, что все, происходящее вокруг – реальность. Самая настоящая, невыдуманная. Было необходимо знать, что она не растворится, как сон, что будет рядом…
С каждым моим движением, Яна прижималась к стеклу все сильнее, будто искала прохлады. Она подняла руки, обнажая для меня всю себя… Всю… Наслаждался движением мышц пресса, впитывал тихие стоны и всхлипы, ощущал, как она то усиливает хватку ног вокруг моих бедер, то ослабляет, заходясь эмоциями. Поддерживая ее одной рукой, стал жадно ласкать ее, то сжимая раскрасневшуюся и покрытую мелкими капельками пота кожу, то едва касаясь ее подушечками. Маленькая грудь легко вмещалась в ладонь, налитая, словно спелое яблоко, поражая упругостью и чувственностью. От каждого касания Яна едва слышно постанывала, подаваясь бедрами мне навстречу. Как только я коснулся тонкой кожи ее сосков, Яна стала протяжно стонать. Огромные капли слез скатились с глаз, оставляя на лице влажные потеки. Она позволяла, отдавая всю себя…
Ее правая рука медленно опустилась мне на грудь.
– Чувствуй… Каждый стук… Каждое биение, оно для тебя. Я буду жить для тебя, чувствовать и стараться стать нормальным. Таким, как ты того заслуживаешь. Сука! Я буду каждый вечер возвращаться домой, чтобы увидеть новую мебель, истерзанные рубашки, чтобы вдохнуть опьяняющий аромат нашего дома…– перестал дышать, потому что готов был взорваться. Пальцы горели, чуть надавил, чтобы почувствовать стук ее потревоженного сердца. Наклонился, пробежав кончиком языка по всей длине ее шеи. Остановился на груди и чуть прикусил тонкую кожу, наслаждаясь хриплым вскриком. Янка закусила губу и чуть запрокинула голову. Тело напряглось. Ноги сжались в крепкой хватке, – Давай, детка.... Давай…
– Кстати… О квартире… Раз, уж ты начал, – прохрипела она, опуская руки мне на плечи. Острые ногти впивались в кожу. Ее дыхание становилось рваным, неровным и больше походило на хрип. Говорила она через силу, проглатывая буквы.
– Замолчи, Кролик… Прошу, помолчи…
– Я присмотрела дом, нужно, чтобы ты его одобрил.
– Бл***! – взвыл я, – внесла задаток?
– Да! – вскрикнула она и стала обмякать в моих объятиях, растекаясь, как растопленное сливочное масло....
