Kitabı oku: «Он не твой. От Ада до Рая», sayfa 4
Я так долго не впускал в себя прошлое. Так долго сопротивлялся! Строил непробиваемую стену, которую просто невозможно разрушить! Что же случилось сейчас? Что?
Наступила ночь…
Глухой треск сухих веток и тихий плач резанули слух за мгновение до того, как в воздухе вспыхнул алый шлейф шелкового платья. Ночка…
Глава 8
В свете неона фонарей алый шлейф её платья казался малиновым туманом, отравляющим мой мозг. Токсичное пятно, которого все боятся, но никто никогда не видел. Каждый мой вдох нёс смерть. Нет, не телу. А собственной выдержке.
Ада остановилась на мгновение, а потом стянула туфли и рванула вглубь персиковой рощи.
Меня разрывало надвое!
Член отбивал чечетку удачи, а вот разум орал: «Не ведись!» Ну, собственно, под этот вопль я и двинулся по её следу. Вдыхал тонкую сладость парфюма, бессмысленно считал её шаги. Пальцы сжались в кулак, чтобы хоть как-то сдержать рвущиеся наружу эмоции. Лишь бы не спугнуть. Я непременно сорву бант с этого подарка судьбы. И никто мне не помешает!
Адель ещё долго бежала, бередя розоватые лепестки цветущих деревьев. Нос щекотало сладостью цветения и приторностью молодой листвы. Шел максимально тихо, пытаясь понять, какого хера я делаю?
Как садюга тестостероновый, иду по следу, боясь моргнуть, чтобы видение не растворилось. Меня волнами отбрасывало в прошлое, где первые года полтора я жил постоянно вздрагивая. Ночка мерещилась везде: в угрюмых лицах прохожих, в очереди университетской столовки, у барной стойки задрипанного клуба. Моя Ночь была рядом, куда бы я ни шёл.
У горя всегда несколько стадий… Я начал сразу с принятия. Просто принял, что от её образа мне не убежать, и научился жить. Говорил с ней за завтраком, жаловался на идиота Тухманова, решившего, что я просто мальчик на побегушках, а по ночам желал спокойной ночи, так явственно представляя её обнаженное тело, покрытое мокрыми крошками морского песка. Слышал легкость её смеха, чувствовал тепло нежного взгляда и рычал, умирая от смертельного стояка.
Да я, как подросток, надрачивал каждую ночь, потому что это было нестерпимо! Мозг подкидывал картинки, тело помнило касания, а в ушах звенели её стоны. Это была личная шизофрения! Помешательство! Да меня наизнанку выворачивало от ужасающего ощущения одиночества. И лишь после того, как давление падало, я вновь вспоминал многолюдный вокзал и её грустный взгляд чёрных глаз:
« – Мы уедем вместе! – сжал её трясущиеся ладони, явно перебарщивая с силой. Но мне было страшно, что вновь придётся искать её! Что вновь впущу в голову мысль, что больше никогда её не увижу! – Ты слышишь?
– У меня ничего нет, – Ночь с остервенением рванула руки и стала выворачивать карманы. – Паспорт, немного денег и мольберт с красками! У меня нет дома на берегу моря, нет любящей семьи, нет знаменитой фамилии! Моя бабушка торговала домашним вином на пляже, а не сверкала на сцене балета, а отец всю жизнь пахал поля, а не носил мантию! Мне и терять нечего, Денис! Это неудобная, неприятная, но правда!
– Нечего терять? – мой голос прозвучал горном над головами суетящихся пассажиров. – Тебе нечего терять, Ночка? Кому ты врёшь? Ты думаешь, я не вижу твои заплаканные глаза? Мы уедем вместе, и срать я хотел на фамилии, балет и поля. Ясно?
– Ага… – её взгляд на миг стал ясным. Уютная темнота карих глаз вновь стала ласковой, нежной, родной. И ком в горле стал рассасываться, потому что я достучался…
– Глупенькая моя, – притянул к себе мою девочку, прижал, зарылся носом в волосы, насквозь пропахшие сладостью масляных красок. – Хочешь, мы прямо сейчас сбежим?
– Хочу, – она быстро кивала головой, все сильнее впиваясь ногтями в мою толстовку. – Ты меня никогда не бросишь?
– Я буду вечно твоим Раем…
– А я навсегда стану твоим Адом, – как-то резко выдохнула она, закинула голову назад и посмотрела в глаза.
– И я никуда тебя не отпущу… Ты моя, понимаешь? Моя! Так, стой здесь, – я обернулся, оценивая толпу у билетных касс, куда просто не пробиться с её гигантским чемоданом и мольбертом. – Куплю билеты и вернусь. Ты просто побудь здесь.
Усадил Ночку на скамейку, подтянул её вещи и купил мороженое у пробегающей мимо торговки. Врезался в толпу, мысленно прикидывая, куда же мы отправимся? Юг? Север? Или рванём на Камчатку? Адка всю жизнь мечтала увидеть гейзеры и пышущие вулканы. Я считал, сколько у меня денег, на сколько хватит накоплений, а когда вернулся… А когда вернулся, то скамья была пуста. И лишь белое растаявшее пятно от сливочного пломбира говорило о том, что это не видение…»
И вот я снова на перепутье.
Можно всю жизнь доказывать свою любовь, а можно просто сбежать.
Замедлил шаг, чтобы насладиться её прекрасным безумием. Следил за тем, как она танцует у цветущих персиков, как жалостливо завывает февральским ветром. Я нарочно разгонял внутри турбину ненависти! Пытался всколыхнуть боль, напитаться ей, насытиться, чтобы сотворить АД! Я так долго мечтал, что превращу её жизнь в пепел! Развею это лживое облако над морем, невзирая ни на что! А теперь?
Я слаб. Душа вновь рвётся на куски, а ладони печёт от желания просто обнять, забыв про двадцать лет одиночества души.
Но я слишком поздно понял, что ошибся лишь в одном… Ночка не рыдала, она сдавленно смеялась, опасно лавируя по острию истерики. И лишь когда отошла достаточно далеко, чтобы её никто не мог услышать, взорвалась хохотом. Закидывала голову, словно нарочно смеялась небу в лицо! И образ её становился ещё более притягательным.
Столько в ней было эмоций, жизни, страсти, ненависти! Эти шальные глаза, резкие движения и хриплое дыхание между возгласами. Её черные волосы взмывали в воздух и вновь ласковой пеленой скользили по плечам, путались в шелковых лентах на спине. Она расплёскивала безумие, гортанно кричала, прерываясь на истерический смех, и снова скулила от боли.
Ночка припала грудью к дереву, обхватила его руками и затряслась.
Три шага… Три стремительных шага, и я грудью впечатался в неё. Понимал, что делаю больно! Но ничего не мог с собой поделать.
Повторил её движение, обхватил одной рукой ствол дерева, сплетая наши пальцы так, чтобы не вздумала сбежать. А второй перекинул её волосы через плечо, чтобы насладиться растерянностью.
– Ты меня ждала?
– Отвали! – заорала она и задергалась с такой силой, что на нас рухнула лавина бело-розовых лепестков. Нас засыпало, нежные цветки путались в её волосах, покрывали плечи, прилипали к влажным губам…
– Не отвалю, Ночка. Я тебя предупреждал, чтобы ты бежала? Предупреждал…
– Так какого хера ты сам ко мне идёшь? – она дёрнулась, упираясь задницей в мой стояк, и жалобно заскулила, кусая губы. – Денис, отпусти… Отпусти!
– С хера ли? Я – охотник, так удачно притаившийся в кустах. Ты – моя добыча, так глупо залетевшая в капкан. Хватит ломать комедию, Ада! Ведь ты же тоже хочешь?
Рванул её на себя, разжимая пальцы, и вновь припёр к стволу, только уже спиной. Она сопротивлялась, брыкалась, то и дело пыталась укусить. Из её горла вырывался хриплый рёв раненой птицы, так отчаянно сражающейся за свою жизнь. Вот только бестолку это все было. Я сорвал с шеи галстук и с силой затянул его на тонких запястьях по ту сторону ствола.
– Урод! Ну, какой же ты урод! – завывала она, пытаясь освободить руки. Делала себе больно, царапала открытую спину о сухой ствол дерева, но всё равно не останавливалась. – Все вы такие! Все! Только силой брать и можете!
– А как тебя, суку, не брать силой? – зашипел, отходя всего на шаг. Сигарета, всполох огня, и спасительное облако отравы, стремительно заполняющее лёгкие. – Я сейчас и трахнуть тебя могу, потому что никто не услышит.
– Да? – в её взгляде вспыхнула ненависть. Да такая, что кожу прожигала до дыр. – Так давай? Ну? Сделай это, чтобы я могла ненавидеть тебя ещё сильнее! Давай, Рай! Опустись на дно!
– Бляяядь… – протянул я и наигранно хлопнул себя по лбу. – Забыл, Ночка. Я же романтик ебанутый… Сначала мы с тобой поговорим, потом обязательно будут предварительные ласки… Всё, как в интернетах пишут.
– На хуй иди со своим романтизмом!
– Заткнись, – я вновь сделал шаг. Мизинцем подцепил тонкий шёлк, номинально прикрывающий её грудь, и отвёл в сторону. – Скучала? Ну признайся, скучала же?
– Я уже сказала, куда тебе идти, придурок!
– Сопротивляйся, дорогая моя… Сопротивляйся! – ладонь накрыла грудь, пропуская сосок меж пальцев. Перекатывал твёрдый камушек, не сводя взгляда. – Посылаешь, ядом брызжешь… Вот только тело твоё говорит о другом.
– А ты мастер языка тела? – Ночка замерла, а потом с яростью взмахнула ногой, целясь коленом прямо в пах, но и к этому я был готов. Подхватил её под сгибом и отвёл в сторону. Разрез её платья безвольно поддался моей задумке, обнажая длину стройных ног, прозрачную сетку красного белья и тёмную полоску волос на лобке.
Внутри всё рвануло. С силой вжался стояком в её живот и обнял, отчаянно шепча на ухо:
– А если я проверю? А вдруг там горячо и мокро, Ночка? Что сделать тогда? Трахнуть?
Она не могла говорить… И не скрывала этого, безвольно мотала головой, прикрыв глаза, из которых лились слёзы крупными каплями ртути. Они падали на грудь, бережно огибали сосок и неслись ниже. Всё в ней говорило о борьбе. Возбуждение шарашило, заставляя вскипать кровь, но разум рассыпал горы льда, чтобы просто умом не тронуться. Она металась по стволу, то прижимаясь ко мне телом, то пытаясь слиться с деревом в попытке отдалиться. Штормило не по-детски… И я видел всё это. Но не останавливался, а наоборот, подкидывал щепки в её огонь.
С каким-то животным остервенением впился в её губы. Испивал солоноватость слёз, вбирал сладость шампанского и тихие стоны. Рукой шарил по телу. Оглаживал шёлк кожи, изменившиеся изгибы тела, исследовал, чтобы запомнить. С нажимом прошёлся по кромке белья, нарочно царапая ногтями. Ночка рыдала, пытаясь укусить, сжимала зубы, не позволяя моему языку пробраться в свой рай, но я не останавливался…
Пальцы под ткань, и вот уже тепло её возбуждения растекалось по подушечкам. Проскользил меж горячих складочек, понимая, что иду по грани… А как только прошелся по каменному бугорочку, Аду затрясло крупной дрожью. Она распахнула рот, пытаясь глотнуть воздуха, но вместо этого впустила меня…
Наши языки сражались, она мычала, пыталась сжать зубы, но тогда я снова делал поступательное движение, всё ближе и ближе пробираясь к её плоти. А когда резко подался вперёд, входя двумя пальцами, Ночка взвыла. Её черные глаза распахнулись, утягивая меня в бесконечность её тьмы. Язык стал мягким, ласковым…
Я задыхался от пьяного чувства власти! Казалось, что лучше уже ничего и быть не может! Она в моих руках, шипящая, сопротивляющаяся, но МОЯ!
Это была грань безумия, где сделать неверный шаг приравнивалось к полёту в пропасть! Мы оба это понимали, оттого и не аккуратничали. Поцелуй превратился в адовый котел, движения приобрели резкость, болезненность. Ада покачивала бедрами, подстраиваясь под ритм моей пытки, и все медленнее дышала…
И время растворилось. Будто и не было его вовсе. Все ощущения стали знакомыми, понятными. Казалось, и не пришлось мне связывать её, чтобы получить то, о чем мечтал. Моя девочка… Ада сдавленно рычала, уже самостоятельно держа свою заброшенную мне за спину ногу. То прижимала меня к себе, то давала свободу творить с собой всё, что захочу.
– Вот так, девочка… Вот так… – мои пальцы двигались медленно, я глушил в себе порыв сорвать с неё трусы и просто трахнуть, пользуясь возможностью. Но не мог… От одной этой мысли внутри всё бунтовало! Она права лишь в том, что, взяв её силой, подпишу для себя смертельный приговор. – Если мне нужно каждый раз усмирять тебя таким образом, то я согласен, Ночка.
– Ненавижу… – она хапнула воздух, распахивая глаза, когда я чуть согнул пальцы внутри. Зрачки её пульсировали танцем похоти. Тело сдалось, и лишь разум напоминал о нелепой ненависти…
– Почему ты ушла? – кусал её нижнюю губу, проходился поцелуями по острой линии челюсти, вдыхал аромат кожи и дурел. Как зверь дурел! Перед глазами была малиновая пелена страсти, которую уже было не развеять.
– Потому что это был единственный шанс не сдохнуть! – вдруг заорала она.
Лицо стало таким странным… Глаза кровью налились, нос стал тонким, губы сжались, а брови сомкнулись на переносице. Не врала… Ночка не врала. Я сначала было подумал, что эта её ненависть надуманная – крючок, чтобы клюнул. Был уверен. Что она просто играет! Этакие женские заёбики прибабахнутых стерв, но неееет… Сейчас я понял, что по её венам текут ненависть и презрение. И концентрация там убийственная!
– Мне надо было спасать себя, Рай! Себя!
– Что ты несёшь? – сжал её подбородок, чтобы не смела отворачиваться. – Спасать? От кого? От меня?
– От тебя, Рай! От тебя! Ты и твоя семья жизнь мою сломали. А что? – вдруг рассмеялась Ада и скривила губы. – Удивлён? Не нравится? Кушай на здоровье, а ведь я тебя предупреждала, чтобы ты держался от меня подальше. Сейчас бы лелеял мысль, что наш бедный, несчастный Раюша, взращенный на вспушенной перине, оказался жертвой суки бездушной, посмевшей бросить его. Жри, Раевский!
– Ты ёбнулась? Какая семья? – каждое её слово вгоняло пику под самое сердце. А каждый её взгляд проворачивал её то по часовой стрелке, то обратно…
– А иди и сам узнай! – Ночка махнула головой, и пелена страсти вновь посыпалась миллионом осколков. В её глазах больше не было и намёка на желание. Она шипела, чуть выворачивая верхнюю губу. – Да я к вашей семейке больше ни на шаг не подойду… Только и вы сделайте одолжение, держитесь от меня подальше!
– Адель! Адель! Ты где? – крик Ляшко заставил нас заткнуться. – Милаяяяя…
Мы ещё несколько секунд смотрели друг другу в глаза, рассыпая искры. Хотелось заорать, схватить её, перекинуть на плечо и унести туда, где никого нет! Хотелось выбить правду! Обнажить её душу, вырвать чепуху, которую она мне тут намолола!
– Отвали, Рай. И поверь, это будет самый правильный поступок из всех возможных…
Глава 9
– Вот это я поспал, так поспал, – охнул, толкая дверь своего нового офиса. В одной руке была сумка с рабочим компьютером, а в другой – картонная хрень с кофе из соседней кофейни.
При моём появлении работа встала, но лишь на мгновение, вскоре толпы сотрудников вновь бросились жужжать своими агрегатами, собирая мебель, навешивая деревянные жалюзи на панорамные окна, и устанавливать двери в помещениях, подразумевающих уединённость по генплану здания. Мда-а-а-а, работа кипела не по-детски…
Опешил я, ещё паркуясь у входа, когда с ужасом наблюдал, как трое отважных парней устанавливали неоновую вывеску «Титанида-груп» над входом. Следил за тем, как они бесстрашно висели на специальных ремнях, прикидывая, сколько можно будет срубить с их фирмы, потому что нарушений в области охраны труда и техники безопасности на производстве уйма.
Но на этом сюрпризы не закончились, войдя в помещение, я обомлел от творящегося хаоса, во главе которого расхаживала деловая Верка. В пучке её шоколадных волос торчало три цветных карандаша, и в зависимости от ситуации она доставала их, делая быстрые пометки в ежедневнике.
– Раюша! – она всплеснула руками и бросилась на меня, разбрасывая молнии негодования. – Полработы не показывают!
– Вьюша, – я сжал её за запястье, ловко крутанул, чтобы уже не смогла размахивать своими маленькими кулачками, и прижал к себе спиной. – Охренеть! Это же уже самый настоящий офис! Хоть сейчас заряжай рекламу и гони слух про самого крутого юриста, снизошедшего до этих бренных земель.
Офис практически был готов. Стеклянные перегородки грозились поставить в лучшем случае через пару месяцев, но Верка нашла выход – просто зонировала пространство огромными прямоугольными уличными вазонами с пышными фикусами. Они живой изгородью закрывали рабочие столы будущих сотрудников, создавая уединённое уютное пространство. Прекрасно…
– А может, ну их на хер – эти стекляшки? А? Смотри, как круто получилось? Юристы – тонкие натуры. А тут и зелень, и природа, а белым шумом я им пение птиц включу. Пущай медитируют, мне не жалко.
– Признаться, я уже об этом думала, – Вера достала синий карандаш из пучка и стала что-то зачёркивать в записной книжке. – Но буфетную зону я всё же отделила бы, а то твои гении начнут разогревать голубцы, и всё, весь офис будет вонять чесноком. А оно нам не надо.
– Согласен, – у дальней стены уже устанавливали кухонную зону, встраивали технику и монтировали паря́щую барную стойку. – Я надеюсь, что бюджет не загонит меня в дурку, а, Вьюша?
– Ты не поверишь! – ахнула егоза и стала тыкать пальцами. – Эти кашпо я выкупила у ресторана, готовящегося к ремонту. Кухонный гарнитур вообще на халяву достался, потому что наш друг Каратик – не петушара, чтобы иметь кухню белого цвета.
– Так и сказал? – я заржал, представляя, как туго пришлось Верке с этим эстетом по понятиям.
– Ага! – она крутанулась и махнула грузчикам, вносящим несколько небольших белых диванов. – Ну? Сказать, кто спонсор этих предметов интерьера?
– Не надо. И другим не говори. Итак? Что с моим кабинетом?
– А он готов, Денис Саныч, – Вера толкнула меня в небольшой коридорчик, откуда шли двери и в паркинг, и в личный санузел. – Вуаля!
– Я лично позвоню дяде Диме и подтвержу, что с такой прытью тебе точно не место в Меде.
– Вот-вот! Позвони! А то он нос морщит до сих пор и трубку через раз берёт! – Верка надула губы и рухнула на замшевый диван песочного цвета.
Этот кабинет был даже лучше, чем в центральном офисе. Окна выходили на внутреннюю часть двора, отчего солнце было не палящим, а ласковым и тёплым, как топлёное масло. По периметру стояли высокие книжные стеллажи, в центре – стол п-образной формы, за закутком на комоде – кофемашина и сейф. А в смежной крохотной комнате – личный санузел и шкаф, где уже висело несколько костюмов в портпледах и стояла обувь в пластиковых боксах.
– Бля… Вера, ты меня сильно пугаешь!
– Я просто очень внимательная, Раюша, – она подскочила и стала варить нам кофе, а это значит, что есть тема для разговора. – Внимательная настолько, что не могу перестать думать вот о чём… Адель Ночкина… Раевский Денис… Не это ли те самые Ад и Рай?
– А тебе про Варвару поговорку рассказывали? – я сдернул плёнку с нового ортопедического кресла и стал выдвигать ящики стола, адски шипя, когда обнаружил и полный набор канцелярских принадлежностей, и файлы с папками, и даже принтер, спрятанный в нижний ящик, чтобы не портить простоту и изящество современного интерьера.
– А можешь не отвечать, Раюша. Я и так всё поняла, – хмыкнула она и поставила передо мной чашку. – Странно, что Ляшко этот ничего не понял. Но приложил ты его знатно: «Это Георгий Леонидович Ляшко, занимается всем понемногу и вроде ничем сразу…», – стала передразнивать меня Вера, звонко хохоча.
– Давай-давай… Расчехляйся. Что нарыла? – ровно насколько знала меня Верка, настолько же знал её и я. Она с детства была девочкой пытливой, любопытной и слишком сообразительной.
– Ой, а что это ты так плохо обо мне думаешь? – Она попыталась надуть губу, чтобы показать обиду, но желание поделиться сплетнями было сильнее, поэтому она села на край стола и стала помогать мне раскладывать по ящикам документы. – Сорок семь, семьи нет, занимается хер знает чем, но в друзьях полстраны. Тут поможет, там зачешется, тут приболтает. Папа знаешь как таких называет?
– Знаю, но вслух не скажу, – улыбнулся, старательно отворачиваясь.
– Зато я скажу, Хуепутало с отполированным языком. Так вот, Ляшко из таких. Он, кстати, местный. Сын дипломата, только его отец получил какую-то должность и забрал всю семью в столицу еще в лохматых восьмидесятых. Скорее всего, Ляшко этот начинал на базе знакомств отца, а там научился вылизывать задницы до блеска и стал наращивать масштабы. Возвращался он сюда постепенно, когда в регион хлынули бабки перед олимпиадой. Приезжал набегами, а год назад совсем осел. Никто даже не смог сказать, чем он занимается, потому что не знают. Он светит своей физиономией на всех мероприятиях, блистает и светится, будто пуп земли. А на самом деле…
– Хуепутало, я понял, – откатился к окну, забросил ноги на каменный подоконник. – А Ада когда вернулась?
– А Ночка вернулась за месяц до открытия галереи, – Вера обошла меня и встала, прижавшись к стене, чтобы видеть моё лицо. – Там со спонсорством какая-то путаница. Одни говорят, что Ляшко на собственные грошики всё организовал, а другие говорят, что из кормушки отхлебнул.
– И кто ж его кормит?
– Не знаю, – Вера пожала плечами. – Но пару раз всплывала фамилия Горький.
– Это не фамилия, – рассмеялся я. – Это кличка, Вер. А что подсказывают тебе женская чуйка и аналитические способности?
– А я думаю, что он пуст, как Бобик, вот только пыли у него вагон и маленькая тележка, – Вера вспыхнула злым взглядом. – И он так ловко распыляет её всяким богатым дядькам, внедряясь к ним в доверие.
– Чем же он тебе не угодил?
– А тем, что за год до начала строительства проходил тот закрытый аукцион, помнишь, я показывала картину? Но на нём ещё выставлялись ранние работы Адель, а также наброски. Там столько бабла было собрано! Волосы дыбом вставали, отец с Вадиком тогда ржали, что явно не тем занимаются, раз каракули обошли по доходу нефтеперекачку.
– А что здесь странного? Ты же сама сказала, что спрос на её работы высокий!
– А то, Денис Саныч, что на прокурорских днях рождения надо присутствовать, а не лакать конину в лесу! – она коварно подмигнула, а я вспомнил, что когда нас потревожил голос Ляшко, его кто-то окликнул, дав спасительные минуты на эвакуацию. Эх, Вера Дмитриевна… Какой, на хрен, Мед?
– Говори, Вьюша. Говори…
– А Ночку ограбили, – она пожала плечами и села на подоконник. – Из квартиры вынесли все наброски и несколько картин.
– Ну бред. Вер, ты сама-то в это веришь? И что? Её обокрали, потом на аукционе выставляют её работы, и она спокойно смотрит, как вор обогащается?
– Это неточная информация, – Верка задумалась, говорить ли то, что нарыла, или не делать этого, а значит, инфа была на уровне слухов. Вот только мне было важно всё!
– Вера…
– Говорят, в квартире была только её старшая сестра. Адель поэтому и в полицию не заявляла, и, узнав про аукцион, ничего делать не стала. Бедовая она у неё, что ли?
– Лиля, – выдохнул я, погружаясь в воспоминания прошлого…
Лилия Ночкина была самой красивой девушкой на побережье, училась в экономическом, была завсегдатаем конкурсов красоты, и даже стала вице-мисс России, кажется, в девяностых. Но лучше бы она была скучным, но красивым экономистом, а вместо этого стала целью. Все бандиты, криминальные авторитеты и политики мечтали получить эту птичку в любовницы, но повезло только Горькому.
Они встречались недолго, но ярко. Правда, закончили плохо. Лилька стала наркоманкой, растеряв и красоту, и острый ум, а он окончательно погрузился в криминал, откуда до сих пор не смог или вовсе не захотел выбраться.
Верка думает, что версия сырая и сильно бредовая, но что-то мне подсказывает, что это очень похоже на правду. И треугольник так логично складывается: Ляшко, жрущий грязные бабки из кормушки Горького, и обдолбанная Лилька, которую несколько раз из петли вытаскивали от неразделенной любви.
Горький сначала подсадил её на наркоту, чтобы сговорчивее была, а потом выбросил, как расходный материал, потому что хвастаться уже было нечем. Лилька запросто могла обчистить сестру в угоду Горькому. Вот как два пальца об асфальт… И Ночка это прекрасно понимала, оттого и шумиху не подняла, чтобы сестру не позорить.
Значит, Лиля так и не избавилась от зависимости. Чёрт… Сколько ж лет-то прошло? Ей уж за сорок, кажется. Ада росла без родителей, её семьёй были две сестры: старшая – Надя, работавшая в то время в столовке при администрации, средняя – Лиля. У девочек отцы были разными, Надьке к тому времени уже вообще никто не нужен был, Лилька упивалась своими успехами, а вот Ада тянулась к отцу. Вот только у него была семья, пятеро детей и любимая жена. Он числился отцом номинально, так сказать, для галочки. Дарил скупые подарки на праздники, вечно забывал поздравить с днем рождения и давал горы обещаний, в которых до тринадцати лет жила Ночка.
А когда мама умерла, то забрал Аду к себе. Но ненадолго. Сложно быть нагулянным ребёнком в кавказской семье с суровыми жизненными понятиями. Девочку превратили в Золушку, вот только у неё были сёстры, которые не позволили обижать младшую, а в итоге забрали совсем.
Чем дальше, тем интереснее… Надо поинтересоваться, чем живет её семья.
– Ну? И что ты думаешь? – Вера поймала в моём взгляде что-то, что её зацепило. – Скажи, Раюша. Я права? Ляшко этот её ограбил? Да?
– Вер, а давай договоримся, что ты об этом больше никому не скажешь?
– Значит, права, – она горько вздохнула. – Она такая… Такая … Вот почему рядом с ней какой-то Ляшко, а не ты? – взгляд Верки стал злым. Она только молнии не метала, и то потому, что берегла интерьер созданного своими руками кабинета. – Скажи, Денис! Почему с ней этот придурок с мордой бульдога и мелкими поросячьими глазками?
– А вот это мне самому очень интересно, – телефон на столе ожил, являя имя абонента, трубку от которого нужно брать всегда, даже если ты пьян или вовсе мёртв. – Да, ба Февраль.
– Милочек, а не соблаговолишь ли ты сопроводить свою родственницу на обед? А? Что думаешь?
– Я так понимаю, это не просьба?
– Нет, что ты… Разве я могу настаивать? Просто жить-то мне осталось сегодня, максимум завтра…
– Говори место, ба Хитрость.
– Причал, рыбный ресторанчик. И захвати по пути Лизоньку!? Я и с ней тысячу лет не виделась…
– Пиздец…
