Kitabı oku: «Унесенный», sayfa 5
11
Рыхлое независимое общественное движение стало проявляться в будоражащих население программах под брендом «Голос истины». Их продвигали альтернативное Интернет-ТВ, независимая от государственных грантов газета, благотворительный фонд, вскоре зарегистрированный, как «иностранный агент», альтернативная частная школа.
Начались нападки конкурентов и идеологических противников. Это не были политические претензии, немодные в мировом сообществе и всячески избегаемые. Гордеева обвиняли в нелигитимности, незаконности сборищ «Голоса истины», в денежных вливаниях агентами недоброжелательных государств.
Он был растерян. Говорят, что сопротивление выковывает личность. Но когда влезаешь в головы ярых противников, перед тобой встает их животный страх за свое дело, которому угрожает самонадеянный враг, самому существованию. И ты отвечаешь, захлебываясь в негодовании. Что тут может выковать личность?
Видел агрессию в непримиримых любителях упрощать и обобщать. Когда кто-то находит окончательное знание – это уже идеология. Вот откуда вырастает идеология! Часть принимается за целое. И удивлялся непримиримости – до полного уничтожения человеческого.
Эта непримиримость ко всему, что не соответствует твоим представлением, порождает конфликты между гражданами, организациями, властями стран, порождает и национализм, и джихады, и терроризм.
Фонтан отрицательной энергии вскипает в помраченных душах из-за опасений, что отнимут власть и имущество, или не дадут добраться до благ, унизят самолюбие и достоинство, или изменят друзья, разрушат дело, приговорят неправедные суды, развяжут гибридную войну.
Весь ор в ток-шоу по телевизору исходит из личной пристрастности, в злобе закрывающей мир и исключающей мирное, как ручеек, течение творческой беседы.
Гордеев почему-то лично переживал недостаток расположенности в земном мире, не говоря уже о близости. И пытался принять этот факт как само собой разумеющийся. Ведь только на этой опоре может возникнуть любовь.
____
И что? Сейчас – лечу черт-те куда, и ощущаю недостаток любви. К кому? К Богу?
Я не верю в Бога. Но в чем тогда моя вера? Некое смещение веры в Спасителя – в иное, творческое состояние? Замена Его живым исцеляющим переживанием. Не иллюзией, ибо в миге творчества есть бессмертие. Бессмертие может быть и в переживании мгновения. Парадокс?
Все же во мне остается чувство бесконечной близости новизны и ожидания. Почему в это верю, хотя и умираю, исчезаю в пустоте?
***
От неожиданного вызова в Комитет справедливых расследований обмираешь, как от удара по голове.
Весь вековой страх поднялся к горлу, он никуда не делся, несмотря на совсем другое время середины нового века.
Гордеев преодолел глупый страх, и вместе с Левой, для поддержки, поехал в "Справедливку", как окрестили Комитет.
Следователь, грузный, с рыхлым лицом добряка, словно уставшим от негативных приговоров прошлых судов, встретил дружелюбно.
– Прошло время, когда привлекали за вольнодумство, как что-то незаконное. Но мы знаем, куда вы клоните.
Прокуратура перестала быть всесильной, наступила независимость ветвей власти, скрывшая острые конфликты, и только слегка шевелилась снаружи «борьба башен под ковром». Ее побуждения были ограничены кругом интересов, не относящихся к творческому труду, – выискивать себе работу и карать, карать. Зато она достигла невероятных успехов в распознавании «мыслепреступлений», о чем догадывался Джордж Оруэлл.
Прогресс технологий достиг такой степени, что все мысли гражданина генерируются специальной программой в интернете: переписка, переговоры по мобильному телефону, закупки товаров, вклады и сбережения, участие в общественных движениях и митингах. Работа искусственного интеллекта не видна, она скрыта, но преступник как-то исчезал из масс-медиа, из других полей деятельности, и, наконец, исчезал из социума. Конечно, звучит зловеще, но это неизбежные издержки развития.
– Вот и мы не знаем, куда вы клоните, – сказал Лева.
Дознаватель посуровел, знал о них все.
– Вот что. Я тут получил кучу жалоб на вас. Сами понимаете, не могу оставить их без внимания. Тем более, у вас есть нарушения в законодательстве.
Он неожиданно омрачился.
– Достали! Сверху давят, вы давите. Надо уходить на пенсию.
____
Суды давно перестали быть топорными в своих приговорах. Ушло средневековье, когда при очередном природном катаклизме и опустошительной войне многие головы внезапно осеняло: вот он, виновник, дьявол во плоти! Он – в ведьмах! Из-за них Господь гневается! И суды инквизиции пытали пойманных женщин-ворожей на дыбе до тех пор, пока виновные не признавались, что именно они насылали беду, и торжественно сжигали их живьем на костре.
Такое безумие внезапно овладевало целыми народами, как во времена иезуитских судов-спектаклей тридцать седьмого года прошлого века, или гонений на евреев фашистами и массовых убийств в концлагерях.
Прошла и кратковременная вспышка драконьих судов над зачинщиками «беспорядков» на митингах, как силовые органы называли вегетарианские шествия робких демонстрантов, боящихся задеть склонных к моральным и физическим страданиям полицейских-«космонавтов».
Теперь все гораздо цивилизованнее и совершеннее. В умелых руках суд превращается в удобный инструмент достижения справедливого приговора. Глупцы подозревают, что судей контролируют какими-то звонками сверху. На самом деле судьи лично принимают решения, их устраивает их положение, и лишиться его они не хотят.
Здание суда, расположенное в центре города, было дворцом из белого мрамора, – типический памятник из старых времен, поражающий устаревшей величественной мощью власти и отсутствием воображения.
В приемной суда на жестких скамьях сидели несколько предпринимателей, и на приветствие Гордеева улыбались жалкой насильственной улыбкой, погруженные в свое отчаяние ожидаемого приговора, грозящего лишить так тяжело выхоженной фирмы и непосильного штрафа.
В зале суда пахло затхлой трезвостью, томительной, как нудное разбирательство с копанием в грязном белье. На помосте под флагом с крабом-гербом сидели за столом худая, желчная судья в черной мантии, с отсутствующим видом, озабоченная домашними делами, и две бесцветных женщины-заседателей. Судья торопливо-пренебрежительно открыла заседание.
– На вас поступила жалоба.
– Где истец?
– Он не пришел. Но это и так очевидно – ваше так называемое движение не зарегистрировано должным образом, и до сих пор не выработана программа деятельности. По сути вас нет, но вы есть. И при этом размножаетесь по всей стране. Наплодили частные школы, свои газеты, кучу аккаунтов и даже свое телевидение «Голос истины" в интернете. Они тоже не зарегистрированы. Слишком вольно трактуете политику Системы. И вообще направлены на голую критику.
– Ну и что, ваша честь? – удивился Гордеев. – Мы граждане, имеем право голоса.
– Ну да, вы же Движение, и даже «Голос единственной истины»! – съязвила судья.
Лева заволновался.
– Вы подавляете личную инициативу!
– Какую инициативу? – удивилась судья.
– Мы выполняем общественную программу!
– Вот, в заявлении на вас написано: у вас нет программы.
Гордеев понял, что ничего не докажешь.
– Есть основной стержень, и программа все время пополняется, она эвристичная.
Заседательши хихикнули.
– Подавляете народное самовыражение!
Гордеев дернул Леву за рукав.
Лицо судьи стало строгим.
– Мы поддерживаем миропорядок.
У нее в мыслях не было, что можно поддерживать миропорядок как-то иначе, чем ее карательные приговоры. И гордилась своим благородным воздействием на непонятно ворочающиеся низы. И своим местом, пожизненно безопасным.
Гордеев пытался спорить, доказывая, что солидарное единство чиновников может оказаться в противоречии с населением страны, и даже с внешним миром.
Судья терпеливо объясняла:
– Мы знаем о настроениях населения гораздо больше, чем вы. И настроениях иностранцев, с которыми вы дружите.
– А разве мы уже не дружим с американцами?
– Дружим. Но хорошо знаем, что ваш американец никогда не примет нашу Систему.
Это было так. Сейчас судья копает гораздо глубже в распознавании сущности подсудимого. Он уже замечает первопричину его поступков, и даже «мыслепреступление».
О сидящих перед ней она знала заранее, и весы правосудия в ее голове склонялись не в их пользу. Они показывали уход ответчиков в ту свободу, которая не по душе охранительнице Системы.
– Зачем вам забота о людях? – нудел Лева. – У вас охват на страну, а не заботы отдельного человека.
– О чем вы? – не понимала судья.
Он хотел развить его теорию о системах, исключающих отдельного человека, но понял, что судья не поймет.
Она прекратила спор, и ушла с заседателями в комнату совещаний.
Они вошли быстро. Судья так же торопливо пробормотала приговор. Суд установил… Суд приговорил: распустить независимое общественное движение "Голос истины" вплоть до оформления его в законодательном порядке, и закрыть частные школы, газету и интернет-ТВ под его брендом.
____
Гордеев и Лева вышли из суда подавленными. Улыбались жалкой насильственной улыбкой, погруженные в свое отчаяние, как те, что сидели в приемной в ожидании приговора. Гордеев начал сомневаться, исходят ли его действия из генов предков – романтиков революций 17-го и 90-х прошлого века, или намагничены Госдепом?
Как это – прекратить деятельность? Исчезнуть? Оставить единственное дело жизни, чем занимался годами?
Суд потряс Гордеева, по ночам не спал и перемалывал в уме суть разбирательства, злорадно вслух давая ядовитый достойный ответ. И чуть не дошел до грани душевной болезни.
Он не знал, что делать. Отдал все силы своей маргинальной организации, став аскетом, как-то сумел вытащить за уши коллектив в творческое состояние, сделать организацию общественно важной. Власть холодно смотрела издалека или насылала органы госконтроля, тайно выведывающего главное – не подкапываются ли под конституционный строй, который она и воплощает. И вот теперь – все отвалилось, и надо искать другую работу.
Арендатор неожиданно потребовал выселения. Гордеев все понял, это обычный прием власти – только мягкое воздействие на противников, путем надавливания на болевые точки.
Секретарша Алена не смогла сдержать себя, прильнула к нему со слезами. Он обнял ее благодарно. И сожалел: слишком они не совпадают во времени.
Но чем-то она помогла ему.
____
Гордеев сжимал кулаки, делал стойку борца, сопротивляясь громоздкости скафандра. Спорил, ненавидел и сомневался, совсем забыв, что сидит в кирасе, в его теперешнем состоянии уже не участник, никто.
Там внизу, был момент острого возбуждения при грубом отстранении его от дела неправедным приговором суда. Но скоро возбуждение прошло, и он стал различать потолок убеждений и мнений, мешающих увидеть бездонность истины.
____
Его юношеское представление, что человек по натуре добр – не оправдалось! Да, он нормален, добр, сочувствует, но до тех пор, пока не затронуты его интересы, время, благополучие, а тем более жизнь. Человек не хочет свободы, так легче, ибо свобода вынуждает полагаться только на себя, ведь страшно самому плыть в бурном море, лучше переложить на других.
Но отчего-то мучила совесть – что-то здесь не так! Такое отношение к людям угнетало его, словно связывало с великими злодеями мира, истреблявшими народишко (еще бабы нарожают!).
Из недовольства своим положением люди совершают не только революции, но и великие открытия, переворачивающие представления о мире с головы на ноги, создают литературу и искусство, считающиеся великими.
12
Он очнулся от воспоминаний, посмотрел в черную пустоту. Почему так слабо мерцают звезды? Ах, да, мешает подсветка. Или солнце вышло из тени Земли. Однообразие безграничности бездны равно пустой камере без окон и дверей.
И снова стал тонуть в невыносимом, нечеловеческом одиночестве.
Ищу кругом души родной…
Перебирал в памяти лучшее, что с ним было. Окунулся в солнечные сцены молодости, своей семейной жизни, и забыл о безвыходном будущем, став снова обычным землянином.
____
В нем жил великий океан над обрывом – стоит перед глазами всегда, как память о счастье.
И было счастье в нищей студенческой жизни с девушкой, с которой "расписались" где-то в загсе вместо свадьбы.
В молодости он много ездил по бесконечно сложным для осмысления городам, был на Ниагарском водопаде, со страхом проходя по мостику прямо под грохочущим чудовищным потоком воды. Видел сатиновое небо ночного военного Багдада.
Прочитал тысячи книг, в том числе в Интернете.
Переживал за людей разных времен и эпох, которых видел живыми и страдающими – через окна искусства и литературы.
Но из встреч с множеством людей почему-то осталось мало друзей. И все, что любил, оставлял – в поисках еще иного, иных измерений.
…Свежее утро на даче, завещанной родителями, сырая жизнь, как у древнего человека. Вышел в сад – толстое кривое дерево сирени, вверху, в глубине его цветения сине-розовая исцеляющая бесконечность. Упрямые ростки из корня, распушенные листочками, лезут, забивают дорожку вдоль стены дома. Это свойство природы – упрямо давать ростки, вечно разрастаться. И с чувством вины он обрубал эти мешающие нежные ростки.
Он вспоминал его женщину, так наяву, словно она прижалась к нему. Ее предки канули туда же, что и его, фотографиями в старый родительский сундук. Мы с ней обрублены, завяли, лишенные этой сущности природы – упрямо продлеваться.
У них был ребенок. Когда он родился, она изменилась, была поглощена им, а муж сразу отошел в сторону.
Она всегда брала все на себя, влезая своими заботливыми руками в физическую жизнь мужа и родственников, которые пользовались случаем, чтобы выливать на нее свои беды и вытягивать из нее энергию, как вампиры.
Когда ребенок подрос, нашла новую заботу. Ежедневно бегала к тяжело больной тетке, плачущей от каждого прыщика: «Умираю!» – на ежедневную няню не хватало денег. Умирание не мешало ей ходить с трудом, делать укладку в ближайшей парикмахерской.
Приходила домой вымотанная. Ее близкая подруга выговаривала:
– Только без фанатизма! Будем ходить по очереди. Сейчас моя очередь.
Но тетка воспротивилась: «Лучше ты. Ты все знаешь, все рецепты, все ходы в больнице. Извини, я никого не оскорбила?
Подруга была оскорблена.
– Что делать? – вздыхала жена. И там рвут, и здесь. Тетя со мной плачет, а с посторонними любезничает – прямо светская дама.
– Вываливать на тебя весь свой мрак – это высшее доверие, – оптимистично внушал он, и предупреждал ее гнев. – Такова судьба тех, кто берет все на себя. Ты надежная.
Он говорил с любовной насмешкой:
– Рядом с тобой хорошо умирать. Потому что знаешь, что при этом делать. И поможешь до последнего, закроешь веки.
Только глубокая близость с человеком способна на беззаветную помощь до конца.
Он не удерживался и цитировал Густава Шпета:
– Чем ближе родственные узы, связывающие нас, тем больше места разумному, тем больше места пониманию.
Она фыркнула и выбежала из комнаты.
– Дурочка!
– Да, дурочка. А был бы ты генералом, я была бы генеральшей.
Даже в его постоянном желании секса с ней – было наслаждение не быть одиноким, потому что ему мало было лицезрения вида любимой женщины. Но и это не могло до конца истребить чувства одиночества, оргазм не давал окончательного ощущения близости в равнодушном мире.
Ему казалось, что в нем постоянно жило другое ощущение близости – с более широким миром, как у женатого Данте, пораженного красотой Беатриче, сияющей в ореоле райской сферы. В минуты вдохновения его душу озаряла эта почти физическая близость с миром, как в детстве, когда с обрыва смотрел на ослепляющий живым колыханием свет океана. Это некая «вечная любовь», куда стремится судьба, отвергая неуютную среду.
____
Бедная моя! Ты во мне будешь всегда. Какой же я был дурак! Не знал, что был счастлив, когда ты в окне прощально махала рукой, а я садился в машину, чтобы ехать на работу. Сейчас махнуть рукой некому.
____
В земной жизни Гордеева в последнее время угнетало одиночество. Началось это после смерти сына, разбившегося, когда упал, бегая по крыше вагона поезда. Передал ему чувство риска. Страшная, непоправимая вина: не углядели! С этого мига они несли эту вину, тяжко перетаскивая тела через оставшиеся годы. Вспоминал сына, когда тот бегал с дружками, забывая о родителях, и не подозревал, что возможно такое одиночество, хотя раньше ссорился с женой и уходил ночевать на работу.
Действия его стали сводиться к минимуму. Физическая активность стала скукоживаться, соратники, с кем дружил в молодости, избегают видеть друг друга, остыв или стыдясь морщин, особенно женщины.
Исчезло желание ходить на различные тусовки, разговаривать со знакомыми, – одни и те же споры, веселье, одна и та же выпивка. Зато стал вести гораздо более широкую жизнь в виртуальном мире, сидя за компьютером. Это было наслаждение – выискивать в книгах и Интернете какие-то ответы на давно назревшие и беспокоящие его вопросы, на которые не мог ответить сам, и механически записывал в дневники впрок то, что выискал, надеясь на дальнейшее осознание, когда будет мудрее.
Со временем он перестал ненасытно искать что-то, сознание его, непрерывно работающее, устало. Но оставалось некое плато памяти, инстинктивно и свято хранимое, над которым кипит словесная шелуха мнений, всегда поворачивающихся некоей властью элит куда нужно.
Люди все время оперируют одним и тем же блоком слов своего языка, и со временем он стал замечать усталость от мысленного повторения одних и тех же слов. И нужно что-то менять в передаче мысли.
____
И спохватился. Кому и что передавать здесь? Себе?
____
Жену свалил инсульт. Неизвестно от чего. Она слабела, уже не могла вставать с кровати.
– Какая молодая! – хваталась за сердце сиделка. – Жить бы да жить.
– Не каркайте! – приказывала суровая подруга.
Его спасала только работа, где он мог думать о широком мире, до такой степени, что одиночество исчезало в своих темных тупиках.
Раньше они думали о том, что с ними будет, когда кто-то из них умрет. В те минуты внешний мир исчезал, как будто не было в истории миллионов и миллиардов смертей, которые перемалывало развитие и шло вперед.
А когда умирала, вымолвила: «У нашего сыночка волосики вылезли перед смертью». Поседевшие пряди волос падали на склоненное лицо в слезах. И взглянула на него: «Что с тобой будет?»
Он вообще остался абсолютно один.
Подруга жены сказала:
– Переезжай к нам. Чего тебе здесь делать?
Он не мог влезть в ее шумную семью, такой тяжелый, со своей постной физиономией. У него своя судьба.
На работе встречал влюбленную в него юную секретаршу Алену, и эта девочка не была маленькой и незаметной. Воображал, как от них двоих пойдет новый род, и будет ветвиться, уходя в будущее сетью рода Гордеевых.
Но все в нем опадало при мысли об ушедшей семье. Разве можно вернуть утраченную целостность? Он чувствовал себя увечным.
____
Так чувствую себя и здесь, болтаясь в космосе.
У меня начались галлюцинации. Сын, живой, не погибший, тянул ручки ко мне и плакал. Его медленные движения были какими-то неживыми. Нет, не надо!.. Я тоже плачу, и в то же время счастлив! Видение слишком реальное, не похожее на галлюцинацию. «Эффект Соляриса».
