Kitabı oku: «Мир и мы. Стереть стереотипы», sayfa 3

Гибельный пируэт

Первый современный парадокс состоит в том, что западный глобальный политический проект на наших глазах фактически превратился в восточный, который, как мы установили, не может быть успешным. Поскольку же Запад доминирует сейчас в мире, возможность смены его ориентации должна быть изучена совершенно беспристрастно. Ведь, если диагноз точен, то неизбежный крах, вслед за обвалом экономики, всего евроатлантизма настолько критичен для всеобщей стабильности, что его нужно обязательно предотвратить.

Проверить гипотезу проще всего на примере лидера западного мира, в действиях которого раньше других должны проявиться признаки девиации. Если Восток ставит идеологему господства превыше его практических целей, а Запад поступает прямо наоборот, то нельзя не видеть, что недавно траектория внешней стратегии США совершила-таки сумасшедший кульбит.

Ведь она долго развивалась строго в рамках прагматичной модели. Америка с большой неохотой нарушила политику изоляционизма к концу Первой Мировой войны. Обеспечив же свои интересы по её итогам с удовлетворением опять замкнулась на самой себе. Не менее упорно она оттягивала свои прямые действия и в ходе Второй Мировой. А по её окончанию осталась на континенте ради сугубо экономических преимуществ. По той же причине идеологическое обеспечение «холодной войны» нельзя считать отходом от традиционной линии, так как информационная кампания в стане противника вполне укладывается в её русло. «Буря в пустыне» также не вышла за её пределы.

Между 1945-ым и 1991-ым годами Штаты без шума, выжимая максимум профита, оседлали ключевые узлы мировых транспортных, энергетических, финансовых и информационных потоков. Стали флагманом, становым хребтом мировой экономической и политической системы, подлинно мировой империей в итоге серии прикладных шагов, а не гипертрофированных амбиций. Явив, тем самым, ярчайшую иллюстрацию западного политического проекта.

И вдруг в 2000-е их действия резко идеологизировались. Присущий походу за демократией дальше вестернизированных Грузии, Украины, Молдавии и Белоруссии окаменелый догматизм и пренебрежение неготовностью традиционных обществ к восприятию новых идей и институтов не допускает иной оценки, курд на посту президента Ирака держится за счёт оккупационных сил. И, главное, осязаемой пользы оттого никакой: нефть, вопреки заверениям Буша⁷, сначала безумно вздорожала, а подешевев из-за того, что экономика надорвалась, в том числе по вине страшно дорогой иракской кампании, стабилизировалась на отметке в разы выше ожидавшегося уровня.

Основа экономики США, потребление домохозяйств, несмотря на все антикризисные усилия, сокращается. Задолго до нынешних потрясений страна почти превратилась в чистого импортёра высоких технологий. Растёт дефицит торгового баланса, а с ним зависимость от внешних партнёров, прежде всего, Китая. Фрэнсис Фукуяма, аналитики РЭНД Корп. и Фонда «Наследие» отмечают нарастание в общественных процессах тенденций дезорганизованности, атомизированности, изолированности. И это – при наличии обычно консолидирующего военного фактора.

Горячечный азарт сразу в отношении Ирака, Ирана, Сирии, Северной Кореи, Ближнего Востока, сценариев распада России и негативная оценка возможности укрепления ЕС демонстрируют, что США впервые поставили императивный экспорт своего понимания свободы, демократии, прав человека, пределов суверенитета и пр., т. е. голую идеологию, выше прагматики. Даже частичное смягчение позиции в отношении Кубы, ООН и ряда иностранных политиков картины не меняют.

Итак, доказательства не просто конвертации западного проекта в восточный, но протекания этого процесса с неуёмным запалом, получены. Что делает риск его гибели вполне реальным, ибо римский, византийский и британский опыт показывают, что даже вторичная, как в данном случае, идеологизация его пагубна.

Это далеко не первый за последние столетия казус патологического заболевания западной модели. Инквизиция, Французская революция и Наполеоновские войны, мессианизм первых социалистов и попытки создания ими новых рационалистических религий и церквей, коммунизм Маркса и большевизм, фашизм и национал-социализм, грубо надломившие духовные силы и позитивную динамику многих наций, были вырождениями (мало, к счастью, обеспеченными ресурсами) европейской теологии, философии и социологии.

Названные примеры подсказывают, что Pax Americana, приобретя самодовлеющую логику развития, вполне может опрокинуться в себя. Нечто похожее происходило уже не раз: те же крестовые походы (недаром Буш-мл. в начале действий против Саддама оговорился по Фрейду) были подобной дегенерацией в период, когда многим казалось, что Западная Римская империя вот-вот воспрянет из небытия. То было полностью идеологическое предприятие, ради которого его участники, вместо преодоления раскола Церквей, не брезговали побиением своих ортодоксальных единоверцев. И оно, естественно, захлебнулось.

К тому же глобальные империи, оставшись вне равной конкуренции, долго не живут. Апогей могущества Рима длился менее 200 лет. Британская же держава от максимального расширения до начала распада продержалась всего несколько десятилетий. С тех пор мировые процессы ещё ускорились, почти 20 лет из срока Америки истекли, а она не усвоила уроки прошлого. И, похоже, механизм заложенного в восточный политический проект саморазрушения уже начал против неё работать.

Поскольку же Вашингтон почти монополизировал основу современного мирового баланса, то к оценке вероятности его провала не стоит относиться облегчённо. Послевоенный экономический и политический порядок уже во многом подорван. США утратили способность контролировать мировые цены. Ползучий распад антитеррористической коалиции, понятные ограничения резервов армии для ведения других крупных кампаний, неготовность госдепа ко многим событиям в Латинской Америке, СНГ и иных регионах мира, предупреждают о реальности фиаско.

О пошатнувшихся позициях сигнализируют и чувствительные для американского самолюбия уколы от союзников и сателлитов, которые прежде многих правильно оценили симптомы агонии СССР. Поиск сугубо технических решений ради отсрочки или отмены худшего, вроде сдерживания России или попыток затормозить евроинтеграцию, которая снижает шансы США выступать в роли арбитра и разговаривать со всеми по отдельности, лишь усиливают негативные тенденции. К сожалению, они не хотят признавать, что именно их амбиция сократить число опор западного проекта до единственной делает его совершенно неустойчивым и превращает его самоликвидацию из вероятности в неотвратимость.

Вопреки расхожему мнению, этот вариант не отвечает интересам нашей страны, чего я ещё коснусь ниже. Чтобы его избежать, нужны нетривиальные концептуальные подходы, а не избитые стереотипы наших и зарубежных аналитиков, не берущих в расчёт, что после «овостоковления» глобальной политики Америки её борьба с исламским экстремизмом переходит, хотя оба её участника того не понимают, во внутривидовой режим, что усиливает её обоюдную жестокость и кардинально повышает риск уничтожения противником либо самоликвидации Запада.

Ловушка Азии

Сказанное заставляет пристальнее всмотреться в китайскую версию глобального политического проекта. Хотя Япония и Корея раньше вышли на мировой рынок, именно она на Дальнем Востоке является основной, так как их культуры вторичны по отношению к ней и обладают, используя терминологию В. И. Вернадского, о. Павла Флоренского и П. Тейяра дё Шардена, меньшим энергетическим напряжением.

Традиционная политическая идеология Китая двойственна. Так, она постулирует, что только Поднебесная и её народ имеют мандат свыше на управление миром, остальные же должны довольствоваться благом подчинения. Её носители находят ей оправдание и в устойчивой самобытности своей цивилизации в течение тысячелетий и в стремительном окитаивании всех захватчиков, пытавшихся поначалу навязать стране чуждые ей правила. Эти догмы, с одной стороны, погружают Китай целиком в рамки классической восточной модели. И объясняют, почему марксистская идея мировой революции и всемирной республики легко адаптировалась к древнейшему обществу.

Однако, конфуцианство настраивает политика и на предельный прагматизм, что позволяет синологам называть Поднебесную Римом Востока. Благодаря практичности, сепаратизм и цивилизационный оползень XX в. вызвали тут не крушение государственности, но переход к прагматике Дэна. Подобно японскому мессианизму в 45-ом, идеология была отодвинута в сферу сугубо домашнего употребления.

Так образуется второй парадокс современности: китайский политический проект стал, по существу, западным, поскольку на смену декларации права на мировое господство в нём пришли прикладные шаги по реальному его присвоению. Китайцы держат рынок ширпотреба в планетарном масштабе. Им же принадлежит половина мирового рынка электроники. Только американские инвестиции и лишь в континентальную часть страны превысили 1 триллион долларов. Сотни миллионов хуацяо и бизнесов работают в диаспоре на интересы метрополии. Пока ещё удаётся сдерживать порыв китайского капитала к контролю над русскими и американскими запасами нефти. А вот в случае с британским Ровером он, чувствуя слабое звено, позволил себе даже капризничать по цене.

Пекин уже de facto оседлал Запад его же средствами. Ибо тот не в силах оторваться от собственных материальных затрат и прибылей. Если же вспомнить о том, что власть должна опираться и на силу, то китайские армия и военная промышленность, в том числе в области высоких технологий, делают в последнее время поразительные успехи.

Отсюда третий парадокс. Поскольку дальневосточный политический проект мимикрировал, у него преимущество. Впервые не европоцентричная, а восточная идеологически и западная организационно модель может стать объединённой (и объединяющей) и всеохватной. Война его конкурентов, западного либерализма и исламского радикализма, между собой работает на интересы Китая. Обескровив друг друга, оба будут ему лёгкой добычей. Поэтому пока он свысока внешне почти не интересуется их суетой. Словно обезьяна, что наблюдает за дракой двух тигров.

Неотъемлемая часть прагматизма ханьской культуры заключается в том, что в ней ничто окончательно не отвергается и не забывается, просто как бы засыпает до срока. Да и время в ней течёт традиционно: её прошлое находится не позади, а впереди. Ради реформы китайцы не ниспровергают, как европейцы, основы. Но каждый раз находят для неё оправдание в той или иной традиции из любого пласта своей многотысячелетней истории. Так было всегда. Ничто не изменилось и ныне.

Поэтому есть все основания полагать, что идеологема Поднебесной будет явлена, как только её адепты окончательно утвердят свой контроль над тем, без чего единственно Запад жить не может – его материальной сферой. А тогда условия её власти будут просто продиктованы. И они будут непереносимы для него настолько, насколько он себе теперь и вообразить не в состоянии. Неспроста режим КПК исподволь прорабатывает перевод иероглифики на латинскую графику. Он загодя готовит прыжок на свою жертву. Ведь и нынешний унифицированный письменный язык был изобретён по приказу императоров, чтобы их подданные, которым для того заодно была предписана поголовная грамотность, одинаково понимали их распоряжения. Большевики с их всеобучем были жалкими эпигонами мандаринов.

Истории известны и случаи «западного» отклонения восточного политического проекта. Очень поучителен в данном отношении вернувшийся впоследствии на круги своя первый этап существования империи Чингисхана. Конечно, следуя логике самораспада, китайский мир со временем обязательно развалится. Но до этого надо будет ещё дожить. И не стоит тешить себя пустой надеждой на то, что пассионарный напор Востока удастся усмирить расширенным потреблением и барышами также, как это произошло с Европой: с той же Японией ещё не всё до конца ясно.

Реперы надежды

Чтобы отвести нависшую над миром угрозу, довольно поменять доминирующий на двух полюсах негатив на позитив. А именно, отнестись к обоим глобальным проектам в режиме взаимодополнения, а не взаимоистребления, и, значит, направить полную зеркальность их успехов и неудач на так нужную всем общепланетарную интегральную инициативу.

Думается, что так сложенная новая мировая архитектура необходимо будет иметь постзападный характер. Ведь она должна вырасти из синтеза преимуществ обоих конкурентов, а не за счёт полного растворения одного из них в другом. В противном случае ничего стоящего не получится.

Россия в системе координат «Запад-Восток»

Ниже я не раз буду рассматривать эту тему с разных сторон. Потому ограничусь здесь тезисным изложением моей позиции по настоящему вопросу. Со времён Древней Руси – от участия варягов в утверждении княжеской власти до реакции на татаро-монгольский вызов и далее – наша страна до 1917 года всегда двигалась в русле западного политического проекта. Даже осудив Флорентийскую унию греков с Ватиканом и создав идеологию Третьего Рима, то есть формально войдя в восточную парадигму, на практике Московия не увлеклась её химерами, но продолжила решать стоящие перед нею сугубо прикладные задачи.

Приняв имперский титул царя, византийского кесаря, то есть Римского Цезаря, и бремя защитника Православия везде, где оно подвергается утеснениям, Грозный Иван обратил свои полки не на возвращение изнывавшего под пятой турок Константинополя и не на Польшу, хотя отвергнутая уния вконец рассорила Кремль с католиками. Пусть идеологема вселенской державы требовала именно таких действий, он пошёл воевать Астрахань и Казань, которые мешали свободе передвижения и русской торговли по Волге. Единственное его серьёзное столкновение с латинянами по собственной инициативе произошло также в исключительно прагматических целях – овладения выходом к Балтике ради сокращения маршрутов и увеличения времени навигации в коммерции с Западной Европой.

В Смутное Время поляки и шведы пришли на Русь, а не наоборот. Казачья же колонизация даёт типичный пример культуртрегерства. А заметки Фукуямы о роли для европейцев общинного духа окончательно развенчивают миф об особом русском коллективизме. Пётр тоже не совершил никакого переворота в политике России, продолжив то, что веками делали до него его предшественники. Только те действовали органично стране, а он привнёс с собой изрядную долю эксцентричности. Каковая, вкупе с истреблением им прораставших ранее элементов демократии, немало способствовала возникновению проблем, приведших к трагедии Октября. Но он сообщил мощный импульс институциональной реинтеграции России с Западом. В итоге нас стали воспринимать полноправным членом европейской семьи и участником всех её событий⁸. Так продолжалось до большевистского переворота.

Советская аномалия

СССР резко изменил вектор отношения к России с Севера Европы на её Восток в чистом виде. Хотя формально с признаками державности, тоска по которой гложет немало людей до сих пор, у Советов всё обстояло благополучно: после нескольких лет обструкции они были признаны ведущими государствами; с демократией внешне не было проблем; после войны Москва участвовала в переделе мира, учреждении ООН и весомо выглядела в других международных организациях, – симпатии она не вызывала, доверия – и того меньше. И не вернула их себе до сих пор.

Звучащая в зарубежных СМИ мотивировка данного обстоятельства страхом перед нашей пресловутой непредсказуемостью и постсоветским нигилизмом хороша для массового употребления. Конечно, взяв немецкое золото, ленинцы затем нарушили свои обязательства и многое ещё учудили потом. Однако, подобные эксцессы, увы, общее явление. Главное состоит в другом. Утверждение, что коммунистическая угроза Западу существовала реально, может показаться банальностью. Так бы оно и было, если бы я намеревался ограничиться стандартным набором экономических аргументов. Они хорошо известны и не очень убеждают: после некоторого шока развитые страны сумели быстро адаптироваться к работе с новым партнёром, выстроив эффективную систему защиты от связанных с ним материальных рисков. Столь же мало я склонен замыкаться и на визионистских лозунгах и планах вождей как таковых.

Другое дело, что в основе своей их затея была детерминирована концепцией, воспроизводившей в социальных условиях XX в. месопотамский догмат о сакральном праве на мировое господство. Плачевное положение трудящихся было лишь инструментом в решении их основной задачи, которую они и не скрывали. Советский Союз Ленина-Троцкого-Сталина до самого своего конца был классическим восточным глобальным политическим проектом. Ибо выдвигал запрос на контроль над другими обществами до овладения потребными для того ресурсами. Отсутствовало уже минимальное организационное условие – единство в социалистическом и рабочем движении. Даже план победы в отдельно взятой стране не был достаточно обеспечен. Для погрязших в комплексах заговорщиков всё заменяла марксова идея всемирной пролетарской революции, пронизанная архаичным восточным мессианизмом, хорошо резонировавшим, по мнению Николая Бердяева, с православным сознанием, и многократно усиленная бредом перманентности.

За тысячелетия противостояния с восточным политическим проектом Запад научился улавливать появление очередной его версии и включать режим противодействия ему на уровне условного рефлекса. А коммунизм и «социализм» в этом смысле просто кричали о себе. «Холодная война» с Совдепией была для Запада межвидовой борьбой, подобно битве с гитлеризмом. Вот действительная причина западной неприязни, даже, если бы не было активной подрывной деятельности Коминтерна и его наследников. Европа сразу интуитивно ощутила, что большевистская Россия покинула рамки западного проекта и, предавшись восточному глобализму, стала ему реально чужой. Её неприятие имело культурный, архетипический характер.

В конце концов, оставшиеся в своей основе западными, что хорошо видно по православному философу Соловьёву, русские сознание и общество отторгли марксизм. Властям надо помнить, что народ, эмоционально рванувшись к родной цивилизации, сделал свой европейский выбор ещё в августе 1991 года. Увы, правительство недолго следовало за нацией, не говоря уж о том, чтобы помогать ей возвращаться к естественному пути развития.

Тени греха

Ожидаемого поворота в обращении с нашей страной после падения коммунизма не произошло потому, что и поздний Ельцин, и Путин вернулись к советской привычке ставить идеологемы выше прагматических интересов нации. Они затолкали нас обратно в загон враждебного Европе восточного глобального политического проекта, начав продвигать идеологию великой державы, не озаботившись её фактическим обеспечением. И Запад вернулся к линии межвидовой борьбы.

Дело не в самой великодержавности, но в том, что её основательность прежде должна быть доказана неоспоримыми практическими преимуществами. На фоне же десятков миллионов беспризорных, бездомных, сирот, брошенных детей и стариков, нищих и бедных, включая носителей интеллектуального и культурного ресурсов, наглого куража политического и экономического классов, она выглядит голой манией величия тяжёлого нравственного калеки.

Это крайне опасно, поскольку идеологизированный глобализм не бывает успешным. С его участием на наших глазах распались Варшавский блок, СССР⁹, СФРЮ и Чехословакия. Тот же рок преследует СНГ, Россию и все новые государства, в которых состоят (квази) автономии – Украину, Грузию, Молдавию и Азербайджан. Замечу: я не отменяю экономических, социальных и политических объяснений случившейся с Советами трагедии. Я не переписываю картину, но лишь дополняю её, помещая в контекст стабильных культурных кодов.

Безусловно, анализируя историю заката Советского союза, не стоит пренебрегать давлением извне, но его эффект не надо и преувеличивать. Сопротивление среды сопровождает всякое действие. Однако критической является исключительно внутренняя несостоятельность субъекта. Так прагматизм западного политического проекта снова доказал своё превосходство.

Тяжелая плата даже за недолгую подверженность восточной утопии должна послужить нам уроком, ибо её разрушительная сила не исчерпана. Если Россия, вдобавок к своим духовным, культурным, социальным, экономическим и политическим недугам, останется в плену её миражей, её ждёт участь Союза. Тысячелетний проект может быть потерян за сто с небольшим, считая с 1917 года, лет.