Kitabı oku: «Преступивший», sayfa 10
Настоящее чувство доступно только для одухотворённых людей с утончённой натурой.
Каким являлся её обоготворяемый любимый.
Одно предположение, что их можно сравнивать, что они оба мужчины – само по себе противоречило законам природы.
Георгу расхотелось спорить, доказывая, что во многом она заблуждалась, видя свои отношения через розовые очки.
Понял, что Юле не нужна правда об её великом чувстве. Похоже, сама всё понимала, но как страус пряталась от этого разочаровывающего знания.
Он предпочитал, расслабившись, просто смотреть на неё. На то, как сердилась, бросая недовольные взгляды на него. И с каким удовольствием и нежностью описывала своего мужчину.
Как говорила, жестикулировала. То добрела и сияла, словно вот-вот рассмеётся. То хмурилась и сосредоточенно морщила брови, стараясь вспомнить все детали незабываемых встреч.
Как ярко менялись в зависимости от обсуждения переживания на её выразительном лице. Блестели глаза, розовели щёки.
Порой Георг даже не вслушивался в смысл произносимых слов. Просто заворожённо смотрел. Чуть улыбаясь и хмелея от созерцания. Испытывая блаженство от возможности наблюдать за Юлей, когда она скидывала обычную суровую и неподвижную гримасу, которую неизменно натягивала при общении с ним.
Юля закрывала глаза на явное зубоскальство тюремщика над её сердечным другом. Теперь у неё появилась другая цель: побольней уколоть Георга.
Она осмелела и значительно расширила лимит допустимых насмешек в отношениях с хозяином дома. Особенно после поразившего её предложения купить велосипед. Из сказанного однозначно следовало, что смертельная опасность ей не угрожала.
Даже наоборот, он хотел, чтобы Юля получала радость от жизни. Были очевидны и аккуратные потуги наладить дружеский контакт, расположить к себе.
Логичный вывод: можно показывать зубки. Это доставляло тайную радость.
С садистским наслаждением заметила: чем с большим восхищением и подробностями рассказывала о далёком любимом, тем более скучной становилась физиономия ненавистного существа. Её лютого врага – Георгия.
Его заметно уязвляло преувеличенное упоение манерами, умением держаться, воспитанностью, умом, моральными достоинствами незнакомого ему москвича.
Всегда вставлял какую-то нелепую реплику. Не отказывал в удовольствии уколоть вопросом с двойным смыслом.
Выслушав как-то очередную умопомрачительную оду о потрясающем благородстве и возвышенности Юлиного возлюбленного, подхватил восторженную интонацию и изрёк, откровенно издеваясь, не скрывая ехидства:
– О! Какой мужчина! Ангел во плоти, не иначе. Думаю, из него в туалете валятся нежные благоухающие розы, а не анализы.
Юля замерла, похлопала ресницами. Круглыми глазами растерянно уставилась на шутника. Представила.
И вдруг начала неудержимо, до слёз хохотать. Успокаивалась, бессильно закрывала лицо руками.
И снова неподвластный смех вырывался наружу. Было стыдно, но остановиться не могла. Это нервное. Наверно, смешинка в рот попала.
Впервые за всё время заточенья она смеялась. Впервые за всё время знакомства повеселевший Георгий увидел, как она смеётся.
Он сидел с невозмутимым видом, иронично поблёскивая глазами.
По-чёрному завидовал и злился на того малахольного идиота, который полностью оккупировал сердце наивной девушки.
То, что Юле, наконец, удалось найти слабое место неприятеля и ранить нежное самолюбие горячего мачо, живительным и вдохновляющим бальзамом освежало униженную душу пленницы.
Она даже полюбила и кровожадно ждала то время, когда тюремщик хотел узнать новые детали священной любви. Любви с большой, с огромной буквы!
И заранее продумывала и готовила невероятные рассказы. Зачастую приукрашая их и слегка… совсем чуть-чуть… хм… иногда основательно искажая действительность.
Оправдываясь перед собой, что врала с самой благой целью. Во имя того, чтобы всё звучало красиво и поэтично. И до презренного врага дошло, насколько лично он ничтожен и комичен.
Иногда, увлекшись выдуманной повестью, настолько переходила границы реальности, что ахала над сногсшибательными виражами собственной фантазии.
Но остановиться уже не могла и запальчиво упорствовала на своей сказке. Больше всего раздражалась от того, что Георг не возражал, не указывал на нелепые и очевидные нестыковки. А с ухмылкой поддакивал, выразительно округляя наглые глаза, и тихо, язвительно покачивал головой.
Весь его ехидный вид демонстрировал: «Охо-хо девонька… Сама-то соображаешь, что несёшь?»
Однако не прерывал, не ловил на очевидных ляпах, как делал, когда повествовала о детстве и о жизни в Москве. Просто красноречиво смотрел. Откровенно хитрым взором, будто знал правду.
Юля, запутавшись, замолкала. Хихикнув, смущённо опускала голову, удивляясь и переваривая ту нелепицу, которую только что лично наговорила.
Косилась на верного и бдительного слушателя, натыкалась на преувеличенно почтительный взгляд.
Недовольно фыркала и лихорадочно соображала, как бы поизящней выйти из нагромождённой несуразицы.
А Георг, победно хохотнув, хлопал ладонями по ногам.
Подбадривал:
– Давай, давай! Рассказывай. Я тебе верю, верю… – с такой интонацией, что становилось ясно: он попросту издевался.
И только у неё получалось кое-как вытащить разваливающуюся легенду на правдоподобный сюжет, как этот дремучий мужлан снова умудрялся испоганить упоительную басню дурацким вопросом:
– Он что, импотент?
Юля, в очередной раз теряя мысль и сбиваясь с красивого последовательного изложения, задыхалась от гнева:
– Нет! Почему вы так решили?
– Ну… – с равнодушным и совершенно невинным видом рассуждал Георг, пожимая плечами и параллельно занимаясь своим делом: – Как можно не хотеть такую девушку? Он слепец? Встречаться несколько лет и оставить девственницей. Какой-то вымирающий вид мужчины. Мало кто так сможет. Тебе страшно повезло натолкнуться на редкую исчезающую особь, – и лукаво покосился на неё.
– Вы… Вы просто не умеете любить! Не умеете любить по-человечески. Так, когда человек дорог и его желания выше твоих. Вам это не дано, – заикаясь от возмущения, зло и пафосно отрезала Юля.
– У-у… – неопределённо промычал Георг. – Вот оно что. Вот в чём дело. Не дано, значит, мне. Забыл совсем – я ведь зверь, животное.
Перестал улыбаться, даже погрустнел. Подпёр подбородок кулаками. Долго смотрел на неё. Негромко попросил серьёзным голосом:
– Научи меня? Научишь? Любить по-человечески.
Однажды, выслушав очередную песню о неземной любви и прекрасном возлюбленном, неожиданно предложил, пристально глядя сквозь приспущенные ресницы:
– А давай я женюсь на тебе? Узнаешь, что такое настоящий мужчина.
Юля дёрнулась, будто её ужалило. Кровь кипятком бросилась в лицо. Разъярённо посмотрела в его глаза и, обжигая каждым выплюнутым словом, прорычала:
– Спасибо! Уже познала. Забыл? А я помню и никогда не забуду все твои мужские поступки!
Впервые обратилась к нему на «ты». Стиснув челюсти, смерила презрительным взглядом и ушла в свою каморку, громко хлопнув дверью.
– Это значит «нет», – невозмутимо констатировал Георгий и погрузился в мысли.
Он не собирался так шутить. Сам удивился. Как-то спонтанно, от сердца сорвалось.
А ведь неплохая идея, способ разрубить гордиев узел. Девушка-то классная.
Глава 19. Ненависть
В любимом нравятся даже недостатки? А в нелюбимом раздражают даже достоинства?
В Юле всё кипело и не выходила из головы горделивая фраза – настоящий мужчина. Это он? Он считал себя настоящим мужчиной?
Как жаль! До человекоподобного так ничего и не дошло. Так ничего и не понял.
Георг вызывал отвращение.
Любое движение, взгляд, мимика, звук голоса, запах, походка: всё бесило и вызывало гадливость. Отталкивал весь облик в целом и каждая черта в отдельности.
Её мутило от необходимости находиться с ним за одним обеденным столом.
Изо дня в день присутствовать и наблюдать за тем, как он, потягиваясь во всю дурь и с хрустом размяв мускулистые руки, неторопливо усаживался на табурет.
Ёрзал, устраиваясь удобнее. Хмурясь, окидывал взглядом кушанья, придвигал порцию, обстоятельно рассматривал.
Юля усмехалась про себя: «Царь, просто царь. Поди, опасается? Ждёт, что таракана подкинула? Плюнула? Или стекло насыпала?»
Сосредоточенно набирал содержимое тарелки на вилку. Аккуратно подносил ко рту, размыкал влажные губы. На миг сверкал ослепительный ряд зубов. Было слышно, как медленно пережёвывал и, поглощая, втягивал массу.
Большими гулкими глотками пил воду. Сокращалось горло. Вверх-вниз двигался острый кадык, проталкивая внутрь пищевода еду.
Глубоко и шумно вздыхал, дышал… Размеренно поднималась и опускалась его широкая грудь, через горловину и разрез рубашки пробивался буйный волосяной покров.
Юле нисколько не хотелось наблюдать за этим зрелищем, а непокорные глаза следили и непроизвольно фиксировали всё. Рада была бы принимать пищу отдельно от хозяина дома, но его это не устраивало.
И усиливало её раздражение.
Сам факт его существования вызывал протест.
Брезгливость вызывали запачканные ложки, вилки, которые задевал его язык во время трапезы. Мутные следы от губ на стеклянных бокалах.
Моя посуду она тщательно следила за тем, чтобы не прикасаться к местам, к которым прикладывался его рот. Сначала двумя пальчиками держала утварь под струёй воды и только потом, преодолевая тошноту, мыла.
Предметы, которыми пользовался он, протирала отдельной тряпочкой или выскабливала бумажным полотенцем, а только потом общей губкой.
Действовало на нервы, что у Георга появилась неприятная привычка застыть среди суеты и внимательно, с открытой улыбкой наблюдать за Юлей, когда она двигалась или делала что-нибудь.
Он превращался в неподвижный столб и изучающе, даже как-то мечтательно рассматривал её.
Юля напрягалась и, не подавая вида, боковым зрением напряжённо следила за выписываемой его глазами траекторий.
Как скользил по ногам, груди. Странно, настораживающе задерживался на губах. Прищуривался, пряча пугающий блеск в зрачках, проглатывал слюну.
Внутри девушки всё сжималось, хотелось скинуть взгляд, воздвигнуть высокую непроницаемую стену. Едва сдерживалась, чтобы ни одёрнуть, ни состроить злобную гримасу: что уставился?
Вечерние беседы, ставшие ежедневными и так нравящиеся Георгию, она научилась терпеть.
Теперь они нравились и ей.
В верхней части дома было тепло, светло. Уютно потрескивали дрова в печи, на краю плиты томилась и побрякивала крышкой кастрюлька, бурлил чайник. Пространство пропитывалось густым запахом готовящейся еды. Фоном звучала лёгкая музыка.
Хозяин не глядел на Юлю, занимался делами. Или, беззаботно развалившись в кресле, закидывал мощные ноги сразу на два пуфика, смотрел комедии и громко хохотал.
От безмятежности и высокой температуры клонило в сон, напряжение уходило. Всё обволакивало ощущением спокойствия и безопасности. Забывалось, что находилась в неволе.
После ужина, сытого и довольного, как кота, Георга тянуло на диалоги.
С внутренним недовольством пленница признала: в его компании забывалась скука. Он был хорошим рассказчиком и замечательным слушателем.
Льстил искренний интерес, с которым он выслушивал выдуманные байки и реальные истории. Она испытывала желчное удовольствие, понимая, что он ревновал Юлю к её незаурядному возлюбленному.
Девушка всё чаще засиживалась наверху допоздна и не торопилась спускаться в подвал.
Пока не замечала, что взгляд тюремщика из расслабленно-доброжелательного менялся. На пугающий, приценивающийся. Подёргивался мечтательной поволокой и тихо скользил по ней.
Она тотчас прерывала откровения и устремлялась в своё прохладное, но надёжное убежище.
Несколько раз, когда проходила мимо, Георг ловил её за руку, осторожно притягивал к себе поближе, но не допускал соприкосновения телами.
Его лицо было выжидающе-нежным, мелькало что-то похожее на безмолвный вопрос… мольбу?
По Юле протестом проходила волна брезгливости, которую не могла и не старалась сдерживать. Каменела, с отвращением и страхом отворачивалась.
Подержав за ладонь несколько секунд, пристально и грустно изучая отражающиеся на лице эмоции, Георг с разочарованным вздохом отпускал её.
Похоже, его нестерпимо влекло задеть… приласкать узницу?
Она с трудом переносила неприятную причуду тюремщика в порыве чувств мягко брать за пальцы или короткими круговыми движениями гладить её по кисти. Долго не могла избавиться от ощущения этого прикосновения. Казалось, оно оставило липкую несмываемую грязь на коже.
В ванной старательно, с мылом до красноты оттирала руку, к которой он притрагивался.
Свои вещи Юля стирала вручную. Отдельно от его шмоток. Чтобы даже в машинке они не соприкасались, не перемешивались. Чтобы вода с чужих тряпок не оставила ни одной капли на её белье.
Передёргивало, когда закидывала ношеную, сохранившую душок мужского тела одежду и пользованные постельные принадлежности в барабан. Запах Георгия с того страшного дня намертво въелся в память. Его хотелось выскрести, забыть.
А он возмутительно проникал в ноздри, заполнял лёгкие, запечатывался в мозгу.
Нашла выход: научилась забрасывать хозяйское барахло ловко, не касаясь руками. При помощи ноги и двух палочек, как в китайской кухне.
Морщась и пряча нос в воротник. Ни одной молекулы врага не пропустить в себя!
Георг случайно увидел, какие невероятные манипуляции Юля совершала при подготовке стирки.
Остановился в недоумении. Брови удивлённо поползли вверх.
Поймал испуганный её взгляд, заметил панически покрасневшие щёки и всё понял. Кровь резко прилила к его лицу. Скривился, надменно задрал подбородок.
Подсмотренная картина оскорбила и уязвила до дрожи.
Через минуту, едва сдерживаясь от переполняющего гнева, швырнул в неё резиновые перчатки. Рявкнул:
– Клади в них, если брезгуешь брать руками!
Юля обмерла. Упс… Какой неловкий момент!
Ай-яй… Нехорошо, что прозевала и он внезапно зашёл в ванну, застав при закладке и подпинывании обутой ногой его тряпья.
Срочно усилить бдительность. Следить за собой, сдерживать эмоции. Не показывать истинного отношения. Опасно… Нельзя переполнять чашу терпения животного. Иначе он взорвётся яростью.
Георгий чутко замечал каждый взгляд, направленный на него. Считывал малейшее изменение настроения. И прекрасно знал, что Юля его ненавидела.
Горечь и обида больно царапали сердце, но понимал, что заслужил это отношение.
Силой и приказами ничего не изменить. Поэтому выпрямлялся, независимо щурил глаза и с тяжёлой душой проглатывал её отвращение.
На его лице пленница всё чаще замечала тихую тоску. Он будто безропотно болел. Становился всё более задумчивым, молчаливым.
Часами лежал на диване в большой комнате, закинув нога на ногу, воткнувшись пустым взором в потолок.
Хмурился, если обнаруживал, что Юля увидела его страдающую физиономию, недовольно отворачивался. Избегал встречи с её взглядом.
Вообще в минуты печали, которые всё увеличивались в продолжительности и растягивались в часы, старался держаться от неё на расстоянии.
Он не был страшилищем. Даже наоборот.
И вполне возможно, произойди их знакомство при других обстоятельствах, существовал большой шанс, что Георгий показался бы ей интересным и привлекательным.
Вернее, Юля видела и с досадой признавала, что Георг интересен и привлекателен. Природа наградила его великолепными внешними данными.
И даже чувствовала, как предательски замирало и волновалось тело, когда, забывшись, неконтролируемо скользила глазами по его рельефно очерченной фигуре.
Сердилась: какая несправедливость! Последний мерзавец обладал настолько совершенной внешностью. Не оторваться.
Становилось стыдно и вдвойне возмутительно от прорвавшихся животных инстинктов. Как самка, честное слово.
От несогласия испытывать то, что испытала, ненависть усиливалась.
Георгий был пропорционально сложенный, подтянутый. Заметный, неизменно притягивающий взгляды богатырским телосложением. Выделялся высоким ростом и грацией гибкого зверя со спокойными, властными движениями. Впечатляли его правильные, мужественные черты лица и пронзительный взгляд.
Густые волосы на висках слегка посеребрила ранняя седина. Расправленные плечи вкупе с гордой посадкой головы придавали высокомерный вид. Басовитый голос звучал повелительно и уверенно.
Георга хотелось рассматривать, забыв о приличиях. Подобные породистые самцы обычно не испытывали недостатка дамского внимания.
Скорей всего, он нравился женщинам. И выбор оставался за ним.
Но в Юле с первой секунды неудачного знакомства он вызывал страх. Который намертво въелся в каждую клеточку и окончательно укоренился после стычки на берегу.
Каждая последующая встреча только усиливала это чувство.
И вся мужская привлекательность на фоне отвратительных поступков рассыпалась и действовала на восприятие совершенно противоположным образом: пугала и отталкивала.
Юля не оценивала его как обычного человека. Он скорее ассоциировался с опасным, непредсказуемым механизмом, лишённым людских чувств.
Совершенное и хорошо работающее устройство. Набор бездушных отрегулированных приборов, бесцеремонно вторгшихся в её жизнь. Лишивших личного пространства, посягавших на безграничную власть над ней.
И сочетание всех физических достоинств преобразовались и распались на болевые составляющие.
Цель новоявленного терминатора – доставлять мучения и унижения. Хладнокровная машина для причинения страданий лично ей.
Ничего иного от своего тюремщика она не испытала и не ждала.
Но всё чаще в последнее время, вопреки созданной защитной баррикаде, эмоции подсознательно воспринимали его стандартным человеком. С положительными и отрицательными качествами. Который тоже чувствовал, переживал, строил планы, допускал ошибки.
В каких-то вещах отлично разбирался, в других ничего не смыслил. Иногда надоедливый и скучный, а порой с ним было весело и интересно.
Это крамольное ощущение беспокоило. Юля сосредотачивалась и всеми силами изгоняла его из головы.
А ещё… Появилась проблема. Гигантская, катастрофическая.
Больше всего Юлю тревожило и выводило из равновесия собственное непонятное состояние. Пугающее до слёз, не дающее трезво думать, действовать и обуздывать эмоции.
Несколько раз в сутки она приближалась к настенному календарю, который Георг повесил на кухне. Холодея, считала и пересчитывала дни. Не хотела верить.
Прошло чуть больше месяца со дня насилия, у неё была задержка три недели.
Кружилась голова, набухла грудь, обещающе ныл низ живота, всю распирало.
Но ничего не происходило! Это сводило с ума. Безумно, до пульсации в висках и обрывающегося сердца она боялась, что забеременела от проклятого случая в машине.
Юля очень любила детей. Всегда желала испытать счастье материнства.
Знала, что никогда не откажется, не избавится от родной кровиночки, даже если придётся растить одной.
Мечтала о ребёнке. Обожала бы его с первой секунды зачатия, даже сейчас уже любила. Часто представляла, какой у неё будет красивый и умный малыш с небесными глазами любимого человека. Её дорогого кумира.
У него будут светлые волосики. Юля долго-долго не станет их подстригать, пока мягкие локоны не вырастут до плеч.
На ручках и ножках появятся умилительные перетяжки, как у игрушечных пупсов. Такой розовощёкий пухлый ангелочек в модной шапочке и самой лучшей одежде. Люди будут заглядываться, завидовать вслух: «До чего милый бутуз!»
Трогательные картинки уютной семейной жизни представлялись перед глазами: растущий животик, агукающий младенец, погремушки, колыбелька, коляска.
Карапуз, делающий неуверенные шаги, держась за надёжную папину руку.
Юля с самого рождения полностью посвятит себя ребёнку. У него будет всё! Он станет смыслом и счастьем её жизни. Воображение разрисовало его будущее: хороший садик, лучшая школа, высшее образование, престижная работа, счастливая женитьба.
Но он будет не от Георгия! Только не от него! Не от зверя.
К этому животному Юля чувствовала только бесконечное отвращение, переходящее и на его плод.
Одна мысль, что беременность от ненавистного врага вполне реальна, сводила с ума, лишала желания жить. Разрушала излюбленное представление об её ребёнке. Убивала его, того воображаемого голубоглазого малыша.
И если подозрения окажутся правдой, то всё менялось! Менялось отношение к собственному материнству.
Она против. Не хотела и ни за что не будет вынашивать этого… это постыдное порождение преступника.
И яростно, с головы до пят, ненавидела гипотетическое существо, развивающееся внутри.
Как инопланетный организм, цинично вживлённый в неё против воли, нагло прорастающий сквозь протестующее тело, пускающий корни, щупальца. Паразит, которого надо вытравить, уничтожить, не допустить разрастания.
Набор инородных, отвратительных, делящихся в организме клеток. Опухоль, вызывающая отвращение и страх, брезгливость.
Ребёнок от насильника стал бы самой страшной трагедией, которая случилась в её жизни.
Юля страстно молилась и надеялась, что у неё просто задержка. Гормональный сбой из-за подавленного состояния.
От ненормально сильных переживаний и самовнушения её начало подташнивать, подтверждая самые худшие опасения.
Однажды, не в силах сдержать рвотные порывы во время обеда, отчаянно зажала рот руками, выскочила из-за стола и едва добежала до туалета. Влетела, не захлопнув дверь, и её стошнило.
Георгий удивлённо отодвинул тарелку, пошёл следом. Поняв, что произошло и что это могло значить, он просиял. Заулыбался. Но наткнулся на ненавидящий взгляд пленницы и помрачнел.
Безэмоционально поинтересовался:
– Заболела? Отравилась?
Она отрицательно мотнула головой.
Помолчав, сухо выдал последнее предположение:
– Беременна?
Юля вздрогнула. Это слово пугающе барабанило в мозгу ежесекундно. Подняла глаза на Георга и со слезами едва слышно прошептала:
– Я не знаю…
Его губы сжались в тонкую полоску. Испытующим прищуром впился в лицо девушки.
Завёл машину, уехал. Привёз несколько тестов на беременность. Хмуро сунул их в руку, буркнул:
– Проверяй!
Отрицательный результат. Не подтвердилось? Не подтвердилось!
Гигантская гора свалилась с плеч: Юля не беременна. Какое окрыляющее, возвращающее радость жизни блаженство!
«Господи, спасибо! Ты милосерден. И прости за чёрные грешные мысли. Пусть мой невинный малыш когда-нибудь обязательно появится на свет. Но зародится от настоящей любви. Во взаимной любви. Пожалуйста, только не от насилия, ненависти и ненавистного человека!» – мысленно благодарила она.
Георгий с заметным напряжением ждал, что сообщит закрывшаяся в ванной пленница.
Когда она появилась с горящими от счастья глазами, он, покраснев, радостно встрепенулся.
Но, поняв, что именно обрадовало Юлю, заскрипел зубами и разозлился.
– Боялась, что от зверя родится зверёныш? – ядовито, с обидой процедил он.
Девушка растерянно замерла – расстроился? Ахнула, догадавшись, что тот ждал и желал другой результат. Почувствовала лёгкий укол совести. И недоумение: этот нелюдь, как обычные люди, мечтал о ребёнке? О семье?
Он хотел и был рад… если бы беременность подтвердилась?
Что-то странное, неожиданное. Это не укладывалось в голове, меняло ещё одни представления о надзирателе.
Щедрая, размякшая от исчезнувшей проблемы, в порыве милосердия готовая ко всепрощению и делиться радостью, Юля посочувствовала тюремщику. Впервые захотела приободрить его.
От души заверила:
– Вы обязательно встретите женщину, которая будет счастлива сделать вас отцом.
Он вздрогнул. Как от пощёчины. Прострелил мрачным взглядом, тихо выругался и ушёл.
К утру следующего дня наступило и физиологическое подтверждение, окончательно развенчавшее её страхи.
Несмотря на нестандартную болезненность, заставившую корчиться, стонать и лежать в кровати, невзирая на обильность начавшегося процесса, Юля сияла и чувствовала одухотворяющую лёгкость.
Мир стал целостным и красочным. Будущее воскресло.
