Мёртвый поводырь

© Галина Клюс, 2023

ISBN 978-5-0051-0833-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первая часть

Глава первая

Прохладной весенней ночью, когда после долгого перерыва вдруг сердито заворочалось утомлённое небо, посылая на рыхлую от ноздреватого снега землю страшный грохот, Ксении Бутыриной снился весьма странный, загадочный сон: будто муж её Алексей с несколько ироничной и натянутой улыбкой стоял у её изголовья и как-то неуклюже примерял не то балахон, не то какой-то чёрный просторный пиджак, с большим отложным воротником и широкими карманами. Такого в его скромном гардеробе отроду не было, он даже на их свадьбе был одет в невзрачный поношенный серый костюм. Однако, она это прекрасно знала, он всегда мечтал именно о чёрном. Алексей, облачённый во сне в нелепый чёрный пиджак, казалось, что-то беззвучно шептал умоляюще жене сухими бескровными губами, то ли манил её куда-то, то ли о чём-то предостерегал. Во всяком случае, она ровным счётом ничего не поняла, проснулась вся в холодном поту и затрепетала, как курица под топором. С сильно бьющимся сердцем трясущимися руками она налила в стакан студёной колодезной воды, а когда жуткий страх от ночного кошмара несколько поулёгся и сердце забилось ровнее, она стремительно, насколько способна женщина в её летах, подскочила к окну и резким движением отдёрнула оранжевые, с кисточками, шторы.

День ещё только робко проклёвывался, а небо ещё не освободилось от свинцовых туч, в полуоткрытое окно дохнуло приятной послегрозовой прохладой. Она зябко поёжилась и передёрнула плечами. Утренний свет отчасти поуспокоил её, тем не менее, как она ни старалась взбодриться, непонятное волнение до конца её не покидало. Она чувствовала себя так, как обычно чувствовала перед надвигающейся грозой, когда её сковывал дикий ужас, скорее всего животный страх перед смертью, и она казалась себе просто деревянной куклой.

Ох, уж эти таинственные, зловещие сны, в которых так навязчиво фигурировал чёрный цвет, кто-то, а она слишком хорошо знала, что это не что иное, как дурное предзнаменование. Два года назад к ней во сне явился её старый добрый отец, только не в чёрном пиджаке, а в чёрной потрёпанной рубашке. И что же за этим вскоре последовало? В тот же год он неожиданно слёг от рака лёгких, чтобы уже никогда не встать. А ещё пятью годами раньше ей приснился шустрый глазастый племянник Колька, сестры Клавдии сын, как он лихо катался с крутой горки на огромных чёрных санях. Как она тогда перепугалась! На следующий день рысью помчалась на переговорный пункт, позвонила в город, где жила Клавдия. И услышала вдруг в телефонной трубке тихие всхлипы: несчастный мальчик был раздавлен машиной.

Мнительная Ксения с тех пор стала панически побаиваться своих жутких вещих снов. Кстати, по этому поводу она как-то даже к местному психиатру Орехову, поборов смущение, обращалась. Тот, неопределённо хмыкнув, заглянул в её ярко-синие, с поволокой, глаза, затем заставил вытянуть вперёд руки, постучал слегка по спине, потом, важничая, прогундосил:

– Однако, сударыня, вы, между прочим, экзальтированная особа и романтичная натура. А такие люди, сдаётся мне, как раз-то и склонны, представьте себе, к богатому воображению.

Он помолчал и вдруг как-то неловко засуетился, схватился обеими руками за нос, напрягся, но не удержался и тонко чихнул, словно пропищал где-то котёнок.

– Гм, извиняюсь, проклятый насморк замучил… словом, советую вам на ночь, сударыня, ни в коем случае не читать никаких вредных книжонок, да и жуткими фильмами тоже слишком не перегружайте психику, то есть, поменьше эмоций. А ещё, – сентенциозным тоном продолжал он и опять тоненько чихнул, будто всхлипнул, а потом отвернулся, стоя вполоборота, сухо бросил:

– Вам, сударыня, однако, надо жить активной половой жизнью.

Застенчивая пациентка после его откровенных советов, стыдливо зарделась, как невеста, и потупила голову. Психиатр, возможно, сам того не подозревая, нажал на её больную мозоль. Дело в том, что с некоторых пор, как муж её стал весьма увлекаться водочкой, на половой почве у супругов образовалась довольно внушительная брешь: что-то у Алексея, видимо, разладилось в когда-то могучем организме, и даже когда он, будучи трезвый, подступал к ней с кротким видом, выпрашивая, как собака кость, скупые ласки, то чаще всего, увы, терпел полнейшее фиаско, за что она жестоко поднимала его на смех..Почувствовав резкое охлаждение к мужу, она завела себе к тридцати годам любовника, правда, в связи с этим испытывала чрезвычайное неудобство. Встречались они крайне редко, от силы раза четыре в год, так как живёт он в ста километрах от неё, но дело даже не в этом, просто он был слишком пассивен для того, чтоб, сломя голову, мчаться к ней. Наверное, недостаточно её любил и был чертовски предан своей жёнушке, даром что изменял.

В этот раз, когда приснился ей Алексей в чёрном костюме, Ксения сначала подумала, что, быть может, причиной дурного сна было то, что она вчера на радостях с мужниной зарплаты накупила своей любимой докторской колбасы и, не удержавшись, весьма плотненько поужинала, что с ней редко бывало по той простой причине, что она изо всех сил соблюдала фигуру, так как хотела ещё сильно нравиться представителям противоположного пола. Да ещё, кроме того, пивка на ночь с удовольствием употребила; этот напиток, как ни странно, был вообще её слабостью. Когда она была беременна Дениской, то всё время капризно требовала от мужа, чтобы ей непременно ежедневно покупали три литра пива, мол, ребёнок этого хочет. А ещё она вспомнила, что спала сегодня на левом боку и всю ночь забывала перевернуться. Вот и прокрутилась в мозгу, успокаивала она себя, вся эта глупая чертовщина, как в фильмах ужасов, которые то и дело гоняет их шестнадцатилетний сын.

Уцепившись за эту спасительную мысль, она лениво подошла к зеркалу, прищурилась, покрутилась по привычке, но то, что она там узрела, ещё больше повергло её в дурное настроение. Причиной расстройства были в который уже раз противные морщинки вокруг всё ещё прекрасных неувядаемых лучистых синих глаз, – за это природное её украшение, вероятно, некоторые женщины втайне желали ей смерти, – и у резко очерчённых слегка выпуклых полных губ, и ещё эта мерзкая глубокая складка, по-хозяйски примостившаяся на её пока ещё нежном белокожем миловидном лице, которому недавно уже стукнуло, увы, 40 лет. Возраст, хоть и воспетый великим Бальзаком, но, что ни говори, довольно критический, ибо ты уже твёрдо знаешь, что через какой-то ничтожный миг, называемый десяткой, тебе будет вовсе не тридцать, когда ещё можно, не моргнув глазом, смело врать, что только минуло 25, а целый мерзкий полтинник.

Сорок лет, это когда госпожа старость ещё не пришла, а уже умудрилась кое-где проказница порядком наследить, когда ни с того ни с сего у представительницы прекрасного пола вдруг прорезывается удивительно нежный тонкий голосок и она ещё полна романтических грёз. Кроме чудесных синих глаз, Ксения была ещё и обладательницей холёных пружинистых алебастровых ручек, во всяком случае, такое определение дал влюблённый в неё муж, а он понимал толк в женской красоте.

Созерцая себя в зеркало, она нашла ещё один повод для грусти. Когда вспомнила о своём неблагодарном любовнике, которого ей так и не удалось приручить, и, несмотря на то, что она отдала ему свои лучшие годы, безбожно обманывая ничего не подозревающего мужа, он стал посматривать на неё в последнее время как на примелькавшийся уже, но всё ещё полезный в жизни предмет.

За этими минорными мыслями и застала нашу обаятельную героиню её мать, Пелагея Петровна, рыхлая пожилая женщина, любившая поучать свою дочь. Взглянув на часы, она всплеснула своими пухленькими ручками и громко заохала:

– О- е-ёй, уже девятый час, а ты, девонька, всё у зеркала торчишь! Чай, не невеста! Ну чего ты скукожилась, али раздумала ехать?

С губ Пелагеи Петровны чуть было не слетело бранное словечко, но, взглянув на побледневшее лицо дочери, она тут же прикусила язычок.

Глава вторая

Было уже 31 марта, но весна ещё робела, как стыдливая невеста, прячущаяся от жениха. С моря дул промозглый колючий ветер, так что дочке с матерью приходилось, чтобы спастись от холода, прятать лица в воротники и разговаривать, прикрывая варежкой рот. Ксения недавно перенесла грипп и теперь панически боялась застудить горло. Портовый город, как и обычно в неустойчивый переходный период, был какой – то нахохлённый, взъерошенный и вкупе с нагими мрачно серыми деревьями, с понуро обвисшими ветвями напоминал чем-то ободранную злую кошку. И этот грустный городской колорит ещё больше усугубил меланхоличное настроение Ксении. Наша героиня как-то машинально, словно автомат, покупала шикарные вещи себе, сыну; на Алексея, несмотря на то, что они отоваривались, как всегда, на его зарплату, денег не хватило. Впрочем, он вообще в этом плане был нередко обделён.

– Ну куда ему ходить нарядному, на бал что ли! Работа у него шибко грязная, а на рыбалку и ватник сойдёт, – внушала дочери несколько скуповатая Пелагея Петровна, весьма недолюбливающая непутёвого, по её мнению, зятя, хотя она никогда не отказывалась похлебать его ушицы. Дело в том, что Алексей был заядлым рыбаком, он не только сам ловил, но и с удовольствием готовил для своих домочадцев аппетитные рыбные блюда.

Загрузившись покупками, уместившимися в двух больших сумках, женщины, продрогнув, вскоре отправились на электричке домой. Уже дорогой, подходя к дому, Ксения с недоумением заметила, что их поскрипывающая калитка была почему-то настежь распахнута, и дверь входная тоже была широко открыта. Что это означало? Может, Алексей забыл её притворить? Но это абсурд. Он даже когда пьяный возвращался с работы, то был на удивление щепетилен в таких, казалось бы, мелочах, как закрыть калитку, снять и поставить на положенное место обувь. Бутырина интуитивно чувствовала, что беда-то уже, наверное, как воровка, успела прошмыгнуть в их дом, и что всё-таки они с матерью допустили ошибку, что поехали в город, а надо было быть им здесь начеку и стеречь то грозное нечто, что надвигалось неумолимо тихой сапой.

У неё лихорадочно дрожали руки и ноги, по всему телу пополз прилипчивый страх, а сердце гулко стучало где-то уже у самого горла, вовсю пульсировало в висках, когда она, пошатываясь, ступила на порог. И чуть не споткнулась. У входа, весь как-то скрючившись, лежал Алексей, уткнувшись во влажный от крови пол, так что она сразу не могла разглядеть, что оно сейчас выражало его при жизни добродушное, бесхитростное лицо. Щуплое длинное тело его сейчас было жалким, съёжившимся, он в этот момент напоминал крепко спящего подростка. Голова его покоилась рядом с печкой. На полу расползлась огромная кровавая лужа, залившая ветхие мужнины ботинки, в которых он обычно ходил на работу. Алые пятна были повсюду: на одежде Алексея, на стене, на полу и на столе, словно тут ещё совсем недавно шла какая-то чудовищная схватка, и даже старый проказник кот Кешка, полосатый любимец мужа, на морде которого сейчас было написано удивление, смешанное с любопытством, когда он совсем по-человечьи смотрел на хозяина, лежащего в необычной позе, и тот был перемазан в крови.

Несчастная Ксения, пока ещё владевшая ситуацией, робко перевернула мужа и невольно в ужасе отшатнулась, изо рта у неё вырвались гортанные звуки. Лицо у Алексея было удивленно-глуповатым, точь- в – точь, как на их свадьбе, осенью, семнадцать лет назад. Она с ужасом обнаружила, что он лежал в знакомом чёрном пиджаке, в котором он ей сегодня приснился, она его сразу узнала – странный широкий пиджак из сна.

– О, господи! Может, и это не явь, а навязчивый дурной сон, просто сон, стоит только открыть глаза!

И тут её пронзила, как током, страшная мысль: Дениска! Он ведь ничего ещё не знает про неожиданную смерть отца. Сын, как обычно, проводил каникулы в городе, у сестры Клавдии, и вот-вот должен подъехать, может, даже завтра. «Мальчик такой впечатлительный, его нельзя расстраивать». Тут ей стало по-настоящему дурно; и пол, и потолок, и стулья, и это безжизненное тело со знакомым выражением на лице, застывшее в скрюченной позе, – всё поплыло перед глазами, и она рухнула рядом с покойником.

А тем временем некстати застрявшая в туалете, – подобное с ней частенько случалось в связи с паршивой работой пищеварительного тракта, – ничего не подозревающая Пелагея Петровна наконец-то, кряхтя, выбралась из примитивного дворового сооружения и, одёргивая на ходу юбку, зашла в дом. Она буквально остолбенела и, в страхе вытаращив свои рачьи глаза с выцветшими ресницами, истошно завопила:

– Караул! Люди добрые! Спасите! Убили!

Бедной женщине показалось, что несчастная дочь её мертва, а что зять уже труп – это не произвело на неё особого впечатления, так как дальновидная тёща давно считала его пропащим человеком и всем при случае говорила, что он, де, не жилец. На этой почве у неё с дочерью случались крупные перебранки.

Продолжая голосить и звать соседей на помощь, Пелагея Петровна, несмотря на кровавое зрелище, в силу своей практичной натуры между тем успела выносить мерзкую мыслишку: каким же образом она похоронит сразу два тела, если за душой у неё в настоящее время нет ни копейки. Это одно. А второе, забеспокоилась она, если дом этот, в котором они проживают, записан на имя зятя, то, как же так сделать, чтобы переписать его поскорее на своё имя, чтобы не оказаться на старости лет на улице. Грузная, она бестолково суетилась и громко проклинала зятя, который, по её мнению, так некстати наделал хлопот, да ещё уложил её дочь.

За окном между тем уже стемнело, мерцали одиночные звёзды. Пелагея Петровна стояла в кромешной тьме, и выступающая из черноты картина всё более принимала зловещие очертания. В соседнем доме внезапно резко хлопнула дверь, чертыхаясь, в одном нижнем белье, словно привидение в саване, выскочил во двор пожилой, но ещё крепкий коренастый мужчина Федот Егорович Моисеев. Забавное зрелище представлял он собой: одной рукой он придерживал светлые кальсоны, в другой держал на всякий случай кочергу. Спросонок он абсолютно ничего не понял, подумал, что у Бутыриных приключился пожар, а надо сказать, он ничего на свете так смертельно не боялся, как огня, это был его враг номер один.

Федоту Егоровичу, прозванному за маленький рост Пырсиком, пожар, в силу, видимо, нездоровой психики мерещился постоянно, ему казалось, как языки пламени жадно подлизывают его недавно добротно сколоченный дощатый сарай, в котором размещались по дешевке купленные на рынке шелудивые поросята, он мечтал на этой хрюкающей троице бог знает какими путями разбогатеть.

Убедившись, что добру его со стороны Бутыриных ничего не грозит, Пырсик исключительно ради любопытства отправился в их дом. Там было до того темно, что ни зги не было видно; споткнувшись о порог, Пырсик чуть было не растянулся, но удержался, ухватившись за косяк, и смачно заматерился. С похмелья он совершенно запутался: кого, собственно говоря, надо спасать: то ли бившуюся в истерике Пелагею Петровну, горевавшую больше о самой себе, то ли Алексея, то ли его жену, либо всех вместе сразу. Нащупав выключатель, он набрал полведра воды и для подстраховки всех по очереди окатил, отчего Ксения сразу медленно приподнялась, но, вспомнив, что произошло непоправимое, тупо на всех посмотрела и стала тихо всхлипывать. Пырсик, несмотря на свой почти карликовый рост, обладал громовым голосом, он что есть мочи заорал:

– Заткните свои варежки, мать вашу… может, он ещё живой! «Скорую» надо вызывать и милицию, а не сырость разводить!

Он ещё раз со всего маху зачерпнул ковш воды и с силой вылил на посиневшее и по-прежнему удивленное лицо Алексея, который словно силился произнести следующее:

– И чего вы так, чудаки, всполошились!

Поняв, что никакого толку нет от этих «дур», Пырсик сам живо принялся хлопотать, и вскоре к дому Бутыриных бесшумно подкатила машина с красным крестом, а за ней и милицейская лихо подъехала. Фельдшер, дородная немолодая женщина со скучным прыщеватым лицом и бесцветными тусклыми глазами, на которые свисала прядь жидких жирных волос, с брезгливой миной пощупала руку у Алексея, покачав головой, констатировала смерть.

– Но от чего? – отчаянно воскликнула дрожащим голосом полуживая Ксения

Молоденький милиционер, с острым конопатым лицом, с еле заметным желтоватым пушком над толстой верхней губой, важничая, старательно осматривал каждый угол в доме, затем, высокомерно оглядев всех, выбежал во двор, тщательно обшарил туалет, немного походил вокруг забора, но ничего, похоже, не обнаружил и разочарованно вздохнул. Впрочем, вскоре встрепенулся, когда небрежно перевернул мертвеца. Под ним лежали две пустые полуразбитые бутылки из-под водки. Повертел их в руках, осмотрел рану, откуда натекла кровь, и сделал глубокомысленное заключение:

– Мужчину вашего, по всей вероятности, убили острым предметом, или… – он посмотрел в потолок.– А может, ещё чем-нибудь, словом, в доме произошло убийство. А покойника надо определять в морг, – равнодушно бросил он и проворно повернулся к выходу. За ним, подхватив сумочку, поспешила с недовольным лицом и фельдшер. Ей было очень досадно, что её так некстати оторвали от аппетитного ужина, на который больные торжественно преподнесли ей жирную копчёную курочку.

А между тем от Алексея уже слегка дурно попахивало, что вовсе не удивительно, так как в доме с утра было жарко натоплено. Пелагея Петровна, брезгливо зажав нос, проворно сбегала в сарайчик, принесла ведро с извёсткой, поставила его рядом с телом —это был старинный способ, с помощью которого отгоняли тошнотворный мертвецкий дух.

Пока женщины бестолково суетились, Пырсик, весьма ценивший Алексея за то, что тот был, во-первых, мастеровым мужиком- в их околотке, пожалуй, никто не умел так заправски столярничать- а, во- вторых, если он выпивал, то и Пырсика всегда за компанию приглашал, сам повёз покойника в морг.

Убитую горем Ксению стали терзать загадочные вопросы. Странно, но она в этот момент вовсе не задумывалась над тем, кто и за что убил мужа, кому всегда смирный Алексей мог перейти дорогу; её больше волновало то, почему вдруг жуткий сон перешёл в реальность. Какая-то мистика, а, может, простое совпадение? Но тогда откуда у мужа взялся чёрный костюм, она ему никогда его не покупала, только собиралась это сделать, но всякий раз откладывала из-за других неотложных покупок. Она деревянно двигалась по комнатам, вяло взяла тряпку и принялась машинально стирать пыль с подоконника, как будто чистота в доме была сейчас самой важной заботой.

Мать горестно всплеснула руками, наблюдая за этой странной для данных обстоятельств картиной, покачала косматой головой и посоветовала дочке хорошенько проплакаться, чтоб не тронуться умом. Упрёки в адрес зятя посыпались из неё, как из дырявого мешка.

– Говорила я тебе, девка, как был он непутёвый, так непутёвым и богу душу отдал, – сердито ворчала она, фыркая заложенным носом, – ну да разве тебе в голову вдолбишь это. Почему, спрашивается, бутылка около него валялась? Ясное дело, запил! А ведь лечился! Нет, всё же правильно люди говорят, что на лечёном коне далеко не уедешь. Без царя в голове был покойник, ой, без царя!

Готовая заплакать, дочь с досадой перебила её:

– Ты всегда, мама, предвзято относилась к Алексею! Что он тебе худого сделал? Зачем ты его проклинаешь? Его и так, бедного, убили!

– Да собутыльник его какой-нибудь и укокошил! Знать надо, с кем пить. Ему-то всё одно таперича, а мы – ломай голову, прости господи, за какие шиши хоронить. Много твой муженёк накопил? Вошь на аркане, да клоп в кармане, – не унималась сварливая старуха.

Надо сказать, что Пелагея Петровна привыкла делить всех людей на деловых и хватких и на тех, кто, по её мнению, ни богу свечка, ни чёрту кочерга, а ещё, как она их называла, – ни тень, ни телелень. Невезучим людям, кто за свою жизнь не сумел сколотить даже маленького капитальца, лучше бы не родиться, думала она. К подобным « пентюхам» она причисляла и зятя, и своего покойного мужа, который имел несчастье всю свою жизнь пребывать у своенравной жёнушки под каблуком. Когда в стране началось повальное увлечение бизнесом, на этой волне занесло и Пелагею Петровну? Впрочем, сама она желала лишь командовать, а деньги чтобы сами как-нибудь плыли ей в руки. Как ни старалась сметливая баба, но мужа, который был совершенно не приспособлен к тому, чтобы, как другие вёрткие люди, делать из денег деньги, бизнесменом так и не сделала. Бедный супруг, кроткий, как агнец, по приказанию жены крутился аж на четырёх работах, но вместо состояния заработал язвенную болезнь желудка, перешедшую затем в рак.

Помешанная на мысли, как бы разбогатеть, Пелагея Петровна изобрела на этой почве свою нехитрую философию, разбавленную сплошь пословицами и поговорками: « богатый с рублём, бедный со лбом», «на богатого ворота настежь, на бедного запор», « богатый, как хочет, а бедный, как может», « богатый и в будни пирует, а бедный и в праздник горюет». Разочаровавшись в коммерческих способностях мужа, неугомонная Пелагея Петровна сама засучила рукава, заделавшись в некоторой степени ростовщицей. Вырученные деньги от реализации деревянного дома, доставшегося ей от матери по наследству, она одалживала желающим под бешеные проценты, тем не менее, люди шли к ней, хотя и прекрасно понимали, что изворотливая баба раздевает их донага. Но однажды двое приличных с виду должников надули свою благодетельницу самым бессовестных образом, подсунув ей солидную пачку фальшивых банкнот.

Поняв, что осталась с носом, Пелагея Петровна готова была на себе рвать волосы от горя. Она забегала по всем инстанциям, чтобы поймать жуликов, однако в ходе расследования выяснилась весьма пренеприятнейшая деталь, что и паспорта у них были ненастоящие, словом, пока она охала и ахала, ловких клиентов и след простыл. Впрочем, позорно промотав наследство матери, неудачница, как с дорогим подарком, не хотела ни за что расставаться с мыслью о богатстве и при каждом удобном случае любила делать нравоучения на этот счёт дочери и зятю, считая их вертопрахами.

Вот и сейчас, когда она давала убийственную характеристику несчастному зятю, у Ксении от такой несправедливости брызнули слёзы.

– Ну и память у тебя, мама, как дырявое решето. Забыла, в чьём доме мы живём? Разве не Лёша выстроил его собственными руками? Если б не он, так и прозябала бы в старой халупе.

Всю ночь Ксения проворочалась в холодной постели с открытыми глазами, лишь к утру она забылась. Ей было бесконечно жаль своего простодушного супруга, который, подумать только, не дотянул и до 45. А больше всего ей было обидно за саму себя, за своё постылое одиночество, как бы там ни было, а за мужем она чувствовала себя как за каменной стеной, он всегда нянчился с ней, как с малым дитём, за его крепкую спину она любила прятаться от нудных житейских забот.

У неё было сейчас такое ощущение, что с неё кто-то бесстыжим образом сорвал всю одежду, и она осталась в чём мама родила, куцая и жалкая. Кто теперь, спрашивала она себя, позарится на неё, скучную вдову? Ей прекрасно было известно, что именно женщины при мужьях являют собой вечную загадку для представителей сильного пола, именно перед ними готовы были пасть ниц ловеласы всех времён, а она, чего греха скрывать, всё ещё жаждала бурных приключений на любовной стезе, но с этой мыслью теперь, однако, надо распрощаться.

А между тем положение было архисложное, трагедию никто не ожидал, а потому денег в запасе никаких не было, зарплату Алексея они всю увезли в город. А до получки в редакции районной газеты, где работала Ксения, ещё было далековато. В обед, чего она так панически боялась, приехал от тётки Дениска. Он долго растерянно и удивленно смотрел на мать с бабкой, с удрученными лицами слонявшимися по дому.

– Да что вы, блин, с ума сошли, что ли! – воскликнул он обиженно, усаживаясь за пустой стол, – я голодный с дороги, как волк. А где отец? – спохватился вдруг он.

Мать сделалась белее полотна, заметалась, залилась слезами, потом, закрыв лицо полотенцем, опрометью выбежала на улицу.

– Отец твой вчерась наделал делов, взял и преставился, – Пелагея Петровна как-то театрально всхлипнула.

– Как так преставился? – испуганно вытаращил глаза на бабку Дениска.

– Да вроде как убили его, – нехотя пояснила Пелагея Петровна, почесав хрящеватый пористый нос.

Надо сказать, между Денисом и отцом, как это иногда бывает, сложились довольно прохладные отношения. Алексей нередко укорял жену, что она излишне балует парня, то мокик японский купила ему, когда мальчишке было всего 12 лет, а в последнее время уже и про машину заикаться стала, хотя толком не знала, откуда, собственно, возьмутся у них деньги. Если постоянно не сводили концы с концами. В душе, Ксения это отлично знала, внешне суровый муж, без памяти любил сына, правда, по-мужски, грубовато и неуклюже. Однажды мальчик после купания холодной осенью в озере слёг с сорокаградусной температурой, муж, сразу постаревший, с осунувшимся лицом, лихорадочно бегал ночью по дворам, добывая лекарство, и сам целую неделю, не смыкая глаз, неотлучно находился подле его постели.

«Но где же всё-таки раздобыть денег, не вечно же бедный муж будет в морге!» – мучительно раздумывала между тем Ксения, укоряя себя за излишнюю неповоротливость и непонятную флегматичность, из которой она, как из гипноза, никак не могла выбраться.

Она вдруг подумала о том, что если б, к примеру, вперёд Алексея умерла бы она, то он наверняка бы из-под земли достал нужную сумму и похоронил бы её по-человечески. У неё ещё, правда, оставалась зыбкая надежда на мужнино производство. Надо идти туда, в конце концов не за милостью она обратится, по закону ей просто обязаны беспрекословно выдать нужную похоронную сумму, да и бедный муж, когда у них на стройке кто-то умирал, никогда не увиливал, последние деньги иной раз сдавал.

В бухгалтерии, куда Ксения пришла, сидела женщина невзрачной внешности, но сильно разряжённая во всём белом. Темнокожая, широколицая, с шагреневым лицом, тусклыми навыкате глазами, она была похожа на жабу, обмакнутую в сметане. На просьбу Ксении о деньгах главный бухгалтер с невозмутимым спокойствием стала нудно объяснять, вызывая раздражение у посетительницы.

– Понимаете, если б Алексей умер, пардон, если б его убили, как раз перед получкой, то мы бы наскребли, конечно, а так успели всё до копейки выдать людям. Вы уж извините, – скрипучим голосом добавила она, давая понять, что разговор окончен, и выразительно посмотрела на дверь.

– Ну так соберите со всех понемногу!

Голос у Ксении от обиды, как струна, зазвенел, а ясные глаза потемнели, она едва сдерживала глухое раздражение.

– Понимаете, – монотонно продолжала бухгалтер, – бесполезно, наверное, как пить дать, все в долгах, как в шелках, вы же знаете, мы три месяца не получали, впрочем, ваш муж позавчера вместе с зарплатой получил ещё и премию, два миллиона, разве он вам об этом не сказал?

– Какая ещё премия?

Ксения с силой хлопнула дверью. На улице она немного постояла, с жадностью хватая ртом сырой воздух. Её душили спазмы, она никак не могла сглотнуть подступивший к горлу комок. Эх, жизнь! Мерзкая ты, однако, штука! И тут она вспомнила, что когда-то они с мужем здорово выручили давнишнего его приятеля Серёгу Викентова, он работал в то время заведующим магазином и однажды сильно влип в неприятнейшую историю. Над ним, как дамоклов меч, повисли крупные долги. Тогда они с Алексеем копили деньги ей на шубу, но пришлось, когда Серёга с жалким видом заявился к ним, некоторой суммой пожертвовать ради такого экстренного случая. Люди судачат, что бывший банкрот теперь решительно зажил на широкую ногу. Жена его с шестиклассным образованием сделалась вдруг бизнесменкой, то и дело мотается в Китай, возвращаясь с баулами, как навьюченная лошадь, приторговывает азиатскими шмотками, на которые в России одно время был бешеный спрос, несмотря на их весьма сомнительное качество. Сам хозяин сейчас – директор престижной торговой фирмы.

Но делать нечего, Ксения поплелась к новоявленным бизнесменам. Она робко подошла к шикарному трёхэтажному коттеджу, где проживают супруги Викентовы, и несмело нажала на кнопку звонка. Во двор вразвалку вышел сам хозяин, раздобревший, полысевший, так что она с трудом признала в этом толстяке прежнего мозглявого мужичонку. Он бережно, как сокровище, поддерживал короткими пухлыми бабьими руками солидное брюшко, такое круглое, напоминающее надутый шар, который забыли раздуть. Он сытно рыгнул, видимо только что плотно покушал, и в ответ на её робкую просьбу занять денег ухмыльнулся.

– Кто ж нынче вот так, за здорово живёшь, даст тебе мильён?

Толстяк принялся сверлить её своими похотливыми свиными глазками.

– Да через три месяца я непременно верну, – упавшим голосом пролепетала она.

«Сам, скотина такая, нам только через полгода вернул долг», – вспомнила она, – господи, какая куцая у людей память, особенно, когда делаешь им добро».

Викентов через какое-то мгновение вдруг смягчился:

– Дам я тебе, голубушка, мильон, но только, ягодка моя, под процентики, просто так, понимаешь, мне не резон. Усекла? Интересно, почему твой Лёха ни с того ни с сего взял и скочевряжился! Всё надо мной насмехался, мол, куда это я столько денег гребу. А сам сыграл в ящик, а за душой ни хрена, ко мне вот пришли просить, вот и Викентов пригодился. Есть у меня, конечно, и другой, более приятный для тебя вариантик, – многозначительно добавил он и, понизив голос, облизнулся, окинув её водянистыми глазами. Бутырина, стройная и всё ещё привлекательная, с нежным овалом лица, выразительными васильковыми глазами, пышной соблазнительной грудью, давно сводила с ума падкого до смазливых женщин Викентова. Разумеется, до такой степени, когда подобные тостокожие натуры при всём своём влюблённом состоянии нисколько не теряют аппетита, более того, страсть помогает им то и дело набирать вес. Продолжая пожирать Бутырину поросячьими глазками, Викентов затеял торг:

– Если ты сейчас, моя лапочка, зайдёшь ко мне в дом, супруга, между прочим, отсутствует, то так и быть, забирай свой мильён без процентов… – расщедрился добряк, подмигивая ей. Ксения брезгливо посмотрела на его женоподобное лицо.

– Да я с тобой, козёл, близко с… не сяду!

В отчаянии Ксения совершенно не знала, что ей делать, вдобавок у неё сильно кружилась голова и слегка подкашивались ноги, она почувствовала тошноту, подкатывающуюся к горлу, что, впрочем, не удивительно, третий день во рту у неё не было ни крошки, к тому же она три ночи подряд почти бодрствовала.