Kitabı oku: «Мистерии янтарного края», sayfa 17

Запах чудесный вокруг разлился от одежд благовонных,

Ярким сиянием кожа бессмертная вдруг засветилась,

И по плечам золотые рассыпались волосы. Словно

Светом от молнии прочно устроенный дом осветился.

Пусть читатель обратит внимание на тот факт, что «запах чудесный» упоминается не только в этом гимне, но и при преображении Кришны, и в том сюжете с Серафимом Саровским, который мы намерены читателю процитировать далее. Также совсем нелишним будет вспомнить еще раз евангельские строки преображения Христа.

Мф. 17:2. И преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белым, как свет.

Мк. 9:2. …и преобразился перед ними: одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить.

Современный читатель склонен считать все подобные тексты чем-то наподобие благочестивого вымысла древних и, в душе своей, нисколько не верит в реальность прочитанного. И понятно, почему это происходит: читатель не только никогда не видел ничего подобного своими глазами, но и не слышал о том, что это видел кто-то из разумных представителей нашего человеческого рода. И можно ли верить всем тем «басням», которые сочинял некогда древний народ, – народ очень «темный» и далекий от знания реальной жизни, которая нас окружает? Все это воспринимается современным человеком, как миф. Попытаемся убедить его в обратном.

Для начала приведем выписку из книги В.И.Ильина «Преподобный Серафим Саровский» (Международный Центр Рерихов. Фирма БИСАН-ОАЗИС, МАСТЕР-БАНК. М.:1996, с. 112 и далее выборочно):

Мотовилов пишет:

– Это было в четверг. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая, снежная крупа, когда батюшка отец Серафим начал беседу со мной на ближней пожнинке своей, возле той же его ближней пустыньки, против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам ее.

Поместил он меня на пне только что срубленного им дерева, а сам стал против меня на корточках.

– Господь открыл мне, – сказал великий старец, – что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чем состоит цель жизни нашей, христианской, и у многих великих духовных особ вы о том неоднократно спрашивали… <…>

– Так-то, ваше Боголюбие! Так в стяжании этого-то Духа Божияго и состоит истинная цель нашей жизни христианской, а молитва, бдение, пост, милостыня и другие ради Христа делаемые добродетели только средства к стяжанию Духа Божияго.

– Как же стяжание? – спросил я батюшку Серафима: я что-то не понимаю… <…>

Я отвечал:

– Все-таки, я не понимаю, почему я могу быть твердо уверенным, что я в Духе Божием. Как мне самому распознать Его истинное явление?

Батюшка Серафим отвечал:

– Я уже, ваше Боголюбие, сказал вам, что это очень просто, и подробно рассказал вам, как люди бывают в Духе Божием и как должно разуметь Его явление в нас… Что же вам, батюшка, еще надобно?

– Надобно, – сказал я, – чтобы я понял это хорошенько!..

Тогда о.Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

– Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. что же ты не смотришь на меня?

Я отвечал:

– Я не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!.. <…>

Я взглянул после этих слов на лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и даряющий ярким блеском своим снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня и великого старца.

«Стяжание Духа» – это и есть невидимый, но абсолютно реальный процесс продвижения Кундалини вверх к чакре сахрасрара («тысячелепестковая»). «Беседа преподобного Серафима с Николаем Александровичем Мотовиловым (1809—1879) о цели христианской жизни произошла в ноябре 1831 года в лесу, неподалеку от Саровской обители, и была записана Мотовиловым. Рукопись была обнаружена через 70 лет в бумагах жены Николая Александровича, Елены Ивановны Мотовиловой.» (Святый преподобный Серафим. Саровский чудотворец. Москва, Издательство “P.S.”, Московская патриархия, 1990, с. 64).

И это – уже не мифы, а та реальность, о которой поведал нам почти наш современник. Причем, подозревать его в обмане, даже ради некой благой цели, может только человек, очень далекий от всех этих вопросов и ничего не смыслящий в настоящей жизни. Какой-то «Шариков» из «Собачьего сердца» М.Булгакова. Дополним вышеприведенный отрывок словами Мотовилова, которые мы не стали приводить, чтобы не увеличивать и без того немалый объем процитированного текста: «На земле нет ничего подобного этому благоуханию».

И в завершении всех этих примеров необычного света, излучаемого человеком или богом, хочу рассказать о случае, который произошел уже со мной лично. Возможно, после этого у читателя пропадут всякие сомнения.

Случилось это во время горбачевской перестройки, в нашем Калининграде. В то время мы с моим старшим братом Валерием, работали в конструкторской организации, которая располагалась в центре города. Во время обеденного перерыва мы обычно заходили в какой-нибудь книжный магазин. На этот раз случилось так, что зашли в один из лучших магазинов города, – тот, что находился на Ленинском проспекте, недалеко от Площади. Я задержался у полок в первом зале, а брат сразу пошел во второй, где продавалась техническая литература.

Вообще-то ничего нового и интересного это посещение не предвещало, но постояв у книжной полки с букинистической поэзией, я обратил внимание на небольшую книжку уменьшенного формата. Это были стихотворения А.К.Толстого, моего любимого поэта. Невзрачная книжечка с пожелтелыми листами и с выкрашенной в красный цвет обложкой, на которой, почти во всю ее величину красовался рисунок такого же красного коня, стилизованного под сюжет из какой-то русской или восточной сказки: «Стихотворения. Орджоникидзе, “Ир”, 1978».

Открыл с самого конца книжку и увидел заключительное стихотворение. Это был небольшой отрывок из поэмы «Иоанн Дамаскин». И стал читать:

Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды!

Благословляю я свободу

И голубые небеса!

И посох мой благословляю,

И эту бедную суму,

И степь от края и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму,

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду!

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить!

О, если б мог в свои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

Удивительные строки! К сожалению, сегодняшнее поколение стихи не понимает и не любит. Для меня же, а я справедливо отношу себя к поколению предков, стихи всегда были важными, особенно в юности, и имели большое значение для правильного понимания жизни. То, с чем могут познакомить настоящие стихи, тебе никто никогда не расскажет. Человек, любящий стихи, становится реальным обитателем сокровенного мира поэта. Он, помимо своей воли, вселяется в душу того человека, который эти стихи написал, и сам на время становится – своим внутренним миром, мыслями, чувствами – тем же Пушкиным, Тютчевым, Есениным или Гумилевым. Все они совершенно разные. И никакая женщина, например, не в силах сказать тебе о самой себе всего того, что скажет Цветаева или «гордячка» Ахматова. Все истинные поэты открывают читателю все это помимо своей воли. Стихи очень развивают внутренний мир читающего их человека, потому что настоящие стихи всегда «нараспашку» искренни. Через них ты узнаёшь истинный внутренний мир чужого тебе человека, поневоле сравнивая его с тем, чем являешься ты сам, зная себя «изнутри». И это подлинное наслаждение и «страдание» – читать нашу классическую русскую поэзию. Она каким-то чудным образом резонирует в твоей душе с чем-то глубоко спрятанным в тебе самом.

Я зачитался этим стихотворением Алексея Константиновича, и не хотел оставлять эту книжку сиротой на полке магазина. Хотя дома в своей библиотеке имел не одно хорошее издание этого поэта, и даже дореволюционное. «Я ее куплю» – решил я про себя и пошел в соседний зал, где была касса, и где оставался мой брат. Пройдя через арку, которая отделяла два помещения, я сразу же увидел моего брата среди всех находившихся там посетителей. Он стоял, повернувшись лицом к тому проему, из которого я выходил, – в какой-то застывшей нереальной позе. Его вид выражал недоумение, ступор и даже испуг. Он застыл, как истукан, ударенный молнией, удивленно глядя несколько робким взглядом в упор на меня. «Что с тобой? Тебе плохо?» – спросил я его. Он не отвечал. «Что случилось, скажи?»… После какой-то паузы он как-то хрипло, не своим голосом, отчужденно и отрывочно произнес: «Пойдем… Потом раскажу».

Я быстро заплатил за книгу и, пребывая в беспокойстве о его здоровье, пошел вместе с ним на выход. У него даже походка изменилась: он шел, как парализованный, неловко передвигая ногами и неотрывно глядя на меня. Когда мы вышли, и пересекли Ленинский проспект – прямо по трамвайным рельсам, не глядя на двигающийся транспорт, – он немного пришел в себя и с какой-то растерянностью, с расстановкой произнес, продолжая глядеть на меня все так же удивленно: «Ты… светился».

«Как? Что ты говоришь?» Для меня самого его слова показались какой-то невероятной болтовней, чем-то нереальным или даже попахивающим «больничным листом». Я не понимал, в чем дело. Потом, уже через какое-то время, он мне рассказал все, как было.

После нашего прихода в магазин он так же, как и я, просматривал какую-то книгу, но вдруг, совершенно неожиданно для себя, обратил внимание на то, что из соседнего помещения стал все заметнее, сильнее и ярче распространяться какой-то странный свет, – свет, для которого стена между помещениями не была помехой. Свет необычный, неземной, какой-то белесоватый, голубоватый или сероватый. Свет, можно сказать, даже «божественный»; чем-то привлекательный, и как бы подчиняющий себе все пространство вокруг. Брат что-то говорил мне и про «благоухание». Для меня в то время это был абсурд. Первое его чувство – удивление, восторг и страх: откуда это, и что это такое?

Свет видел только он один: никто из остальных посетителей на этот свет не реагировал. Потом он вдруг с испугом осознал, что этот чудный свет усиливается и движется в сторону того помещения, где находится он сам. И когда этот свет просиял в арке, брат вдруг понял, что его источником являюсь я! И именно в этот неожиданный момент я его застал. Для брата это было невероятно, немыслимо, невозможно! Я, его брат, – и этот неземной свет.

Свечение пропало только после того, как мы вышли из магазина: во время пересечения нами Ленинского проспекта. Исчезал этот свет не сразу, а постепенно. Так он мне сказал. Впоследствии он даже как-то уклонялся подробно говорить об этом эпизоде.

Конечно, после такого необыкновенного события даже я сам немного «приосанился», но главное то, что брат стал относиться ко мне совсем по-другому. И все свои оставшиеся годы он об этом свете помнил. Именно мой брат стал единственным духовно близким и понимающим меня человеком. Он всегда был очень умным, имел прекрасную память, не в пример мне или окружающим его людям, ценил себя, знал себе цену. Знал наизусть «Демона», раньше прочитал и законспектировал «Капитал», изучал немецкий язык, много путешествовал по стране. Поэтому был, скорее, атеистом. Тоже, как и я, очень любил поэзию и был, опять-таки не в пример мне, прекрасным знатоком классической музыки и живописи. После этого события его отношение к атеизму, да и лично ко мне, изменилось. Он всегда простил меня дать ему почитать все мои записи, и много раз говорил: «Тебя не поймут, для этого надо быть совсем другим человеком».

Я сам в это время уже пришел к христианству, поэтому недолго «баловался» этим открытием брата. Тем более что до этого увлекался Индией, Махатмами и Блаватской и прекрасно знал, что у каждого человека есть своя аура. Вот эту мою ауру, как я тогда понимал, и увидел мой брат. Так что ничего сверхъестественного не произошло, – с кем не бывает.

Для чего я привел читателю этот пример? Ну, уж совсем не для того, чтобы похвалиться в свои уже почти 77 лет. Первый вывод, который можно сделать, обдумав этот материал, это то, что и сегодня человек, получивший опыт «расширения сердца», может светиться видимым для окружающих образом. А значит, все те «свечения», о которых читатель узнал в этой книге, – это не «мифы» и не выдумка. Я это свое свечение не видел, и, наверное, это – духовный закон. А то, что его не видели остальные посетители книжного магазина, – это отсутствие у них развитого внутреннего духовного мира. У древних этот мир существовал, а сегодняшняя цивилизация такой способности – видеть этот свет – лишилась. Люди приблизились к животному состоянию.

Но главный вывод из этого события – вывод, который можно приложить к нашему рассмотрению Элевсинских мистерий, будет следующий: этот свет, в противоположность свету обычному, не имеет преград в виде стен здания или любых строений. И если человек или бог стал светиться, то этим светом заполыхает все здание, внутри которого он пребывает.

А теперь повторно обратимся к Элевсинским мистериям и поговорим о том чудесном «свете», который является отличительным брендом этих таинств. Читатель уже знает, что все то, что происходило в Телестерионе в ночь мистерий, остается для человечества тайной. Однако не являлось тайной то, что в самый разгар эпоптеи жители Элевсина, и даже все те, кто мог видеть это здание издалека, наблюдали огромный «столб пламени», который вырывался из здания Храма над его крышей, а кто-то добавляет, что «из трубы валил дым». В книге «Элевсин: Архетипический образ матери и дочери» Карл Кареньи пишет следующее, ссылаясь на жизнеописание Фемистокла, написанное Плутархом (с. 35):

В тот момент, когда были услышаны крики из Элевсина, воссиял великий свет: свет из храма, единственная особенность мистерий, которая не сохранялась в тайне и упоминается почти во всех описаниях. Непосвященные могли быть исключены из процессии, но свет, исходящий из святилища, не мог оставаться тайной. Если этот таинственный обряд, охватывавший и затрагивающий весь мир, не мог быть исполнен людьми, тогда его должны были проводить боги.

Тот первоначальный Храм для Деметры, который она потребовала построить, если следовать тексту Гимна, имел небольшие размеры, – его площадь была около 30 метров квадратных. Это выяснилось после проведения археологических раскопок святилища. Этот древний храм назывался Анакторон («дворец», «храм»), и после постройки его никогда не переносили в другое место, не достраивали и не изменяли. Почти сразу же вокруг него возвели здание для тех мистов, которые принимали участие в мистериях. И вот это охватывающее Анакторон здание уже неоднократно перестраивали, изменяя его площадь в большую сторону, так как участников становилось все больше. Вот что пишет Дитер Лауэнштайн в книге «Элевсинские мистерии» (Пер. с нем. Н.Федоровой. – М.: Энигма, 1996, с. 40):

Около 440 года до Р.Х. Перикл… выстроил огромный Телестерион, где Анакторон занял срединное положение… Такой вид постройки святилища сохраняли вплоть до их окончательного разрушения в 396 году от Р.Х…

Внутренность Анакторона ни разу не подвергалась изменениям. От начала и до конца там располагался очень низкий круглый жертвенник из кирпича, точь-в-точь такой же, как домашний очаг микенской знати II тысячелетия до Р.Х. На протяжении эпох на этом алтаре во время Третьей оргии (эпоптеи, – Г.Б.) горел огонь, в котором мальчик-прислужник курил ладаном…

А открытый для всех костер на площадке для танцев (снаружи Храма, – Г.Б.) был предвестником сокровенного огня в Анактороне.

То есть жертвенник в Анактороне был совсем небольшим. И уже у другого известного исследователя Элевсинских мистерий, у венгра Карла Кареньи, читаем следующее (с. 109):

Со временем Телестерион приобрел вид большого здания (приблизительно 54х54 метра, – Г.Б.)… Во время Перикла крыша покоилась на опорах, а позднее поддерживалась сорока двумя колоннами, разделявшими всю внутреннюю часть на равные секторы. Это был лес колонн без какого-либо свободного участка посередине.

А про таинственное пламя он же пишет следующее (с. 111):

Многие авторы рассказывают об этом пламени. Вытяжное отверстие в крыше Телестериона служило для отвода пламени и дыма. От христианского ученого, известного нам по имени Ипполит, мы узнаем, что иерофант руководил ночной церемонией «под большим огнем». Его трон стоял довольно близко к взмывающему пламени и был защищен своей собственной крышей (но как эта крыша могла защитить человека от взмывающего рядом пламени? – Г.Б.). «Открывая великие и сокровенные таинства, – пишет Ипполит, – он громким голосом провозглашал: “Владычица родила священного мальчика, Бримо родила Бримона! То есть, Могущественная – Могущественного”.

О значении слова Бримо («страшная», эпитет богини подземного царства) мы поговорим позднее, потому что это тоже имеет прямое отношение к евангельскому тексту, а сейчас продолжим о свете. Любые здравые логические рассуждения приводят нас к единственному разумному заключению: при таком плане помещений Телестериона и Анакторона не может идти речь ни о каком обычном огне в виде «большого пламени». В Анактороне – это маленький домашний очаг-жертвенник, на котором курился ладан и который не был в состоянии вместить этот огонь. И как в этом маленьком храме – а именно это утверждают древние тексты – мог появиться огонь, который был виден издалека? И более того, этот ранний храм тоже должен был иметь собственную крышу. Если рассуждать об остальном помещении, которое было разделено рядами многих колонн, среди которых плотно друг к другу стояли посвящаемые в мистерии, – а это здание тоже имело крышу, – то и здесь большому огню негде было разместиться.

Если бы это действительно был настоящий «большой огонь», весь храм давно бы сгорел, а все мисты задохнулись от угарного газа. И что это за эпоптея такая, с почти пионерскими песнями у кострища: «Взвейтесь кострами синие ночи…»?! Обычному огню, и тем более с дымом, здесь не место! И это должно быть понятно любому здравому человеку, даже далекому от духовных вещей. Но дело в том, что «огонь» (а правильнее, «большой свет») действительно был, и в этом могли поклясться очевидцы. Но другого объяснения, кроме обычного огня, у духовно неразвитого человека быть не может.

Итак, мы выяснили, что в день мистерий в Телестерионе кто-то точно так же, как и Деметра в Гимне, светился неземным светом, – тем светом, который проникает сквозь стены, и который хорошо виден издалека. Это свет Вэнь-вана, Моисея, Деметры, Кришны, Христа, Серафима Саровского, – свет человека, получившего опыт «расширения сердца». Но кто же, в таком случае, там светился? Предположить то, что это был сам иерофант, невозможно по той причине, что духовный «ранг» тех богинь, которые учредили эти мистерии, был несравненно выше. Иерофант своим собственным светом мог только «подхватывать» более интенсивный свет, исходящий от «богоявления», проявившего себя в этот миг в Телестерионе.

Обратимся еще раз к тексту Карла Кареньи (с. 113).

с. 113. В Элевсине к Коре взывал, вероятно, иерофант. Он бил в echeion, инструмент с громогласным звучанием (большой медный гонг, – Г.Б.). Начиналась эпоптея; взору являлись сокровенные вещи. Явление богини описывает фрагмент папируса. Если неразборчивый текст Сопатра восстановлен верно, то над землей поднималась фигура…

с. 116. …мраморный вотивный рельеф пятого века до н.э., найденный при раскопках Телестериона. Он был посвящен Деметре Эвкратом. Надпись гласит: «Деметре – Эвкрат». Над надписью представлена часть лица: нос и два глаза. Выше, отделенная от фрагмента лица карнизом, расположена голова богини, окруженная красными лучами. Эти лучи подразумевают свет, в сиянии которого появилась богиня (фотография этого вотивного рельефа помещена на обложке моей книги об Эдгаре По, – Г.Б.). Называть Персефону по имени в ее качестве явившейся взору мистериальной богини, arrhetos koura («неизречнная Кора», – Г.Б.), ни в коем случае не разрешалось. Когда посвященный смотрел на эту голову, она, вероятно, напоминала ему о богоявлении Персефоны, даже несмотря на то, что надпись под ней выражает благодарность Деметре. Эти свидетельства косвенно подтверждают то, что великое видение Элевсина представало открытым, телесным глазам: между светом мистерий и светом солнца не делалось никакого различия.

с. 268. (Вальтер Ф.Отто «Смысл элевсинских мистерий», Приложение к книге Карла Кареньи). Вызывая Кору, иерофант ударял в так называемый эхейон, своего рода бронзовый гонг. Контекст не оставляет сомнений в том, что речь идет о разверзнувшихся вратах царства мертвых, ибо тут же говорится, что аналогичным образом в гонг ударяли когда умирали спартанские цари.

В этой же книге Кареньи заявляет, что «к Персефоне относились как к богини огня» (с. 119). И здесь же он говорит очень важные вещи (с. 159):

Среди всех прямых или косвенных, подлинных или ложных свидетельств нет даже намека на то, что кто-то в кульминационный момент мистерий играл роль Персефоны в Телетерионе. Посещение Телестериона отличалось от посещения театра… Более того, у нас нет никаких указаний на то, что во время эпоптеи посвященным демонстрировалась маска.

И если Моисея и Илию одновременно увидели три апостола, то почему в Элевсине Кору не могли видеть одновременно десятки мистов? Читатель уже ознакомился в этой книге со многими вещами, которые не входят в разум обычного здравого человека. Мы совершенно не знаем тот мир и если что-то и представляем себе о нем, то в категориях нашего земного знания. Скорее всего, это не так, и каждый человек после своей смерти встречается с такими вещами, к которым он не бывает готов и которые не ожидает.

Поэтому мы и наблюдаем ту картину, которую описал Р.Моуди в книге «Жизнь после смерти». Причем, это вовсе не призывы верующего человека, а книга, написанная наблюдающим практикующим врачом. Один его пациент периодически приходил в сознание, возвращаясь из состояния клинической смерти. Эту запись жутко читать любому здравому человеку. Открывающиеся глаза этого пациента были наполнены неземным ужасом. Он умолял кого-то, чтобы ему дали возможность хоть немного пожить, и что-то изменить в своей жизни. Это была отчаянная, сверхчеловеческая умоляющая просьба. После очередной потери сознания он умер.

Какой-то читатель может подумать: «Ничего, потерпим пять минут нашу собственную агонию». Увы, не «пять», а вечность. Потому что время там течет иначе. Его там вообще нет. А значит, «терпеть» придется тысячелетия.

Как мы уже упоминали, само греческое слово Аид буквально означает «не вижу». Зрение, способность видеть – это важнейшая категория всех древнейших представлений о смерти. Египетские мистерии, касающиеся «воскресения» (или возрождения) мумии – это в первую очередь о том, чтобы «открыть ему глаза», – чтобы покойник снова стал видеть.

Я прекрасно понимаю, что все это будет звучать для современного человека, как какая-то больная фантазия, но не только наши рассуждения, но и все тексты доказывают то, что посвящаемым в Телестерионе являлась сама богиня Персефона. Точно так же, как при преображении Христа апостолам явились некогда жившие на земле Моисей и Илия. Они явились в образе «душ ка». Но и Персефона тоже – когда-то очень давно на Балканах, еще до появления там эллинов, – была жившей на земле девушкой, которая пострадала. И Моисея, и Илию, и Персефону после их смерти помнило и чтило множество людей. А если помнило, – значит, они были живы в образе ка.

Сегодня уже нет тех греков и ромеев, которые чтили двух богинь, – следовательно, и «духовные воплощения» этих богинь тоже исчезли. Точно так же, как исчезли ка египетских богов Осириса и Исиды. Но в то время, когда существовали Элевсинские мистерии, эти богини были живы. Это вовсе не означает, что исчезла та Руха, греческим лицом которой являлись эти женщины. Руха – неистребима, исчезло ее Элевсинское лицо.

Чтобы завершить тему свечения человека попробуем сформулировать наше собственное видение этого предмета, используя при этом терминологию Древнего Египта. Очень похоже на то (пусть читатель расценит это как нашу фантазию или предположение), что человеческое существо представляет собой нечто наподобие русской «матрешки». Снаружи – физическое тело, в нем – астральное тело ка; в нем – духовное ба; в ба – световое тело ах. Когда человек светится, – это свет его «внутреннего» ах.

Моисей, Илия – это жившие некогда на земле люди. Они умерли, сбросили свое физическое тело и стали жить в сфере ка. Из своего ка какая-то «сердцевина» человеческого «я» опять возвращается в новое физическое тело, если во время своей прошлой жизни этот человек не вышел окончательно из земного мира Добра и Зла, – не получил «мистерию Брахмана». Те, которые ее получили (это уже «оно», если мыслить земными категориями), – через какие-то этапы своей «потусторонней» жизни переходят существовать в мир (сферу) ба, но имеют в своем духовном теле «матрицу ах», световое тело. Они после завершения цикла жизни в сфере ба снова возвращаются в свое уже «новое» ба, если в их духовном теле не происходит метаморфоза, поднимающая их до состояния ах. Тогда они в состояние ба не возвращаются, а имеют базой своего развития «световое тело». Что-то похожее на это.

Богини древних греков – это жившие некогда на земле люди. Они остались пребывать в теле ка, сбросив свое физическое тело. Грекам они являлись точно так же, как Моисей и Илия явились апостолам во время преображения Христа. Они являлись грекам реально, точно так же, как реально светились и излучали свет. Жизнь их ка поддерживали мысли устремленных к ним эпоптов, прошедших через Элевсинские мистерии.

Для того чтобы конкретизировать и приблизить к жизни наше представление об ах, приведем цитату из книги А.Л.Вассоевича «Духовный мир народов классического Востока» (Издательство «Алетейя», СП-б.: 1998, сс. 179, 180, 181). Андрей Леонидович опубликовал воспоминания о своем разговоре с Юрием Яковлевичем Перепелкиным, нашим известнейшим египтологом, книги которого о Древнем Египте имеют общемировое значение. Строки удивительные. И опять наш читатель может в это не поверить. Но оба участника разговора – это умнейшие здравые ученые мужи.

Ю.Я.Перепелкин обращал мое внимание на то, что этимология египетского ах связана с глаголом «светиться». Ах (или на более поздний лад их) виделся «в виде светового столба, поднимающегося из земли». В ходе этих объяснений (11.08.1978 г.) Юрий Яковлевич описал мне и свое личное впечатление, связанное с видением аха или иха. «При этом, – говорил он, – я даже проводил эксперименты. Если то, что я вижу, находится во мне и я отвернусь, то я буду продолжать его видеть. А если же нет, то я перестану видеть. И я поворачивал голову и переставал видеть.

– Юрий Яковлевич, а кого вы видели?

– Это был мой собственный ах.»

По мнению Ю.Я.Перепелкина, ах – некая сущность, в виде которой появляется человек. В своих дополнительных разъяснениях от 18. 08.1978 г. Ю.Я.Перепелкин упомянул, что ах поднимается «в виде светящегося столба, где конечности еле очерчены, который потом светлеет, светлеет и наконец совсем исчезает». <…>

Повествуя о временах староегипетской древности, когда в пирамидных надписях «нашла выражение мечта царей о посмертном плавании с Солнцем», Ю.Я.Перепелкин писал: «Говорили, правда, что на небо отходит “привидение” (то есть ах, – Г.Б.), а труп на землю, но каждый раз оживать и вести с помощью своих душ таинственную жизнь должен был сам покойник, т.е. труп».

Здесь же, в этой книге, А.Л.Вассоевич приводит воспоминания и о том, как Ю.Я.Перепелкин видел свое ка и как следом за этим из него, Ю.Я.Перепелкина, «со страшной силой стало выходить» его ба (или ко и баи, по терминологии Ю.Я.Перепелкина, основанной на коптском прочтении этих терминов). И пусть читатель припомнит себе, в каком образе в тексте Сопатра представлялось явление богини Персефоны: «Над землей поднималась фигура».

У современного человека, который своим духовным миром приблизился к состоянию животного (ведь все эти «матрешки» надо как-то, пусть и подсознательно, тренировать, то есть «оживлять»), происходит постепенное отмирание внутренних духовных тел, начиная от самых отдаленных или нежных. Поэтому ближнее к нам ка никогда не отомрет при нашей жизни. А отмирание «светового тела» можно фиксировать таким фактом, что, например, если рассматривать наш случай, один человек в книжном магазине увидел свечение, а все остальные – нет. Их «световое тело» умерло или просто не развилось. А все те евреи, которые смотрели на Моисея, сходящего с горы со скрижалями завета, – это свечение видели. Как видели его и воины племени Чжоу, которых собрал Вэнь-ван на войну с иньцами. Но это видели и ученики Христа на горе Фавор.

Кто-то скажет, что в наше время такого уже не существует. А помещик Мотовилов в Саровском лесу? А мой старший брат, который на моих глазах пережил в своей жизни подлинную евангельскую метанойю – «переход ума из одного состояния в другое»? Ранее он был умнейшим эгоистом, а после этого изменился разительно, фактически став другим человеком. И должен сказать, что очень помогло ему в этот труднейший период «возрождения тела ах» участие в жизни и таинствах православной церкви и личное обращение к Пресвятой Богородице. Мой брат никогда не был женат и умер девственником.

Здесь необходимо обязательно пояснить читателю, что греческое слово метанойя ошибочно переводится на русский язык как «раскаяние». «Раскаяться» в греческом языке – это метамеломай, и в речи Иисуса мы видим оба этих слова: метаноэо (от него метанойя) и метамеломай. И оба они ошибочно переводятся одним и тем же глаголом «раскаяться». В русском переводе Иуда, предавший Христа, «раскаялся» (Мф. 27:3). Но следует иметь в виду, что это его состояние охарактеризовано словом метамеломай (действительно «раскаиваться», «сожалеть о содеянном»), но не метаноэо – «измениться умом» (букв. «[переход] из одного состояния ума в другое»).

Когда Иисус призывает людей: «Покайтесь (метаноэо), ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4:17), он вовсе не имеет в виду обычное человеческое «раскаяние» от чего-то неправедно содеянного. Иуда действительно «раскаялся», но при этом не только не достиг Царства Небесного, но даже не получил мистерию «раскрывшегося Неба». Вот это Иисусово метаноэо в обязательном порядке должно предшествовать «расширению сердца» (вспомним особенности того юноши, который имеет перспективы получить мистерии). Метаноэо – это об уме, а «расширение» и агапа – уже о сердце. И именно по этой причине Иисусова молитва монахов может быть результативной только в том случае, если человеку удается «опустить ум в сердце».