Kitabı oku: «Человек-Невидимка. р о м а н», sayfa 2
– Займись своими делами, Холл! Не суй свой нос не в своё дело! – сказала миссис Холл, – А я займусь своими!
Она была тем более склонна теперь наброситься на Холла, потому что незнакомец, несомненно, был необычайно странным постояльцем, совершенно непохожим на бесконечные ряды былых постояльцев, прошедших перед её глазами, и она ни в коей мере не была уверена в своём мнении о нём. Посреди ночи она проснулась и увидела во сне огромные белые головы, похожие на репу, которые тянулись за ней на концах бесконечных шей, и огромные, похожие на тележные колёса, чёрные глаза в темноте. Но, будучи разумной и приученнойк порядку женщиной, она сумела подавить свой страх, повернулась на другой бок и снова заснула.
Глава III
Тысяча и одна Бутылка
Вот так и случилось, что двадцать девятого февраля, в самом начале оттепели, этот странный тип выпал из космического мрака в деревню Айпинг. На следующий день его багаж прибыл в почтовом экипаже по такой слякоти, чтобыло удивительно, как его вообще умудрились довезти – и это был очень необычный багаж. В экипаже действительно стояла пара сундуков, которые могли понадобиться разумному человеку, но, кроме того, там была коробка с книгами – большими, толстыми, истёртыми и залоснившимися от сотен рук, инкунабулами, некоторые из которых были просто исписаны непонятными письменами, – и дюжина или более того ящиков, коробок и футляров, в которых лежали предметы, тщательно упакованные в солому. Также мистеру Холлу, когда он с небрежным любопытством теребил солому, показалось, что внутри находятся стеклянные бутыли. Во всяком случае, они позвякивали, как обычные стеклянные бутыли. Незнакомец, по-прежнему до бровей закутанный в тряпки – пальто, шляпу, перчатки и накидку, нетерпеливо вышел навстречу повозке Фиренсайда, пока Холл обменивался с седоком парой словечек, готовясь помочь хозяину доставить багаж в дом. Он вышел, не заметив пса Фиренсайда, который с равнодушным видом шлялся вокруг, обнюхивал ноги Холла.
– Давай, шустрей, тащи коробки в дом! – прикрикнул он, – Я и так уже заждался до одури!
Он спустился по ступенькам к заднику тележки, как будто хотел дотронуться до ящика поменьше. Однако, как только собака Фиренсайда заметила его, она вдруг ощетинилась и яростно зарычала, а когда он бросился вниз по ступенькам, она нерешительно подпрыгнула, а затем прыгнула прямо ему на руку.
– Бей! – хрипато закричал Холл, отскакивая назад, потому что он не умел обращаться с собаками, а Фиренсайд завопил: -Ложись! – и выхватил у него хлыст. Они увидели, что зубы собаки соскользнули с руки, услышали глухой удар, увидели, как собака прыгнула, извернулась и снова прыгнула сбоку, впившись в ногу незнакомца, а потом услышали, треск ткани. Его брюки лопнули. И разошлись по швам. Затем тонкий конец хлыста Фиренсайда достиг его собственности, и собака, испуганно взвизгнув, спряталась под колёса фургона. Все это закрутилось совершенно неожиданно и заняло не более каких-то нескольких секунд. Никто не произнёс ни слова, потом все закричали, забегали. Незнакомец быстро взглянул на свою порваную перчатку и на ногу, сделал движение, как будто хотел наклониться к последней, затем повернулся и быстро взбежал по ступенькам гостиницы. Они слышали, как он стремглав пересёк коридор и поднялся по лестнице, не покрытой ковром, в свою спальню.
– Ах ты, скотина! – заорал Фиренсайд, слезая с повозки с кнутом в руке, в то время как пёс испуганно наблюдал за ним из-за колеса, – Иди сюда, скотина! – снова завопил Фиренсайд, – А не то, хуже будет!
Холл стоял, разинув рот.
– Он укусил его! – взвизгнул Холл, – Я, пожалуй, пойду присмотрю за ним! – крикнул он и затрусил следом за незнакомцем. В коридоре он столкнулся с миссис Холл.
– Собака покусала его.., – доложил он, – немного…
Он шустро взбежал по лестнице. Дверь комнаты незнакомца была приоткрыта, он толкнул её и вошёл без всяких церемоний, готовясь к извинениям и выражению сочувствия. Штора была опущена, и в комнате царил полумрак. Он мельком увидел нечто очень странное, похожее на руку без кисти, машущую ему, и лицо из трех огромных неопределенных пятен на белом фоне, очень похожее на бледное лицо, схожее с анютиными глазками. Затем его кто-то с силой ударил в грудь. Его отбросило назад, и дверь захлопнулась у него перед самым носом. Внутри заскрипел замок. Пациент заперся на ключ. Все произошло так быстро, что у него не было времени что-либо разглядеть и понять, что происходит. Что такое? Какие-то немотивированные движения, удар и в итоге сотрясение мозга. Так он и стоял на маленькой тёмной лестничной площадке, гадая, что бы это могло случиться такое, и что такое он увидел. Через пару минут он присоединился к небольшой группе, собравшейся возле «Кареты и Кобылы». Фиренсайд уже с пылом рассказывал об этом во второй раз. Миссис Холл повторяла, что его собака не имела права кусать её гостей. Хакстер, крупный торговец, владелец соседнего дома, задавал вопросы. Все остальные – Сэнди Уоджерс из кузницы, судья, все, кроме женщин и детей – были в полном восторге от разгоравшегося скандала и шутили, и говорили всякие глупости.
«Попробуй она укусить меня, я бы ей навалял!», «И кому в голову пришло держать такого людоеда?», «Ты и меня сожрать хочешь?», и так далее.
Мистер Холл, наблюдавший за ними со ступенек и внимательно прислушивавшийся в крикам, счел невероятным, что наверху произошло что-то настоль уж примечательное, чтобы рассказывать всем. Кроме того, его словарный запас был слишком ограничен, чтобы в трёх словах выразить свои чувства.
– Он сказал, что ему никакая помощь не нужна! – лапидарно сообщил он в ответ на вопрос жены.
– Нам лучше было бы поскорее отнести его багаж!
– Ему нужно немедленно прижечь рану! – сказал мистер Хакстер, – Особенно если она воспалена.
– Я бы пристрелила псину, вот что я бы сделала! – сказала женщина, высосвываясь из толпы.
Внезапно собака снова начала рычать.
– Пропустите вещи! – раздался сердитый голос в дверях, и на пороге появился незнакомец в плаще, с поднятым воротником и опущенными полями шляпы, – Чем скорее вы принесёте мои вещи, тем лучше для меня! Анонимный свидетель потом утверждал, что его брюки и перчатки были уже заменены на целые.
– Вам больно, сэр? – участливо спросил Фиренсайд, – Я очень сожалею, что так вышло…
– Ни капельки! – сказал незнакомец, – Не беспокойтесь! Он не прокусил! Кожа не повреждена! Лучше поторопись с моими вещами!
Затем он выругался себе под нос, как утверждал мистер Холл. Как только первый ящик, согласно его указаниям, был внесён в гостиную, незнакомец с необычайным рвением набросился на него и стал распаковывать, разбрасывая солому, крафт и тряпки, совершенно не обращая внимания на новенький ковер миссис Холл. Из соломы извлекались флаконы – маленькие пузатые бутылочки с цветными порошками, маленькие и тонкие пузырьки с цветными и белыми жидкостями, рифленые синие пробирки с надписью «Яд», бутылочки с круглым дном и тонким горлышком, большие бутыли из зелёного, толстого стекла, длинные сосуды из белого матового стекла, бутылки со стеклянными пробками и причудливыми этикетками, горшочки с изящными пробками, с затычками из пакли и бумаги, бутылки с деревянными, грубыми крышками, бутылки из-под вина, бутылки из – под салатного масла – он суетился, расставляя их рядами на шифоньере, на каминной полке, на столе под окном, на полу, на книжной полке – повсюду. Ни до кого из присутствующих ему не было дела! Аптека в Брамблхерсте не могла бы похвастаться и половиной такого разнообразия и количества, какое вылетало из рук этого странного фокусника. То еще зрелище. Ящик за ящиком распаковывался, и скрипя начинал демонстрировать внутрености – бутылки, и так до тех пор, пока все шесть ящиков не опустели, а стол не покрылся сухой соломенной стружкой. Кроме бутылок, из этих ящиков извлекли ещё несколько пробирок и тщательно упакованные весы. И как только ящики были распакованы, незнакомец подошел к окну и принялся за работу, нимало не заботясь ни о куче соломы, ни о потухшем камине, ни о коробке с книгами, выставленной на улицу, ни о сундуках и прочем багаже, отправленном наверх. Когда миссис Холл принесла ему обед, он был настолько поглощён своей работой, наливая маленькие капли из бутылочек в пробирки, что не услышал её, пока она не убрала большую часть соломы и не поставила поднос на стол, возможно, не слишком подчеркнуто, видя, в каком состоянии был пол. Затем он слегка повернул голову и тут же снова отвернулся. Но она увидела, что он снял очки; они лежали рядом с ним на столе, и ей показалось, что его глазницы необычайно пусты. Страшно пусты. Тогда он снова надел очки, а затем снова повернулся к ней лицом. Она уже собиралась пожаловаться на солому и грязь, но он опередил её.
– Я бы не хотел, чтобы вы входили без стука! – сказал он тоном ненормального раздражения, которое, казалось, было присуще ему, как ничто иное.
– Я постучалась, но, похоже…
– Возможно, вы действительно так и сделали, но в моих расследованиях… в моих действительно очень срочных и необходимых расследованиях… как бы вам сказать… при малейшем беспокойстве, при скрипе двери… я вынужден просить вас…
– Конечно, сэр! Вы можете повернуть ключв замке, если вы в таком состоянии, знаете ли… В любое время!
– Очень хорошая мысль, – сказал незнакомец.
– На этот раз, сэр, если я позволю себе заметить…
– Не надо. Если из-за соломы возникнут проблемы, запишите это в счет. И он пробормотал что – то, подозрительно похожее на ругательство. Он вёл себя так странно, стоя там, такой агрессивный и взрывной, с бутылкой в одной руке и пробиркой в другой, что миссис Холл очень встревожилась. Но она была решительной женщиной.
– В таком случае, я хотела бы знать, сэр, что вы думаете…
– Шиллинг – я положу шиллинг! Шиллинга, конечно, будет достаточно?
– Пусть будет так, – сказала миссис Холл, беря скатерть и начиная расстилать её на столе, – Вы, я надеюсь, удовлетворены…
Он повернулся и сел, повернувшись к ней воротником пальто. Весь день он работал за запертой дверью и, как свидетельствует миссис Холл, по большей части, молча. Но однажды раздался удар и звон бутылок, как будто кто-то ударил по столу, и разбившаяся бутылка с силой грохнулась на пол, а затем послышались быстрые шаги по комнате. Опасаясь, что «что-то случилось», хозяйка подкралась к двери и прислушалась, не решаясь постучать.
– Я так больше не могу! – как в бреду, твердил постоялец, – Я так больше не могу! Триста тысяч, четыреста тысяч! Огромное множество людей! Обманутых! На это может уйти вся моя жизнь!.. Терпение! Поистине терпение!.. Дурак! Дурак! Какой же я дурак!
В баре послышался скрежет сапожных гвоздей по кирпичам, и миссис Холл с большой неохотой прервала монолог. Когда она вернулась, в комнате снова было тихо, если не считать слабого поскрипывания стула в углу комнаты и случайного позвякиванья очередной бутылки. Все было кончено. Незнакомец вернулся к работе. Когда она принесла ему чай, то увидела разбитое стекло в углу комнаты под вогнутым зеркалом и золотистое пятно, которое было небрежно вытерто. Она обратила на это внимание.
– Запишите это на мой счет! – резко оборвал её постоялец, – Ради всего святого, не беспокойте меня! Если вам причинён ущерб, просто запишите это в счёт! – сказал он и продолжил делать пометки в лежащей перед ним тетради.
– Я вам кое-что скажу… – загадочно произнес Фиренсайд.
Было уже далеко за полдень, и они сидели в маленькой пивной на Айпинг-Хангер.
– Ну? – спросил Тедди Хенфри.
– Этот парень, о котором вы говорите, тот, кого укусила моя собака… Ну, он чёрный… По крайней мере, у него чёрные ноги… Я видел, что у него порваны брюки и перчатка… Вы ожидали бы увидеть что-то вроде мизинца, не так ли? Ну, так там ничего такого не было. Только чернота! Говорю вам, он такой же чёрный, как моя шляпа!
– Боже мой! – воскликнул Хенфри, – Да это же просто кошмар какой-то! Да у него нос розовый, как покрашенный!
– Это правда! – сказал Фиренсайд, – Я знаю! И я говорю тебе, что я думаю… Этот тип пегий, Тедди. Пятнистый! Местами чёрный, местами белый – весь пятнами изошёл. Мерзкое зрелище! И он явно стыдится этого. Он что-то вроде метиса, и окрас шкуры у него неоднородный, а не смешанный. Я слышал о таких вещах и раньше. И, как каждый может видеть, у лошадей это обычное дело!
– Да и ржал он, как кобыла!
Глава IV
Интервью мистера Касса
Мной было потрачено столько времени на подробное описание обстоятельств появления танственного незнакомца только затем, чтобы объяснить скандальное любопытство и вал слухов, сопровождавших это событие. Читателю в конце концов должно быть понятно, с кем и чем он имеет дело! Что же касаемо его пребывания в гостинице до дня клубного праздника, то об этом нам почти нечего сказать, не говоря уж о том, чтобы останавливаться на этом. Дело, разумеется не обходилось стычками, которые постоянно происходили между миссис Холл и постояльцем на почве хозяйственных дел, и надо признать, что из этих битв постоялец всегда выходил победителем, после каждого казуса предлагая всё большую компенсацию в виде звонкой монеты. Так продолжалось до конца апреля, когда стали проявляться признаки его безденежья. Холл открыто недолюбливал его, выражая своё презрение тем, что всячески избегал с ним разговоров и встреч. Он постоянно говорил жене, что следовало бы поскорее избавиться от такого подарка судьбы, но ничего не делал для этого.
В церковь постоялец не ходил вовсе, и никакой разницы между воскресными днями и буднями у него не существовало. И посему никакой разницы в том, как он одевался в праздники и будни у него не наблюдалось. По наблюдениям миссис Холл, работал он всегда мало и нерегулярно. Порой он с раннего утра уже был на ногах и подолгу работал в холле гостиницы, а порой о его присутствии почти ничего не свидетельствовало, тогда он вставал поздно, бесцельно бродил по комнате, что-то недовольно бурчал себе под нос, постоянно дымил трубкой или недвижно сидел в кресле, грея ноги у камина. С миром же он практически никогда не общался. Никому бы и в голову не пришло предугадывать его настроение, настолько оно было изменчивым. По большей части он находился в нервном, раздражённом и неустойчивом состоянии, изредка впадая в припадки почти животного, звериного гнева, и тогда он швырял, ломал и курочил всё, что попадалось ему под руку. Все уже знали, что постоялец не выходит из состояния крайнего возбуждения, и ожидать от него можно всего, чего угодно. Хозяйка всё чаще слышала, что он то вполголоса, то переходя на крик, то затихая, заговаривает уже сам собой, но так нечленораздельно, что понять было ничего невозможно, даже прп том, что она буквально впивалась в дверь ухом!
Чаще всего днём он сидел дома, не высовывая носа за дверь, и его видели днём на улице только несколько раз. В основном, его прогулки начинались вместе с сумерками, и о этих прогулках можно было сказать только то, что гулял ли он в саду, на улице или отправлялся в поля и лес, стояла ли теплынь или подмораживало лужи, он всегда был категорически укутан с ног до головы, и ни йоты его тела невозможно было увидеть. К этому можно добавить, что с известного времени незнакомец полюбил походы в горы и там всегда избирал самые уединнённые, нелюдимые места и тропы, затенённые густыми кронами дубов или отделённые насыпями и оврагами.
Его огромные, почти чёрные очки и жуткая, всегда забинтованная физиономия, к тому же затенённая обвисшими полями шляпы, часто пугали даже видавших виды возвращавшихся с работе на шахте рабочих, а сам уже известный нам Тедди Хемфри, как-то раз в неурочье вывернувшись около десяти часов из таверны «Красный Камзол» в изрядном подпитии, чуть не помер от страха, увидев во тьме удивительно похожую на череп забинтованную голову постояльца. Видать, в тот момент постоялец проветривал голову и гулял без шляпы, зажав её в руке. Родители старались оградить своих детей от встречи с ним, но если младенцам не везло, и они в сумерках хоть раз видели его, потом их долго мучили кошмарные сновидения. Более взрослые мальчишки видеть его не могли и старались обходить стороной. Он платил им той же монетой, и страстно их ненавидел. Трудно сказать, кто из них ненавидел сильнее – мальчишки его или он мальчишек, но понятно, что чувства в данном случае был взаимными, и во временем взаимная неприязнь только возрастала.
Стоит ли удивляться, что таинственные незнакомец, невесть как попавший в посёлок и обладавший таким странным обликом и манерами, вызвал настоящую волну слухов, пересудов, смущения, интереса и ненависти? Во всяком случае, благодаря этому странному поселенцу, у жителей Айпина теперь постоянно были темы для разговоров и сплетен. Мнения по этому поводу у жителей всегда были полярны. Больше всего всех интересовали занятия страшного человека, и тут было столько же теорий, сколько людей. Одни говорили, что этоскрывшийся от закона преступник, другие почитали его сошедшим с ума чудаком, и лишь миссис Холл обладала целостным взглядом на проблему, и когда её в очередной раз начинали допрашивать относительно занятий неизвестного, напускала таинственного туману и с придыханием говорила, что он занимается «Эксклюзивными научными исследованиями» и «Экспериментами», но последнее слово произносила как-то не особенно уверенно, как бы боясь поскользнуться и угодить ногой во что-нибудь малоприятное. Но стоило какому-нибудь тёмному, необразованному простолюдину потребовать у неё объяснений, как она тушевалась, и тогда, теряя ореол научного превосходства, начинала распространяться про «разные поразительные открытия», которые якобы кучей лежат в предбаннике комнаты её удивительно-гениального постояльца. Миссис Холл не стеснялась домысливать удивительную историю её постояльца, и своих в россказнях покрывала её аурой романтического флёра. Мол, с достойным и талантливым человеком некогда случилась большая беда, во время эксперимента разбрызгалась какая-то вонючая субстанция, может быть, кислота, которая обожгла руки и лицо учёного, кожа его лица выгорела и поменяла цвет, и теперь этот достойный и стыдливый человек вынужден ввиду своей чувствительности скрывать уродство за бинтами и повязками, платырями и темнотой. Это, конечно, доставляет ему массу неудобств, а также неизбежные физические и моральные страдания, но он ничего не может изменить в своём положении и вынужден жить так, как у него выходит. Так что перед нами обычный и весьма распространённый случай, когда человек из-за изменения своей внешности вынужден стыдиться и избегать человеческого общества, предпочитая ему прискорбное одиночество и уединение. Однако, как ни старалась мисис Холл создать благоприятную версию затворничества её постояльца, рисуя красивые, трагические картины, по городу упорно ползли слухи о том, что в доме миссис Холл скрывается какой-то знаменитый преступник, скрывающийся от правосудия и полиции и вынужденный не афишировать своё лицо всеми этими причудливыми нарядами и скверными повадками.
Удивительно, и тут мы должны усомниться в здравом уме мистера Хамфри, эта мысль только спустя немалое время проникла в его обширную черепную коробку, но единожды внезапно попав в это тёмное, непроветриваемое пространство, сразу потрясла его воображение. Единственное, что охлаждало горячечные картины грядущих кровавых убийств и преступлений, было то, что всё это время городок продолжал жить своей обычной, мирной жизнью, без кровавых происшествий, убийств и погромов, несмотря на фигуру странного затворника, каждый день одиноко пробиравшегося по тёмным улицам с абсолютно закрытым лицом.
Город по прежнему был тишайшим, и жить в нём было одно сплошное удовольствие.
Приятель мистера Хамфри – учитель мистер Голд придерживался другой криминальной теории. Она состояла в том, что таинственный незнакомец, уединившийся в чертогах мистера и миссис Холл, на деле был, страшно подумать, социалистом, анархистом и бомбистом, приехавшим из России, а уединился он, дабы в таком творческом угаре и уединении разрабатывать всё более убийственные виды взрывчатки и мин. Это открытие, упавшее Ньютоновым яблоком на голову несчастного учителя во время урока химии, где он объяснял свойства селитры, угля, целлюлозы и серы, повергло мистера Голда в шок, и он в тот же день решил начать незаметно следить за подозрительным типом и его тайными террористическими ужимками. Миссия сыщика окрыляла бедного учителя и сводилась к тому, что он бродил по городу неподалёку от убежища незнакомца, изображая из себя прогуливающегося джентльмена, и трудолюбиво высспрашивал о нём всех, кто встречался по пути, и почти наверняка никогда не видел. Естественно, можно только представить, какие россказни приходилось ему слышать об этом уникальном человеке, и что творилось при этом в голове у бедного учителя. Но учитель был всё-таки слишком добродетельным и тихим человеком, чтобы прилюдно ударить в народный набат. Всё-таки, он был стопроцентным англичанином, и будучи им, и не имея никаких веских доказательств чужой преступности, вынужден был полагаться на пошлую презумпцию невиновности и поправку Морта Вингля.
В общем, сколько ни старался учитель Голд выведать замыслы постояльца гостиницы, у него так и не получилось ничего узнать, и к своей затее слежки он скоро порядком охладел.
Другой версии придерживался старый приятель мистера Хамфри – мистер Ференсайд, который считал постояльца гостиницы «пегим хромоногом», «пятнистым уродом» или что-то в таком роде. Это была более сложная по структуре теория, тоже с элементами тайного заговора, но с элементарными, воистину дурацкими выводами.
Сайлас Дэрган, напротив, считал, что уродство клиента Холлов настолько зашкварное и зашкаливающее, что его следовало бы вывести на чистую воду и показывать на городских ярмарках за деньги, отчего любой организатор такой деятельности мог бы жестоко разбогатеть и прославиться на весь мир публикациями в журнале «Пионер-Естесствоиспытатель».
Развивая свою теориию на воскресных теологических диспутах вцеркви святого Одристияр, он многократно спекулировал грубыми теологическими постулатами и доводами, приводя в пример какого-то неизвестного библейского святого, которому пришла в голову мысль зарыть свой талант в землю. История эта была столь страшная, (как, впрочем, и почти все истории из Библии), что она вселила в публику новую волну страха, сомнений и неизбежного душевного смятения по поводу судеб незабвенного отечества. Хотя ни у кого из обитателей городка Айпинга отродясь не было никаких талантов, кроме таланта наушничества и подлога, обитатели не хотели терять и закапывать в землю даже то, чего ни у кого из них никогда не водилось!
Была категория горожан, счевшая загадочного постояльца просто тихо-помешанным, сбежавшим из психиатрической клиники и теперь скрывающегося от поимки полицией и санитарами. Это был самый всеобъемлющий взгляд на проблему, ибо по сути в нём объединялись все имеющиеся версии.
Надо признать, что не всё население Айпинга состояло из столь цельных и идеально сформированных воспитанием натур, которые были вы состоянии составить цельные теории относительно чьей-либо преступности или психического состояния друг друга, и многие жители пребывали в разжиженном состоянии нескончаемых колебаний, сомнений и поисков, не зная, чью сторону принять. Если на них начинал нажимать какой-нибкудь сумасшедший проповедник, они склонялись к выводу, что в номере гостиницы скрывается преступник, а если к ним обращался очередной коррупционер из городской управы, они сразу начинали склоняться к тому, что забинтованное двуногое – из гостиницы – просто тихий, беззлобивый сумасшедший, сбежавший из Бедлама, и сначала скрывавшийся в Шервудском лесу на огромном дубе под видом повёрнутого мозгами Робин Гуда, а теперь обретшим тихую монашескую келью в имении супругов Холлов. Ни для кого из них не было секретом, что разбойники, вышедшие в отставку, на старости лет часто кончают жизнь патентованными святыми.
Одно можно сказать со всей уверенностью – жители Сассекса, никогда не уличённые в чрезмерной любви к разным суевериям, и смело пинавшие любую пересекавшую их путь чёрную кошку, на сей раз были замечены и вовлечены в рапутывание этой чрезвычайно запущенной шарады. Подобно мухе, влипшейв мёд, они погрузились в раздумья о сверхъестесственной природе пришельца, находя всё новые и новые подтверждения и доказательства своих фантастических теорий. Сплетни – очень заразительная забава! Никто уже не помнил тех времён, когда постоялец был никому не интересен, кроме двух женщин сложной судьбы и бальзаковского возраста. Теперь о нём были наслышаны все.
Надо заметить, что при обилии научных и псевдо-научных версий относительно наполнения таинственного постояльца, все их распространители испытывали к объекту своих интересов откровенную враждебность, презрение и даже отвращение. Разъединённые версиями происхождения поселкового монстра, все граждане были едины в своём осуждении его. Сам постоялец всё время подкидывал горючую смесь предположений и фантазий в печь слухов и неприязни, проявляя к жителям такое равнодушие и презрение, что они онемевали и единственно, что могли – проводить его долгим недоумевающим взглядом. Он был слишком взрывным, слишком странным, слишком дерзким в высказываниях, слишком резким, нетерпимым к чужим разговорам, чтобы вызвать хоть у кого уважительное отношение. Стоило только увидеть начало разговора с ним, когда он начинал свирепо жестикулировать, орать вголос и заламывать руки, как в душу собеседника закрадывалось презрение и страх. Когда до собеседника достигали слухи о его вечно запертом на все замки жилье, всегда наглухо опущенных тёмных шторах, привычке всегда находиться во мраке и тушить все лампы в радиусе ста миль, его загадочных ночных прогулках, о его стремительном выныривании из тумана и попытках испугать любого зазевавшегося ночного путника, когда человек видел спутанную, стремительную походку этого персонажа и слышал невнятные обрывки его фраз, когда он выкрикивал или бормотал невесть что, не желая вступать ни в какие разговоры со встреченными, мелкие детали этой человеческой мозаики начинали складываться в общую картину преступности или безумия. В итоге его ненавидели практически все в округе! И это одинокое существо, кажется, совершенно недооценивало скрытое и замаскированное внешним спокойствием, внутреннее состояние сообщества, готового тихо, с ласковойулыбкой и нежным лепетом уст сожрать любого отличного от них! Никто не собирался считаться с чужими странностями, тем более никому и в голову не пришло бы терпеть такие извращения человеческогй природы, как этот странный тип.
Когда в густом вечернем мраке появлялся таинственный незнакомец, идущие навстречу или переходили на другую сторону улицы, или отворачивали головы, или старались посторониться, а местные юмористы тут же вздымали воротники, вжимали куриные шеи, заворачивали лица в шарфы, натягивали шляпына глаза и тревожно оглядываясь и похохатывая, следовали за ним, зло пародируя иго спутанную, смешную походку.
Между этими основными группами были колеблющиеся и соглашатели. У жителей Сассекса мало суеверий, и только после событий начала апреля в деревне впервые заговорили о сверхъестественном. Даже тогда в это верили только женщины. Но что бы они о нем ни думали, жители Айпинга в целом были едины в том, что он им не нравился. Его раздражительность, которая, возможно, была понятна городскому умнику, была удивительной для этих тихих жителей Сассекса. Неистовая жестикуляция, которую они время от времени заставали врасплох, стремительный бег с наступлением темноты, заставлявший его прятаться за тихими уголками, нечеловеческие удары дубинкой по всем проявлениям любопытства, тяга к сумеркам, заставлявшая закрывать двери, опускать шторы, гасить свечи и лампы – кто мог бы согласны с тем, что происходит? Они расступались, когда он проходил по деревне, а когда он проходил мимо, молодые юмористы поднимали воротники пальто и опускали поля шляп и нервно вышагивали за ним, подражая его оккультной манере держаться. В то время была популярна песня под названием «Страшный Человек». Мисс Стэтчелл спела её на классном благотворительном концерте, сбор от которого шёл на покупку церковных светильников и свечей, и с тех пор, когда деревенские собирались вместе и поблизости появлялся незнакомец, они начинали хором насвистывать такты этой мелодии, сначала тихо, а потом всё громче. Маленькие дети, допоздна загулявшиеся на улице, кричали ему вслед: «Страшный Человек!» – и убегали в трепетном восторге. Касс, врач общей практики, просто сгорал от любопытства. Бинты вызвали у него профессиональный интерес, а сообщение о тысяче и одном флаконе – завистливое уважение. Весь апрель и май он жаждал возможности встретиться и поговорить с незнакомцем, и наконец, ближе к Троицыну Дню, он не выдержал и в качестве предлога решил использовать подписной лист для сбора в пользу деревенской медсестры. Он был удивлен, обнаружив, что мистер Холл даже не знает имени своего гостя.
– Он называл имя, – сказала миссис Холл. Холл (утверждение, которое было совершенно необоснованным) – но я так толком и не расслышала его! Она подумала, что было бы глупо признаться в том, что не знаешь имени своего клиента.
Касс постучал в дверь гостиной и вошёл. Миссис Холл не могла отказатьсебе в удовольствии подслушать их разговор. Изнутри послышались довольно громкие проклятия.
– Простите за вторжение, – вежливо сказал Касс, а затем дверь закрылась, отрезав миссис Холл от остальной части разговора. В течение следующих десяти минут она слышала приглушенные голоса, затем возглас удивления, топот ног, отодвинутый стул, взрыв смеха, быстрые шаги к двери, и появился Касс, его лицо было белым, глаза смотрели через плечо. Он оставил дверь за собой открытой и, не глядя на хозяйку, пересёк холл и стрелой спустился по ступенькам, а потом она услышала, как он торопливо зашагал по дорожке. Он держал шляпу в руке. Она стояла за дверью, глядя на открытую дверь гостиной. Затем она услышала тихий смех незнакомца, а затем его шаги раздались в другом конце комнаты. С того места, где она стояла, она не могла видеть его лица. Дверь гостиной хлопнула, и в доме снова воцарилась тишина. Касс отправился прямиком в деревню, к Бантингу, викарию.
– Скажите, я похож на сумасшедшего? – резко спросил Касс, войдя в маленький обшарпанный кабинет викария, – Я похож на сумасшедшего? – повторило н вопрос.
