Милый друг. Жорж Дюруа. Имя, практически ставшее нарицательным. Я ожидала встретить на страницах романа вылощенного франта с хитро блестящими глазами, одной улыбкой из-под усов сворачивающего горы; я ждала холодного, расчетливого проходимца, не чурающегося любых методов; я ждала Остапа Бендера того времени, помноженного на среднее арифметическое самых знаменитых героев-любовников. Я ждала чего угодно в меру своей фантазии и любви к разнообразным трикстерам, но получила, в первую очередь, удивительно четкое напоминание-ощущение о том, какова же классическая литература. Дело даже не в сюжетах, не в характерах, а в неком общем смутном убеждении, которое приходит на первых же страницах: вот это оно. Ну и, конечно, напоминание о том, что классическая литература - это, в первую очередь, путь личности, ее созревание или окончательное разложение, метаморфоза; что важен человек как личность, а все остальное - вторично. "Милый друг" написан чудесным, неторопливым, но игристым, как шампанское, языком, не давит морализаторством, но при этом предоставляет обширную пищу для размышлений, в первую очередь, на тему успеха и успешности, любви, совести и морали. И показывает нам не прожженного дельца и подлеца, но, главным образом, путь формирования такого типажа, его становление, ту самую предшествующую стадию развития классического ловкача и сердцееда. Это как лесенка, которая ведет в огромный дом: сама по себе она не так любопытна, зато открывает дорогу в мир трикстеров, харизматичных авантюристов без предыстории, авантюристов не в силу обстоятельств, но природной склонности, вроде Бендера, Адриана из "Лжеца" и даже Мюнгхаузена. И лично я воспринимаю историю Милого друга во многом в таком ключе - как историю о том, как складывается подобный тип, как человек входит во вкус и чувствует силу собственного обаяния и изворотливости. Итак, это история о том, как из достаточно аморфной и бесструктурной личности обстоятельства и поощряющее его сомнительные успехи окружение вылепливают обаятельного мерзавца, сознающего свою силу и при этом не имеющего проблем с совестью. Превращение идет размеренно, неторопливо, оно разворачивается на наших глазах, так что обычный, непримечательный молодой человек приятной наружности и средней изворотливости, не знающий, куда себя пристроить и где взять денег на кружку пива и обед в самом дешевом ресторане, постепенно превращается в короля жизни, мельчает и без того мелкой душонкой, но растет как пройдоха. С легкой руки приятелей и коллег он приобретает необходимую журналисту сноровку и владение колким словом; учится обманывать в нужных вопросах подходящим образом в правильное время; пробуя силу своего обаяния, покоряет череду любовниц, сперва бессистемно, просто потому что может, а потом уже всходит во вкус и начинает использовать свое обаяние себе во благо, как мощное оружие, так что совесть его, дергавшаяся было поначалу, под конец засыпает летаргическим сном, а изворотливый Жорж Дюруа, обаятельный Милый друг, стоит на пороге блестящих перспектив. Стоит в зените своего триумфа, когда завидует не он, но окружающие завидуют ему, когда можно брать от жизни все. И он берет. Прекрасная, выстроенная и на удивление легкая на первый взгляд книга об одновременном движении как вверх, так и вниз по двум системам отсчета (материальной и нравственной) одного человека. Не поучающая, не делающая за тебя выводов, лишь показывающая кусочек одной истории и не оставляющая после себя ощущения раздавленности, как это любит делать изрядная часть классических произведений. Но спустя некоторое время, оглядываясь на прочитанное, вдруг проступает отчетливо то, что в романе было намечено лишь пунктиром, так что доходит до сознания лишь чуть спустя. Мопассан говорит устами пожилого поэта, обращаясь к Дюруа, одну вещь, которую поначалу можно принять за обычное старческое брюзжание:
Жизнь – гора. Поднимаясь, ты глядишь вверх, и ты счастлив, но только успел взобраться на вершину, как уже начинается спуск, а впереди – смерть. Поднимаешься медленно, спускаешься быстро.
И только потом, когда ты понимаешь, что автор оставил своего героя на вершине или в преддверии ее, как неотвратимо задаешься вопросом: а что же дальше? И вот тут и приходит ощущение драмы, той драмы, которой нам уже не увидеть, но от того лишь более печальной и неотвратимой: каков же будет спуск с этой горы?..
«Подруга Поля» kitabının incelemeleri, sayfa 2