Kitabı oku: «Птенчик», sayfa 3
Из аптеки Риккардо и Оскар вышли вместе; Оскар развалился на ступеньке и закурил, когда Риккардо, опустившись на колени, вцепился в велосипедный замок, дёрнул его и грохнулся на спину.
– Господи,– процедил Оскар и встал.
Зажав сигарету в зубах, он схватил Риккардо за футболку и рывком поднял на ноги.
–Что ты его дёргаешь, как девственница член?– Оскар присел у велосипеда и, не вынимая сигареты изо рта, продолжил.– Смотри, как надо: вверх и резко вправо. Понял?
*
<Вверх и резко вправо>
Риккардо запихал замок в карман, мысленно проложил путь так, чтобы не завалить чужие велосипеды и, задержав дыхание, поднял над головой свой и засеменил к выходу со стоянки, где его уже поджидала недовольная Карла.
– Хотел сбежать от меня, Рикки?
Риккардо поставил велосипед на землю, и Карла тут же облокотилась на руль.
– Сегодня вторник,– напомнила она.– А по вторникам мы обедаем в «Крабовом утёсе» и веселимся у меня. Можем сыграть в «Монополию», если уговорим Оскара.
– Лето кончилось, Карла,– Риккардо перекинул ногу через седло.– Меня не оставляют одного, ты же знаешь.
–Я не боюсь тебя,– Карла прижалась к велосипеду.– Я могу попросить Оскара сидеть с нами, если твоим родителям так будет спокойнее. С обязанностями няньки он справится не хуже Молли Верберг.
– Не думаю, что мать согласится. На каникулах она отпускала меня, потому что кто-то из твоих родителей всегда был дома, но сейчас, когда мистер Феррера дежурит в аптеке сам, а миссис Феррера, благодаря моей матери, приобщилась к покеру, она не разрешит приходить к тебе. Но я спрошу.
Компания из четырёх семиклассников, во главе которой был Чак, заприметив Риккардо, направилась к стоянке.
– Эй, итальяшка!– крикнул Чак, когда расстояние между ним и Риккардо укладывалось в десять шагов.– Высохла твоя тетрадь?
Риккардо посмотрел на Карлу, которая пять минут назад всучила его тетрадь по истории рыжему мальчишке.
– Что он хочет от тебя, Рикки?
<Он хочет, чтобы все знали, что я неудачник, чья тетрадь плавала в унитазе>
Риккардо подался назад и пнул по колесу ближайшего велосипеда: упав, велосипед завалил остальные.
– ТЫ ОХРЕНЕЛ, УРОД? – завопил Чак.
Выжав всю скорость, на которую только был способен его «швинн», Риккардо рванул на Восьмую улицу: когда эти пустоголовые разберутся, где чей велосипед, он уже будет на перекрёстке Восьмой и Олм стрит – двух улиц, куда Чак и его дружки не сунутся ни за деньги, ни под страхом смерти.
На Олм стрит обитала премерзкая старуха Лиза Хэмфулл – бывшая школьная библиотекарша, а на Восьмой – скандалистка Молли Верберг, и объединяла их ненависть к окружающим.
Любимым занятием Лизы было издевательство над детьми в Хэллоуин, в другие дни она бухтела, но никого не беспокоила в отличие от Молли.
Риккардо солгал, когда сказал Карле, что не слышал о Молли Верберг; о Молли Верберг слышали даже те, кто в Деренвиле не проживали. Родственники звонили им и жаловались, что дикая тётка, с торчащими по бокам жёлтыми волосами, выжженными дешёвой краской, опять закатила скандал в магазине, скупила все консервы или сочинила небылицы про соседей и за ними теперь следит полиция.
Молли могла толкнуть, оскорбить или натравить своего ротвейлера как на взрослого, так и на ребёнка. Шкаф Мартина Гленана ломился от жалоб на Молли, но она пренебрегала предупреждениями шерифа, а, когда он выписал ей штраф, демонстративно сняла штаны перед Управлением и подтёрлась им на глазах у сотрудников. И хотя психиатр Джеймс Норвелл признал Молли Верберг вменяемой, тем не менее, он посоветовал жителям при встрече с ней придерживаться того же принципа, что и со змеями: не трогай и проходи мимо.
Риккардо, подъезжая к дому Молли Верберг, гадал, как реализовать совет Норвелла на практике, и не пересекаться с женщиной на протяжении четырёх часов, если мать наняла Молли в качестве его сиделки.
Спрыгнув на ходу с велосипеда, Риккардо бросил его у крыльца, вбежал по лестнице и постучал в дверь.
Дверь открыла девушка, по виду чуть старше его самого, и Риккардо сделал шаг назад, чтобы проверить, не перепутал ли он номер дома.
Восьмая улица. Двести тридцать седьмой дом. Дом Молли Верберг. Всё верно.
– Ты Риккардо?– спросила девушка.– Проходи.
Риккардо зашёл в дом и с опаской посмотрел по сторонам, готовясь к тому, что в любой момент из-за угла выскочит либо Молли с голым задом, либо её бешеный пёс.
– Меня зовут Далия.
– А где миссис Верберг?– спросил Риккардо, заглядывая за угол.
Далия засмеялась.
– Там никого нет, только лестница, ведущая на второй этаж.
– Где миссис Верберг?– повторил Риккардо.
– Путешествует по Австралии. До января.
<Соревнуется с кенгуру в сумасшествии?>
Риккардо развернулся к Далии.
– А ты кто такая?
Маленькая, худенькая, в застиранном голубом платье – она теребила кончик ленты, выбившийся из косы.
– Я Далия, племянница Молли. Твоя мама наняла меня.
– А,– Риккардо стянул школьную сумку,– понятно.
Он завернул в гостиную, плюхнулся на диван и вывалил учебники на журнальный столик.
– Я могу называть тебя «Рикки»?
– Нет. Только друзья могут называть меня Рикки. Для остальных я Риккардо.
Далия улыбнулась: ну, какой из него Риккардо? Щуплый черноглазый мальчишка, у которого ещё даже голос не сломался.
– Я хотела бы стать твоим другом.
Риккардо проигнорировал её слова.
Она прошла в гостиную и села напротив Риккардо на другой диван.
– Если ты голоден…
– Нет.
– Чай?
– Нет.
– Что-нибудь другое?
– Тишины.
Далия кивнула. Но её молчанием Риккардо наслаждался лишь минуту.
– Апельсины! Я купила апельсины! Твоя мама сказала, что ты любишь их.
– ТИ-ШИ-НЫ, мисс Верберг,– Риккардо оторвался от задания по математике.– Спасибо.
Закусив губу, Далия теребила то ленту в волосах, то подол платья, и замерла, когда в дверь постучали.
Риккардо посмотрел на Далию.
– Ты кого-то ждёшь?
– Нет,– испуганно ответила она.
Стук усилился.
– Может, откроешь?
– Да. Наверное, кто-то из соседей.
Риккардо ухмыльнулся.
<Кто-то из соседей, конечно. Или твой парень, с которым ты закроешься на втором этаже и будешь скрипеть кроватью, как это делали предыдущие сиделки>
Риккардо слышал, как Далия пригласила кого-то в дом, а затем, когда гость отказался, пожелала ему хорошего дня.
– Твой друг передал.
Риккардо вырвал тетрадь из её рук.
– Он мне не друг.
Далия опустилась на диван.
– Какую музыку ты любишь?
Риккардо вздёрнул подбородок.
– Ты мне мешаешь.
– Извини.
Она вышла на кухню, пошуршала там пакетами и вернулась обратно.
Почистив апельсин, Далия предложила его Риккардо.
– Я не хочу.
Риккардо приподнял глаза на Далию: она делила апельсин на дольки с тем же лицом, с каким обиженные дети назло матери отрывают лепестки от её цветов.
– Классическую,– сказал он.– Я люблю классическую музыку. Симфонии Бетховена, например.
Далия пододвинулась к журнальному столику.
– Какая твоя любимая симфония?
– Десятая.
Она сжала апельсин, и сок брызнул на Риккардо, чего Далия, задумавшись, не заметила, а Риккардо не подал виду, что что-то произошло.
– Я не слышала десятую симфонию. Но обязательно её послушаю к нашей следующей встрече.
– Послушай.
<Хотел бы я увидеть твоё лицо, когда в музыкальном магазине тебе скажут, что десятой симфонии не существует>
***
Тем же вечером
За ужином Риккардо машинально засунул руку в карман: пластмассового шарика в нём не было, а стул напротив Риккардо пустовал уже три года.
– Как тебе девочка?– спросила мать, отложив в сторону столовые приборы.– Ты подружился с ней?
– Нет.
– Почему? Она показалась мне милой, – она обратилась к супругу, – я наняла племянницу Молли Верберг. Она будет присматривать за Риккардо по вторникам.
Риккардо ответил матери:
– А зачем? Если она сбежит, когда узнает о…о…,– он перевёл взгляд с пустого стула на отца, читающего новости,– когда узнает. Они все сбегают, когда узнают. И она тоже сбежит.
– Не повышай голос на мать, Риккардо,– приказал отец, не отрываясь от газеты.– Как дела в школе?
Риккардо откинулся на спинку стула.
– Отлично, пап. Сегодня меня обозвали «поганым итальяшкой» всего три раза.
– Хочу тебе напомнить, Риккардо, что я тоже учился в этой школе, но что-то меня «поганым итальяшкой» никто не называл. Так, может, дело не в них, а в тебе?
[1] Бутлегерство – незаконное производство и контрабанда алкоголя
[2] Омерта – «кодекс чести» мафии
[3] «Двенадцать ложек» – итальянский пирог
[4] «Bel ragazzo» (итал.) – красивый мальчик
[5] Больцано – транзитный концлагерь в фашистской Италии
[6] Маленький человек – человек, который хочет стать частью мафии, но пока не принят в «семью»
[7] «Grazie, signore» (итал.) – спасибо, синьор
[8] «Si, signore» (итал.) – да, синьор
[9] «Si, padre» (итал.) – да, отец
[10] «Мистер страусиное яйцо» – отсылка к персонажу из рассказа «Счастливого Рождества»
[11] «Троянцы» – презервативы
Глава вторая
Мёртвая дорога
13 сентября 1977 год
Вжав голову в плечи, Риккардо прокатил велосипед мимо галдящих на стоянке мальчишек, завернул за угол и прислонил «швинн» к стене. Там, в закутке, отведённом под мусорные баки, прятал велосипед старший сын владельца «Крабового утёса» – рыжий паренёк, над которым Чак измывался с младшей школы, пока в шестом классе не переключился на Риккардо.
– Как дела, уродец?
Риккардо проигнорировал вопрос одноклассника и наклонился, чтобы прицепить на велосипед замок; наклонился и через секунду упал на четвереньки.
– Я спросил тебя, как дела.
Риккардо посмотрел на грязные ладони.
– Хорошо, Чак.
Чак пнул Риккардо ещё раз и заржал, когда тот, распластавшись на животе, не предпринял попытки подняться.
– Мы пришли проверить, запомнил ли ты, где находится «угол вонючек».
Чак был крупным тринадцатилетним парнем с русыми вьющимися волосами, рослым, прыщавым, ловким и сильным, но трусливым; он окружил себя кучкой несмышлёных пятиклассников и парочкой ребят из параллели и нападал с ними на тех, кто не мог или не хотел давать ему отпор. Сам Чак после случая с Тицианой Ланд в драки не ввязывался.
Чак донимал Тициану – молчаливую девочку, с которой он и Риккардо ходил на уроки английского – сначала словесно, а затем, осмелев, с применением силы. Он не избивал её до синяков, ссадин или серьёзных травм, как мальчишек, но подзатыльники, шлепки и удары в спину Тициана получала регулярно.
Чак ликовал и наслаждался мнимым превосходством до последнего урока английского в шестом классе. На том уроке Тициана отвечала реферат, перекрикивая грубые шутки Чака в её адрес. А, когда возвращалась к своему месту, то молча и с каменным лицом воткнула в руку Чака перьевую ручку, отчего он завопил на всю школу, хотя стержень вошёл неглубоко, и не было крови, если не считать трёх крохотных капель на тетради.
Чак прорыдал полдня: в школьном медицинском кабинете его напугали возможной ампутацией. Он успокоился только, когда родители отвезли его в больницу, где врач убедил Чака, что ампутация ему не грозит.
Тициана Ланд предупредила Чака, что, если он не отстанет от неё, она всадит ему ручку в глаз и подарит чёрную повязку, чтобы на Хэллоуин он не тратился на костюм пирата, которому не изменяет с пяти лет; Чак отстал от Тицианы и направил всю нереализованную на неё ярость на Риккардо.
– Запомнил, итальяшка?
«Угол вонючек» – то самое место среди мусорных баков – Чак придумал специально для рыженького паренька, которого его шайка не пускала на общую стоянку. Чак цеплялся к нему по любому поводу: рыжие волосы, очки, не так дышит, не так пишет, не так говорит, улыбка мерзкая, изо рта воняет, – одним словом, когда дело касалось оскорблений, то котелок Чака работал на полную мощность и полностью отключался на уроках. «Огромный и тупой» – так Оскар говорил о своём друге по кличке «Лось», и Риккардо был уверен, что если бы его дружба с Чаком не закончилась, то он отзывался бы о Чаке также.
– ТЫ ЗАПОМНИЛ?!
Чак перешёл на визг: когда его игнорировали, он или толкал собеседника, или визжал как свинья, забрызгивая ядовитыми слюнями окружающих.
– Да,– пропыхтел Риккардо.
– Я НЕ СЛЫШУ.
– ДА!
Однажды рыжий паренёк подошёл к Риккардо и спросил, действительно ли от него воняет. Риккардо растерялся (разумеется, от мальчика ничем не пахло) и убежал, сказав перед этим что-то отвратительное в его адрес.
– Хорошо,– довольный Чак засунул руки в карманы.– Ты знаешь, что бывает с теми, кто перечит Чаку. Идёмте,– он обратился к приятелям.– Оставим итальяшку в одиночестве, пусть подумает о своём поведении.
Когда рыжий мальчишка принёс кремовые пирожные, чтобы угостить Чака и остальных, Чак под всеобщий хохот размазал их по его лицу. Риккардо тоже смеялся; он понимал, что они поступают глупо, неправильно и гадко, но продолжал смеяться вместе со всеми. Он смеялся, а после, оставшись наедине с собой, кусал губы до крови, чтобы не заплакать: чувство вины окатывало ледяной волной, окатывало и топило, топило и вновь поднимало, топило и выплёвывало на берег собственной совести, если он не успевал зацепиться за якорь – за гнилой якорь новой грязи и мерзости, который ему бросал Чак.
Риккардо поднялся на ноги. Разбитые коленки и мелкие ссадины на ладонях – ерунда по сравнению с тем, как бывшие друзья разукрасили его лицо на минувшей неделе: они не забыли, как он повалил их велосипеды и спрятался на Восьмой улице, и напоминание об их встрече до сих пор ныло под левым глазом.
Приближаясь к стоянке, Риккардо прибавил шаг.
Чак выгнулся, сделал вид, что хочет на него напасть, и Риккардо, споткнувшись об свою же ногу, подлетел к двери закусочной, об которую ударился лбом прежде, чем открыл.
Школьники проводили в «Крабовом утёсе» треть жизни: владелец заманивал их дешёвыми бургерами и напитками, и они занимали все пятнадцать деревянных столов, и трещали до поздней ночи; взрослые сюда почти не заглядывали, их головы, занятые умными взрослыми мыслями, не выдерживали нескончаемой детской болтовни, а старшие парни (так их называл Аурелио Бенитос: «старшие парни – слишком здоровые для детей и слишком тупые для взрослых») забегали на пару минут, чтобы купить кофе на вынос.
Риккардо, не поднимая головы, прошлёпал к барной стойке, усеянной кофейными пятнами, и взобрался на неудобный круглый стул.
– Добро пожаловать в «Крабовый утёс»! Крабов у нас нет, зато есть хорошее настроение и вкусные бургеры! – из-под прилавка вылез рыжий мальчишка и в спешке натянул на голову поварской колпак, который был чересчур большим для его маленькой головы.– Меня зовут Игорь Мишелс! Чем я могу вас угостить? Привет, Риккардо!
Риккардо съёжился.
<Так тебя зовут Игорь>
Приветствие мальчика, произнесённое на одном дыхании, отдавалось эхом в ушах.
– Сэндвич с курицей,– Риккардо положил доллар на стойку.
– Один сэндвич с курицей! – крикнул куда-то в пустоту Игорь и уставился на Риккардо.
<Что?>
– Прости, что заявился к тебе домой без приглашения, но я не знал, как по-другому передать тебе тетрадь, в школе ты меня избегаешь.– Игорь почесал затылок. —Твоя сестра отдала её? Ой-ой, —о н отодвинулся от стойки.
Риккардо хотел обернуться, чтобы посмотреть, что напугало Игоря и других притихнувших детей, но не успел; секунда, и он очутился на полу: Лось скинул его со стула одним движением жирных бёдер. Второй приятель Оскара – Маэстро – стащил колпак Игоря и веселился, когда тот, подпрыгивая, пытался его забрать.
– Да что вы творите, уроды? – пробасил Оскар и стукнул Лося по спине.– Давай, Лось, поднимай свой жирный зад. Ты чуть не задавил им моего будущего родственника.
Лось, ворча, слез, а Оскар, схватив Риккардо за футболку, поднял его и усадил на место и сам уселся рядом.
– Порядок, Рикки?
Риккардо тряхнул головой.
– Да.
– Эй,– Оскар щёлкнул пальцами,– рыжий. Рыжий! – Игорь повернулся к нему.– Сделай мне кофе.
Игорь перевёл взгляд на Маэстро, мявшего в руках его колпак.
– Отдай рыжему шапку,– сказал Оскар.– Я сказал, чтобы ты отдал рыжему шапку, Маэстро. Не отдашь – будешь таскать в ней свои зубы.
Маэстро натянул на голову Игоря колпак и, присев, приблизил к нему лицо:
– Где тут туалет? – Игорь хлопал глазами.– Рыжий, мне нужно отлить. Где туалет?
–Там, – Игорь ткнул пальцем в угол закусочной.
–Хороший мальчик, – Маэстро потрепал Игоря по щеке и ушёл.
–Идиоты,– просипел Оскар.– Рыжий, мне на вынос.
Трясущимися руками Игорь хватался то за кофейник, то за бумажные стаканы, то за салфетки, рассуждая, что чем быстрее он сделает Оскару кофе, тем быстрее он и его неадекватные приятели свалят из «Крабового утёса».
– Как дела, Рикки?
– Хорошо, Оскар.
Оскар взял Риккардо за подбородок и приподнял, рассматривая синяк по левым глазом.
– Кто тебя так?
– Никто. Я упал.
– Упал,– процедил Оскар и убрал руку.– И как часто ты падаешь?
– Нечасто. Не рассчитал скорость и свалился с велосипеда.
Игорь поставил перед Оскаром бумажный стаканчик, а перед Риккардо тарелку с куриным сэндвичем.
– Какие планы на вечер, Рикки? Не хочешь оттянуться в весёлой компании меня, Лося и Маэстро?
Риккардо набросился на еду. В прошлый раз, когда Оскар предложил оттянуться в весёлой компании, они сидели в гараже Лося, где пили пиво (благо, Риккардо не заставляли пить со всеми) и обсуждали голых женщин из журналов.
– Нет, спасибо.
– Мы собираемся на ферму к дядюшке Сэму.
Когда пиво заканчивалось, а голые женщины надоедали, компания садилась в машину Лося и под громкую музыку и тупые шуточки отправлялась разворовывать ферму дядюшки Сэма, находившуюся в пятнадцати минутах езды от Деренвиля. Риккардо был на ней всего раз: в тот вечер пьяные Маэстро и Лось утащили свинью, а разъярённый дядюшка Сэм чуть не отстрелил Риккардо зад.
– Нет. Прости, Оскар, нам много задали на завтра.
– Как скажешь.
Оскар вытащил из кармана маленькую стеклянную бутылку с пахучей коричневой жидкостью, снял с кофейного стакана крышку, плеснул коричневую жидкость в кофе и, улыбаясь Риккардо, спрятал полупустую бутылку обратно в карман джинсовой куртки.
– Наконец-то,– выдал Лось.– Ты так долго там торчал, что мы решили, что ты выссал остатки мозгов, поэтому не можешь найти дверь.
Маэстро, ухмыляясь, пытался застегнуть заевшую молнию на штанах.
Оскар наклонился к Риккардо и прошептал:
– В этом мире есть только один человек, за которого я готов убить. Это моя сестра. Твоя задача – не обижать Карлу, а моя – защищать вас обоих,– он сполз со стула, расплёскивая по стойке кофе.– В следующий раз, когда надумаешь падать, зови меня. Я помогу тебе устоять на ногах,– Оскар подмигнул Риккардо, и они с Лосём и Маэстро лениво потянулись к выходу.– Оп, дамы вперёд! – услышал Риккардо до того, как тяжёлая дверь закусочной хлопнула.
– Риккардо!
– О, чёрт, – Риккардо отодвинул тарелку с недоеденным сэндвичем и развернулся на стуле.
– Риккардо,– запыхавшаяся Далия пронеслась мимо столов к стойке.
– Чего тебе?
– Почему ты не предупредил меня, что задержишься?
– А как я должен был тебя предупредить?– Риккардо вытащил из сэндвича лист салата и запихнул в рот.
Далия завела руки за спину.
– Ты мог бы прийти ко мне, сказать, что голоден, и мы пообедали бы вместе.
– Нет.
– Я несу за тебя ответственность, Риккардо!
Школьники, сидевшие в «Крабовом утёсе», повернулись на Далию.
– Говори, пожалуйста, тише,– попросил Риккардо.
– Я полгорода оббегала в поисках тебя! Хорошо, что мальчики на стоянке подсказали, где тебя искать!
Риккардо покраснел.
– Какие мальчики?
– Обычные мальчики,– Далия пожала плечами,– которые сидят на велосипедной стоянке закусочной.
– Что ты им сказала?– Риккардо встал со стула.
– Что ищу Риккардо.
– Так и сказала?– допытывался Риккардо, впившись в Далию взглядом.– Только то, что ищешь Риккардо?
– Да. Я спросила, не знают ли они, где я могу найти Риккардо Бенитоса, за которым я приглядываю.
– Что делаешь?
Далия опешила.
– Приглядываю,– сказала она тихим голосом, и Риккардо под хихиканье кого-то из посетителей рванул на улицу, где его с нетерпением ждал Чак.
– Что, итальяшка?– крикнул он ему в спину.– Нашла тебя твоя нянька? Она за тобой присматривает, потому что ты тоже псих?
Риккардо, которому до «угла вонючек» оставалось несколько шагов, развернулся.
– Я убью тебя. Я убью тебя, Чак!
Он кинулся на Чака так быстро, что «живой щит» из пятиклассников не успел собраться, а теперь, когда Риккардо и Чак, вцепившись друг в друга, катались по земле, они не понимали, что им делать, поэтому с визгами ввалились в «Крабовый утёс», откуда выбежали уже с Далией, хозяином закусочной и любопытными школьниками.
– Так, парни, успокоились,– под шушуканье малышни бородатый мужчина оттащил Риккардо от Чака,– дракой ничего не решить.
– Он первый начал!– заорал Чак, тыча пальцем в Риккардо.– Он набросился на меня первым, мистер Мишелс!
Вытерев рукой кровь с разбитой нижней губы, Риккардо сказал Чаку:
– Я с тобой ещё не закончил, урод.
– Мистер Бенитос!– возмутился мужчина, и Чак демонстративно завыл.– Ваше поведение недопустимо! Порядочные юноши не ругаются и не дерутся!
– Плевать,– выпалил Риккардо, стукнув кулаком по стене «Крабового утёса», и поплёлся за велосипедом.
– Пойдём, приятель,– мистер Мишелс поднял Чака,– я угощу тебя молочным коктейлем за счёт заведения.
– Спасибо, мистер Мишелс,– проблеял Чак, прихрамывая то на правую, то на левую ногу.
– Риккардо,– Далия заглянула за угол, когда все разошлись.
– Оставь меня в покое,– процедил Риккардо, дёргая велосипедный замок.
– Почему ты напал на этого мальчика?
– ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Далия прижалась спиной к стене.
– Меня ты тоже ударишь?
Риккардо спрятал замок в карман.
–Куда ты опять собрался?
Он выкатил велосипед.
– Риккардо!
Перекинул ногу через седло.
– Домой. Не видишь, за мной мама пришла?
Далия посмотрела направо, а Риккардо повернул налево.
– Риккардо!
Он бездумно крутил педали, не представляя, куда и зачем едет, и наматывал круги по Деренвилю, пока не притормозил в конце Олм стрит. Дальше дорога вела в «трясину».
«Трясиной» местные жители называли неблагополучную часть города, отделённую от основной узкой дорогой (мёртвой дорогой), пролегающей между заброшенными домами с одной стороны и густым лесом, отгороженного кованым забором, с другой. Шесть безымянных улиц, гниющее водохранилище, небольшой мотель и бар при мотеле, – «трясина» манила молодых, где им наливали, не спрашивая документы, и старых, вырвавшихся из плена воя телевизоров и сморщенных жён.
В пятидесятых годах мэр неоднократно пытался избавиться от «трясины». Он намеревался слепить из Деренвиля – маленького, провинциального городка – культурный центр Флориды, сделать город открытым для туристов, и «трясина», чей вид вынуждал блевать среднестатистического американца, мешала ему, поскольку была своеобразным въездом в город, если на сорок первом шоссе свернуть раньше, чем предлагает дорожная карта.
В мае 1952 года два старшеклассника подожгли лес на следующий день после того, как по указу мэра в «трясине» закрыли бар и мотель, в которых они собирались развлечься в ночь выпускного, но администрация города запретила пожарным приближаться к месту возгорания. Через пятьдесят пять лет, когда Деренвиль погрязнет в трупах, один из тех пожарных, доживавший свой век в доме престарелых, расскажет агенту ФБР и школьному психологу, каким необычным выдалось то утро. «Вызов поступил в 5.20 утра. В 5.24 мы уже были на «мёртвой дороге», когда этот лощёный слюнтяй из администрации, секретарь мэра, бросился под колёса, размахивая своими кривыми руками. Он сказал, что мэр не хочет, чтобы мы тушили лес, мол, бог благоволит нашему городу, и «трясина» исчезнет сама, без участия извне. Их в администрации не волновало, что забор отскочит как пивная крышка и пламя перекинется на дома. Что такое дюжина трупов бедняг, заимевших землю не в центре, а в «трясине», против сотен тысяч долларов, которые можно будет высосать с болванов, именуемых туристами? Они, эта говённая администрация, наверняка бы поставили засранцам, устроившим пожар, памятник, если бы «трясина» сгорела, но она не сгорела. Огонь, пожиравший лес, должен был вырваться, чтобы сожрать дома в «трясине», но он по какой-то неведомой причине попёр в центр, словно хотел сожрать не «трясину», а город, центр города, понимаете? Нельзя уничтожить то, что изрыгнул дьявол, потому что это «что-то» умеет защищаться, и в мае 1952 года оно защищалось. Слюнтяй орал как поросёнок на бойне, умолял нас остановить огонь до того, как он выйдет за пределы «трясины». Часы моего напарника показывали 5.37 утра, когда мы закончили тушить пожар, и 5.38, когда у слюнтяя оторвался тромб, и он скончался на месте».
В августе 1954 года мэр велел засыпать водохранилище, от которого несло так, будто в него сливалось дерьмо со всего мира. Камни, песок, бытовой мусор, ненужные вещи, – туда кидали всё, что не жалко; старьё, что прежде пылилось на чердаках, летело в воду и превращалось в деньги – администрация платила полдоллара за мешок отходов и целый доллар, если тащили что-то покрупнее, вроде старого пылесоса или железного хлама из гаража. На два дня водохранилище стало помойкой, а на третий выплюнуло жителям всё, что они ему принесли. Отец Криса Беннета как раз выходил из бара, когда водохранилище заурчало, пуская огромные вонючие пузыри, и взорвалось, подобно унитазу, напичканному петардами. В ужасе мужчина забежал обратно, сообщил бармену и двум посетителям о конце света, закрыл дверь и не отпускал ручку, пока урчание не стихло, и запах тухлой воды не пробрался в окна. Позже они узнают, что звон бьющегося стекла, который они слышали, был от бутылок, выкинутых водохранилищем на крышу бара, и что им повезло: «трясина» сохранила им жизнь. В тот день погибло семь человек: пятерым ученикам начальной школы камни и садовые гномы пробили виски, горло библиотекаря продырявили две ножки от табуретки, а на голову механика приземлился «лассаль» без колёс и мотора, который днём ранее он под аплодисменты закатил в водохранилище.
Последующие попытки освободить Деренвиль от «трясины» обошлись без жертв, но тоже закончились неудачей.
В 1959 году мэр умер от инфаркта – обычное дело для человека со слабым сердцем, но суеверные жители верили, что его поглотила «трясина», которой он объявил войну, объявил войну и проиграл. Новый мэр не питал иллюзий насчёт города, и «трясину» оставили в покое.
Риккардо прищурился: даже днём «мёртвая дорога» казалась страшной и опасной, и он не понимал, как Оскар и другие «старшие ребята» ходят по ней по ночам и не боятся, что из-за кованого забора на них выскочат «трясиновцы», прирежут их и спрячут трупы в тёмном лесу.
Риккардо оглянулся: за ним Олм стрит, Деренвиль, Далия, родители или Карла, впереди – неизвестная часть города, в которой он ни разу не был.
<Плевать>
Он покатил вперёд, содрогаясь от шороха леса, ускорился, когда Олм стрит осталась далеко позади, и едва успел остановиться, когда «мёртвая дорога» кончилась. Риккардо думал, что «мёртвая дорога» – это всё, что тянется от «трясины» до Олм стрит, и удивился, осознав, что у неё есть конец, после которого начинаются дороги самой «трясины» – наваленные невпопад бетонные пласты с торчащими петлями.
Риккардо слез с велосипеда и потащился вниз, чувствуя, как футболка на спине становится мокрее с каждым шагом не от жары, но от страха; он боялся этой тишины, этой неизвестности, но продолжал идти из принципа и назло самому себе и помчался, уверенный, что у него откажет сердце, и гонимый жуткими фантазиями об ужасной смерти, обязательно с пытками и зловещим смехом, как в фильмах, которые показывали поздно вечером, когда в одном из домов открылась дверь, и хозяин, так и не выглянувший наружу, между приступами надрывного кашля закричал что-то о боге, грехе и возмездии, закричал, что все отправятся в ад, где будут целовать дьявола под хвост.
Спуск привёл Риккардо к бару, мотелю и дороге, ведущей на проезжую часть, и Риккардо, посмотрев по сторонам, спустился ещё ниже. Он спрыгнул с плиты к водохранилищу, спрятал велосипед в кустах рядом с водой и сел на землю, прильнув спиной к странной трубе, чьё предназначение вызывало много вопросов, как у городских, так и у «трясиновцев».
Риккардо нащупывал мелкие камушки и швырял их в воду, которая, воняя и булькая, с радостью пожирала их, и говорил себе про каждый камень, что этот последний, что сейчас он бросит его в воду и вернётся домой, и сидел, пока вместо камней не начал загребать песок.
– Я знала, что найду тебя здесь.
Он дёрнулся.
– Что ты тут делаешь?
Карла, кряхтя, встала на край плиты. Её толстые ноги раздулись и носки скатились на щиколотки, а модная кофточка пропахла потом и дорогими духами матери.
– Я искала тебя.
От Риккардо её отделял один незначительный прыжок, с которым справился бы даже ребёнок, но Карла стояла на месте.
Нехотя Риккардо подал ей руку, и Карла, зажмурившись, словно под плитой не земля, а бездна, ухватилась за его пальцы и спрыгнула.
Водохранилище булькнуло.
– Я видела, как ты свернул на «мёртвую дорогу»,– пропыхтела она и плюхнулась рядом с Риккардо,– хотела поехать за тобой, но у моего велосипеда сдулось колесо. Мне пришлось закатить его домой.
– Ты пришла сюда пешком?
– Да.
Риккардо захватил горсть песка и бросил его в воду.
– Ты зря потратила время, Карла. Я как раз собирался уходить,– он наклонился вперёд.
– Но, Рикки…
– Тихо, Карла,—шикнул Риккардо, прислушиваясь.
– Рикки…
Риккардо зажал Карле рот рукой, в которой только что держал песок.
– Ты слышишь?– она мотнула головой.– Кто-то идёт. Лезь в трубу,– Риккардо подтолкнул Карлу.
– Но, Рикки!– раздражилась она, отплёвываясь от песчинок.
– Карла, лезь в трубу.
– Рикки, тут сигареты.
– Карла,– психовал Риккардо,– просто залезь в эту чёртову трубу!
Он толкал девочку, стараясь не касаться её зада, мельтешившего перед его лицом, и Карла покорно ползла по трубе первые две секунды.
– Рикки, труба сужается. Я застряну!
С трудом перевернувшись, Карла приподняла ноги и развалилась как индейка на день Благодарения, а Риккардо упёрся руками и ногами в трубу, чтобы не вывалиться из неё.
– Рикки, что происходит? – захныкала Карла.
– Тише, Карла!
Одни родители запрещали своим детям гулять по Олм стрит, другие – разрешали, но предупреждали, что нельзя подходить к дому Лизы Хэмфулл и бродить в конце улицы, у «мёртвой дороги», особенно в одиночку. По их словам, во всех своих бедах неуравновешенные «трясиновцы» винили жителей процветающей части Деренвиля и перерезали горло всякому, кто оказывался на их территории.
«Попадёшься хоть одному на глаза – живым не выберешься», – говорили мальчикам и девочкам их родители и учителя, и дети боялись; боялись, пока не становились подростками, чьи детские страхи превращаются в любопытство и развлечения, и если раньше проверка на слабость проходила через поедание дождевого червя, то теперь, чтобы доказать сверстникам, что ты не трус и не слабак, нужно было осилить путь по «мёртвой дороге».
