Kitabı oku: «Птенчик», sayfa 7
Глава восьмая
Исповедь
25 октября 1977 год
Риккардо нервничал. Он подходил к двери, хватался за ручку, передумывал и возвращался к журнальному столику; пялился на обгрызенную ротвейлером обивку дивана, выглядывал в окно, наблюдал, как Далия, сидящая на лестнице, ковыряет пальцем ступеньку, и снова подходил к двери. Риккардо повторял маршрут раз за разом, не решаясь выйти к ней на улицу.
На фабрике бунтовали рабочие, и отец появлялся дома к полуночи, спал несколько часов и уезжал обратно, а мать перенесла встречу с подругами на вечер: обычная игра в покер им надоела и они устроили турнир, и дневное освещение не вписывалось в придуманный ими антураж.
«А как же я?» – спросил Риккардо. Он стоял в гостиной и ощущал себя в ней незнакомцем, переминался с ноги на ногу, словно заглянул в гости к однокласснику и ждал, когда тот спустится вниз. Это был первый вторник, обеденные часы которого Риккардо проводил дома, а не у Далии или, как на летних каникулах, у Карлы, и странные, неизвестные чувства падали ему на плечи каплями воды из пульверизатора экономки, кружившей между цветочными горшками.
«Ты побудешь с той девочкой», – ответила Альба. Не только гостиная, но и мать казалась чужой. Высокая статная женщина, – она улыбнётся мальчишке, который вот-вот сбежит по ступенькам, потреплет его по волосам и предупредит, что на ужин будет запечённая рыба. Он сморщится. Она засмеётся, поцелует его в нос, а он, вытираясь рукавом, проворчит «ну, мама», схватит Риккардо за руку и выбежит во двор.
«А если девочка не хочет тратить на меня свой свободный вечер?». Стены гостиной поплыли перед глазами Риккардо, приобретая знакомые черты.
«Девочке за это платят». Иллюзия развеялась. Теперь обстановка гостиной совпадала с той, из которой Риккардо выходил утром, а мать – высокая статная женщина – не отличалась от матери, пожелавшей ему перед школой «хорошего дня».
Риккардо развалился на диване в доме Молли, положив руки под голову.
С Далией договаривалась мать. И хотя Далия встретила его приветливо, улыбалась, но улыбка её была не то вымученной, не то грустной, и Риккардо понимал, что мать либо просто вынудила Далию согласиться, либо, если Далия возражала, ещё нагрубила. Одно Риккардо знал наверняка: мать сказала ей то же, что ему – «девочке за это платят».
Весь вечер Далия слонялась по дому тенью. Её болтовня, которая раздражала Риккардо в первые встречи, стала бы отличным поводом для взаимных шуток, но Далия молчала и бросала короткие «да-нет» на его вопросы.
Риккардо искал точку соприкосновения, любую – от размеров земного шара до едва заметной бусинки, катышка на одежде, – но Далия бродила по гостиной, цепляла с тарелки фрукты, чистила их, предлагала Риккардо, а, когда он брал почищенный апельсин или банан, ускользала на кухню, чтобы через минуту вернуться для борьбы с очередной кожурой.
Она ходила по кругу, словно несмышлёная заведённая кукла, пока в ней, как в игрушке, не сломался механизм, и она не вышла на улицу, прихватив с собой одеяло.
Риккардо лежал на продавленном диване, не шевелясь: при малейшем движении диван трещал и подобно хищнику накидывался на жертву, сжимая её в пахнущих мокрой псиной лапах. Риккардо ухмыльнулся, вспомнив, как Далия плюхнулась на диван, который почти сложился пополам, превратив её в начинку для своего сэндвича. Она выбиралась из него с громким смехом, и Риккардо тоже смеялся, но тихо, чтобы Далия не слышала, и прикрывал рот раскрытой тетрадкой по математике.
Тогда он не хотел сближаться и пресекал попытки Далии к общению. Он помнил, что трёп о погоде, о школе, о ползающих за окном жуках рано или поздно разрастается сначала до непринуждённого общения – «о, расскажи мне, как твои дела?», а затем до тесного. Трёп множится, разбухает до дружбы, но, в конечном счёте, взрывается, и его грязные ошмётки – сплетни, оскорбления, или чистые – неловкость, игнорирование, ты понесёшь дальше, и если не спрячешься, не закроешься, то придёт день, когда твоя жизнь будет состоять лишь из ошмётков закончившейся дружбы.
Так было с Чаком. Их детский трёп размножился, разбух и три года назад взорвался, и Риккардо получил от Чака и его приятелей неподъёмный мешок грязных ошмётков, который таскал на себе, и как Квазимодо простил Создателю свой горб, так и Риккардо смирился со своей ношей, но зарёкся больше не открывать людям душу.
Он находил утешение в книгах и пропадал в вымышленных историях часами: гасил страницами жаждущий человеческого тепла огонёк в сердце, но с прошлой недели огонёк разгорался сильнее и литература от него не спасала.
Риккардо потянуло к Далии после «драйв-ина», когда он поверил, что провёл вечер не с навязчивой девчонкой, чьё внимание было лживым и зависело от количества долларов, которые ей заплатит его мать, а с человеком, способным на истинные отношения.
Неравнодушие Далии побуждало Риккардо к искренности.
<Сейчас или никогда>
Под стон захлопнувшегося дивана он вскочил на ноги и вылетел на улицу.
Далия сидела, закутавшись в одеяло, и Риккардо подумал, что если бы «шуршащие штаны» из соседнего дома выглянули в окно, то приняли бы её за сытно покушавшее привидение.
– Привет, – Риккардо сел рядом с ней, – замёрзла?
– Нет, – её голос сухой. Безжизненный.
– Я хочу признаться тебе кое в чём.
– Я слушаю.
Порывистый ветер забавлялся с почтовыми ящиками: тряс их, дёргал дверцы, из старых и хлипких утаскивал письма, забрасывал в чужие дворы или гонял по Восьмой улице, и Риккардо, касаясь губами холодных пальцев, мечтал, чтобы ветер подхватил его слова и унёс далеко-далеко, к морю, в которое сцедит с них боль.
– У меня есть старший брат, – ветер затих, прислушиваясь к Риккардо. – Три года назад он убил человека.
Далия кивнула.
– Его зовут Моранди. Я знаю, – Риккардо посмотрел на неё. – Твоя мама рассказала, когда нанимала меня на работу.
Он ухмыльнулся.
– Ты первая, кому она сказала. Предыдущие сиделки узнавали от соседей.
Ветер завыл, своровал газету из почтового ящика Молли и погнал её на Олм стрит.
– Скучаешь по нему?
– Очень, – Риккардо стиснул кулаки. Костяшки пальцев побелели. – Его определили в психиатрическую лечебницу нашего города.
– Ты навещаешь его?
– Нельзя. Запрещено. Я даже не успел с ним попрощаться. Меня сбил автомобиль, я лежал в больнице, когда это произошло, когда он…, – Риккардо замолчал. Чем длиннее были фразы, тем больнее было их произносить: невидимая когтистая лапа царапала горло. Риккардо перешёл на шёпот. – Ты не представляешь, как я хочу увидеть его, поговорить с ним. Моранди был моим единственным близким человеком.
– Он убил того водителя?
– Нет, – Риккардо опустил голову. Ногти впивались в ладони до кровавых отметин. – Он убил стоматолога, отказавшего ему в практике. Он вырезал ему кадык, когда врач был ещё жив и…чёрт! – прошептал Риккардо. Ужасающие картины всплывали перед его глазами одна за другой.
Далия взяла его за руку.
– Не надо. Не думай об этом.
– Как я могу об этом не думать? Ты знаешь, что я хожу на приёмы к психиатру?
На секунду Далия отпустила его руку, но тут же взялась за неё снова. Крепче прежнего.
– Нет.
– Теперь ты знаешь. Я хожу на приёмы к психиатру, чтобы не тронуться умом.
– Предыдущие девушки увольнялись, потому что боялись тебя? – Далия пододвинулась к Риккардо. Их колени соприкоснулись. – Я не боюсь.
Он усмехнулся.
– Они удирали ещё до первого предупреждения. Ты продержалась долго, получила целых два, – она засмеялась. – Прости, что так вышло. Я не хотел, чтобы ты тратила на меня свободный вечер.
Далия заёрзала на ступеньке.
– Я не трачу на тебя свободный вечер. Я отрабатываю предупреждения.
Риккардо нахмурился.
– Что это значит?
– Это значит, что сегодня я нахожусь с тобой в счёт тех дней, когда ты сбегал от меня.
– Мама не заплатит тебе?
Далия грустно улыбнулась.
– Нет, – она накрыла его руку своей. – Но я получила что-то ценнее денег. Твою откровенность.
– Моя откровенность не прокормит тебя.
– Я буду питаться ей по вторникам, в остальные дни меня подкармливает дядюшка Сэм, – Далия откинула голову назад. – Смотри, падающая звезда! – Риккардо мельком глянул на небо и повернулся к Далии. Она светилась от восторга, как ребёнок, впервые увидевший рождественскую ёлку. – Мой папа говорит, что всё начинается там, где заканчивается – на небе.
– Наоборот. Всё заканчивается там, где начинается.
Далия вытянула губы.
– Это одно и то же, а ты зануда, Риккардо.
Он высвободил руки.
– Я сказала это в шутку, – пробормотала Далия, – я не хотела обидеть тебя.
– Зануда это не оскорбление, я слышал о себе вещи похуже, – он рассматривал въевшиеся в кожу следы от ногтей. – Сверстники стали смотреть на меня иначе. Кто-то не замечает, кто-то издевается, будто ждут, что я нападу на них. Они провоцируют меня в людных местах, чтобы, если я сорвусь, взрослые помогли им. Ты видела драку у «Крабового утёса». Тот парень, с которым я дрался, Чак, был моим другом, пока Моранди не…, – Риккардо отвернулся.
– Но ты не твой брат, – Далия сжала его пальцы.
– Ты не понимаешь, – он посмотрел на неё. – Кроме прошлых сиделок никто не боится меня, никто не считает меня опасным, даже психиатр, к которому я хожу. Для всех я брат убийцы, и некоторые думают, что это отличный повод изводить меня.
– Если психиатр говорит, что ты здоров, зачем ты продолжаешь к нему ходить?
– Мама настаивает. Он наблюдает за моим состоянием. Сначала мама переживала, что я наложу на себя руки, потом какая-то подружка наплела ей, что в будущем я тоже могу стать убийцей, а, когда доктор Норвелл сказал, что я не склонен ни к тому, ни к другому, она не поверила ему. Иногда мне кажется, что они с отцом не любят меня.
– Ты ошибаешься, – Далия погладила его по лицу.
Риккардо прижал её руку к своей щеке.
– Они наняли тебя, чтобы я не чувствовал себя одиноким. Дома со мной сидит мама, мы не общаемся. Она думает, что её присутствия достаточно, чтобы моё одиночество отступило. Но по вторникам мама играет в покер, по вторникам я никому не нужен.
– Ты нужен мне, – Далия улыбнулась. – Я не сбегу от тебя, как предыдущие сиделки.
– Ты обещаешь?
– Я обещаю, – она поднялась на ноги и, держа Риккардо за руку, добавила. – Идём, я откопала у Молли настольную игру, но не разобралась в правилах. Может, если ты позанудничаешь и вчитаешься, мы сможем поиграть.
Не отпуская её руку, Риккардо встал.
– Только если ты почистишь мне апельсин.
– Договорились.
Дверь хлопнула.
Ветер, слонявшийся по Олм стрит, вернулся на Восьмую улицу.
Глава девятая
Плюшевый краб
31 октября 1977 год
Декоративная паутина свисала с потолка и бумажные пауки, запутавшиеся в ней, представлялись Риккардо блохами, застрявшими в бороде Санта-Клауса. Мать видела Хэллоуин праздником ползучей, летучей и другой омерзительной живности: пауки, тараканы, черви, даже несчастные скарабеи променяли песчаную почву на аппетитный диван в гостиной и вальяжно развалились кверху пузом на подлокотниках.
Риккардо ненавидел украшения, заготовки которых мать делала в двадцатых числах октября: они пугали его. Утром он думал, что схватит сердечный приступ, когда зашёл в туалет и обнаружил полную раковину тараканов. Они не шевелились, но их усики покачивались, хотя позднее Риккардо выяснил, что покачивало их его воображение.
Подавляя приступ подступающей рвоты, Риккардо достал из ящика ножницы, подкрался к раковине и ткнул насекомое: ткнул и отскочил к двери. Его не смутило, что тараканы не разбежались, и он повторил попытку. Реакция та же: ленивые создания точно прилипли брюхами к керамике. На третьей попытке Риккардо понял, что испортил парочку материнских поделок.
Сморщившись, он вынул продырявленных тараканов из раковины, смял, спустил в унитаз, а потом отскребал от стенок унитаза их останки: бумажные твари не только выглядели как настоящие, но и вели себя также – хватались за любую возможность задержаться в доме. Риккардо фыркал, отковыривая бумагу: слив справляется с грязью, но бессилен перед фальшивыми тараканами.
Карла восторгалась творчеством Альбы, однако, поразили её не пауки или скарабеи, не светильник Джека, в который она полвечера совала пальцы, а шоколадные мухи: Карла поедала их с жадностью, а зелёное атласное платье служило дополнительным поводом ассоциировать её с проголодавшейся жабой.
По традиции их семьи отмечали Хэллоуин в доме Бенитосов, благо Феррера никогда не приводили с собой Оскара. Традиция сложилась, когда Риккардо и Карла, будучи детьми, носились по городу. Они донимали жителей втроём: Риккардо то в обличье окровавленного снеговика, то призрака, несколько раз он изображал гигантскую тыкву и чудовище Франкенштейна, Карла в образе феи и Чак в пиратской одежде. Карла и Чак не вылезали из своих костюмов годами: ей на каждый Хэллоуин покупали новое платье, идентичное предыдущему, ему расшивали костюм и добавляли в него различные элементы.
Так, например, когда штаны стали ему коротки, Чак надевал длинные коричневые носки и объяснял любопытным старушкам, обещавших сладости за историю, что лишился ног при захвате английского судна и уточнял, что «деревянные конечности» не помешают ему брать на абордаж французские корабли. К укороченным рукавам рубашки прилагалась облезлая накидка с пояснением, что она – трофей с испанского фрегата. Треуголку заменили на бандану, которую не оценила учительница истории: она не отдавала им конфеты, потому что костюм Чака имел историческую неточность – пираты не носили банданы. Она поглаживала жёлтого попугая, вспорхнувшего к ней на плечо, и рассказывала, как выглядели реальные пираты. Но Чак не нуждался в её лекции, его манили шоколадки: он размахивал картонной саблей перед носом учительницы и кричал, что продаст её птицу богачу из Старого Света, если она не одумается и не отдаст конфеты добровольно. Учительница покачала головой и закрыла дверь, оставив их без добычи.
Совместные вылазки на Хэллоуин закончились одновременно с дружбой Риккардо и Чака. В первый год, когда шёл судебный процесс по делу Моранди, Чак звал с собой Карлу, но она отказалась. Во второй Риккардо и Карла блуждали вдвоём, но не собрали даже половину мешка, в третий Карла болела и Риккардо сидел дома, а в этом году они повзрослели: подростки не бродят по улицам в поисках конфет; теперь другие дети пугают прохожих и угрожают взрослым гадостями, если с ними не поделятся угощениями.
Когда за конфетами пришёл первый ребёнок, Риккардо растерялся. Мальчишка лет шести в костюме белого кролика потеребил кроличьи уши, покосился по сторонам и, робко спросив: «Сладость или гадость?», покраснел. И он, и Риккардо примеряли на себя новые роли: один был тем, кто впервые выпрашивает сладости, второй – тем, кто их раздаёт. Риккардо смотрел на мальчика, будто в волшебное зеркало, в котором отражалось его прошлое: грань между детством и юностью оказалась такой тонкой, такой размытой, что он подумал, что не заметит, как позднее из юноши превратится в мужчину. «Сладость или гадость?» – повторил мальчик. Риккардо улыбнулся и отсыпал ему конфет. «Спасибо!» – убегая, поблагодарил «кролик».
Следующие дети были более бойкими. Они толпились на пороге втроём: ведьма, вампир и…
– Крыса? – удивился Риккардо.
– Чумная крыса! – уточнил мальчик. – Я разношу чуму! – он зашипел и скрючил пальцы. – Сладость или гадость?
Риккардо усмехнулся и прислонился к дверному косяку.
– Гадость.
Дети переглянулись: прежде «гадости» у них не выпрашивали.
– У-у-у! – завыла девочка-ведьма. – Прокляну-у-у!
– Боюсь-боюсь, – Риккардо положил в их мешки печенье.
– Эй! – возмутился «вампир». – Почему так мало? Давай ещё конфеты! А то я выпью всю твою кровь! – он обнажил вампирские клыки, один из которых выпал из его рта и плюхнулся в мешок.
– Не затягивайте с посещением дантиста, сэр Дракула, – Риккардо дал им конфеты, – а то в Хэллоуин семьдесят восьмого вам нечем будет грызть карамельки.
– Спасибо, мистер! – они скрылись за воротами.
– Мистер! – Риккардо передразнил «попрошаек» и вернулся в дом.
Остальных детей встречала Карла. Она открывала дверь, давала им по горсти конфет и, пока дети, не успевшие спросить про гадости и сладости, пребывали в замешательстве, закрывала её.
– И чего ты с ними возишься, Рикки? – не понимала Карла. – Они такие скучные.
Риккардо не ответил. Или Карла взрослела иначе, или болтовня родителей не утомляла её.
Хэллоуин не отличался от других праздников, на которые их семьи собирались вместе. Те же разговоры, тот же внешний вид присутствующих – платья и костюмы, будто с минуты на минуту их навестит английская королева.
Риккардо крутил воротник под звон бокалов и урчание живота Карлы, очистившей тарелку от шоколадных мух.
– Твой отец – прекрасный винодел, Альба, – Гаспар изучал цвет вина в своём бокале. – Аурелио повезло. Я не отказался бы от родственников, умеющих делать такое хорошее вино, – он подмигнул Риккардо.
Риккардо скривился и посмотрел на отца.
– Одной аптеки мало за наследника фабрики и сицилийской винодельни, – сказал Аурелио.
Гаспар рассмеялся.
– Пока они вырастут, – он кивнул на детей, – я открою что-нибудь ещё.
– Ещё одну аптеку? – сыронизировал Аурелио.
– Две аптеки, фабрика и сицилийская винодельня. Чёрт, да мы будем самыми богатыми в городе! Выпьем за это! – они стукнулись бокалами.
Риккардо перевёл мрачный взгляд с отца на Карлу. Он знал, что отец не допустит их брак, даже если мир перевернётся, даже если Риккардо ударится головой и влюбится в Карлу, но от подобных шуток его потряхивало не меньше, чем от нескончаемых предложений Гаспара попробовать вино.
Риккардо попробовал вино в десять лет. Дед подсунул ему стакан, когда женщины работали в саду, и Риккардо хорошо запомнил, как «сладкая водичка стала кислой», – так он сказал вечером матери. «Водичка ему стала кислой, – бубнил дед, когда Альба ругалась на него. – Он же итальянец, чёрт возьми! Чистокровный! – съязвил Джузеппе. – Как любит повторять его папаша! Он должен был познать вкус вина раньше молока матери! Кто займётся хозяйством, когда я умру? Твой бестолковый муж, Альба?». Бабушка увела Риккардо и дальнейшее возмущение деда он не слышал, но жалобу матери Джузеппе ему не простил, и две недели Риккардо таскал мужчинам обеды на пастбище.
Звонок в дверь слился со смехом миссис Феррера и Риккардо не сразу понял, что кто-то пришёл.
– Рикки, иди ты! – Карла болтала ногами в воздухе. – Я устала!
Он поплёлся к двери.
– Сладость или гадость?
Риккардо усмехнулся.
– Ты не старовата для этого праздника?
На пороге стояла Далия в плюшевом костюме краба. Костюм свисал, как кожа резко похудевшего толстяка.
Она потрясла мешком.
– Сладость или гадость, мистер Бенитос?
Риккардо улыбнулся.
– Гадость.
Далия прищурилась с хитрой улыбкой, но ответить не успела, хотя её слова затерялись бы в криках спешившей к двери Карлы.
– Рикки, что ты копаешься? Отдал конфеты и всё! – она замерла, увидев Далию. – О, боже, – сказала Карла, растягивая гласные, – что это?
– Меня зовут Далия, – Далия подала ей руку.
Карла проигнорировала её приветствие. Двумя пальцами она вцепилась в рукав костюма и отщипнула клок плюша.
– Фу, – она брезгливо бросила его на землю, – это костюм рыжего? Точно, это костюм рыжего. Он раздавал в нём листовки в сентябре.
Далия отшатнулась.
– Игорь любезно одолжил мне его на Хэллоуин.
– Игорь? – переспросила Карла. – У рыжего есть имя? – она повернулась к Риккардо, который по-прежнему улыбался.
– Игорь наш друг.
– Чей? Его нужно сжечь, – Карла потянула руки к костюму, но Далия шагнула назад. – Костюм, я имею в виду. Не рыжего. – Риккардо засмеялся, и Карла, воодушевлённая его смехом, добавила. – Хотя, если сжечь рыжего в костюме, гореть будет долго, – они оба прыснули от смеха.
Далия уставилась на них. Её радость от встречи с Риккардо испарилась.
– Я поняла, кто ты, – продолжила Карла, – ты сиделка, верно? – Далия посмотрела на Риккардо, но он не опроверг слова подруги. – Я поговорю с твоей мамой, Рикки. Девочка берёт костюм у рыжего и выпрашивает конфеты, как ребёнок: ей не хватает денег, – Карла опустила руки в вазочку, из которой они выдавали угощения детям. – Держи, – она поднесла кулаки к мешку Далии. – Ой! – Карла разжала пустые кулаки. – Сладости закончились, извини!
– У тебя туфли грязные, – сказала Далия, – ты испачкала их шоколадом.
Риккардо повернулся к Карле, опустил глаза, но она скрылась в гостиной быстрее, чем он разглядел её обувь.
– Далия, – Риккардо вышел на улицу и закрыл дверь, – я починил твой велосипед.
– Спасибо.
– Мы можем завтра пообедать вместе в «Крабовом утёсе», а затем зайти ко мне и забрать твою «каракатицу». Если хочешь, – спохватился он.
– Я хочу забрать велосипед сейчас.
Риккардо приуныл.
– Конечно. Я скажу родителям, что ты пришла, – он приоткрыл дверь.
– Зачем?
– Я провожу.
– Нет.
– Как ты повезёшь его?
– Я справлюсь.
Риккардо пожал плечами и спустился по ступенькам.
– Я обидел тебя?
– Нет.
Он провёл её к гаражу, откуда выкатил велосипед.
– Мы с мистером Биглем убрали ржавчину, покрасили его, проверили тормоза и заменили цепь. Теперь как новенький!
– Спасибо.
– Мы выбрали красную краску, потому что розовый слишком девчачий. Или розовый нравится тебе больше? – Риккардо переживал, что Далию расстроит новый цвет велосипеда.
– Спасибо.
<Да что с тобой?>
Далия развернула велосипед и перекинула ногу через седло.
– Весёлого Хэллоуина, мистер Бенитос.
– Ты упадёшь, – предупредил Риккардо. Она покатила к воротам. – Когда ты научилась? – крикнул он в спину Далии.
– Игорь научил! – она выехала на улицу.
<Как он научил тебя, если твой велосипед был у меня?>
Риккардо вернулся в дом. Вазочка, в которую он хотел положить конфеты, была наполнена ими доверху.
