«Нарцисс и Златоуст» kitabının incelemeleri, sayfa 3

...Ибо тепло любое, ладони тем более, преходяще. Иосиф Бродский

Вот это да! Роман от Гессе с рейтингом 16+! Чего ждать, на что надеяться, чего бояться?.. Гипотетический скромный читатель ________________

...На удивление глубоко тронул меня перечитанный годы спустя роман "Нарцисс и Гольдмунд" (тем более что ранее читала я "Нарцисса и Златоуста"). Надеясь совместить в себе обе противоположности, принесу свою дань любви этой замечательной книге в форме небольшого размышления о ней.

Интересен роман, прежде всего, тем, что главный герой его – земной и чувственный Златоуст, а не возвышенный и духовный Нарцисс, куда больше напоминающий традиционного главного героя крупной прозы Гессе (см. "Петер Каменцинд", "Гертруду", "Демиана", "Степного волка", "Игру в бисер" и вообще где только не, кроме "Кнульпа"). Складывается впечатление, что перед возведением своего финального собора "Игры", где вся земная чувственность была вынесена за рамки и допускалась только в строго-гармоническом порядке, Гессе решил отдать должное Великой матери – майе и посвятил ей сразу три романа ("Гольдмунд", "Сиддхартха" и "Степной волк"), где герои постигали высшее единство через плоть и кровь. На этом он посчитал свою миссию выполненной и с чувством глубокого удовлетворения описал типично Нарциссовский и, кажется, куда более родной ему отрешенный мир "Игры в бисер", максимально очищенный от плотских терзаний принесенной заранее жертвой, за что и получил заслуженную Нобелевскую премию.

Как нередко вспоминают герои Гессе, "жизнь распутника является лучшей подготовкой для святого". Примерно так, если принять в расчёт закономерные колебания и разумные оговорки, выглядит и творческий путь Гессе от расцвета его творчества вплоть до кульминационного финала. Любопытно, как его романы диалектически разговаривают друг с другом – совсем как герои любого отдельно взятого произведения! Творчество Гессе – огромный мир белого листа, который можно сложить вдвое, и еще раз вдвое, и снова, и снова, и всегда-то, на любом уровне, будет две противоположности, две стороны, два полюса, порождающие друг друга, отрицающие друг друга, ставящие друг друга под вопрос и жить не могущие друг без друга. К чести Гессе, он никогда не упрощал этой схватки, везде проводя оба голоса стройным контрапунктом. Если один герой любит всех женщин мира - другой навсегда останется в монастыре. Если один герой выйдет из Касталии в мир майи – другой уйдет в леса и никогда не покинет их. Смысл этой диалектики прост, и это наивысший смысл восточных духовных учений: Создатель и Созданное неразрывно связаны и составляют единое целое, а если сказать еще более прямо, то мир есть тело Бога, сансара и нирвана - одно и то же и потому никак нельзя предпочесть одно другому, поскольку "одно" и "другое" являются лишь понятиями, чуждыми общего единства, проявленного во всём - то есть всё, что в финале "Сиддхартхи" главный герой выдал своему изумлённому другу, убеждённому буддисту низших ступений учения.

Мир, друг Говинда, не есть нечто совершенное или медленно подвигающееся по пути к совершенству. Нет, мир совершенен во всякое мгновение; каждый грех уже несет в себе благодать, во всех маленьких детях уже живет старик, все новорожденные уже носят в себе смерть, а все умирающие - вечную жизнь. Ни один человек не в состоянии видеть, насколько другой подвинулся на своем пути; в разбойнике и игроке ждет Будда, в брахмане ждет разбойник. Путем глубокого созерцания можно приобрести способность отрешаться от времени, видеть все бывшее, сущее и грядущее в жизни, как нечто одновременное, и тогда все представляется хорошим, все совершенно, все есть Брахман. Оттого-то все, что существует, кажется мне хорошим: смерть, как и жизнь, грех, как и святость, ум, как и глупость – всё должно быть таким, как есть. Нужно только мое согласие, моя добрая воля, мое любовное отношение – чтобы всё оказалось для меня хорошим, полезным, неспособным повредить мне.

Впрочем, как говорил Васиштха Раме, тебя и меня, конечно, не существует, но я буду говорить в терминах двойственности – исключительно в целях обучения. Это к вопросу о "самостоятельности" отдельно взятых героев Гессе. Они, неизменно погруженные в захватывающие диалектические отношения друг с другом, где жертвенная любовь соседствует с жестокими спорами и вечным обновлением за счёт Абсолютно Другого, тяжким, как рост подорожника сквозь асфальт ("Нарцисс и Златоуст" в этом плане наиболее стабильный и мирный роман, на моей памяти – при том, что главный герой после одного из таких диалогов падает в обморок от нервного срыва), являются скорее "Инь-Ян", порождающими принципами макрокосма мира и микрокосма человеческой души, чем действительно удивительными противоположностями (уж больно они противоположны!) - хотя, конечно, ничего не мешает читать романы не в касталийском духе, т.е. как схемы бытия в его развертывании в мир на основе принципа дуальности, а как "нормальные" произведения, где-то даже с обилием "внешних" приключений, как в "Нарциссе и Златоусте". Резюме: всё, чего не было в "Игре в бисер", можно найти именно здесь! Златоуст – единственный главный герой крупных произведений Гессе, всем сердцем отдавшийся играм Великой матери: не ради отказа от духовного эго ("Сиддхартха"), интеллектуального эгоизма ("Степной волк") или стремления к синтезу противоположностей ("Игра в бисер"), а потому что он таков и есть: человек-ребенок, мальчик-Казанова, невинный, как животное, и прекрасный, как цветок. Кажется, создав его, Гессе поставил на нём эксперимент - что же будет с таким очаровательным созданием природы в породивших его объятиях времени, любви и смерти. Нет, никогда прежде в творчестве Гессе хватка Матери не была так неистова, так страстна и так жестока.

Это – жизнь как она есть, точнее, жизнесмерть, ибо явления эти нераздельны; погружение в самые её глубины. И первое, с чего начинается эта жизнь – с того, что Дух, Отцовское начало (Нарцисс) ясно показывает Душе, Материнскому началу (Златоуст), что ей предстоит пройти свой путь, совсем не аскетически-монастырский, который она по некоей причине воображала и который стал бы для нее пленом.

Дальше...

Ярко, как никогда, проявляется тема вытеснения и психологического исцеления, тогда как в самой идее отчасти просматривается зачин мономифа, резюмированного Джозефом Кэмпбеллом, мотив покидания запредельной времени обители в поисках осуществления своей судьбы и венчающей ее смерти, которую, развиваясь и преображаясь в процессе роста, надлежит преодолеть изнутри времени. Этот миф ярчайшим образом представлен в христианстве, особенно в интерпретации событий Страстной недели с распятием, схождением в ад и преодолением смерти – но также является ведущей темой бытия каждой частности великолепного круга мироздания. Любопытно, как "срезают" этот путь христианские монахи и сам Нарцисс. Впрочем, он, стремясь слиться с высшим Духом традиционными методами покаяния, бдения, поста и молитвы (если не считать его чисто касталийской страсти к учёбе, холодной изысканности, отделяющей его даже от монастырской общественности, и признания в том, что из двух монахов ему милее тот, кто более учён), можно сказать, побуждает своего друга покинуть монастырь – но всегда символически путешествует вместе с ним по стране любви и чумы: в виде немеркнущих воспоминаний и экзистенциальной тоски, которые при первой же возможности материализуются в первой из гениальных скульптур Златоуста – апостоле Иоанне. (Казалось бы, из четырёх апостолов строгий Нарцисс менее всего похож характером на порывистого юного Иоанна, но идея кроется, вероятно, в его богоизбранности: это на него нисходит Святой Дух в виде голубя, и это он был наиближайшим к Христу учеником, "на груди которого" тот отдыхал и которому, кстати – в романе Гессе, правда, можно найти только отсвет этого – завещал свою Мать.)

Нарцисс в своём служении Духу бессмертен, возвышен, абсолютно чист, но бессмертен отчасти печально и неплодотворно (снова тема будущей Касталии). Когда на последней странице романа Златоуст в полубеспамятстве, как бы из глубин своего чувственно-интуитивного восприятия спрашивает его, как же он будет умирать, ведь у него "нет матери", а без матери "нельзя умереть", Нарцисса эти слова обжигают, словно огнём (и, наверное, так же обжигают хоть немного прочувствовавшего эту книгу читателя...) Часть Нарцисса поистине умирает со Златоустом, а другая часть остаётся бодрствовать вечно, но уже, вероятнее всего, за пределами осуществлённости и земных чувств, в границах функции и служения Духу. Недаром Златоуст со временем остаётся единственным, который упорно называл монаха и настоятеля, волею судьбы принявшего уже упомянутое имя Иоанн, по детскому имени, Нарциссом, что тот особенно ценил. Со смертью же Златоуста умирает и это имя, а с ним, в каком-то смысле, умирает Нарцисс как человек, существо, прикоснувшееся к миру чувств и эмоций так же недоверчиво и робко, как прикасается к духовности взрослый Златоуст. Немудрено, что после звучания этой ноты немедленно заканчивается роман, поскольку ни Нарцисса (хотя, формально говоря, он жив и здравствует), ни Златоуста более в ткани событий не присутствует. Как и отраженные в них начала, герои находятся в отношениях взаимопорождения и друг без друга существовать не могут.

Но именно поэтому, за счет ограниченности –и неизбежности! – такой связи с противоположным полюсом её плоды особенно высоки, невинны и святы у обоих героев. Нарцисс, страдавший всю жизнь из-за того, что не умеет любить, на деле именно тот, кто раз за разом проявляет жертвенность, заботу и любовь в возвышенном, христианском смысле ("Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится..."). Златоуст, исчерпав все радости и ужасы Матери-природы до дна, истощивший свою жизнь в любви к Жизни Всеобщей, от избытка переполняющих его чувств и немного в порядке оправдания собственного существования создаёт ряд церковных скульптур, от созерцания которых у видящих перехватывает дыхание; они напрямую вводят созерцателя в горний мир, и, как признаётся потрясённый Нарцисс, стоят какого угодно количества проповедей, поскольку запредельны логике, уму и "словам, словам, словам".

Такие замечательные, выстраданные плоды приносит нелёгкое, но бесконечно стоящее того соприкосновение с Другим – чуждым и невозможно прекрасным полюсом, войти в контакт с которым манит нас тоска по гармонии, которая есть господство над противоположностями посредством синтеза их; и это, конечно, индивидуация в юнгианском понимании этого феномена. Любопытно, что, будучи, так или иначе, проявлена всегда, активизируется она у обоих героев, вполне довольных разными избранными ими жизненными путями, уже в зрелом возрасте, когда путь подходит к концу (то же – в "Игре в бисер", с Кнехтом и Дезиньори.) Здесь тихонько поднимает голову тема умения сочетать своё жизненное призвание и служение на избранном поприще с уважительным и радостным приятием полной своей противоположности. Не мог, разумеется, Нарцисс прожить жизнь Златоуста, как не мог и Златоуст прожить жизнь Нарцисса: они были ограничены чеканом своей сущности. Они – и как люди, и как высшие принципы – не могли бы оставаться рядом вечно, поскольку именно динамическое взаимоотношение, а не слияние противоположностей делает жизнь возможной, вводят в неё время, заставляет её длиться...

Похоже, все бытие зиждется на раздвоенности, на противоположностях; ты можешь быть мужчиной или женщиной, бродягой или филистером, человеком рассудка или человеком чувства, но нигде вдох и выдох, мужское и женское начало, свобода и подчинение, инстинкт и духовность не сливаются воедино, всегда одно оплачивается утратой другого, и всегда одно столь же важно и желанно, как и другое!

Но то, что не позволено богам, позволительно Юпитеру: этот роман зовёт читателя превзойти кажущиеся противоречия и встать над ними, встать над миром и временем, продолжая им служить и участвовать в их жизни – то, что десятилетием спустя зазвучит в симфонической "Игре в бисер" призывом к абсолютному синтезу:

...в большой душе и высоком уме, этих страстей нет. Каждый из нас лишь человек, лишь попытка, лишь нечто куда-то движущееся. Но двигаться он должен туда, где находится совершенство, он должен стремиться к центру, а не к периферии. Запомни: можно быть строгим логиком или грамматиком и при этом быть полным фантазии и музыки. Можно быть музыкантом или заниматься игрой в бисер и при этом проявлять величайшую преданность закону и порядку. Человек, которого мы имеем в виду и который нам нужен, стать которым – наша цель, мог бы в любой день сменить свою науку или свое искусство на любые другие, у него в игре в бисер засверкала бы самая кристальная логика, а в грамматике – самая творческая фантазия. Такими и надо нам быть, надо, чтобы нас можно было в любой час поставить на другой пост и это не вызывало бы у нас ни сопротивления, ни смущения.

Создав фигуру апостола Иоанна, Златоуст через всю жизнь проносит идею изваять фигуру матери-Земли, плодотворной жизни... плодотворной смерти. Но она запредельна символам, окутана тайной, не желает быть выраженной; приникнув к нему когда-то, она отвергает его, и он, всегда весёлый любовник, юноша, творец, уже постаревший, оставленный своими мимолётными возлюбленными, желаниями и страстями, лежит день в холодной воде (символика воды у Гессе обращает на себя внимание – не помню ни одного героя, чья смерть не была бы связана с водой/иррациональным миром, лежащим глубже отражений), заболевает, умирает... Второй гениальной скульптурой становится не его творение, но его жизнь, то есть творение Матери – и, вкусив сладких губ её, как когда-то, но тогда еще опосредованно, Синклер в "Демиане", он с готовностью приветствует ее руки, сомкнувшиеся на своем сердце. Всё, что было создано, будет разрушено. И только дух пребудет вечно.

Невыразимо горькое и прекрасное ощущение, которое накрывает почему-то не сразу по прочтении, а после него, когда картина наконец складывается воедино. Книга впитывается не умом, но проникает в самую глубину души и навсегда остается там – неизъяснимым отблеском, оттенком, чувством.

P. S. О символике имён: если поставить вместе монашеское имя Нарцисса и имя Златоуста, получим имя святого Иоанна Златоуста, одного из Трёх вселенских учителей. P. S. Виды монастыря-школы Маульбронн, откуда Гессе сбежал в глубокой юности, сохранив на всю жизнь любовь к этому месту и запечатлевая его под разными именами в разных романах (здесь – как Мариабронн). Открыт для посещения, пользуется огромным вниманием гостей и входит в список наследия ЮНЕСКО. Гессе там всё ещё помнят и любят.

Возвращение к себе

Прекрасное, утонченное произведение великого писателя. История двух друзей, двух сердец, двух душ. История странничества по глубинным и загадочным мирам собственной души, история поисков и обретения себя.

Они совсем разные – Духовность и Искусство, Отцовское и Материнское, Разум и Чувство, Хладнокровность и Страсть, Нарцисс и Гольдмунд. Тихая, размеренная жизнь и жизнь, полная приключений и страстей, несовместимы, каждый выбирает свой путь. Кто-то выбирает его сам, кого-то к нему ведут, будь то друг или мать, увиденная во сне…

И все же что-то их объединяет, насколько бы различны они ни были, и в тот момент, когда художник ощущает свою силу и мощь перед всем миром, духовное и творческое сплетаются. И тогда руками художника рождаются шедевры, в каждом из которых запечатлен смиренный образ того, чье имя этот художник пронес через всю свою жизнь… Это история множества мимолетных и страстных, подобно пожару, который вскоре затухнет, влюбленностей – и одной, размеренной, тихой, как пламя свечи, но долгой и преданной любви.

Это история о вечности и волшебной силе искусства, о его победе над временем и над самой смертью.

…Ему подумалось, что каждый человек движется дальше и постоянно меняется и наконец распадается, в то время, как запечатленный художником образ его остается навсегда неизменным. Может быть, думал он, корень всех искусств и, пожалуй, всего духовного в страхе перед смертью. Мы боимся ее, мы трепещем перед тленом, с грустью смотрим, как вянут цветы и падают листья, и чувствуем в собственном сердце непреложность того, что и мы тленны и скоро увянем. Когда же, будучи художниками, мы создаем образы или, будучи мыслителями, ищем законы и формулируем мысли, то делаем это, чтобы хоть что-то спасти от великой пляски смерти, хоть что-то оставить, что просуществует дольше, чем мы сами.

Именно такими стали Дева Мария Никлауса и Мария-Лидия Гольдмунда, его Иоанн-Нарцисс и настоятель Даниил. Красота заключается в тайне. «Вот что было общее между мечтой и произведением искусства: тайна». И тайна была в них.

Это история вечного возвращения к тем истокам, откуда каждый берет начало, где зарождается то, что постепенно становится частью тебя самого – частью, без которой невозможно жить. Это возвращение к тому, откуда и вместе с кем ты начал свой жизненный путь Часто видел он ее во сне и наяву, великую Еву-матерь, покровительницу всей Земли, полей, лесов, животных, всех людей, повелевающую жизнью и смертью, «великаншу со звездами в волосах, мечтательно сидящую на краю мира, рассеянной рукой обрывала она цветок за цветком, жизнь за жизнью, заставляя их медленно падать в бездну». Миры рождаются и погибают, люди любят и ненавидят, радуются и страдают, дарят жизнь другим, а затем убивают сами – ничто ее не удивляет, ничего не боится она – лишь смеряет ей подвластный мир мудрой, равнодушно-умиротворяющей, все примиряющей и все принимающей улыбкой. В этой улыбке было что-то вселенское, что-то устрашающее, и вместе с тем – необъяснимо теплое и светлое, именно в ней и была та самая тайна, которую Гольдмунд искал всю жизнь. В этой улыбке он узнавал свою собственную мать, забытую когда-то и воскреснувшую для него в словах его друга Нарцисса.

А потому, прежде всего, это возвращение к тому, откуда и благодаря чему сам ты родился. Родился для того, чтобы давать жизнь другим – вечным, побеждающим в борьбе со смертью произведениям искусства. У всех свой путь, но каждого из нас в конце ждет одно – возвращение, туда, откуда мы пришли, в наш родной, истинный дом, возвращение к себе самому - вместе с поисками самого себя. А потому это возвращение будет радостным и безболезненным, полным тихого счастья, гармонии и умиротворения.

…Я лежал, и в груди у меня нестерпимо жгло, и я сопротивлялся и кричал, но вдруг услышал чей-то смеющийся голос – голос, который я не слышал с самого детства. Это был голос моей матери, низкий женский голос, полный сладострастия и любви. И тогда я увидел, что это была она, возле меня была мать и держала меня на коленях, и открыла мою грудь, и погрузила свои пальцы глубоко мне в грудь меж ребер, чтобы вынуть сердце. Когда я это увидел и понял, мне это не причинило боли. Вот и теперь, когда эти боли возвращаются, это не боли, это пальцы матери, вынимающие мое сердце. Она прилежна в этом. Иногда она жмет и стонет как будто в сладострастии. Иногда она смеется и произносит нежные звуки. Иногда она не рядом со мной, а наверху, на небе, меж облаков вижу я ее лицо, большое, как облако, тогда она парит и улыбается печально, и ее печальная улыбка высасывает меня и вытягивает сердце из груди… Она ведь всюду. Она была цыганкой Лизе, она была прекрасной Мадонной мастера Никлауса, она была жизнь, любовь, сладострастье, она же была страхом, голодом, инстинктом… А теперь видишь, как удивительно все получается с ней: вместо того, чтобы мои руки создавали ее, она создает меня. Ее руки у меня на сердце, и она освобождает его и опустошает, она соблазняет меня на смерть, а со мной умрет и моя мечта, прекрасная фигура, образ великой Евы-матери. Я еще вижу его, и если бы у меня были силы в руках, я бы воплотил его. Но она этого не хочет, она не хочет, чтобы я сделал ее тайну видимой…

Все то, что мы не успели обрести наяву, мы рано или поздно обретаем в других жизнях, других мирах.

Это история об обретении утраченного рая, прекрасного и далекого, как совершенство, как небо, как звезды; о преданном служении идеалу. Душа человека и те ценности, которыми он так старается дорожить, - любовь, внутренняя красота и верность самому себе - подобны искусству: они не подвержены разрушающему воздействию тлена, они существуют для того, чтобы жить вечно. И, возможно, через пару столетий, в одной из следующих жизней и на одной из далеких планет эти герои найдут друг друга снова – чтобы друг в друге снова обрести себя.

Потрясающая книга. В ней столько всего неизмеримого и важного. Ощущение, словно уходишь с головой под воду. Она обволакивает тебя, поглощает. Я нашла в ней столько вопросов и ответов о творческом начале, о мастерстве, о жертвенности таланта и о таланте принесения жертв. Исповедь писателя о непримиримости поиска Бога и творческого начала, о доминировании одного из двух, чтобы собрать кого-то третьего, цельного и совершенного в своей непрерывной внутренней борьбе. С этой книги мне бы хотелось свести знакомство с Гессе. Очень сожалею, что случилось не так. Но хорошо, что случилось теперь, что вообще случилось.

Книга о тех временах, когда один мужчина говорит другому «милый», но они не весельчаки, они - друзья. Когда чума уничтожает города, и размышления о Вере, о любви Бога к людям имеют актуальный, жизненный характер, но нет еще СПИДа, и прелюбодеяние считается не самым страшным грехом. Труднее получить прощение за то, что пропускаешь утренние или вечерние молитвы.

Нарцисс и Златоуст. Друзья по случаю. «Наша цель, - говорил рассудительный и проницательный Нарцисс, - не в том, чтобы переходить друг в друга, но узнать друг друга и видеть и уважать в другом то, что он есть: противоположность другого и дополнение».

В сущности, бОльшую часть книги составляет описание похождений красавца Златоуста (Гольдмунда). Ох, и каких только женщин не было у Златоустика! Я влюблялся почти в каждую из них, особенно в тех, которые по некоторым причинам, были не покорены этим юношей. «Это так дивно принадлежать женщине, отдаваться ей! – говорил Златоуст Нарциссу. - …видишь ли, любить женщину, отдаваться ей, чувствовать, что она совершенно погружена в себя, а ты в нее, это не то же самое, что ты называешь влюбленностью и немного высмеиваешь. Здесь нет ничего смешного! Для меня это путь к жизни и к смыслу жизни». Златоуст учился у каждой женщины, была ли она совсем юной или же зрелой, и учил их сам премудростям любви. «Он был открыт любому соблазну: только поэтому он сам был так соблазнителен». При этом все описано не пошло (приходится делать такие комментарии, ведь бывают и пошлые книги), с упором на философию, а не порнографию. Златоуст много размышляет о жизни, о ее бренности, о смысле жизни (думаю, сам Г. Гессе серьезно размышляет об этом, используя образ Златоуста). Не вскользь, не поверхностно, как большинство современников, а вдумчиво, красиво и результативно. Так что тем, кто мается бесцельностью жизни, советую почитать «Нарцисс и Златоуст» - почерпнете что-нибудь полезное.

Нарцисс другого плана. Разумен, хладнокровен. Любит не так примитивно, как Златоуст. «Ему была позволена любовь только в единственной, высшей форме». Нарцисс не странствует, живет в одном месте, но мы, путешествуя вместе со Златоустом, читая его мысли и воспоминания, не забываем Нарцисса и познаем еще больше. Это как белое и черное, как Инь и Ян – без Златоуста не разгадаешь Нарцисса. Нарцисс и сам это понимает и признается, что легкомысленный Златоуст многому его научил. Чего только стоят последние слова Златоуста о матери, которые ожгли сердце Нарцисса (это значит, Златоуст попал в точку, это значит, что Нарцисс живет без матери и это значит, наконец, что любовь Нарцисса к Богу в какой-то мере определена тем, что у него нет любви к матери).

Без матери нельзя любить (в другом переводе – «нельзя жить», хотя в оригинале, все-таки, - «любить»). Без матери нельзя умереть.

И это задача матери (родителей) поселиться в сердце ребенка; не только родить и кормить, но и любить. Тогда жить ему будет гораздо легче. Тогда жить он будет ОСМЫСЛЕННЕЙ. Впрочем, может кто-то понял слова Златоуста по-другому?

Гессе я читала давно, помню, что мне книга понравилась, но конкретно ничего не вспомнилось. Какая же удача,что книга мне досталась во Флешмобе, по-другому я бы ее не прочитала и не вспомнила бы, какие чувства я испытывала тогда, какой восторг, вот что значит Гений. Читайте и перечитывайте - это такое чудо.

Вот уж действительно "тонкое и изысканное" произведение. Когда я читала 1/3 повести, да простят меня все книги мира и любители Германа Гессе, я искренне думала "Что за бред?! Когда я её (книгу) домучаю?!" И хорошо, что продолжила "мучить", так как остальные страницы я прочла за 1 день. Что меня зацепило? Сразу после прочтения я так и не смогла сложить своего мнения, лишь записала на листочке два слова "Свобода" и "Чума". Сегодня могу уже рассуждать более детально. Как же меня подкупил дух той свободы, которая столь живописно отображается в произведении, дух путешествий, опасностей и приключений. Дух свободной, случайной любви, пусть порой распутной, но такой пьянящей. Сразу захотелось - "туда" - в "те" времена, спать на соломе и бродить по свету без обязательств и условностей. Безумно поразило описание "Чумы - или белой смерти", от строк так и веяло то холодом, то запахом кострищ, в которых сжигали умерших. И что-то такое в этом было сильное, сметающее, в этих опустевших избушках, деревеньках и городах. Страх! Отчаяние! И снова все эмоции "на грани" - сильные и яркие! Как-то не тронуло меня сравнение двух друзей, все мы люди, все мы разные и это нормально, два пути, нет правых и виноватых, просто две разные жизни. Не зацепил меня и образ "матери", далека я видимо от философских рассуждений. А в целом я благодарна "Книголюбам" за стимул прочтения. Мне понравилось. Не могу сказать, что "вынесла урок", "встала на путь истинный" или же "завтра изменю свою жизнь". Нет! Но я целые сутки упивалась чужой свободой, и это было здорово!

И опять выше всяких похвал. Эту книгу стоит читать в комплекте с "Игрой в бисер", как идейно дополняющую и расширяющую ее. Там пошли направо, здесь налево. И прогулка получилась прелестнейшая, панорама жизненного пути Гольдмунда до сих пор стоит перед глазами. От "Игры в бисер" в этой книге персонаж Нарцис. Конечно, тут он представлен монахом, но какой он монах? Атеист и безбожник похлеще Гольдмунда, поиски Бога в духе и логике. Хоть сейчас можно зачислять на курсы Касталии.)) Перечень идей, которых коснулся автор, впечатляет, но больше всего конечно порадовала идея первородной матери, стоящей за миром чувств, за жизнью, за смертью. Ее поиски это лучшее в этой книге. И опять не радует концовка. Герои Гессе экстремумы функций, крайности проявления идей, мыслей, чувств. В этом они очень похожи на героев Достоевского, хоть того беспокоили и немного другие аспекты жизни. Но в отличии от Достоевского экстремумы которого остаются до конца таковыми, Гессе неизменно сбавляет темпы.((

Мне кажется, я всегда буду восхищаться этим гениальным писателем, который с поразительной точностью передают эмоции, наполняя их смыслом, цепляя, задевая, заставляя задуматься и переворачивать различные ситуации так, как раньше я бы на них никогда не посмотрела. Про мелодию языка, я уже и не буду упоминать.

Я не устаю удивляться произведениям Гессе. Каждое ведет меня, как слепого крота, в новый мир.

ДАЛЕЕ СПОЙЛЕРЫ Дорогой друг, Надеюсь, твоя жизнь так же наполнена смыслом и жизнью, как раньше. Потому что я нашел свою цель лишь однажды. Надеюсь, ты еще помнишь меня и наши беседы. Тогда ты открыл мне истину, за что я никогда не устану благодарить тебя. Интересно, увидимся ли мы вновь?! Что будет с нами в этом жестоком мире, где зло встречается так часто, что вера покидает нас за порогами монастыря? Что было с нами? Тогда, когда ты открыл мне глаза на мир, мы были еще совсем детьми. Теперь прошло уже много лет. Я страдал, но был и счастлив. То немногое, что я смог сделать в мире, теперь же сохраниться только в твоих и моих воспоминаниях, ибо нет никого, кто любил и понимал меня больше, чем ты...

«добро и зло не знают только те, кто по природе не имеет разума, а Адам обладал великою мудростию и мог распознавать то и другое… Если же Адам не знал до вкушения от древа, что добро и что зло, следовательно грех был бы для него учителем мудрости» св. Иоанн Златоуст

Случайно на следующий день после прочтения этой книги я нашла вот эту цитату. И она поразительно описала весь духовный путь главного героя... вплоть до имени самого героя.

Это странная книга, потому что временами меня раздражала инфантильность главного героя, его нрав и его тяга к греху, его невозможность отказаться, но было и "но"... его смелость поддаваться и отдаваться до конца, его воля не сдаваться и искать. Эта книга пропитана духом Пути, духом непрекращающегося духовного поиска и духом Жизни. Главный герой горит, то полыхая пламенем, то затухая, то снова разгораясь... горит до самого конца, до тех пор, пока фитиль не может ничего отдать и рассыпается. И вот когда надежды на новое возгорание уже нет, путь заканчивается. Именно здесь, ибо жизнь этого человека есть только огонь, сладостный, нежный, светлый, болезненный, причиняющий слезы, острый как бритва, жестокий... обжигающий других.

Подобно тому, как последние слова Златоуста горели в груди Нарцисса, его духовного брата-антипода, эта книга горит для каждого, кто способен ее "пережить" и понять.