Я Ходжа

Вступление, которое можно и пропустить

Лет десять назад в моей голове появился замысел снять фильм о Ходже Насреддине. Появилась идея, как это сделать, оригинальный сюжет. И все эти годы она крутилась в голове, словно пазлы или разноцветные кусочки мозаики, которые постепенно выстраивались в правильную картину.

Скажу так: видимо, из-за того что я медленно соображаю, на это ушло примерно шесть-семь лет. А последние три года я записывал, переписывал и прорабатывал разные версии и варианты. Пока, наконец, не выстроилась довольно стройная версия будущего фильма. Фильма, который я хотел посвятить Леониду Соловьёву, написавшему в своё время потрясающую книгу-дилогию «Возмутитель спокойствия» и «Очарованный принц» об этом же персонаже.

Должен вам сказать (приоткрыв завесу профессиональной тайны), что сценарий, написанный для кино, – это не литература, а технический документ. Он нужен для тех, кто создаёт фильм, для оператора, реквизитора, художника, актёров и многих других людей, занятых в дорогом и сложном кинопроизводстве.

В сценарии нет размышлений ни автора, ни героев, нет литературных описаний, передающих настроение автора и общую ситуацию, нет и многого другого, что обычно бывает в литературе. Сценарий всегда ограничен своим форматом, и только талант режиссёра может наполнить его жизнью. А это, сами понимаете, большая редкость. Потому что не всё упирается в голый сюжет и в умение складно пересказать историю. Есть кое-что ещё, но это уже магия, которая не всем доступна.

Увидев, что дело с фильмом затягивается, я решил реализовать свой замысел через книгу и, добавив то, чего нельзя было добавлять в сценарий, написал её. Всё-таки у книги больше шансов достучаться до зрителя, подумал я. Кино, оно что? Оно показывает зрителю версию всего лишь одного человека, режиссёра, как бы уникален и талантлив он ни был, а книга дарит возможность каждому читателю увидеть свой собственный фильм, самому стать режиссёром того, что он увидит за буквами и словами в своём воображении.

И последнее: по профессии я не писатель, а режиссёр, так что не судите строго.

Автор

Пролог

Друг мой! Если ты слышал истории о Ходже Насреддине, то наверняка знаешь, что, по некоторым официальным данным, родился он в семье почтенного имама в турецкой деревне Хорто близ города Эскишехир в 605 году хиджры, а закончил свою жизнь в древнем городе Ходженте в 386 году хиджры. То есть умер Ходжа за двести лет до своего рождения, и это не оспаривается!

Он был заживо сожжён слугами местного эмира и похоронен на южном кладбище, в могиле без имени и опознавательных знаков. Хотя некоторые караванщики говорят, что истина многолика, и утверждают, что на самом деле родился он не в Турции, а в Персии, в небольшом поселении Хаджиабад, и годом ранее его повесил шах Исфахана. Это тоже было бы правдой, если бы два года спустя его при всём народе не утопил бы падишах Кокандский – тому есть много свидетелей, а ты знаешь, люди врать не будут. Утопил как раз в тот день, когда гонец принес людям горестную весть, что Халиф Багдадский лично отрубил Ходже Насреддину голову.

Много могил у Ходжи Насреддина, и много городов на Востоке гордятся тем, что именно у них родился и погиб Ходжа Насреддин. Но мы расскажем тебе настоящую правду. Это не будет обычным рассказом о его похождениях и анекдотами из жизни великого шутника. Мы расскажем тебе о его смерти и возрождении. Расскажем, как всё было на самом деле.

А правда такова, что Ходжа Насреддин по дороге в Мекку заехал в один небольшой древний Город, чтобы сменить ослику подкову. В этом Городе он всерьез разозлил местного эмира. Такие уж они по природе своей, восточные эмиры, на всё постоянно обижаются. Вы спросите, много ли можно успеть, меняя подкову? Да и нужно ли было её менять? Кто-то может сказать:

– Подумаешь, велика важность, подкова! – и будет совершенно прав, если только за дело не берётся сам Ходжа Насреддин.

Всего за несколько часов Насреддин умудрился устроить переполох в Городе. За один день он превратился из нищего в знатного вельможу, из мужчины в женщину, а из женщины в святого, покровителя этого Города. При этом заодно он умудрился спасти от смерти молодого влюблённого юношу-стражника, наказать жадного Ростовщика, разоблачить хитроумного придворного Поэта и украсть из гарема Эмира самую красивую девушку.

Эмир обиделся, и обиделся по-настоящему. Так сильно обиделся, что послал за Ходжой своего «цепного Пса», своего Палача. О его жестокости ходили легенды, матери пугали им своих детей, а суровые воины при его виде замолкали, и казалось, что становились меньше ростом.

Пёс взял несколько лучших воинов эмира и пустился за Ходжой в погоню. Сжигая и убивая на своём пути всех, кто давал приют беглецу, он всё-таки настиг Насреддина и, пленив, повёз его обратно, на суд и расправу к эмиру. Но, проходящих через пустыню, их внезапно, как оно и бывает, настиг Смерч, ужасная песчаная буря. О том, что случилось потом, ты и узнаешь из этой истории.

Часть первая

«Как бы далеко ни ушёл человек от своего дома, в конце пути дом настигнет его».

(Сулейман ибн Салих, XV век)

ЭКСПОЗИЦИЯ

Пустыня. Раскалённый песок. По барханам тяжело шагает Старик с осликом на верёвке. На спине ослика – небольшая вязанка корявой древесины, собранной на дрова.

Старик доволен: найти в пустыне что-либо деревянное практически невозможно, только жёсткие шары перекати-поля из колючих ветвей. Но сегодня особенный день, сегодня праздник – вчера над пустыней пронесся Смерч, который принес с собой Западный ветер.

Злое солнце в зените изредка перекрывает кружащая в вышине птица. Старик останавливается и, погрозив стервятнику кулаком, отвязывает бурдюк с водой, поит с ладони своего ослика. Остатки воды он хочет допить сам, но солнечный зайчик на лице отвлекает его внимание – на склоне очередного бархана что-то ярко блестит. Старик, оставив ослика, шагает на блеск.

Из песка торчит часть спины и голова человека. На спине чёрный пластинчатый бахтерец, украшенный узорами; на шее – сверкающий золотом и драгоценными камнями ошейник. Именно они, эти камни, и приласкали глаза старика колючим солнечным лучиком.

Старик опускается на колени и, прислонив голову к спине человека, затаив дыхание, слушает. Он вроде бы слышит неровное, едва уловимое дыхание. Или ему показалось? Непонятно…

– Нет, конечно же, человек мёртв, у него нет ни пульса, ни дыхания. Всё это только кажется из-за проклятого пустынного ветра, который играет со мной и обманывает меня своими звуками. Разве может живое существо выжить после такого Смерча? У пустыни свои законы, да и время тут течет по-особенному, всего несколько дней – и от мёртвого тела остаются лишь кости. Сколько их уже встречал, бродя по пустыне, Старик! Пустыня только кажется безжизненной. На самом деле она так и кишит всякими её обитателями.

Вот и сейчас Старик видит, как по раскалённому песку к ним спешит муравей. Старик снова приложил ухо и прислушался – ну вот, опять! Ему показалось, что тело вздрогнуло. А может, это он сам дрогнул? Последнее время сердце его стучит неровно, с перебоями, особенно во сне, когда ему кажется, что он прыгает с высокой скалы. Тогда Старик просыпается и долго сидит, пытаясь глубоким дыханием восстановить рваный ритм и память, которая прыгает по времени, не соблюдая никакой хронологии. В любом случае, раз уж он нашёл это тело, его нужно похоронить – иначе как-то не по-человечески…

Да и потом, если хорошенько подумать, возможно, кто-то из людей узнает покойного и, возможно, успокоится о пропавшем сыне, муже – или о своём умершем враге? Нет, он никак не может оставить его здесь. На склоне лет Старик давно уже понял, что Небо наблюдает за людьми. Ничто не остается незамеченным.

– Вот же досада, – размышляет он, пока его руки отбрасывают непослушный песок. – Зачем я пошел на этот блеск? У меня же были совсем другие дела.

Старик вздыхает, вытирает рукавом пот. Как всегда, его подвело обычное человеческое любопытство. Ничто не изменилось с детских лет: как был ребенком, так и остался!

– Но теперь уже поздно что-либо менять, таким я и умру, – думает Старик и продолжает обеими руками отбрасывать раскалённый песок, откапывать безвестного странника…

Наконец ему удается перевернуть бесчувственное тело на спину. Лицо человека замотано чёрным платком, и когда старик снимает его, он видит, что под платком спрятана выкованная из тончайшего золота безликая маска.

Старик в ужасе смотрит на металлическое лицо с зияющими провалами глаз, его начинает трясти от страха:

– Маска… Я тебя знаю!

ЗА НЕДЕЛЮ ДО СОБЫТИЙ

В ночном небе круглая яркая луна. По ровной, испещрённой трещинами, словно треснувшая зеркальная гладь, пустыне скачут семеро всадников. Впереди главный, Вожак.

На его лице – золотая маска, на шлеме – султан из пышных перьев, а на шее – сверкающий драгоценными камнями ошейник.

Вскоре гладь заканчивается, начинаются пески и текучие барханы. Всадники придерживают своих коней, переходят на шаг. Лошадям песок непривычен. У них нет таких разлапистых конечностей, какими обладают верблюды. Копыта их проваливаются и утопают в песке. И чтобы вырвать ногу из текучего, ненадёжного песка, лошадям приходится каждый раз делать очередное усилие.

Поднявшись на очередной бархан, Вожак останавливается и поднимает руку. Остальные, подчиняясь безмолвному приказу, натягивают поводья и тоже останавливаются. Их кони устало фыркают, пытаясь устоять на утекающем песке. Они переступают своими копытами. Вожак смотрит на горящие впереди огоньки небольшого поселения. К нему подъезжает один из всадников, самый молодой из воинов, Джавад:

– Господин, думаете, он здесь?

– Не расслабляться!

Получив удар плетью, конь Вожака срывается с места и скачет в сторону огней. Остальные, вытаскивая сабли и подгоняя коней глухими гортанными выкриками, скачут вдогонку.

***

Старик неторопливо размышляет, говорит сам с собой и с телом, лежащим перед ним:

– Наверное, лучше закопать тебя, всё равно ты умер. Стоит ли тратить мои и без того не бесконечные силы и возиться с трупом того, чьей смерти ждёт столько людей. Небо меня поймёт и будет свидетелем. Пожалуй, так я и поступлю. Пусть люди не поверят мне и будут смеяться, но я даже не стану брать эти драгоценности. Пусть их заберёт песок и сама Пустыня, это её добыча и её жертва…

Неожиданно из-под маски раздается какой-то звук. Что это – игра ветра, задувающего в щели золотых провалов глазниц на маске, или… Старик прислушивается и слышит тихий стон.

– Ах, ты ж… Да ты живой? – в изумлении восклицает Старик и, отбросив сомнения, начинает копать. Он копает всё быстрее и быстрее.

Песок под верхним слоем не так горяч, как сверху, рукам старика уже не так больно. Вот он уже почти освободил тело от песка и тащит на себя – но что-то мешает. Ещё одно усилие, и становится видно, что к руке человека в маске волосяным арканом привязана ещё чья-то рука. И на этой руке – драгоценный перстень с большим, темно-кровавым камнем. Старик в изнеможении опускается на песок, вытирает пот, поднимает лицо к небу:

– Аллах милосердный! Надеюсь, тут не все сорок разбойников?!

***

Раннее утро, рассвет. Солнце ещё не взошло, но вот-вот покажется на горизонте. Перед нами небольшое разрушенное поселение дворов на пять. Некоторые хижины ещё горят. Дым, крики животных, запертых в подожжённом хлеву. Всадники, которых мы видели в пустыне, вытаскивают жителей из домов, волокут к колодцу. На площадке, в центре поселения, у колодца, сидят напуганные местные жители, человек десять – старики и женщины. Вожак спрыгивает с коня, наклоняется к избитому, связанному старику.

– Ты старший? Где Ходжа?

– Я ходжа. Что тебе нужно?

– Ты знаешь, о ком я. Мне нужен Насреддин.

– Я ничего тебе не скажу. Не знаю.

– Тогда все умрут. Выбирай. Ты умрешь последним.

Вожака окликает один из воинов:

– Господин…

– Что тебе, Ибрагим?

– Мы обыскали всю деревню, только взрослые. Детей нет.

Вожак смотрит на Старика. Старик улыбается.

По знаку Вожака один из воинов, самый молодой и нетерпеливый, Джавад, достает саблю, закалывает старика.

Старик так и умирает с улыбкой, и это злит Вожака. Он с удовольствием бы стер эту улыбку, срезал бы её вместе с лицом, но время не ждёт, нужно ехать дальше. В толпе вой, плачут женщины. Молодой воин вытирает саблю:

– Дети, наверное, сбежали. Думаю, надо их найти.

Вожак поворачивает голову, его маска безо всяких эмоций. Он смотрит на молодого воина.

– Самый умный, Джавад? Снимай шлем.

Молодой воин смотрит, не понимая. Вожак снимает свой шлем с султаном, остаётся только в маске, протягивает его молодому воину.

– Будешь главным. Говори, что делать.

Молодой воин не смеет перечить. Видно, что он боится своего командира. Он отдает Вожаку свой шлем, обмотанный чалмой, надевает шлем вожака. В его голосе неуверенность:

– Видимо, они ушли по той дороге, другого пути нет. Догоним их?

Вожак легко запрыгивает на коня. Показывает плетью на связанных жителей.

– А с этими что?

– Ну… Зачем нам свидетели?

Остальные воины смотрят на Вожака. Связанные старики и женщины, затаив дыхание, ждут его ответа. Вожак поворачивается к воинам:

– Джавад теперь ваш командир, – его безликая маска упирается взглядом в лицо побледневшего Джавада. – Давай, приказывай!

Молодой воин, пробежавшись взглядом по лицам товарищей, робко улыбается, потом делает серьёзное лицо и говорит уже увереннее, в его голосе проявляются «железные» нотки. Перекрывая визг и крики сгорающих в хлеву животных, он кричит воинам:

– Ну? Чего встали! Убейте их!..

По команде нового командира воины достают сабли, идут к связанной толпе. Всадник в маске остается сидеть на коне. Его конь стоит, как вкопанный. Солнце, наконец, показалось из-за горизонта. Сквозь клубы чёрного дыма всадник смотрит на открывшиеся его взору горы. Их белоснежные вершины окрашены алым рассветом.

В толпе связанных пленников слышен плач, звучат глухие проклятия, в клубах скрывшего всё чёрного дыма слышны чмокающие удары сабель, хрипы и стоны умирающих…

***

Древний восточный Город.

Мы видим большую площадь перед дворцом Эмира. Обычно она заставлена переносными лотками и повозками, с которых местные и приезжие торговцы продают свои товары. Так уж повелось на Востоке, что любое открытое пространство, не занятое постройками, моментально превращается в стихийный рынок. А по прошествии многих лет, когда люди привыкают к этому, у них даже мысли не возникает, что архитектором, создавшим это место, задумывалось нечто другое.

Но сегодня центр площади пустой, никого нет. Все временные прилавки, телеги и переносные шатры убрали по приказу начальника стражи Эмира ради ежегодного праздника, посвящённого дню урожая. И это тоже традиция, к которой за многие годы привыкли горожане. Только по краям площади, прижимаясь к стенам лавок и домов, стоят жители города. Они пришли по приказу глашатая, который передал волю Эмира.

Несмотря на приказ быть довольными и улыбчивыми, люди недовольны, они удивлённо переглядываются, но рядом широким оцеплением стоят свирепые стражники. Все пришедшие горожане понимают, что возмущаться действиями властей себе дороже. Пожилой стражник смотрит на кислую мину какого-то бродяжки:

– Кто тут недоволен? Ты? Или ты?! Сказали вам – праздник, значит, праздник! Веселитесь, ничтожества, пока голова на шее!

Ему вторит другой стражник, с алебардой:

– А кто недоволен, для тех у нашего Эмира есть особое место – зиндан! Там как раз вчера, после казни бунтовщиков, места освободились!

Низко и протяжно звучат трубы. Огромные, длиной по несколько метров трубы-карнаи, каждую из которых с трудом удерживают по трое человек. Люди, стоящие на площади, смотрят, как начинают раздвигаться тяжеленные створки парадных дворцовых ворот.

Ворота высотой в три человеческих роста сделаны из деревянных лиственничных брусьев, окованных металлическими полосами. Каждую створку толкают по несколько человек. Из глубины недоступного простым людям двора группа солдат выкатывает огромную расписанную узорами пушку с широким жерлом. В толпе зевак слышатся восхищённые возгласы и отдельные разговоры:

– Наш Эмир, слава небесам, любит всё большое!

– Как и вы, уважаемый.

– На что намекаешь, голодранец? На мою чалму?

– Что вы, уважаемый Парвиз! Я про пушку.

– А при чём тут я?

– В жерло этой пушки сможет залезть даже твоя несравненная Зейнаб!

– А не надо завидовать, Сайдулла! Смотри, как бы ты сам не оказался в этой пушке.

– Скажите, а что, в нас будут стрелять из пушки?

– Размечтался! Будут они на тебя порох тратить!

– Наверное, будет салют, но почему днем?

– А ночью стражники спят.

Люди смеются. Вслед за пушкой и солдатами появляется надменный и торжественный Стражник в красной жилетке и синих шароварах. Он степенно подходит к пушке, в его руках горящий факел на длинном шесте. Шевеля синими усами, что является отличительным признаком немногочисленных, но бесстрашных воинов-артиллеристов, стражник подносит факел к специальному углублению на стволе пушки. Короткое шипение, брызги искр, и… раздаётся выстрел.

Из её огромного жерла, куда и правда поместился бы довольно упитанный человек, с грохотом вырываются клубы чёрного дыма, который моментально окутывает площадь.

Когда дым рассеивается, мы видим стоящих на пустынной до того площади девушек. Их двенадцать. Они застыли в странных танцевальных позах. Вокруг – молчаливая, замершая в изумлении толпа зрителей. Слышно, как звучат редкие и поначалу тихие, словно пульс спящего человека, удары гулкого барабана. Они постепенно усиливаются, их ритм нарастает. Девушки, будто подчиняясь этим ударам, начинают двигаться. Движения их медленны и механичны, словно у оживающих на глазах кукол.

***

Всадники, растянувшись цепочкой, осторожно едут по узкой каменистой дороге по дну ущелья. Это, конечно же, не рукотворная дорога, как мы видим, а пересохшее русло реки, своими водами, век за веком, за сотни тысяч лет прорезавшей это ущелье. Но сейчас не сезон, воды здесь нет, река пересохла, и можно не опасаться быть унесенным бурным, сбивающим с ног течением – и спокойно пройти по высохшим плоским камням.

И слева, и справа от растянувшихся вереницей всадников отвесные каменные стены. Молодой воин, с опереньем на командирском шлеме, едет впереди. Внезапно ему в шею впивается стрела. За ней, сразу же, ещё одна. Не издав ни звука, он мешком сваливается с коня. Сверху, со скал, катятся камни, на ходу они сбивают камни крупнее, начинается обвал.

***

Наверху, на плато, возле самого обрыва в пропасть, по дну которой едут воины во главе с их Вожаком, – несколько подростков, всего пять человек. Трое ребят, примерно десяти – четырнадцати лет, и две девочки десяти и двенадцати, с луками и палками-шестами. Мы видим, как они стаскивают к самому краю и сталкивают в пропасть тяжёлые валуны.

Руководит всем подросток Искандер, с седой прядью на голове. Он точен и скуп в своих движениях. Сразу понятно, что для остальной ватаги он авторитет. Даже самая маленькая среди всех, Зульфия, сдирая кожу на коленях и ладошках, изо всех своих детских сил катит к краю большой для неё базальтовый валун неправильной формы. Мальчик постарше, Турсун, увидев это, бросается ей на помощь и, остановив девочку, не давая ей подойти к самому краю, сам сталкивает камень вниз, вдогонку остальным.

***

На площади, перед дворцом Эмира, танцуют двенадцать девушек. Ритм их танца постепенно ускоряется.

Вокруг толпа зрителей, по бокам, ближе к воротам, музыканты с длинными трубами, бубнами и всякими другими инструментами. Большие барабаны задают ритм. В городе – праздник Урожая.

Среди девушек-танцовщиц особенно выделяется одна, в огненно-красном платье, Гульнора, ей семнадцать лет. Движения её отточены, тело послушно реагирует на ритм, она подобна пламени в раскалённом горне, что способно расплавить любой металл. На голове у неё тысяча и одна косичка с вплетёнными в них разноцветными шёлковыми лентами, на щиколотках позвякивают серебряные монетки, на руках и пальцах переливаются самоцветы. Глаза её смотрят прямо перед собой, но она ничего не замечает вокруг – ни смотрящих на неё людей, ни домов, ни облаков, несущихся по небу. Она полностью погружена в танец, который сейчас, как никогда точно, передает её внутренний мир и внутреннюю свободу.

***

Опытные всадники, мгновенно оценив ситуацию, спешиваются, прижимаются сами и прижимают своих лошадей к неровным стенам ущелья. Лошади кричат, вращая своими обезумевшими вдруг глазами. Огромные камни, перекатываясь и подпрыгивая в полете, разбиваются на куски и, поднимая тучи пыли, падают на дно ущелья…

Воины уворачиваются от осколков и падающих камней. Вожак в маске тоже прижимается к скале с выступом, защищающим его от камнепада. У его ног лежит мертвый молодой воин, Джавад. Наконец всё стихает.

Когда пыль от камнепада рассеивается и наступает полная тишина, Вожак снимает с головы мертвеца свой шлем с плюмажем:

– Что, Джавад, понравилось быть командиром?

***

С балкона дворца на танец девушек смотрят люди. Это сам Эмир и вся его придворная свита. Среди них Придворный Поэт, худощавый, с изрезанным годами лицом Лекарь – и верный ручной Пёс и палач Эмира в золотой маске.

Эмир ещё не старый, но сильно обрюзгший и чрезмерно растолстевший человек, ему примерно пятьдесят с хвостиком лет, и в бороде его только недавно стали появляться седые волосы.

О чем нам с вами это говорит, друг мой? Прежде всего, о том, что Удача и сами Звезды на стороне Эмира – мало кто из его ныне здравствующих коллег доживает до таких лет. Власть – понятие слишком заманчивое для честолюбивых, полных сил и ума людей, стремящихся к обладанию силой. И как мы с вами знаем, в этом мире выживают не те, кто самые сильные или самые храбрые – они-то, кстати, и мрут в первую очередь, – а те, кто умеет приспосабливаться и оборачивать любую ситуацию в свою сторону, к своей выгоде. Так устроен мир, друг мой, если тебе об этом ещё не сказали.

Чуть позади и по бокам, метрах в трёх от Эмира и его ближайшего окружения, за специально обозначенной на каменном полу полосой стоят все остальные придворные, получившие это бесценное право – быть во втором ближнем окружении Эмира.

Сейчас, заворожённые ритмом и танцем, они даже перестали толкаться и пихать друг друга, пытаясь хоть на волосок быть ближе к воплощению Солнца на Земле, но опасаясь переступить эту полосу, нарисованную на полу балкона. Все они уже знают, если её переступить – то как бы ты ни был близок к Эмиру, через заслуги или родственные связи, твоя голова моментально соскочит с плеч, и бедняге нечем будет вкушать те сладости, что остаются после трапезы Солнцеликого.

Поэт тяжело дышит, глядя на танцующих внизу девушек и особенно на Гульнору. Его гибкие длинные пальцы нервно перебирают нефритовые чётки. Он тревожно и украдкой оглядывается, не увидел ли кто его интереса? Не заметил ли кто его волнения? Ведь всё это так легко трактовать в глазах Эмира в свою пользу – мол, посмотри, Великий, на своего придворного Поэта – глаза его завидущие, так и пожирают то, что изначально принадлежит тебе, Солнцеликий. Но, слава Небесам, нет… – Поэт хищно улыбается. Все вокруг заняты удивительным по красоте, завораживающим зрелищем.

Поэт давно уже знает каждого из них, и если говорить начистоту, опасается только одного из них, своего тайного врага и недоброжелателя, единственного по-настоящему грамотного человека из всего окружения Эмира – пожилого Лекаря. Уже много лет между ними идёт негласное соперничество и борьба за место перед лицом Солнцеликого. Всем своим коварным видом, своими ухмылочками и уходом от прямых разговоров Лекарь показывает Поэту, что что-то знает о нем. Что-то тайное, недоступное пониманию остальных, что-то порочащее и унижающее Поэта.

– Неужели он как-то прознал о моей давней, невинной шалости с его внучкой, маленькой шаловливой Айгуль? – размышляет Поэт.  – Но запуганная им насмерть девочка никогда и никому не рассказала бы о том, что в тот вечер произошло в дворцовом саду, Поэт в этом абсолютно уверен. – Тогда что? Пока неясно, но нужно всегда быть настороже. А если всё-таки знает? Что он может сделать?

В отличие от Поэта, который был родственником, хоть и дальним, самого Визиря, Лекарь человек безродный. Выскочка, который добился своего признания и места при дворе всего лишь благодаря своим знаниям и умениям, как и всякий отщепенец. Что он может сделать, к кому пойти с жалобой? Ещё тогда, когда всё это произошло, Поэт уже знал весь дворцовый расклад и понимал, что его шалость не принесёт никаких дурных последствий. Он очень осторожен, да… Так и получилось. Но, может быть, дело совсем не в Айгуль? Может, откуда-то хитрый и дотошный Лекарь узнал о том случае, когда совсем молодой ещё Поэт не был придворным поэтом, а был всего лишь писарем-учеником у действительно великого Учёного и Поэта и сбежал от него, прихватив кое- какое золотишко и рукописи? Но это было очень и очень давно, и совсем в другом городе…

– Нет, никак не мог он об этом узнать, – думает Поэт, украдкой глядя на Лекаря. Он был уверен, что великий Ученый и Поэт даже не заметил пропажи, он весь был погружён в изучение неба и звезд. Совсем как малое дитя, – усмехается про себя Поэт.

И ещё, Придворный Поэт уверен: если бы Лекарь действительно знал правду о нем, то немедленно доложил бы её эмиру. Однако вот уже многие годы он этого не делает, а значит, либо опасается связей Поэта, либо не знает, а лишь делает вид.

– Ну, что же, – размышляет про себя Поэт,  – видимо, при всяком дворе, будь он в Персии или Алжире, в Бухаре или Делийском ханстве страны Хиндустана, среди придворных такое поведение, как интриги и козни, является обязательным приложением к безбедной и беззаботной жизни в тени любого Великого. Но сейчас Поэт убедился, что Лекарь отвлёкся. Он, как и остальные, смотрит на танец, и на лице его блуждает глупая, детская, несмотря на его пожилой возраст, улыбка.

– Запомним, гадкий докторишка,  – усмехается про себя Поэт, – танцы полуголых женщин – твоя слабость!

***

Подростки, лёжа на краю пропасти, смотрят вниз. Обвал, устроенный их руками, закончился, пыль оседает, зависает тишина. Внизу нет никакого движения.

Маленькая десятилетняя Зульфия отползает от края и, вытянув ноги, садится на землю, плачет. Своими стертыми в кровь ладошками она в отчаянии хлопает по земле. Подросток с седой прядью садится рядом, обнимает её.

– Не надо плакать, Зульфия. Если там кто-то и выжил, я найду и убью его. Клянусь.

К ним подходит второй подросток, Турсун, тот, что помогал девочке сбросить камень. За поясом у него настоящая взрослая сабля без ножен. Он обращается к Искандеру, но одновременно и ко всем:

– Давайте спустимся, добьём уцелевших?

– Нет, Турсун. Вам нужно бежать изо всех сил.

– Куда, Иска? Нам некуда теперь бежать.

– Нужно предупредить жителей того кишлака, что за рекой.

– При чём тут они?

– Уцелевшие убийцы пойдут туда.

– А потом?

– Потом вернётесь домой, надо похоронить убитых. Кто ещё это сделает?

К ним присоединяется вторая девочка, Зарина. Она постарше Зульфии, очень худая и высокая. Её глаза, словно горящие угольки, упираются в Искандера.

– А ты, Искандер? Разве ты не пойдёшь с нами?

Искандер задумчиво смотрит на неё, потом отвечает:

– Я старший, Зарина. Мне нужно закончить начатое дело.

– Но там все погибли, мы спокойно можем вернуться.

– А если нет?.. Я должен проверить. Отец всегда говорил: делаешь дело – делай так, чтобы после тебя другому человеку нечего было исправить.

Маленькая Зульфия вытирает рукавом слёзы, с надеждой смотрит на своего вождя и лидера.

– Искандер! Если принесёшь его маску, выйду за тебя замуж!

Зарина сухо смеётся, лицо её перекошено, их диалог напоминает разговор пожилых людей:

– Глупая, эта маска снимается только вместе с собачьей головой!

– Знаю.

– И ты ещё маленькая, чтобы выходить замуж! Тут есть кое-кто и постарше, – она с надеждой смотрит на Искандера.

– Но мне больше нечего предложить, у меня есть только я сама…

Искандер встаёт, подбирает лежащий на земле лук и несколько стрел. Маленький Рустам начинает плакать.

– Не надо плакать, Рустам, – Искандер поворачивается к Турсуну. – Остаёшься за старшего, Турсун. Предупредите людей в селении, – он незаметно показывает глазами на остальных детей, добавляет тихо: – Не дай им умереть.

Отряхнув колени и больше не глядя на остающихся ребят, он решительно уходит к спуску в ущелье. Остальные дети молча провожают его взглядами.

Зульфия уже не плачет, она смотрит вслед уходящему из её жизни Искандеру.

Ей кажется, что это конец и на всей земле остались только они, всего несколько человек. Потому что мир до сегодняшнего дня был широк и наполнен. Она вспоминает их жизнь в деревне, людей, родителей. Вспоминает молчаливого и вечно уставшего отца, тёплые руки матери, запах скисшего молока, пропитавший стены её комнаты, их курочек и овец, собаку со своими щенками – в общем, весь огромный мир, окружавший её до вчерашнего дня. А сегодня никого из них уже нет в живых, только они, выжившие несколько человек, сидящие тут на краю пропасти, в которой живет сама Смерть. И туда, в пропасть, уходит её последняя надежда, уже почти совсем взрослый Искандер.

– Что ж, – думала Зульфия, – он мужчина, он и правда должен закончить то, что мы начали. А я женщина, хоть и маленькая, моё дело ждать. Ждать и быть красивой к его возвращению. И не нужно сомневаться, что он вернётся. Как говорила мама, пока плывут над головой эти облака и пока светят по ночам звёзды, мужчины всегда будут уходить на смерть, а женщины всегда будут их ждать.

Когда Искандер окончательно скрылся из виду, Зульфия встала земли, отряхнула платье и посмотрела на Зарину, Турсуна и Рустама:

– Мы должны успеть предупредить людей, а для этого нам нужно бежать.

– Они не знали короткой дороги, поэтому пошли по ущелью, а мы знаем, – сказала Зарина. – Даже если они там выжили, у нас полдня в запасе.

– Там, в кишлаке, живет моя тетка, у неё есть еда и где переночевать. Она добрая и печёт такие пироги… – мечтательно сказал маленький Рустам. – Я её уже год не видел, она будет рада.

Собравшись, ребята идут вдоль пропасти и вскоре сворачивают на едва заметную тропинку, уводящую их в сторону виднеющихся впереди скал.

***

Горы. Перевал, ледник. Растянувшись извилистой змейкой, ведя коней на поводу, шестеро воинов во главе с Вожаком поднимаются по леднику (снежнику). До вершины перевала остаётся совсем немного, когда одна из лошадей поскальзывается и, утаскивая за собой привязанного арканом воина, Исхака, скользит и катится вниз.