Kitabı oku: «Кумач надорванный. Роман о конце перестройки», sayfa 5
X
Куратор теперь приглядывал за студентами неотступно. Всякий вечер обходил дома, проверяя, все ли на месте, подолгу разговаривал с их хозяевами, выведывая подробности про постояльцев.
Аспирант, встретив Медведева наутро после собрания, сжал кулак и озлобленно прошипел:
– Повыступаешь ты ещё у меня, правдоруб…
Тот подмигнул:
– Нахлобучили всё-таки, да?
Аспирант сощурил глаз:
– Завидно, что на самого девушки не смотрят?
– Захочу – посмотрят. А вот про ментовку на собрании гнать – гнило… Сам что ли не барагозил никогда?
Аспирант осклабился, но отступил.
– Борзый ты, Медведев.
– Киселём никогда не был.
Они разошлись, ожёгши друг друга взглядами.
Выходные вышли тягомотными. В ночь на субботу деревню начал заливать дождь, быстро превратив улицу в месиво, в которое без резиновых сапог было не ступить. Валерьян, затопавший засветло налегке через двор к туалету, сразу промочил ноги.
Домохозяйка, выцветшая одинокая женщина годами к пятидесяти, действительно пила. Бутылка самогона появилась на её столе с самого утра.
– Будешь? – поинтересовалась она, кивнув на пустой стакан.
Лицо её, в багровеющих прожилках, румянилось нездорово.
Валерьян отрицательно мотнул головой.
– Смотри…
Поев, он натянул сапоги, свитер и направился на почту.
В почтовом отделении имелся телефон с выходом на междугороднюю связь, и Валерьян позвонил домой – впервые с момента приезда в колхоз. Ответившая на звонок мать дотошно выспрашивала его про быт, про квартирных хозяев, настырно требовала, чтобы он, выходя в поле, одевался теплее. Перехвативший у неё трубку отец был лаконичнее, больше слушал его, давал советы:
– Ты от куратора вашего подальше держись. Понял? Сильно не усердствуй. А то навалит обязанностей – начальники любят на исполнительных ездить.
Поговорив с родителями, Валерьян задержался у стола с разложенными газетами. Помимо районной и областных, продавали и несколько центральных. Был даже номер журнала “Техника – молодёжи”, правда, за прошлый месяц. Он взял его в руки, пролистал, но не купил.
Под вечер студенты собрались во дворе МТС, помещавшейся в старой, недействующей церкви. Здание её, несмотря на переоборудование, всё равно выглядело заброшенным. Обнажённая, из красного кирпича кладка была испещрена выщерблинами, над центральным входом, заслоняя с улицы остатки купола, проросла в человеческий рост берёза.
Посвежевший ветер угнал облака, и студенты, сидя на приставленных к церковной стене деревянных ящиках, глядели на меркнущее, перемигивающееся ранними звёздами небо, неторопливо курили, ведя задумчивый разговор.
– Как местные-то тут не охреневают? – спросил, словно бы самого себя, Кондратьев. – Ни телека ведь ни у кого, на радио – сплошной “Маяк”.
– Охреневают – и пьют, – отозвался Валерьян, вспомнив хозяйку.
– Им, может, телек и не нужен. Отпахал трудодень, вмазал – и ништяк, – придавил окурок носком ботинка староста параллельной группы Никита Скворцов.
– Скукотень же.
Тот пожал плечами:
– Кому как.
Тьма становилась всё гуще. Силуэты старых, полуразобранных тракторов, валявшиеся на дворе там и сям ржавые остатки моторов расплывались в чернеющей мгле, превращаясь в угловатые причудливые груды.
Кондратьев посмотрел на небо, вздохнул:
– Жаль, телек не посмотреть. По субботам в это время передача клёвая идёт – “НЛО: необъявленный визит”. Про космос, пришельцев и всё такое.
Валерьян фыркнул:
– Чушь!
– Не скажи. Там реальные люди выступают, рассказывают, что видели. Я верю.
По угасшему небосводу, будто спичка по коробку, ярко чиркнула падающая звезда.
– Вон твоё НЛО полетело, – не удержался от шутки Валерьян.
– Метеор, – почесал переносицу Скворцов и закурил вторую.
– Да кто его знает, – взлохматил волосы на затылке Медведев. – Сейчас столько всего показывают и пишут… Взять экстрасенсов тех же: Кашпировского, Чумака. Исцеляют людей. Кто б в такое раньше поверил? А вот моя тётка-язвенница заряженную воду стала пить – и действительно полегчало.
– Экстрасенсы – это другое, – возразил Скворцов. – Мы просто не знаем всех функций человеческого организма. А они узнали и научились ими управлять. Что в этом такого невероятного?
– А что в НЛО? – парировал Кондратьев.
– Ну, пришельцы, гуманоиды – это перебор. В Солнечной системе нет жизни – установлено. А на то, чтоб из других звёздных систем до нас долететь, сотни и тысячи световых лет потребуются. Кто ж столько проживёт?
Все примолкли, кто силясь прикинуть в уме столь громадную бездну времени и пространства, кто просто в молчании глядя на звёздное небо.
– Читал недавно, и мыслью управлять можно. Предметы на расстоянии передвигать, – продолжал Кондратьев о своём.
– Ага, только подумал – и картошка вся на ленте выбрана, – сострил молчавший до того Серёгин.
Медведев сплюнул под ноги, повёл незажившим ещё плечом.
– Мечтай, затейник.
По его раздражённому жесту, саркастическому тону ощущалось, что прежняя дружба между ними оборвалась – прямолинейный, резковатый Медведев после недавнего собрания перестал видеть в Серёгине товарища и того не скрывал.
Серёгин шмыгнул, пригнул шею, смолчал.
У МТС, оттолкнув железные, скрипучие ворота церковного двора, показался куратор.
– Вы? – спросил он, щурясь во тьму. – А я вас искал, искал…
– Мы, – подтвердил Валерьян.
– По домам идите. Хозяевам что, специально не спать, вас дожидаться?
Топчась возле ящиков, куратор вертел по сторонам головой, невзначай заглядывал в промежутки между ними.
“Бутылки высматривает. Боится, что пили”, – догадался Валерьян.
Студенты неохотно поднялись.
– Да уж не пропадут они. С нами, без нас… – процедил он.
В воскресенье в клубе показывали кино. Куратор, подключив колхозного председателя, договорился, чтобы к ним из райцентра привозили фильмы и даже раз в неделю приезжал на вечер киномеханик. Пока он налаживал аппаратуру и заправлял в неё плёнку, студенты толклись у входа, с чавканьем переступая сапогами по раскисшей грязи.
– Фильм-то хоть про что будет? – спросил Валерьян у комсорга Вилкова.
Тот, сплюнув, ухмыльнулся:
– Про урожай.
Фильм был новый, совместный, польско-советский, но показывали в нём тропическую влажную Азию, перевитые лианами чащи, буддистские пагоды. Несколько авантюристов, завлечённых случайно попавшим в их руки старинным восточным манускриптом, искали путь в потаённую долину, но нашли в заброшенном монастыре не клад, а жуткое, смертельно опасное зелье. Парни загоготали в голос, когда в одной из сцен героиня – смазливая и пронырливая журналистка – мелькнула в кадре обнажённой. Девицы захихикали, прикрывая рукавами рты.
– А ничего так фильмец подогнали. Взбодрил, – проговорил довольный Кондратьев. – Думал, хрень какую-нибудь прокрутят.
Когда Валерьян вернулся домой, хозяйка уже спала, сипло храпя из своего отгороженного занавеской закутка.
Следующая неделя была малоотличима от первой. Те же комбайны, то же выбирание картошки из земляных комьев, которые после недавних дождей не рассыпались, а размазывались по перчаткам тягучей грязью. Прямо в полях их несколько раз накрывали ливни, и тогда перебирать землю становилось совсем в тягость. Студенты, застегнув до самого ворота куртки, пряча лица под нахлобученными на самые лбы капюшонами, швыряли в отверстие элеватора слипшиеся грязные комья, даже не стараясь извлечь из них клубни.
К пятнице Валерьян, несмотря на усталость, повеселел, обнадёженный. Побывавший с бригадиром в соседнем колхозе Вилков обмолвился, что обосновавшиеся там студенты-химики хотят в субботу заявиться к ним в гости. В их деревне киносеансов не устраивали.
В этот раз из райцентра привезли сразу несколько лент, на оба выходных дня, и что смотреть, студенты выбрали сами. Большинству приглянулась прогремевшая в эти месяцы “Авария, дочь мента” – кто-то ещё в городе воодушевился газетными рецензиями, кто-то слышал о картине от других. Михаил Владимирович, узнав, выбор одобрил:
– Правильно решили, ребята. Вам сегодня подобные фильмы нужны. Режиссёр верно показывает, к каким трагическим последствиям способен привести анархический бунт.
Студентов, впрочем, фильм привлёк не только рецензиями и рассказами. Само название дразнило ухо жаргонным, дворовым словом.
Химики на киносеанс явились всем курсом, и зрители едва вместились в не слишком обширный актовый зал клуба. В проходе между рядами деревянных стульев с ободранными откидными сидениям пришлось расставлять табуреты. Сзади, в узком пространстве между последним зрительским рядом и стенкой, втиснули несколько длинных скамей, и усевшиеся на них зрители упирались коленями в жёсткие спинки впередистоящих сидений.
Валерьян заприметил Инну сразу, ещё на улице, возле клуба. Вместе с остальным курсом химиков она действительно трудилась в соседнем колхозе. Улыбнувшись, она даже кивнула ему первой, словно не прочь завести разговор.
Однако заговорить у них не вышло. Суетившийся у входа куратор, как назло, отрядил его в помощь киномеханику – сутулому, медлительному мужичку, заявившемуся в клуб “под мухой”.
– Ештокин, пригляди за ним там. А-то ещё не ту плёнку заправит.
Пока Валерьян, чертыхаясь про себя, минут десять возился тесной комнатушке, силясь понять сбивчивые указания мужичка, студенты заполнили зал. А когда, наконец, механик с его помощью вставил нужную ленту в аппарат и изготовился начать показ, свет в зале уже погасили, и разобрать, кто где сидит, было невозможно. Сам он с трудом приткнулся на край скамьи, когда экран уже пестрел титрами.
После окончания киносеанса студенты говорливой гурьбой повалили из зала наружу, поводя затёкшими плечами, выгибая одеревенелые спины – сидения в сельском клубе не были покрыты обивкой, и мышцы от них, немея, болезненно ныли.
Валерьян, зацепившись с кем-то из химиков пустячными фразами, уже присоседился было к их с Инной компании, но в этот момент к клубу подрулил грузовик.
– В Дрёмово собираюсь. Девушки, кого подвезти? – лихо крикнул колхозный водитель, высунувшись из кабины по грудь.
Химики жили в Дрёмово, но идти обратно по грязной дороге, по холоду и темноте пешком, никому из них не хотелось.
– Да кто ж их отпустит-то одних? – рассмеялся стриженный “под горшок” парень, первым карабкаясь в кузов. – Завезёте ещё не туда.
– Обижаешь, студент, – выпячивая в деланной обиде губу, прогудел водитель. – Я не какой-нибудь такой. Я от души…
Грузовик, вобрав в свой кузов десятка два девушек и парней, покатил по улице от клуба прочь, окатывая обочины брызгами из луж. Разочарованный, расстроенный Валерьян остался у крыльца.
“Опять облом! Ну что ты за…!” – думал он, костеря про себя и подворачивавшихся в этот вечер некстати куратора с водителем и самого себя.
Крупные капли падали с мокрого после дождя козырька ему на плечи, пронизывая ткань холодной влагой почти насквозь, но он того даже не замечал.
XI
Дом, в котором жил Валерьян, в воскресное утро стоял тих. Хозяйка запропала куда-то с прошлого вечера и до сих пор не объявлялась. Никто не звякал за перегородкой посудой, не громыхал вёдрами, разливая из них по чанам и тазам колодезную воду.
Валерьян, ополоснув у умывальника лицо, вскипятил на газовой плитке чайник, поджарил на сковороде картошку с яйцами, заварил крепкого чая. Завтракая, он сумрачно глядел в мутное, немытое окно, к которому льнул высаженный в кастрюльке чахлый кустик герани.
Ни на улицу, ни к товарищам его сейчас не тянуло. Хотя те вряд ли обратили внимание на его неуклюжие попытки втянуть одну из пришедших на киносеанс девушек в разговор, однако он всё равно ощущал себя осрамлённым.
Поев, он лёг обратно на кровать, прихватив лежащую у печки книгу. Хозяйка, видимо, думала пустить её на растопку, и нескольких начальных страниц в ней действительно не хватало, однако чтение сумело его немного отвлечь.
Спустя полчаса он, однако, отложил книгу, вновь вернувшись думами к своему. Те были сумбурны, суетны, заставляли его, пробираемого конфузливым воспоминанием, время от времени ёжится телом и встряхивать головой.
Стук в окно встрепенул Валерьяна.
– Эй, парень! Студент! – кричал кто-то с улицы.
Валерьян встал, подошёл к окну, отодвинул герань, раскрыл раму.
– Дома ты? Нет?
Снаружи стоял колхозный председатель.
– Выручи, парень, а. Остальные-то ваши куда-то запропали все.
– А сделать-то чего надо? – спросил без всякого рвения Валерьян.
– Да скотники наши, заразы, запили. Не добудиться никак, – председатель сплюнул с досады. – Навоз надо подразгрести. Скот-то в стойлах сегодня, не выгоняли. Не то коровы в г… утонут.
– Угу.
Правдоподобная отговорка не подвернулась сразу Валерьяну на язык, потому он, закрыв окно, надел сапоги, куртку и нехотя вышел на улицу.
– Работы там не шибко много. Стойла почистить, прогрести, – бормотал дорогой обрадованный председатель.
Валерьян, отвернувшись, фыркнул в воротник.
Возле коровника, приземистого, сложенного из серых бетонных блоков прямоугольного здания, их понуро дожидалось пятеро студентов. Выданные им вилы, лопаты и грабли стояли рядом, прислонённые стоймя к стенке.
– Не разбежались? – усмехнулся председатель и, указывая на Валерьяна, сказал. – Вот вам ещё помощник.
– Хотели пораньше в клуб, а припахали на коровник, – вздохнул один из парней.
Председатель приобхватил его разлапистой ладонью за плечо:
– Ничего, управитесь впятером до кина.
Валерьян, завидев тех, к кому его отряжали в помощь, чуть заметно вздрогнул. Все они были с химического факультета, и среди них была Инна.
Она откинула от лба выбивающиеся из-под красной, с помпоном, шапки русые, волнистые волосы, перемигнулась с однокурсниками:
– Ну хоть один физматовский не сачканул.
– Привет сознательному математику! – хохотнул один из парней и вручил Валерьяну вилы.
Работа студентам, несмотря на заверения председателя, выпала нудная и тяжёлая. Нечистоты приходилось выскребать из узких стойл, орудуя под самыми ногами коров. Иные из них грузно лежали на соломе, не желая подниматься даже тогда, когда, откинув щеколду, к ним входили в стойло. Лишь поворачивали в сторону боязливо переминающегося с ноги на ногу студента рогатую голову, обдавали тёплым, влажным дыханием.
– Он тебя не боднёт? – Инна вдруг обеспокоенно выглянула из-за плеча Валерьяна, пытавшегося заставить крупного рыжего быка встать.
Бык, получив от Валерьяна пару тычков рукоятью лопаты в бок, наконец, поднялся и, издав короткое утробное мычание, уставился на него в тупом упрямстве.
– Боднё-ё-ёёт, – Инна, попятившись, потянула за рукав и Валерьяна.
Но тот, расставив широко ноги, остался стоять на месте. Хлопнув в ладоши, он пшикнул на быка в точности так, как пшикали гоняющие стадо пастухи.
Бык пригнул голову, но отступил вглубь стойла, вжался задом в стенку. Валерьян, не совершая, однако, резких движений, тут же принялся чистить пол.
– Племенной, небось, – Валерьян, раскованно улыбаясь, потрепал быка по покатому лоснящемуся боку. – У-у, бугай…
Инна, продолжая с недоверчивостью косится на присмиревшего быка, принесла объёмистое оцинкованное ведро, и Валерьян вскоре забросал его навозом доверху. То и дело заглядывавший в коровник председатель подсказал студентам, как сообразнее и быстрее работать: пусть, разбившись попарно, один вычищает стойла, а второй носит вытряхивать заполоняющееся ведро во двор – досыпать наваленную в углу навозную кучу.
Но Валерьян не позволил Инне нести ведро самой.
– Постой. Оно тяжёлое, – сказал он, выходя из стойла.
Инна, улыбаясь в нежданном смущении, пыталась воспротивиться:
– Ты ж и так гребёшь.
– Ну так и вынесу. Не надорвусь.
Валерьян с усердием вычистил три или четыре стойла, ни разу не позволив Инне самой вынести ведро. Она, смущённо переминаясь с ноги на ногу, оставалась стоять в длинном проходе между коровьими загонами без всякого дела.
Но когда Валерьян, вытряхнув на навозную кучу во дворе ещё одно ведро, принялся отпирать следующую щеколду, Инна вдруг отобрала у него лопату.
– Давай-ка поменяемся. Теперь я погребу, – произнесла она.
Валерьян, растерявшись, даже не попытался её оспорить.
– Моя теперь очередь, – повторила Инна, приноравливаясь сноровистее загрести лопатой грязь. – Так честнее.
Стойла вычистили к вечеру. Утомлённые, со взбухшими на ладонях водянистыми мозолями, студенты побросали в угол лопаты, грабли с вёдрами и вышли на воздух. Председателя на дворе не было, зато в закутке, под навесом, возле проржавелого и покорёженного корпуса старого трактора, сидели, мерцая в густящейся тьме багровыми огоньками сигарет, несколько местных парней.
– Председатель-то где? – спросил, подойдя к ним, Валерьян. – Закончили мы.
– А нормально всё, я запру, – дымно выдохнул курносый, с торчащим из-под кепки вихрастым чубом крепыш.
– Ты?
– А батька он мой. Ключи оставил.
Студенты поневоле столпились напротив парней, не сообразив ещё, куда им теперь податься. Вихрастый сын председателя поднял с земли вместительную бутыль.
– Ну, сделали дело… – зазывно произнёс он, отбрасывая окурок.
Валерьян заметил, что парни навеселе. Возле них, на накрытом газетой дощатом ящике, были разложены клубни отваренной картошки, очищенные луковицы, пара вскрытых консервных банок.
– Потрындим, городские? – пододвинул один пустую металлическую кружку. – Расскажите нам чего…
Подпившие деревенские парни держались добродушно, без задиристости. Студенты принялись усаживаться возле ящика.
– Расскажем, – протянул кто-то из химиков. – И вас послушаем.
Присел было на корточки и Валерьян, как Инна вдруг с неожиданной решимостью отрезала:
– Я – в клуб.
Сын председателя огорчённо скособочил нижнюю губу.
Инна попятилась от ящика прочь.
– Я тоже, – вырвалось, словно само собой разумеющееся, у Валерьяна.
Один из деревенских, склонив голову, сузил глаз.
– Обижаете, ребята…
Инна, не отвечая, быстро направилась к выходу со скотного двора. Деревенский сплюнул перед собой, но председательский сын примирительно толкнул его кулаком в предплечье.
– Оставь… Не видишь?
– Не заплутайте! – крикнул кто-то Инне и Валерьяну вслед.
До клуба, через всю деревню, они шагали вдвоём: сначала мимо хозяйственных построек, затем по безлюдной, неосвещённой улице.
– У меня вот так же отец водку картошкой и килькой заедает. Каждый день. Каждый… – внезапно заговорила Инна, и в её голосе, взволнованном, высоком, ощущалась боль.
Валерьяну вспомнился свой отец, их чинные семейные торжества, романсы под гитару…
– Всё пропивает дочиста. Даже вещи из дома тащит, – поведала она, стремительно выдыхая.
Сотню метров они прошли в молчании. Валерьян чавкнул по невидимой в потёмках грязи сапогом. Инна, грустно рассмеявшись, вдруг обернулась к Валерьяну лицом:
– Мама хотела, чтобы я на инженера поступать шла. Она сама медсестра при заводской больнице. Для неё все кто в люди выбился – все инженеры. Но я решила выучиться на химика. Может, какое-нибудь лекарство от пьянства изобрету.
Валерьян выслушивал её отрывистые, надрывные реплики с гнетущей неловкостью, словно человек, случайно увидевший чужой болезненный припадок. Он тихо ступал рядом, уставив взор в едва различимую в сумерках дорогу.
– Кто знает… – выдавил он, наконец.
В конце улицы засветлело. То светился фонарь возле здания клуба.
Инна, желая прогнать охватившую обоих грусть, спросила:
– Куда ваши-то все исчезли? Председатель здешний бегал с полчаса, искал, но никого, кроме тебя, найти не смог. А мы с ребятами всё ждали, ждали…
– Не знаю, – развёл Валерьян руками. – Я один живу, без соседа. Хозяйка тоже запропала куда-то.
В последние дни, выматываясь в поле, он общался с товарищами реже.
– В кино-то придут, точно.
Инна, слегка задевая локоть Валерьяна, подняла руку, убрала лезущую в глаза прядь.
– А показывать что будут?
– Не знаю.
Стремясь поддержать начавший вязаться разговор, он спросил:
– Как тебе вчерашний фильм, кстати? Впечатлил?
– Правдивый. Как показали – так в действительности в жизни и есть.
Валерьян коснулся переносицы, втянул холодеющий воздух.
– Вот прямо так?
– А что, нет?
– Уж больно мерзко всё показано.
– Так живём.
Они были уже у самого клуба. Перед крыльцом толокся, куря и переговариваясь, народ. Смотреть кино ходили теперь и местные обитатели: мужики, тётки, несколько парней и девиц.
– Объявился! А мы стучали к тебе, – бросил подвернувшийся Валерьяну Кондратьев.
Расхристан, краснолиц, он был задирист и, кажется, нетрезв.
– На коровник припахали.
– Х-ха, на коровник! А нам Ржавый проставлялся. Днюха у него была.
Кондратьев разинул в грубоватой усмешке рот, из него пахнуло ядрёным перегаром.
“Вот, значит, куда наши запропали”, – понял Валерьян.
– Михаилу Владимировичу на глаза не попадись. Раздует историю, – предостерёг он.
Кондратьев бесшабашно взмахнул рукой.
– Он в город уехал на день. Завтра только вернётся.
Фильм Валерьян смотрел вполглаза, то и дело осторожно скашивая взор с экрана на Инну. Ладонь её лежала на привинченной к металлическому поручню сидения дощечке, совсем рядом с его ладонью, однако Валерьян, удерживаемый её отстранённой, независимой позой, так и не взял ладонь в свою.
