«Двенадцать стульев» kitabından alıntılar, sayfa 4
В уездном городе N было так много парикмахерских
Исчез отец Федор. Завертела его нелегкая. Говорят, что видели его на станции Попасная, Донецких дорог. Бежал он по перрону с чайником кипятку…
Гроссмейстер перешел на местные темы. – Почему в провинции нет никакой игры мысли? Например, вот ваша шахсекция. Так она и называется: шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы вам, в самом деле, не назвать ее как-нибудь красиво, истинно по-шахматному. Это вовлекло бы в секцию союзную массу. Назвали бы, например, вашу секцию: «Шахматный клуб четырех коней», или «Красный эндшпиль», или «Потеря качества при выигрыше темпа». Хорошо было бы! Звучно!
В характере появились несвойственные ему раньше черты решительности и жестокости. Три эпизода постепенно воспитали в нем эти новые чувства: чудесное спасение от тяжких кулаков васюкинских любителей, первый дебют по части нищенства у пятигорского «Цветника», наконец, землетрясение,
шерстяные напульсники, баронские сапоги и, оставшись в заштопанном егерском белье,
– Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством. Не устраивайте преждевременной истерики. Если вы уже не можете не переживать, то переживайте молча.
Остап прошел в комнату, которая могла быть обставлена только существом с воображением дятла
Матвеевич спросил: – Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут? – Я – человек маленький. Скажут: «Гигнулся Безенчук». А больше ничего не скажут. – И строго
иностранец на каучуковых подошвах, в костюме для гольфа (шаровары и толстые шерстяные чулки наружу).
– Какие брильянты? – спросил он машинально, но тут же спохватился: – Разве
