Жизнь – это движение. Но куда? По кругу?
Природные циклы из года в год повторяют одни и те же процессы: выпадение осадков, смена дня и ночи, смена времен года. Жизнь подстраивается под них, изменяясь, адаптируясь к внешним условиям: миграции животных, сезонное изменение окраски, сон. Но каждый раз после прохождения очередной итерации все возвращается в ту же точку, из которой вышло. Такие изменения обратимы, временны и ни к чему не ведут.
Но есть что-то еще – внешнее, не входящее в жизнь, находящееся между смертью и новым рождением, – эволюция, развитие. Это общее движение в каком-то выраженном направлении – путь, ведущий к цели – сама цель. Цель необходима, без нее жизнь представляет собой лишь бесконечное самовоспроизведение. В таком случае нет разницы между живым и неживым, одно – лишь более подвижная форма другого.
Еще есть люди. Они могут осмысливать мир, менять его под себя, даже уничтожать. Они сами могут ставить цель и эволюционировать искусственно. Но осуществимо ли это в рамках одной человеческой жизни?.. Оскалов был твердо уверен, что он никогда не достигнет цели. Не потому, что она недостижима – это совсем не играет роли – а потому, что его движение к ней было невозможно. Ничье движение. Кто мог, тот ушел вперед, всем остальным – уже поздно.
И что остается? – вечный цикл.
Удовольствие, испытанное тысячу раз, превращается в обыденность. Неприятность, испытанная тысячу раз, остается неприятностью. Жизнь, прожитая восемь раз, ощущается как существование. Нет, конечно, не все еще прочитано, просмотрено и прослушано. Можно выискивать "новые" идеи, образы, знания (если их удастся понять). Можно занять себя на века, тысячелетия… Но что же будет с людьми, когда и это закончится? Единственное спасение для человечества – повальная амнезия. Да будет так.
Но все же, может, есть и иной путь? Если…
– Иисус Христос любит тебя, – с напевной интонацией проговорил кто-то над ухом.
Оскалов вздрогнул. Вырванный из размышлений, он беззащитен перед внешним миром – голова занята совсем другим. Саша машинально поворачивается на звук.
Рядом с ним идет человек. Он одет не так, как все в этом солнечном городе: длинные штаны, рубашка с рукавами, на плече лежит что-то черное – может, накидка. В руках тоненькая черная книга, в глазах одухотворение. Лицо, как у всех, – без возраста. Он идет и смотрит на Оскалова снизу вверх, спешит, стараясь угнаться за его широкими шагами, ждет ответа на свою реплику.
Саша чувствует раздражение, ему хочется вернуться в мысли, додумать что-то важное, успеть.
– Иисус Христос любит тебя, – вновь произносит человек, повторяя ту же интонацию.
– Я знаю, – говорит ему Оскалов и отворачивается, смотрит на дорогу, ищет там потерянные мысли.
– Ты знаешь что-нибудь о Боге? – от быстрого шага одухотворенность спадает с лица, напевные интонации слабеют.
– Да, я родился до бессмертия, – Саша хочет отмахнуться, убежать, но бежать некуда.
– Сколько тебе лет? – интонации окончательно приобретают человеческий вид.
Оскалов называет цифру.
– Куда ты так спешишь? – человек говорит это без обиды, без укора, ему просто интересно.
Саша сбавляет шаг, по-новому смотрит на попутчика и вдруг понимает, что он не встречал таких очень давно – людей с идеей.
Оскалов называет ему адрес.
Человек меняется в лице, хмуреет, потом внимательно смотрит на Оскалова. Он идет все медленнее, затем и вовсе останавливается. Саша не хочет бросать его так, поэтому тоже останавливается. Человек начинает говорить – серьезно, без толики фальши:
– Передай Богу, что мы не забыли о нем.
Оскалов кивает – медленно и серьезно, чтобы не обидеть.
Человек протягивает книгу:
– Возьми, может, пригодится.
Оскалов берет ее, не глядя; говорит:
– Прости…
– Нет-нет, я все понимаю, – перебивает человек, – надо было раньше, что уж теперь. Я не вправе мешать тебе, иди.
Саша опять кивает. Смотрит на часы. По ним видно, что лишнего времени нет. Он смотрит на человека и видит в нем что-то такое, что протягивает руку. Человек жмет ее крепко, разворачивается и идет обратно, туда, где он ждал заблудших. Оскалов смотрит ему вслед, затем опять на часы. Нет времени. Он начинает идти в нужном направлении.
В руках книга, на ней написано: «Завет».
«Новый или старый» – думает Саша.
Открывает, смотрит: там сто страниц. Сам он не верит в высшие силы, даже не рассматривает их физически. Единственное, как они могут влиять на мир – это через людей, верящих в них. И оказывается, что такие еще есть. Это ли не чудо?
Книжка тонкая и гибкая, Оскалов складывает ее вдвое и убирает в карман. Она влазит туда аккуратно, лишь давит, стремясь раскрыться и дать себя прочесть. Потом. Все потом…
Проспект. Впереди виднеется неприметное серое здание. Нет ни вывески, ни указателя – незнающий человек пройдет мимо, даже не догадываясь об истинном предназначении места. Оно называется "ultimo modo", что в переводе с латыни означает "последний способ". Красивое название.
Саша останавливается перед ним, как раньше; смотрит. Абсолютно ничего особенного. Так, наверное, и должна выглядеть смерть. Ноги почему-то горят. Судя по всему, он почти бежал последние четыреста метров и (он смотрит на часы) обогнал время: без пяти минут двенадцать. Можно сбавить темп и немного напоследок подумать.
Оскалов выдохнул и осмотрелся – хотелось еще раз увидеть то, от чего он отказывался. Все те же дома, стоящие в ряд; между ними широченная улица, и на ней толпы людей. Они идут, неспешно вышагивая по брусчатке, обтекают Сашу, стоящего посередине, никуда не смотрят, ничего не видят. Они отдыхают от вечности – она, как известно, очень утомительна.
Нет, смотреть надо не наружу, а внутрь, внутрь себя. Что там?
Там тоже, что вокруг – пустота. Нет жизни – нечего терять. Триста тысяч дней по одной схеме: проснулся, уснул. А между… а между – пусто. Почти не было зацепок в памяти. Был сплошной однородный поток из разреженных событий и рутины. В нем тонули мысли и идеи, возникающие в моменты, когда организм все же приходил в себя из вечного состояния привычки. Да и мысли эти были безрадостны. Организм отвергал их, силился сохранить статус-кво, не хотел опасных изменений.
Но мысли, сформированные подсознанием, все же проникли в разум и запустили необратимый процесс: и вот он уже стоит здесь и смотрит на серое здание. Страшно ли? Пока нет. Рубикон еще не перейден: еще можно рвануть со всех ног куда-нибудь подальше, оттянуть момент еще на некоторое время, отсидеться, забыться. Можно, но от себя не убежишь. Так что нечего тянуть.
Оскалов вышел из людского потока и ступил на серую плитку лестницы. Раз. Два. Три. Ступени закончились. Серая дверь без ручки. Справа кнопка: «динь-дон», – это прозвучало лишь в голове, на деле звука не было и быть не могло. Оскалов начал ждать.
Он несколько раз видел со стороны людей на своем месте: все они также стояли и мялись перед серой неизвестностью. Они были самыми обычными, неотличимыми от бесконечного потока вокруг. Они отделялись, отпочковались от него и подходили к двери. И…
– Здравствуйте, вы кто? – заговорила кнопка.
– Я… Александр Оскалов. Я… – он подбирал нужное слово, – Я по записи.
– Секунду, – ответили ему на это.
Прошло некоторое неизмеримое время, за которое Саша успел изучить весь гранитный узор вокруг кнопки.
– Да, проходите.
Послышался тихий шелест, и дверь сдвинулась со своего места. Она отступила чуть-чуть назад и проскользила в сторону, освобождая проход. За ней было темно. Оскалов сделал шаг во мрак. Дверь снова прошелестела, отсекая оставшийся уличный свет, и мрак превратился во тьму. В глазах у Саши стоял белый туман, высвеченный ярким летним солнцем.
Здесь было прохладно – не в пример уличной жаре. Стояла сухая тишина. Глаза потихоньку подкручивали яркость, и вот впереди уже начинали виднеться желтые освещенные пятна; их ограничивали стены, вдоль которых, судя по всему, и нужно было идти. Узкий коридор вывел Оскалова в небольшую приемную.
– Здравствуйте еще раз, – раздался женский голос.
– Здравствуйте, – Оскалов еще не до конца привык к слабому свету и говорил неизвестно кому.
– Проходите сюда. Вот стул – садитесь. Извиняемся за такое освещение: экономим электроэнергию.
– И много уже наэкономили? – Саша шагал на голос, ища руками тот обещанный стул.
– Вот вы смеетесь, а нам счетчики ставят, – ответила девушка.
Теперь Оскалов различал ее, сидящую за дубовым столом в углу помещения. Он подошел и аккуратно сел перед ней на дубовый стул.
– Вам назначено на двенадцать, верно? – Она смотрела в экран компьютера, стоящего на столе.
– Да.
– Подождите немного, нужно заполнить бланки.
Тонкие пальцы девушки прыгали по клавиатуре, вводя данные Саши, из которых в недрах вычислительной машины в дальнейшем формировались очень важные отсчеты и статистики. Быстрые и точные движения рук завораживали, мягкое щелканье клавиш успокаивало.
Вдруг у Оскалова в голове зажглась ослепительная мысль: вопрос, который он тут же и выложил:
– А почему вы здесь работаете? Зачем?
Девушка посмотрела на него и ответила:
– А почему нет? Лучше, чем, как все – ничего не делать.
Саша кивнул. Мысль погасла. Оказалось, что это все он тоже уже обдумывал, просто не сразу вспомнил.
– Что, хотите к нам? – девушка печатала, краем глаза поглядывая на Оскалова.
– Нет, не хочу, – серьезно ответил ей Оскалов.