Kitabı oku: «На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре», sayfa 6

Лизе часто приходилось бывать у Горького (Пешкова), а за два дня до намеченного шествия к Зимнему дворцу на его квартире собрались представители левой печати и революционных партий. Было душно, накурено, и Лиза с трудом сдерживала нарастающую тошноту. Совещались уже довольно долго, обсуждали действия Гапона и скорое его выступление с рабочими и их семьями.

– Мне Гапон кажется подозрительным, нельзя его оставлять во главе нарастающего движения. Нужно, пока не поздно, идти к рабочим, бороться с Гапоном и провокаторами. Гапоновское «Собрание» не что иное, как замаскированная полицейская организация, – говорил Иванов, революционер, с которым Лиза бывала на собраниях священника.

– Думаю, что Гапона остановить невозможно, – сказал Горький, вынимая курительную трубку изо рта, – процесс необратим. Сегодня не вышло ни одной газеты, кроме «Ведомостей градоначальства» и «Правительственного вестника»! Вот послушайте, – он развернул газету, – в них появилось объявление: «Ввиду прекращения работ на многих фабриках и заводах столицы санкт-петербургский градоначальник считает долгом предупредить, что никакие сборища и шествия таковых по улицам не допускаются, что к устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры».

Анненский встал со своего места, с серьезным видом обвел взглядом присутствующих.

– Нельзя допустить шествия рабочих с Гапоном, – сказал он. – Это «мирное» шествие к царю ни к чему хорошему не приведет. Вы видели, в столицу прибыли дополнительные воинские части. В рабочих районах – пехота, кавалерия, казаки – в общей сложности не менее 40 тысяч штыков и сабель. Город превратился в военный лагерь.

– Но как? Что вы предлагаете? – раздались голоса.

– Нужно попытаться предотвратить кровопролитие. Нужно создать депутацию представителей передовой части русской интеллигенции и идти к высокопоставленным чиновникам.

Собравшаяся интеллигенция с воодушевлением поддержала предложение.

– Алексей Максимович, предлагаю вам возглавить делегацию. Необходимо завтра же добиться встречи с министром Святополк-Мирским и потребовать отменить некоторые предпринимаемые военные меры.

После обсуждения определили, кто войдет в депутацию. Пешехонов, Анненский, Гессен, Мякотин, Семевский, Кедрин, Кареев и Горький. С собрания разошлись с возникшим чувством тревоги и обреченности.

На следующий день Лиза отправилась на заседание Петербургского комитета РСДРП. Атмосфера заседания была мрачной, тревожной. Было принято решение – участвовать в шествии к Зимнему дворцу, чтобы быть с народом и по возможности руководить массами. Распределили, кто в какой колонне пойдет. Лизе и нескольким другим эсдекам надлежало утром прийти к Нарвскому отделению собрания, откуда должна была идти одна из колонн.

Возвращалась Лиза к себе довольно поздно, с наступлением сумерек, благо Миша Фрунзе³⁸ вызвался проводить ее.

Город будто замер. Не было слышно привычной переклички, гудков, не дымились заводские трубы. Остановилась конка. Не зажигались уличные фонари.

Шли молча. Каждый думал о своем. Лицо Миши было задумчиво-сосредоточенным, а Лиза думала о том, что может произойти завтра. Мысль о том, что возможно она больше никогда уже не увидит мужа, заставляло ее сердце болезненно сжиматься. Проститься с ним, взглянуть на него, возможно, в последний раз… Лиза остановилась. Михаил, не сразу заметив, что она отстала, сделал еще несколько шагов, затем остановился и обернулся.

– Миша, мне нужно встретиться с одним человеком. Вы идите. И спасибо вам, что проводили, – сказала быстро она.

– Но на улице слишком опасно бродить одной, Лиза.

– Не опасней, чем завтра идти в толпе к Зимнему, – парировала она.

– Позвольте, я провожу вас.

– Не переживайте, здесь недалеко. – Лиза на прощанье махнула ему рукой.

…Пешков был слегка озадачен поздним приходом Лизы, но он был слишком удручен событиями дня, чтобы заострять на этом внимание.

Усадив гостью на стул, он предложил ей чаю. Лиза, устало стянув с головы шапочку и шаль, отрицательно покачала головой.

– Спасибо, Алексей Максимович, я ненадолго. – Она помолчала. – Скажите… вы знаете, где мой муж?

Пешков с долей сочувствия посмотрел на молодую женщину.

– Нет, не знаю… Он с неделю как съехал с квартиры.

Лиза склонила голову. Значит, уехал…

– Что решил ваш комитет? – поинтересовался писатель.

Лиза встрепенулась, выпрямилась, вздохнула, отгоняя заставляющие сжиматься сердце мысли.

– Вы же знаете, удержать рабочих от шествия к царю невозможно. Завтра, в случае столкновения с войсками, мы должны будем призвать массы к оружию, к постройке баррикад; находиться вместе с народом, куда бы он ни двинулся… Мы обратились к солдатам с листовкой отказаться стрелять, не слушать офицеров и перейти на нашу сторону. – Она снова вздохнула, собираясь с силами. – А у вас как прошла делегация?

Пешков раздосадовано махнул рукой.

– Нам не удалось добиться встречи с министром внутренних дел – Святополк-Мирский отказался принять нас. Ни к чему не привела и встреча с председателем Комитета министров Витте. Можно сказать, правительство отвергло всякие попытки помешать готовящейся расправе.

– Значит, власти твердо решили стрелять в безоружных людей, – задумчиво произнесла Лиза.

– Гапон утверждает, что шествие разрешено властями. Да и у нашей депутации сложилось впечатление, что власти полностью информированы о происходящем.

– Самим священником?

Пешков промолчал.

Лиза встала.

– Я провожу вас.

Она мгновение колебалась, затем кивнула.

– Да, прошу вас. Я хотела бы побыть сегодня дома…

…Пешков проводил Лизу до их с Алексеем квартиры.

– Будьте осторожны завтра, Лиза, – на прощание посоветовал он.

Она улыбнулась. Промолчала.

Оставшись одна в квартире, Лиза прошла по пустым комнатам. Взяла с камина рамку с фотографией, на которой она и Алексей были вместе. Затем вернула ее на место и прошла в спальню. Опустившись на кровать, Лиза свернулась калачиком и обхватила себя руками. Однако уснуть ей так и не удалось.

* * *

Лопухин, на ходу снимая шинель, прошел в свой рабочий кабинет, распорядился вызвать к нему Малышева. Затем закурил и, заложив руку за спину, уставился в окно. Только что он побывал на совещании при императоре, где собрались важнейшие чины для обсуждения сложившейся ситуации в столице.

В дверь постучали.

– Разрешите? – спросил Малышев, приоткрыв дверь.

– Входите. – Лопухин прошел к столу, затушил окурок в пепельнице. Затем сел в кресло.

– Готовьте Глебова к отправке. Рано утром он должен сесть на поезд.

– Алексей Александрович, он не совсем готов, и мы еще не подобрали человека, который будет его сопровождать…

– Дело не требует отлагательств, – отрезал Лопухин. Помолчал, раздумывая. – Вы будете сопровождать агента и проследите за его действиями. Если он выйдет из-под контроля – действуйте по ситуации. Вплоть до устранения. Вам ясна задача?

– Так точно. Разрешите идти?

– Идите.

* * *

Хотя время было раннее – за зарешеченным окном только забрезжил рассвет, – однако Глебов уже давно не спал. Чувство тревоги, охватившее его среди ночи, не уходило. Алексей встал, оделся. Затем закурил, повернувшись к окну. Было тревожно, но не за себя, а за Лизу. Перед отъездом Алексею хотелось убедиться в том, что с женой все в порядке, иначе он не сможет уехать.

Наконец дверь камеры открылась, и на пороге появился Малышев.

– Собирайтесь.

– Мы отправляемся в путь?

– Да.

Алексей сделал затяжку:

– Я должен побывать дома, собрать вещи.

– Ваш чемодан с вещами уже готов.

– Этого недостаточно.

– Обойдетесь-с и этим.

Алексей подошел к Малышеву. Неторопливо затянулся, с прищуром смотря ему в глаза, и сквозь зубы выпустил струю дыма ему в лицо. Малышев поморщился, но стерпел.

– Я никуда не поеду, пока не увижу жену и не буду уверен, что с ней все в порядке.

– Это исключено.

Глебов вновь выпустил струю дыма, бросил окурок под ноги, раздавил подошвой ботинка, затем прошел к кровати, улегся на нее, сложил ноги на одеяло.

– Либо я увижусь с женой, либо никуда не поеду.

Малышев молчал. Лопухин не простит ему, если он не вывезет Глебова из столицы до начала выступления рабочих.

– Хорошо. Увидеть ее на расстоянии будет достаточно?

– Вполне. – Алексей поднялся, прошел к вешалке, надел пальто. – Чего вы ждете? Идемте. Сударь.

* * *

Экипаж остановился возле дома, в котором жили Алексей и Лиза. Малышев выглянул наружу, глазами отыскал филера, который был приставлен следить за Глебовой, сел на место и посмотрел на Алексея.

– Мы дождемся, когда ваша жена уйдет, затем поднимемся, и вы возьмете все необходимое вам для поездки, – сухо заявил он.

Глебов молча согласился.

Прошло с полчаса, в экипаже становилось все холоднее, Малышев все больше нервничал, напряженно поглядывая на карманные часы.

Наконец дверь парадной открылась и на пороге возникла Лиза. Его Лиза. Как же хотелось окликнуть ее, подойти, заглянуть в глаза…

– Вы обещали, – раздался предупреждающий голос Малышева. – Не подвергайте ее опасности своими действиями.

Алексей напрягся, сурово сдвинул брови и взглянул на него. Сдержался, хотя желание двинуть здоровяку в физиономию было огромным. Он вновь взглянул на Лизу, шагающую по заснеженной за ночь улице.

– Теперь вы убедились, что с вашей супругой все в порядке?

– Идемте. – Глебов выбрался из экипажа и зашагал к дому. За ним, не отставая, следовал Малышев.

Оказавшись в квартире, Алексей под пристальным взглядом сыскаря собрал нужные вещи, взял с камина семейную фотографию, задумчиво разглядывая ее, остановился перед Малышевым, посмотрел на него.

– Вы давно женаты? – спросил он. Малышев опешил. Откуда Глебов мог узнать о его семейном положении? Но тут же сообразил, что тот заметил белую полоску на пальце, там, где должно было быть снятое им кольцо.

– Думаю, что вы женаты уже относительно давно. – Алексей поставил фотографию на столик и повернулся к сыщику. – Лет семь-восемь, не более. И судя по всему, у вас есть ребенок. Дочь, вероятнее всего.

Малышев не смог скрыть беспокойства: Глебов был во всем прав.

– Вы собрались? Тогда идемте, – раздраженно произнес он.

– Идемте.

Когда они спускались по лестнице, Алексей был доволен собой: ему удалось оставить предупреждение Лизе. Она все поймет.

_11

* * *

Наступило 9 января. Утром с заводских окраин для шествия к Зимнему дворцу стали собираться колонны рабочих. Гапон, только что отслуживший молебен о здравии царя в часовне Путиловского завода, перед выступлением из Нарвского отделения «Собрания» делал последние наставления:

– Ну, вот, подам я царю петицию; что я сделаю, если царь примет ее? Тогда я выну белый платок и махну им, это значит, что у нас есть царь. Что должны сделать вы? Вы должны разойтись по своим приходам и тут же выбрать своих представителей в Учредительное собрание. Ну а если… царь не примет петицию… что я тогда сделаю? Тогда я подниму красное знамя, это значит, что у нас нет царя, что мы сами должны добыть свои права.

Лиза поморщилась. Ей вспомнилась точная оценка Гапона, которую дал Алексей. Лицо ее сразу опечалилось: воспоминания о муже были болезненны и отвлекали от дела. Она вновь сосредоточено уставилась на Гапона.

Он продолжал говорить, и его слова магически действовали на наивных слушателей, воспринимавших его как пророка. В неясных очертаниях развивавшейся над толпой рясы, в каждом звуке доносившегося хриплого голоса Гапона, в каждом слове прочитанных из петиции требований окружавшему люду казалось, что приближается избавление от мучений. В толпе раздавалось: «Пойдем!», «Не отступим!», «Стоять до конца!»…

Как всегда, неподалеку от Гапона находились Васильев и внимательно наблюдавший за происходящим эсер Рутенберг. Лиза предполагала, что Пинхас Рутенберг, в некоторой степени управлявший тщеславным священником, вполне осознает, чем закончится сегодняшнее шествие. Неужели эсеры стремятся к массовому пролитию крови безоружных людей?..

Наконец колонна людей двинулась по улице. Лиза знала, что в этот момент по городу к Зимнему дворцу движутся еще десять подобных колонн, собранных отделами гапоновского «Собрания», в общей сложности примерно 140 тысяч человек. Празднично одетые рабочие с женами и детьми несли хоругви, образа, кресты и портреты Николая Второго в золоченых рамках. Шествие напоминало крестный ход, люди пели молитвы и здравицы государю императору. Раздавалось: «Спаси, господи, люди твоя…».

Их шествие с песнопением, торжественностью с каждой минутой вызывали в Лизе все большую тревогу. Она, продолжая идти в толпе, оглядывалась по сторонам.

Когда же огромная толпа мирно настроенных людей подошла к площади у Нарвских ворот, колонна наткнулась на солдат и остановилась. Лиза встревожено уставилась вперед. Миша Фрунзе взял ее под руку.

– Держитесь ближе к домам и проулкам, – посоветовал он и исчез в толпе.

И тут раздался резкий звук сигнального рожка. Кавалеристы с шашками³⁹ наголо во весь опор двинулись на манифестантов. Люди заволновались и поспешно посторонились, а всадники промчались вдоль колонны, разделив ее надвое. Затем, не дав толпе опомниться, кавалеристы промчались тем же путем обратно. Толпа зароптала, но продолжила движение: устрашающий маневр не подействовал – рабочие по-прежнему не верили, что начнут стрелять.

– Стойте! – закричала Лиза. – Они будут стрелять! Стойте!

Находившиеся рядом тревожно и опасливо посмотрели на нее, обошли стороной, двинулись дальше.

Лиза расслышала, как в толпе то там, то тут призвали остановиться, но на рабочих окрики большевиков, а это были товарищи Лизы, не возымели действие.

Лиза застыла на месте, не в силах сделать шаг к смерти. Рядом проходили мужчины, женщины, дети. Лизу охватила паника.

– Стойте же! Они будут стрелять! – закричала она, схватив одну из женщин за рукав. Женщина остановилась, растерянно посмотрела на Лизу, затем на своего ребенка.

И тут раздался залп. Он прокатился и, замолкая, смешался со стонами и проклятиями. Первыми упали те, кто шел впереди, неся хоругви, кресты и императорские портреты. Лиза выпустила рукав женщины, в шоке наблюдая, как некоторые бросились бежать к домам, другие, опасаясь быть настигнутыми пулями, прижимались к земле.

Стрельба резко прекратилась. Лиза не верила происходящему! Она успела прижаться к стене дома – то ли пытаясь укрыться от пуль, то ли не в состоянии удержаться от пережитого на ногах. Все, кто мог, поднялись, понимая, что надо спасаться. И тут грянул второй залп… пауза… третий… четвертый… пятый!… Те, кто был впереди, упали на мостовую. Повалился старик, в руках которого был царский портрет. Портрет подхватил другой старик, шедший рядом, но следующий залп сразил и его. Упал мальчик лет десяти, державший фонарь с лампадой. Десятки смертельно раненых взрослых и детей, женщин и мужчин бились в предсмертных муках на снегу, по которому разрастались пятна крови. Лиза закричала, но от ужаса голос не слушался ее – губы лишь беззвучно раскрылись, хватая воздух.

Ужас охватил толпу. Люди бросились в разные стороны, толкая и опрокидывая друг друга, прыгая через трупы. Вслед бегущим летели пули. Они настигали даже тех, кто успел укрыться в воротах и за заборами домов.

Рядом вновь оказался Фрунзе.

– Уходите же скорее! – закричал он на нее, схватив и потянув за собой.

Фрунзе втащил Лизу в переулок и прижал к стене. Она исступленными глазами смотрела на него, но не замечала – ей по-прежнему виделись убийства, страх и смерть, которые она наблюдала.

– Лиза, очнитесь!

Фрунзе огляделся по сторонам. Среди спасающихся бегством, он заметил, как двое мужчин уводят отца Гапона в направлении Троицкого моста.

– Вот гад! – прошипел он сквозь зубы и за руку потащил Лизу проулками за собой. Затем остановился, тяжело переводя дыхание.

– Подождите меня здесь! – сказал он и исчез. Прошло несколько минут, прежде чем Лиза осознала, что осталась одна. По щекам ее потекли слезы. И тут страх и шок сменились гневом. Она резко стерла руками слезы с лица и зашагала обратно.

На пути попадались жертвы случившегося.

– За что стреляли?.. По какому закону?

– Вот тебе и царская милость!

– Благодарение Господу, спасли нашего батюшку верные люди…

На опустевшей площади осталось около ста бездыханных тел. Кто-то стонал, истекая кровью. Недавно еще пушистый и белый снег стал багряно-красным, истоптанным, грязным.

Лиза двинулась по площади, ища тех, кому еще можно было оказать помощь. Благо опыт был – около года назад она некоторое время была сестрой милосердия в родном городке, принимавшем раненых в боях русско-японской войны…

Ее взгляд остановился на худеньком студентике, сидящем на земле. Держась за разбитую голову, он со стоном раскачивался из стороны в сторону. Лиза присела на корточки рядом.

– Я помогу тебе, – произнесла она, привлекая его внимание. Разомкнула его руки, осмотрела рану. – Пойдем.

Она помогла ему встать и повела прочь с места побоища.

Внезапно в проулке появился офицер, держа в руках окровавленную шашку. Он неторопливо шел вперед, всматриваясь в жертв, лежащих на земле. И вот остановился, присмотрелся к раненому, занес клинок… и воткнул острие в живую плоть.

Студент с воплем вырвался и бросился к офицеру. Тот оглянулся. Паренек неловко поскользнулся и упал. Золотопогонник быстрыми шагами преодолел разделяющее их расстояние и замахнулся шашкой.

Лиза бросилась к офицеру, успела схватить за руку. Он развернулся к ней всем корпусом, отшвырнул в сторону. Лиза упала, больно ударившись головой, и все же попыталась встать. Паренек тем временем повалил офицера на землю. Лиза, понимая насколько силы не равны, кинулась мальчишке на помощь, но тут же получила сильный удар, вновь сваливший ее с ног.

К ним подскочили двое солдат. Один бросился помогать офицеру, другой развернулся к Лизе и резко замахнулся на нее прикладом. Резкая боль пронзила живот, перед глазами все потемнело, и Лиза потеряла сознание.

* * *

На вокзале Алексея продержали часа два в закрытой комнате. Малышев куда-то ушел. Он был явно встревожен – поезд довольно значительно опаздывал. Когда поезд прибыл, Глебова под конвоем переодетых в гражданское полицейских сопроводили в купейный вагон.

Обстановка на вокзале казалась Алексею несколько необычной: чего-то не хватало, казалось что воздух наполнен тревогой и гнетущим напряжением.

Глебов взглянул на Малышева, сидящего напротив. Еще один сопровождающий их филер сидел рядом с Алексеем. Все молчали. По глазам Малыша Алексей понял, что тот с нетерпением ждет отправления, но поезд не торопился трогаться в путь.

Наконец Малышев встал, прошел к двери, дал распоряжение филеру не покидать купе ни в коем случае, затем вышел и плотно закрыл за собой дверь.

Глебов отогнул край занавески и выглянул в окно.

– Не велено, – услышал он голос филера.

– Что не велено?

– Не велено смотреть в окно.

Алексей окончательно убедился, что что-то происходит. Сел на прежнее место, откинулся на спинку сидения.

– Что вы думаете, сударь, обо всем происходящем?

Филер оторопел:

– Не велено обсуждать!

Глебов наклонился вперед.

– Полноте-с, ведь и вы, и я понимаем, что происходящее значит, – доверительно заметил он.

На лице филера отразилась паника. По-видимому, он поверил в то, что Алексей в курсе происходящего. Но чего «происходящего»?

– Откуда знаете? Вам не положено знать! – сорвалось с губ филера. По всей видимости, его проинструктировали обо всем том, чего Глебову не следует знать.

Алексей некоторое время молчал. Затем достал папироску и закурил. Подошел к окну, приоткрыл створку.

– Не велено!

– Да полноте-с, – отмахнулся он.

Филер не знал, что делать. Пока он в замешательстве обдумывал, что предпринять, Алексей прислушивался к беседе мужчин и дамы, стоящих на перроне.

– Это просто ужасно! – сокрушалась дама, а мужчина тем временем продолжал:

– …поэтому повсюду расставлены кордоны солдат, которые не должны пропустить колонны рабочих к Зимнему дворцу.

– Неужели будет дан приказ стрелять? – спросил другой.

– Будет? Он дан!

– Это просто ужасно! – вновь воскликнула дама.

Дальше Глебов их уже не слушал: все мысли его были о жене. Получается, что Лиза с утра пораньше вышла из дома для того, чтобы примкнуть к выступлению рабочих. О том, что произойдет потом, или уже произошло, ему было страшно думать.

Тем временем филер, приблизившись к нему, неуверенно произнес:

– Отойдите от окна, сударь. Не разрешено…

Алексей вновь выглянул в окно, будто наблюдал там что-то интересное и забавное. Усмехнулся, поманил охранника взглянуть. Тот поддался искушению, наклонился к окну, чтобы посмотреть, что происходит на перроне… и тут же со всего маху ударился головой о раму. Глебов еще раз стукнул его головой – охранник обмяк – Алексей подхватил его под мышки, усадил на сидение. Затем прислушался все ли спокойно. Неторопливо приоткрыл дверцу, выглянул в коридор, но неподалеку от двери заметил филеров.

Заперев дверь, Глебов подошел к окну и окинул внимательным взглядом перрон. Убедившись, что этот путь самый безопасный, он полностью раскрыл створку. Не медля, Алексей протиснулся в оконный проем и соскочил на перрон под удивленными взглядами окружающих. На ходу застегивая пальто, стал пробираться сквозь толпу.

Алексей торопился: с минуты на минуту должны были обнаружить его отсутствие и начать преследование. Уже когда он пробирался к выходу с вокзала, то заметил Малышева, оглядывающегося по сторонам. Завидев сбежавшего Глебова, тот бросился к нему наперерез, но пробраться сквозь толпу оказалось не так-то просто.

Глебов свернул в сторону, побежал, Малышев за ним. Очутившись на открытом пространстве, Алексей на ходу подхватил с тележки носильщика чемодан, а когда сыщик оказался рядом, резко развернулся и, со всего маху, чемоданом сшиб преследователя с ног. Малышев рухнул, Глебов оглушил его поклажей, швырнул ношу в сторону и рванул бежать. Пока сыскарь приходил в себя, поднимаясь и потирая ушибленную голову, беглец исчез из виду.

* * *

Выстрелы гремели по Петербургу. Залпы по демонстрантам были произведены у Нарвской заставы, близ Троицкого моста, на Васильевском острове, близ Гостиного двора и в других местах города.

Войска и полиция свирепствовали. Передвигаться по городу было не безопасно. На Садовой улице Алексей увидел отряд казаков с обнаженными шашками, окруживших конку⁴⁰.

– Кто кричал «убийцы»? – допытывался рассвирепевший казак, размахивая оружием. – Признавайтесь, не то всех порубаем!

Глебов свернул на Мойку и у первых же ворот наткнулся на трупы. На снегу лежал дворник с бляхой на груди, недалеко от него – женщина, державшая за руку девочку. На небольшом пространстве шагов в десять-двенадцать Алексей увидел еще девять трупов, распростертых на заснеженной брусчатке, среди которых были женщины, дети, старики, все ещё державшие в окоченевших руках хоругви и иконы.

Преодолев место побоища, Глебов остановился возле железной решетки, чтобы перевести дыхание, но тут же невольно шарахнулся в сторону – прямо перед его глазами оказался кусок черепа с волосами, примерзший к железным прутьям решетки. Невольно к горлу подкатила тошнота. Алексей отвернулся и быстро зашагал прочь.

Впечатление было удручающее. На лицах встречных людей был виден ужас, у многих – озлобление. Местами встречались уже вооруженные группы рабочих.

Оказавшись возле своего дома, Глебов стремглав промчался по лестнице и стал колотить в дверь своей квартиры.

– Лиза! Лиза, открой!

Его надежды не оправдались – жены не было дома. Алексей в отчаянии еще раз ударил в дверь кулаком и стремительно пронесся вниз по лестнице.

* * *

Алексей Максимович Пешков с любопытством смотрел на непрошеных гостей – в три часа Петр Рутенберг и священник Гапон явились к нему на квартиру.

Гапона было трудно узнать: одетый в пальто и шапку, по-видимому, одного из рабочих, остриженный, обритый, он произвел на Пешкова двойственное впечатление человека значительного и одновременно отталкивающего своим нынешним состоянием. Остановившиеся, полные слез и ужаса глаза Гапона, охрипший голос, дрожащие руки, нервозность, возгласы дополняли неприятную картину.

– Что делать? Что я буду делать теперь? Проклятые убийцы! – повторял Гапон, нервно расхаживая из угла в угол, схватившись за голову.

Рутенберг осуждающе посмотрел на попа:

– Довольно, Георгий! Довольно вздохов и стонов. Рабочие ждут от тебя дела. – Он подошел к священнику и крепко сжал его плечи. – Иди, пиши им!

Гапон, поймав его суровый проницательный взгляд, несколько оправился. Рутенберг отпустил его, прошел к столу, сел, положил перед собой листок бумаги, придвинул чернильницу и перо. Гапон послушно сел на табурет, но затем вновь соскочил, заходил по комнате, хотя больше не роптал. Спустя какое-то время Гапон стал диктовать обращение к рабочим.

– Братья, спаянные кровью… Да, так и пиши – «спаянные кровью»! У нас… у вас больше нет царя…

Пинхас что-то пробубнил под нос, однако писать не перестал.

– Он… убит теми пулями, которые убили тысячи ваших товарищей, жен, детей…

Пешков встал, прошел к окну. Он был удручен тем, что произошло в столице. В его сознании рисовались образы окровавленных трупов, стоны раненых, окрашенный кровью и тающий от нее снег, и безрассудный героизм жертв.

– Кровавое воскресенье… – пробормотал он.

Рутенберг взглянул на него и продолжил писать, не обращая внимания на то, что Гапон замолчал, уставившись в пол.

Пешков оглянулся, не слыша больше отрывистой шумной речи священника. Тот будто опомнился и продолжил:

– И теперь царя, потопившего правду в крови народа, я, Георгий Гапон…

Удары в дверь заставили всех встрепенуться.

Рутенберг потянулся за револьвером.

Пешков прошел к двери:

– Кто там?

– Алексей Максимович, это Глебов, – раздался нетерпеливый голос Алексея.

Пешков обернулся к Рутенбергу и Гапону, отрицательно покачал головой, и Рутенберг убрал револьвер за пояс.

– Одну минуту. – Дождавшись, когда Гапон и Петр уйдут в соседнюю комнату и прикроют за собой дверь, Пешков открыл входную дверь.

– Алексей Максимович, где Лиза? – с порога произнес Алексей.

Пешков с тревогой посмотрел на него:

– Я не виделся с вашей женой со вчерашнего вечера.

– Она что-нибудь вам говорила?

Пешков опустился на стул, снизу вверх посмотрел на встревоженного взбудораженного мужчину.

– Она принимала участие в шествии, Алексей Петрович.

Глебов выругался.

– Где?

Пешков сожалеюще пожал плечами.

Дверь в соседнюю комнату предательски заскрипела и, оглянувшись, Алексей мельком заметил мужчину, показавшегося ему знакомым.

Пешков встал, прикрыл дверь и повернулся к Глебову.

– Мне очень жаль, но я не знаю, что с Елизаветой Николаевной.

– А кто может знать? – Алексей заходил по комнате, схватившись за голову, затем рванул в соседнюю комнату. – Я знаю, кто!

Его появление застало Рутенберга и Гапона врасплох. Ударом двери Глебов сшиб Пинхаса с ног и рукой вцепился в горло Гапона.

– Ты! Это все ты!

Гапон захрипел, не в силах разжать пальцы Алексея. Рутенберг выхватил револьвер и наставил на Глебова.

– Не стреляйте! – закричал Пешков. – Алексей, отпустите отца Георгия!

Пинхас внял его словам – выстрел мог привлечь внимание – поэтому бросился к Глебову, схватил его за плечо, рванул к себе…

Алексей пошатнулся, его будто понесло в темноту, закружило. Бледное лицо Рутенберга с веревкой в руках… Гапон с петлей на шее…

Очнулся он от запаха нашатыря.

– Ну вы его и приложили, Пинхас, – раздался рядом осуждающий голос Пешкова.

–Да я его и пальцем не тронул…

Алексей открыл глаза.

– Ну, слава Богу, вы очнулись! – Пешков убрал ватку с нашатырем в сторону.

Глебов кинул взгляд на Рутенберга. Пинхас невольно вздрогнул:

– Я вас вспомнил, – он отступил в сторону, – и ее… Ваша жена, она была сегодня в колонне…

– Где она?! – Алексей вскочил с места. Рутенберг вновь сделал шаг назад.

– Не знаю. Нас обстреляли у Нарвских ворот…

Глебов сжал кулаки, резко развернулся и направился к выходу. Но вдруг вспомнив, оглянулся, шало посмотрел Рутенбергу в глаза.

– Вы тоже «это» видели?

Пинхас вздрогнул, побледнел.

Алексей развернулся и вышел из квартиры.

– Что видел? – поинтересовался недоумевающий Пешков у растерянного Рутенберга.

– Чертовщина… – непроизвольно слетело с губ Петра.

Из соседней комнаты выглянул Гапон и, убедившись, что нежданный визитер ушел, вышел из укрытия.

– У вас небезопасно, Алексей Максимович. Завтра переберемся к литератору Батюшкову, от него куда-нибудь еще, – заявил он хриплым голосом, потирая горло.

Рутенберг взглянул на него, отвернулся, отошел к окну. Отодвинув занавеску, увидел спину удаляющегося Глебова. Тряхнул головой, прогоняя наваждение…

– Нужно покинуть пределы империи, – заявил он. – Как только будут необходимые документы, мы выедем за границу…

* * *

Кареты «скорой помощи» развозили раненых по лазаретам, госпиталям и больницам. Полицейские и солдаты подбирали трупы, иногда силой отбивая их у обезумевших от горя людей. Отдельные отряды продолжали наводить ужас на тех, кто ослушался предупреждения властей: проявлял вооруженное сопротивление или бродил по улицам столицы…

Алексей, предусмотрительно избегая ненужного контакта с кем-либо, спешил добраться до Нарвских ворот. Однако вблизи площади, не дойдя всего лишь несколько десятков шагов, натолкнулся на казаков. Отряд со свистом, улюлюканьем, хохотом излавливал арканами попадавшихся им прохожих.

Глебов свернул в проулок, желая дворами обойти неприятное соседство, но пройдя пару шагов, услышал за спиной цокот подков. Он оглянулся – казак, показавшийся из-за угла, пришпорил лошадь. Алексей отскочил в сторону, и вовремя – всадник промчался совсем рядом. Осадив лошадь, казак развернул ее и, усмехаясь, вновь направил на Глебова. Пришпорил.

Алексей быстро огляделся. Схватил с земли металлический прут, выломанный кем-то из ограды, и приготовился. И вот лошадь совсем рядом. Глебов уклонился и со всего маху ударил ее по крупу – лошадь взвилась на дыбы и сбросила седока.

Свалившийся казак быстро оправился и с руганью поднялся на ноги. Смахнув снег с перекошенного от злобы лица, он выхватил шашку и кинулся на Алексея. Глебов отбил удар прутом, но поскользнулся и упал. Казак ударил – Алексей увернулся в сторону, сделал подсечку и опрокинул противника на спину. Не дав опомниться, выбил из руки шашку, прижал его к земле и стал бить по физиономии.

К этому моменту из-за угла вывернули еще двое казаков. Завидев своего товарища на снегу, они оголили шашки и пришпорили лошадей. Когда осталось преодолеть небольшое расстояние, разделяющее их, из проулка, им наперерез, вылетел экипаж и преградил дорогу. Из экипажа выскочил Малышев, на ходу выхватывая из-за пазухи документ, вытянул руку вперед, закричал: