Kitabı oku: «Нежить и богатыри», sayfa 5

Ну вот и болота те заповедные да кладбища жуткие, заброшенные. Кликал, кликал воеводушка дружину свою верную да кобылу Зорюшку, никто на его зов не откликнулся. Устал, лег спать под крестом могильным.

Наступила ночка темная. Зашуршали дерева, заколыхалась мурава, заморгал на небе месяц ясный, послышался гул, свист и топот копыт! Пробудился Коловрат, поднялся на ноженьки резвые, побежал в ту сторону, где шум гремит. Добежал, видит: лошадь белая скачет, а за ней сотня богатырская, и кличут они его, Евпатия. Закричал тут воевода зычным голосом:

Гой еси, моя сотня семисотенка,

гой еси, моя Зорька родненька,

вы пойдите же ко мне обниматися,

верой, правдою служить да брататися!

Кинулись они, бросились в объятия дружеские, рыдали от счастья, друг на друга не нарадовались. А белая лошадь копытом бьет, спину хозяину подставляет. Когда ж поутихли да угомонились страсти на болоте рязанском, позвал Коловрат с собой в мир сказочный всю дружинушку верную. Прыгает он на кобылушку, велит войску смелому за ручки белые ухватиться, а сам одну руку положил на плечо воина первого, а другой рукой сорвал с себя шляпу широкополую. И…

Провалился Евпатий обратно в сказку. Встал, ощупал себя: жив, здоров, в теле плотном да в разуме добром. Огляделся кругом: нет нигде ни дружины его, ни лошади белой. Осерчал, надел шапку Лешего на свою голову. И оказался вновь в реальном мире рядом со своей сотней верной да с кобылой боевой Зорюшкой. Хмыкнул от удивления богатырь и снова снял шапку волшебную. И опять оказался у сказочного болота наш Коловратий несмышленый, избушкой на курьих ножках заговоренный.

Десять раз шнырял туда-сюда могучий русский богатырь, а на одиннадцатый раз устал, да и в понятие вошел, что перед ним встал выбор велик: либо духом призрачным остаться с любимой лошадью своей да с дружиной беспомощной, либо одному взад верстаться. Думал богатырь день, думал ночь, на одну чашу весов укладывал подвиги свои ратные, на другую – призраком бродить по болотам, шляться, без толку удаль молодецкую хоронить.

И стало казаться богатырю, что лошадь белая на него пустыми глазами смотрит, и сотня семисотенная какая-то неживая вся, а бесчувственная, аки солдатики деревянные – как поставил, так и стоят, не шелохнутся.

«Или просто сильно хотят со мной уйти: стараются, строй держат?» – подумал.

– А-а-а! – закричал от отчаянья Евпатий Коловрат и сдернул с себя шапку в последний раз. И ушел в свой мир навсегда, туда, где монгол до сих пор покоя русским людям не дает, туда, где баба Яга вредности честному путнику чинит, где Леший на малых детушек страх наводит!

А что лошадь? Белая лошадь и поныне по рязанским заброшенным кладбищам гуляет, ищет хозяина своего, плачет. Иди-ка ее поищи! А коль домой не вернёшься, значит, тебя сотня богатырская срубила, и лежать тебе на дне болота. Нам не сыскать!

А ты спи, Егорка,

ведь по свету долго-долго

сказке сей носиться!

Говоришь, тебе не спится?

Как Дунай Иванович землю от скаредности освобождал

Жил да был богатырь. Так себе богатырь, ни умом, ни силою не горазд. Все так и говорили: «Странный богатырь. Не богатырь, а богатырешка, что увидит, то и тырит». А что стырит, то и съест, а как съест, так и подрастет. Вот так подрастал богатырь, подрастал да и подрос. Стал, как башня матросска: не богатырешка – броский! Ус рыжой, рост большой, сам с собой разговаривает, по людям ходит, сам себя и нахваливает. Но крестьянам это не нравится, гонят они его отовсюду, ругаются: детство воровское его поминают, да чуть ли ни на кол сажают.

А богатырешку от такого обращеньица дюже воротит, он по улице бычком надутым ходит и слезами горючими плачет:

– За что? Малолетство, оно ведь ничегошеньки не значит!

Но народ у нас дюже упрямый, ворочают его взад, прямо к папе и маме:

– Поди, подумай немного, кто сегодня в почете у бога?

Но думать – дело обычное, богатырям оно вроде как и не надь (непривычное). Вот и решил Дунай Иванович (так богатырешку звали) ослобонить землю родную от края до края (на сколько взгляд охватить смог) от скаредности. От скаредности, жадности да от черствости, людям нищим – смерти голодной потворствости.

Решиться на такое усилие – уже неплохое дело и даже хорошее. И морда для дел подобных у Дуная пригожая. А как выполнить задумку такую, никто в округе не знает:

– К бабе Яге за советом идти? Та лишь байки и бает.

– Не, мужики, тут дело особое. «Нас без нашего» хочет парнишка оставить.

– А ежели ему по харе упитанной вдарить?

Но и тут смельчаков не нашлось. Отпустить богатырешку с миром пришлось и перекрестить на дороженьку дважды, нет трижды для ровного счета. И отправить блудить без почета по белому-белому свету. Авось вернется к рассвету!

Собрался Дунай Иванович и пошел топтать землю Русскую, очищать её полоской узкою от жадности всякой да от немилосердия. Шагал он, шагал, пыхтел от усердия. А как дотопал до скалы непролазной – застопорился. Тут из скалы явился страж человечества Ворон (чёрно крыло, а на глазу бельмо) и говорит:

– Здравствуй, друже! Видно, пустился ты в пляс от обиды».

Богатырь на птицу говорливую подивился, махнул рукой и ей поклонился:

– Да нет же, от доброго побуждения, а ещё от кротости да от смирения в дальнюю даль я отправился.

Ворон каркнул, моргнул, обгадился и обещал помочь:

– Живет (дескать) у вашего старосты дочь Варвара премудрая, а у Варвары коса перламутровая, а в косе заколка серебрянна, а в заколке камешек…

– Ветренна эта девица! Знаю её, матерится пуще своего тятечки. И глазки у ей поросячьи.

А ворон уже даже злится:

– Я знаю её, мастерица Варвара та. И прилежная! И кожа у девки нежная. Но мы не о том сегодня. По дому ходит она в исподнем, косынку с головы скинет, да косу из волосей вымет, а заколка об пол как брякнет, изумрудный камешек звякнет и все тайны мира откроет. Варвара те тайны глаголет, но тихонько глаголет, неслышно. Вишь, как оно у вас вышло…

Замолчал тут ворон надолго. Растерялся Дунай, неловко ему прерывать молчание. Но дурнем стоять – впасть в отчаянье. Он откашлялся осторожно:

– Делать то мне чего?

– Нужно тебе к Варваре пробраться и выспросить по-панибратски о том, что делать обоим вам нужно, чтоб жить вместе долго и дружно.

– А как это сделать, ворон?

– А ты спроси у бабы, какого рожна вам надо: людям, то бишь человекам, всё ходите век от веку и ищите лучшей доли. Вот и выведай у неё: доколе?!

– Ах ты чертова птица! – вскипел Дунай. – не сидится ж тебе пещере! Что надо тебе от дщери? На камень бросский польстился? Да нет того камня! Приснился тебе сон какой нехороший?

Вздохнул ворон:

– Надо б лошадь тебе, богатырешка, справить, с ней веселей гутарить и по лесу шастать удобней.

Пот с Дуная скатился холодный. Не привык к подковыркам он птичьим. Да и своё величье тратить на глупости как-то зазорно. Достал он трубу подзорну и начал выискивать лошадь. Долго смотрел, на площадь взор его опустился, там бабы гуляют. Смутился богатырь небывалый и плеткой по голеням вдарил. А ворон уж было задремавший встрепенулся, перышки почистил, оглянулся и послал Дуная на площадь:

– Иди-иди, скоморошье сословие скажет с кем Варварушка ляжет…

– Ох, сваха из тебя никудышная! Мне нужна баба столичная, а не всяка мордва непонятная. У Варвары же рожа отвратная!

– Зато отец её ходит в почете.

– Вот вы, ворон, дочь и возьмете!

– Ну ладно, – черно крыло успокоился. – Лишь два пути у тебя. Первый путь: беспокоиться и бегать по свету долго. Второй путь: жениться и плыть по Волге… Шучу! Вволю кушать, веселиться да франтом ездить в столицу.

Но Дунай Иванович легких путей не ищет. Он пускается в путь и ищет, где скаредность наша зарыта да скупость в бронзе отлита, чтоб порубить их проклятущих на месте!

Ищет, значит, но мысли то все о невесте. А Варвара у тятечки плачет, в исподнем ходит, косою машет, заколочка звякает звонко, камушку изумрудному больно об пол деревянный падать.

Будет Варвара до самой старости плакать и глаголить великие тайны: о добре, о зле и о том, как СИЛЬНЫЕ РУССКИЕ БОГАТЫРИ ИЗ-ЗА ГЛУПОСТИ СВОЕЙ ПОЛЕГЛИ!

А небо дождичком плачет,

ты Егорушка, маленький мальчик,

поэтому спи беспробудно

до самого ясного утра,

а как проснешься, беги жениться.

На пороки ж людски материться

будет солнышко с неба

да те, кому мало хлеба!

Надобь

Жила-была Поляница удалая. Вот крутится она у печи – хочется ей калачи, а как испечь их – не знает. Надобь девку-чернавку звать на помощь. Звала, звала, а дека то и нейдёт. А в животе урчит – брюхо жрать просит.

– Сперва надобь за водицей сходить, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница и берет коромысло.

Вода нанесена.

– Теперь надобь за мукой к Лешему идти, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, хватает котомку и прется к Лешему.

А Леший то недурен, погнал он бабу русскую в лес за хворостом – в обмен на муку.

Хворост собран, а мука до дому едет в котомке у девки-воина.

– Надобь к бабе Яге идти за дрожжами, – слышится голос из-за печки.

А баба Яга то недурна, погнала она бабу русскую за русским духом. Принесла Поляница бабе Яге Ивашку-дурака, кинула на пол, дрожжей требует. Ну вот и дрожжи есть.

– А воды тёплой нету, надобь печь топить, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, встаёт, идёт за дровами.

Дров нет, надобь берёзу валить, на дрова её пилить. Но дурное дело не хитрое! Берёза завалена, чурки напилены, дрова нарублены, печка жаром горит – играется, воду в котелке греет. А как вода согрелась, так дрожжи в чашке распарились. Пора печь кренделя!

– Тесто пресно невкусно! Надобь яичко из-под курочки достать да маслица справить у бабы Нюры, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, берёт палицу стопудовую и шагает до бабы Нюры.

Нюрка как увидела вдалеке красавицу, то наперёд для ей и выставила молока парного да корзинку яиц, а еще и маслица коровьего. Захапала Поляница оброк, поклонилась низко-низко и бегом к себе – сдобу стряпать. Тесто замесила, села, ждёт.

– Надобь чтоб тесто поднялось у тепле, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, ставит тесто в тёплое место на печи, села, ждёт.

Час ждёт, другой ждёт, третий… А желудок пуще прежнего буянит, житья хозяйке не дает! Но тут и тесто подошло.

– Надобь кренделя лепить, да восьмёркой – на их французский манер, – слышится голос из-за печки.

– Ну надобь так надобь, – соглашается Поляница, встала у стола, лепит кренделя восьмёркой – на их французский манер.

Налепила, на противень выложила и противень в печь кидает. А как кренделя зарумянились, так достала их да в рот несёт.

И тут из-за печи выходит девка-чернавка, лыбится и моргает загадочно:

– Ну вот, госпожа, нынче ты не только копьем метать можешь, а и сама себя прокормить научена, – и низко кланяется.

Взбеленилась Поляница удалая:

– Моё дело, – говорит. – Копьём махать, а не на брюхо младые годы тратить!

Достала баба-воин меч булатный. Хрясь! Ан нет, передумала. Хвать девку-чернавку за волосы и давай её по полу тягать.

Ай люли, люли, люли,

надоели нам черви,

что в животике сидят,

есть да питеньки хотят.