Kitabı oku: «Толстая книга авторских былин от тёть Инн», sayfa 4

О нас, дураках, попе и попадье

Маленькая пьеса для маленьких людей.

А большие люди большие деньги гребут

да на нас кладут,

ну… может быть, ложат.

Зато их совесть не гложет!

На ярмарку много дорог.

– Почём нынче горох?

– Десять пощёчин!

– Дорого очень!

А бобы?

– Мимо ходи!

Но мимо ходить мы не хотели,

гусёнка себе присмотрели,

приглянулся нам поросёнок,

телёнок, козлёнок, курёнок,

позолоченный самовар

да прочий необходимый товар.

Но нас почему-то гнали,

говорили:

– Вы денег не дали!

Но про деньги мы не слыхали,

мы привыкли дровами, грибами,

жиром медвежьим

и даже работой прилежной.

– Держи векселя надёжные:

долги наши прошлые!

Но зачем же по нам кочерёжкой?

Лучше расписной ложкой,

а ещё бочкой с пивом,

чтоб мы стали совсем красивы!

– А ну валите отсюда,

и без вас тут народу запруда!

Вдруг откуд-ниоткуда поп

широченный такой идёт,

всех животом раскидывает!

Люд тощий ему завидует.

Подползает поп до прилавка,

смотрит (пущай, не жалко!)

и говорит устало:

– Мне вон тех дураков не хватало! —

и на нас пальцем тычет.

Васятка малой уже хнычет.

Хнычь не хнычь, а у попа веселее!

Мы за грош продались скорее

и бегом за хозяином следом

к самому, что ни есть, обеду.

Наелись, поп танцевать нас заставил,

еле-еле в живых оставил:

спели, сплясали, поели,

снова сплясали, повеселели!

Так прошло лет десять, наверное,

по застольям да по тавернам.

А когда мы песни уж еле мычали,

то за собой замечали,

что на лавках больше не помещаемся.

Или дюже к себе придираемся?

Но попадья говорила:

– Зачем дураков раскормила?

А сама тощей коромысла!

И вот, всё это осмыслив,

решила она нас прогнать.

Да Васятка успел сказать

попу веское слово:

– Изменяет тебе Прасковья

со звонарём Антошкой!

Поп побил жену немножко

и та сразу смолкла.

Так и жили мы чи зайцем, чи волком,

пока не пришла беда.

Заголосила как-то утром попадья:

– Пропала у меня сковорода!

Искали ржавую, орали и вопили.

Затем слух по Руси пустили,

мол, живёт в Московии попадья,

и пропажа у ей – сковорода.

А на самом то и деле

мы сковородку эту съели.

Переваривалась суровая долго,

плотом вышла. По Волге

сплавилась вниз куда-то.

Но с тех пор виновато

на попадью мы смотрели,

когда яишенку ели.

Но попадья дело так не оставила,

семье ультиматум поставила,

мол, в хозяйстве нужна

новая сковорода!

***

А на ярмарку много дорог.

Поп с дураками прёт,

подходит к торговым лавкам.

Товар лицом ему кладут (не жалко)!

Поп спрашивает:

– Почём сковородки?

– Три рубля.

– Дорого очень.

– Остаток на чай.

– Не серчай, но на водку!

Продавец щурится:

– Её тоже в охотку.

– Чтож, придётся брать по три рубля,

нужна жене сковорода.

Так расступись же, народ,

поп с дураками прёт!

А и задавит кого ненароком,

так его ж родню и обложит оброком:

– Налог на смерть, понимаешь?

Мы попу завсегда киваем,

даже когда он нас матом:

– Народ, он кругом виноватый,

даже ежели пашет прилежно

иль бурлачит по побережью.

Куда сковородку дели?

Мы немножечко оробели.

И были мы так наказаны:

к его колокольне привязаны.

Да, да, прямо к колоколам.

Поп отгулы дал звонарям.

Дин-дон, дин-дон,

колокольный этот звон

сделал нас совсем глухими

и на левый бок кривыми.

А попадья на мужа ругается:

– Дураки ж по хозяйству стараются!

А кривых как работать заставишь?

– Промеж глаз кулачищем им вдаришь,

и пойдут натирать сковородки:

ходка за ходкой.

Попадье такой расклад не нравится.

Ходит по двору, убивается:

– Глухим, что ни скажешь, кивают

и ничегошеньки не понимают!

Придётся их гнать взашей.

– Винца напоследок налей!

У попа жизнь была хороша,

об еде не болела у нас голова.

***

И пошли мы искать свой слух,

выспрашивать у старух.

Но старухи нас не понимали,

головами на лес кивали.

Эх, по лесу мы шлялись долго,

добрались до самой Волги,

а там и до гор Урала.

Лешего повстречали.

А тот марево марит,

и смело так нам гутарит:

– Здесь нельзя забавляться,

спугнёте лису. Лиса зайца

не завалит. Вот будет худо!

Вы идите, идите покуда.

– Покуда, это куда?

– А туда, ребятки, туда! —

и показывает на Кудыкину гору.

Да что же это такое?

Побрели мы до той горы.

Леший с нами, чёрт побери!

А Васятка, он не дурак,

думать думу мастак,

говорит нам всем:

– Давай по-хорошему,

от простого пройдёмся к сложному.

Раз у нас ни здоровья, ни слуха,

поможет нам лишь проруха.

А Леший вдали телепается,

всё ниже к траве пригибается,

прислушивается к земле:

не скачет ли кто на коне,

на ступе ли кто не летит,

а может лаз где прорыт

до самого дальнего царства,

заморского государства?

***

Вдруг Васятка в норку провалился,

мы за ним, ну чтобы он не злился.

И Леший, не крестясь, туда же:

– А вдруг там пловом обяжут?

А летели мы вниз ни много ни мало,

в Виево царство попали.

Сидит там Виюшка, правит,

медь на олово плавит,

гномы ему прислуживают,

да дюже так!

Вий говорит:

– Чего надобно, смерды?

Дурак Васятка сказался первым:

– Потеряли мы слух, окривели,

и об жизни мирской сомнений

накопилась целая куча!

Вот кто на белом свете круче:

батюшка поп или бог?

Вий:

– Я б в этом вопросе помог,

но ни черта не вижу.

А ежели я лавой брызжу

из гор могучих,

то я всех круче!

А Леший ему:

– Ты не прав,

немного у Вия прав.

Вот кто волков по лесу гоняет,

тот всем миром и управляет,

то есть я, Леший.

Вий:

– Ты слова свои взвешивай,

гниль болотная!

Где моя одежонка походная?

Несите, гномы, доспехи,

пойду отсчитывать вехи.

Итак, все вместе ползём наружу,

Вий с нами, как лучший друже.

А снаружи его души

вовсе добро не ищи:

упёрся глазами в землю:

– На пашню мне надо, в деревню.

А нам, дуракам, нет и дела

что душа его захотела

чего-то или куда-то.

Сок желудочный урчит виновато

в отощавших брюхах.

– Может, вернёмся к старухе?

Попадья, она нас любила,

по праздникам токо и била.

– Не, глухих не пустит обратно.

Вот слух разыщем…

– Ай, ладно!

Чтож, побрели калеки дальше,

каждому встречному машем,

но от Вия народ врассыпную.

– Эх, баланду поесть бы какую!

– Ага, щас засеем и будем ждать.

Надо б к людям, там могут подать.

Вий:

– Вспахать – идея хорошая,

тут нет ничего такого и сложного

***

Ну, пока Вий земелечку пашет,

нам удача крыльями машет

с площадей торговых,

с приходов моргает пловом.

Мы плюнули на пашню Вия,

Лешего в лес отпустили

и одни побрели до народа.

А миряне на нас:

– Уроды!

– Зачем же так?

Ведь мы поём и пляшем,

вразнобой руками машем

да гундосим невпопад.

Но ответом – камнепад!

А в ближайшей богадельне

поставили нас к молельне.

Стоим, крест кладём неправильно,

бьёмся челом об завалинку

и ругаемся грозно матом

(попадья научила, не виноваты).

Выгнали нас. Куда идти?

Одни беды на пути.

– Может, всё-таки поле засеем?

К осени урожай поспеет.

Домишечко рядом поставим.

С Лешим в картишки вдарим.

– Ну не, мы к трудам непривычные.

Не для того ребята столичные

мамок родами тужили.

Мы знаем дороженьку нужную:

пойдём-ка до бабы Яги,

у той две костяные ноги,

сумеет здровье вернуть.

Нелогично, но по лесу прём, не свернуть!

Вий с надела своего нам машет,

соха в ручищах злобно пляшет.

Отвернулись, смотреть неохота,

не наша, то бишь, забота.

А вон и избушка бабы Яги.

Заходим. Ей встать не с ноги:

сидит, в карты с Лешим играет,

тот ей байки смешные баит.

Дураки:

– Помоги нам баба Яга!

– Эх, прячьтесь, поп едет сюда.

– А что ему надо, попу?

– Да что-то я и не пойму.

А поп пузом хлоп и заходит.

Дух язычества сразу уходит

и сияньем наполняется дом.

Мы ж в дальний угол ползём.

Поп кричит:

– Привет, старуха.

Чую, пахнет русским духом.

Никак, суп из мужланов варила?

Гореть в аду тебе! Говорил я?

– Чего припёрся, паразит?

А в аду уже горит

твоя больная печень.

И тут… вытаскивает бабка из печи

румяны, пышны калачи.

Дураки не сдюжили,

вывалились дружно,

хвать по калачу и в рот.

Поп на дурней пузом прёт:

– Вас то я везде и шукаю.

Попадья без холопов пропадает:

то ревёт, то плачет,

то песни орёт, то скачет,

посуда из рук у ней валится,

гости от скуки маются,

песни ваши поминают,

требуют дураков. Пытают,

мол, я вас сгноил куда-то.

Но я ж невиноватый!

Не, поп ни в чём не повинен,

даже если он колокол сдвинул.

Ему там на небе зачтётся,

мол, где тонко, там и рвётся.

Поп:

– Ну тогда собирайтесь,

в дом поповский верстайтесь,

платить обещаю исправно

едой, водою, а главное

про розги и вовсе забуду

колокольней пытать не буду.

– Мы бы рады,

да ни слуха у нас, ни зрения,

ни певческого настроения.

Вот припёрлись до бабы Яги,

просим ведьму: помоги!

Яга:

– Вам поможет лишь работа

да о стариках забота.

Говорят же вам, Виюшка пашет,

помогите ему. И краше

дураков не будет на свете,

только эти, эти и эти.

С тоской оглядели мы поле.

Нет, нам охота на волю.

Раз берёт поп обратно убогих,

так и быть, хватаем руки в ноги

и ковыляем за ним прямо в город.

Яга:

– А не лучше ли в прорубь?

Что б от вас природа отдохнула.

Всё, идите, я б давно уже уснула.

***

Вот едет на повозке поп,

а мы бегом за ним бегом топ-топ.

Поп:

– Встречай, жена, холопов!

Попадья:

– А ну картоху лопай.

И потекли дни наши серой струйкой,

мы колышемся сбруйкой

по поповскому дому:

всё примечаем, плохому

учим поповских ребят,

те молится уже не хотят.

Вместо нас детишки пляшут,

поют, метут, капусту квасят.

Да заговор плетут очень смелый:

– Как вишня в саду поспеет,

оборвать её всю без остатка,

на базаре продать и тятьке

не отдать ни рубля!

А зачинщик этому – я,

то есть мы,

дураки.

Нет, так долго продолжаться не может.

Попадья наша снова хлопочет:

– Надо от дурней избавиться!

Эх, была бы она красавица,

приписали б мы ей любовей

поболее, чем на грядке морковей.

Но она тощее метлы,

и нету столько свеклы

нарумянить ей щёки.

Даже блины с припёком

краше её не делали.

– Так надо чтоб все поверили!

Мы пустим по городу слух,

мол, у древних старух

есть молодильное зелье,

Кто выпьет его, тот в веселье

начнёт тыщу лет проживать,

а может и все пять.

Вот от этого то зелья

попадья помолодеет!

Как сказали, так и сделали:

сплетни распустили

и сами в них поверили.

***

Вот прибегает как-то попадья:

– У соседки я намедни была,

та говорит: планида

скоро небом будет смыта,

а луна улетит далеко

в своё родное село!

И мол, есть на бел свете трава,

здоровье приносит она.

Пойдите-ка вы, дураки,

далече до той земли,

где молодильный отвар

людям раздают, как дар.

И ползем мы опять в поход

вперёд и только вперёд.

Добрались до бабы Яги:

– Каргушечка, помоги,

надобь нам такое зелье,

чтобы попадья в веселье

дни коротала и ночи,

и чтоб нас не гоняла.

– Точно!

Яга:

– Тут токо брага поможет.

– Нет, ейна совесть пить её гложет.

Ты б дала волшебной травы

для буйной бабьей головы.

– Так и быть, я наварю отвара

из змейгорыныча перегара.

Но токо сами не хлебните.

А то это, угорите.

А как сварила бабка зелье,

Тут и началось веселье.

Жить тыщу лет ведь всем охота.

Отхлебнули дураки. Колотит!

***

Так и ушли из ведьминого двора

куда нога их побрела.

А побрела нога на Кудыкину гору,

ведь именно там растут помидоры,

что сами прыгают в рот.

На пути вырос Вий-урод:

– Я уж земельку засеял,

всходы взрастил, развеял

все сомнения, жду урожай.

Помогите! Ведь я слеп.

Может всходы ест медведь,

а я мохнатого не вижу.

Оставайтесь! Не обижу.

– Не, у нас тоже…

нет рук, ушей и глагола.

Поэтому ждать помола

токо и остаётся.

– Значит, ваш брат сдаётся?

Васятка:

– Давайте поможем, а чё?

Дураки:

– У меня кривое плечо.

– А меня мать ещё дитяткой уронила,

и ушли от мя ум, похоть да сила.

– А я пойду, помогу, – сказал Василий.

И стал он немного красивей.

Гля-ка, гля-ка, народ,

Васятка сеет и жнёт,

да помидоры сажает.

Усталый ждёт урожая.

А как урожай собрал,

так он, как Муромец, стал:

остро зрение, слух,

и поёт не для старух,

а для девок заводных!

И берёт он друзей под дых

и кидает далеко,

аж в соседнее село.

И приземляются те

не в светлицу к попадье,

а в большую навозную кучу.

– Вот там им будет получше!

***

– Ну а дальше о чём сказка?

А о том: друг, с печки слазь-ка

и поправь забор кривой,

да работая, песнь пой.

– А с дураками то что стало?

Ах, да… те как умерли,

так попадью простили.

Но на ярмарку более не ходили,

потому как денег они отродясь не видали,

и от ангелов крылатых не слыхали,

где сытую жизнь задарма раздавали!

А Василий с Вием жили сыто,

не ходил Васятка боле битым.

Лешего кормил он и Ягу.

Поминал всё ту сковорду

от которой повелись его несчастья.

Вы ещё на печке? А ну, слазьте!

Карась Ивась

Карась Ивась и хлопцы бравые

Как в озёрах глубоких

да в морях далёких

жили-были караси-иваси

жирные, как пороси!

И ходили они пузом по дну,

рыбку малую глотали … не одну!

Говорили иваси с набитым ртом.

А о чём шли разговоры? Ни о чём!

Но говорят, от разговоров тех,

да от прочих карасьих утех

озёра тихие дыбились,

моря глубокие пенились!

И жил средь них один карась

по фамилии Ивась,

а по прозвищу … пока не придумали,

да и не о том они думали,

а о новых морях мечтали,

старые им стали малы!

И сказал тогда Ивась:

– С насиженного места слазь

и бегом на разведку!

Судачат, что где-то

есть у наших вод суша,

вот там пенить пиво и будем

да раков едать полезных!

Решил и смело полез он

на сушу, на берег моря,

воздух глотнул: «Нет соли».

Встал на хвост свой могучий,

пошёл по траве колючей,

доплясал какой-то до деревни,

встал перед первой же дверью,

плавником тихонько стучится.

И надо ж такому случиться,

дверь карасю открыли,

хозяева дома были.

А в хозяевах у нас

хлопцы Бойкие. Припас

достают и ужинают,

зовут гостя дружненько:

– Ты поди, карась Ивась,

да на стол скорей залазь,

у нас вяленые караси-иваси,

ну а к ним картоха, щи!

Как услышал Ивась:

«Ты на стол скорей залазь,

у нас вяленые караси-иваси…» —

так вон из хаты, и ищи-свищи!

От хлопцев Бойких открестясь,

побрёл дальше наш карась

себя показывать,

на людей посматривать.

Доковылял он до града большого,

града шумного Ростова.

Видит, дедок Ходок на ярмарку едет.

Запрыгнул Ивась к нему в телегу

и начал речь вести

о той местности,

где жил он в озёрах глубоких,

плавал в морях далёких,

да про то как они,

караси-иваси,

друг с другом смешно разговаривают:

ртами шлёпают, пузыри идут!

Слушал дедок Ходок, слушал, плюнул:

– Везти тебя я передумал, —

и скинул рыбину с телеги. —

Погуляй, сынок, побегай!

Угодил карась прямо на лавку торговую,

там пузатый продавец гремит целковыми,

а на прилавке караси-иваси лежат грудами,

чешуя блестит на солнце изумрудами!

Обрадовался Ивась родственникам,

обниматься полез плотненько:

пощупал, потрогал рыб, а они мёртвые.

И полились из глаз его слёзы горькие!

Прыгнул карась на мостовую,

да прокляв толпу людскую,

запрыгал куда глаза глядят,

подальше от людей, а то съедят!

Допрыгал он до речки Горючки,

зарыдал у какой-то колючки.

Глядь, а это крючок рыболовный

для рыбной, так сказать, ловли.

Заметили горемыку мужички Рыбачки

вот и выставили крючки:

к себе зовут порыбачить,

ну или как сами ловят, побачить.

Подкатился к рыбакам Ивась

уселся на свой хвост, не слазь!

И задумчиво в воду уставился:

что-то ему там не нравилось.

А в воде удила клюют,

Рыбачки разговоры ведут:

про уловы свои рассказывают,

усищи длинны разглаживают.

А в ведре караси-иваси

да рыбы лещи

плещутся, задыхаются,

в тесноте да в обиде маются.

И налились тут кровью глаза

у отважного карася,

пошёл он на Рыбаков ругаться,

просить, молить, заступаться

за карасей-ивасей

да рыб лещей,

чтобы их на свободу выпустили,

в речку Горючку выплеснули.

Засмеялись мужички Рыбачки,

пригрозили самого его в сачки

да в ведро посадить надолго!

Тут умолк он:

не пожелал карась поганой участи,

он и так на земле намучился!

Прыгнул Ивась в речку буйную,

и понесло теченье шумное

его в озёра глубокие,

в родные моря далёкие.

А как домой воротился,

отъелся, карась, откормился

и стал приставать ко всем рыбам:

рассказывать то, что сам видел,

пугать и стращать морских тварей

человеческой, то бишь, харей!

Ртом шлёпает, пузыри идут,

ничего не понятно. И тут

прослыл Ивась дурачком великим,

не-от-мира-сего-ликим!

Ай люли, люли, люли,

живите долго караси!

Ай люли, люли, люли,

плывите в море, Иваси.

Ну на этом и хватит.

А мы пойдем по полатям

таких дурачков выискивать,

гостей дорогих обыскивать:

сказки старые искать,

из карманов изымать

да подкладывать новые,

а взамен брать целковые.

Гордость карасей и предубеждение царей

Как еси на небеси

жили-были иваси,

иваси-карасики

по небу-морю лазили!

И у этих карасей-ивасей

каждый день другого был чудней:

ай, расхаживать на длинных хвостах,

говорить на разных языках

да на землю смотреть свысока.

Вот такая у них душа!

Но про эту душу вам скажу:

мне молчать велели, ни гугу!

А рассказ я поведу о другом:

жил средь них карась Ивась, он не ртом

разговоры глупые вёл,

а мозгами жирными плёл

паутину думок своих:

– Вот спущусь на землю, под дых

дам любому кто ниже меня:

кто на небе, тот и главный, то есть я!

Как сказал, так и сделал, свалил

он с небес на землю, а за ним

то ли слухи, а то ли молва:

мол, упал Ивась, разъелся как свинья!

И летел карась Ивась до земли,

а вослед ему смеялись караси,

насмеявшись, разошлись по домам:

по кучнистым, белым, серым облакам.

А карась упал в ту среду,

где я, братцы, тотчас умру:

опустился он на дно глубоких вод.

Глядь, там кружат дружный хоровод

жирные такие караси,

а за ними сельдь иваси

быстрыми хвостами гребёт,

косяками холёными прёт!

Стало дурно карасю Ивасю:

«Как же так, я что-то не пойму

почему карась и ивась

раздвоились, жизнь не удалась?»

Но не смотрели рыбы на него,

веселились, плавали, на дно

опускались и снова всплывали,

да зачем-то ртом воздух глотали.

Захотелось карасю Ивасю

тоже глотнуть воздух, он по дну

своим мощным хвостом пошёл

и до берега быстро дошёл.

Вышел он на сушу голяком

да на брюхе по песочку ползком.

Так добрался он до центра земли —

до скрипучей деревенской двери.

Постучалась скотинка и вошла,

а семья в дому не поняла

чи корова, чи бык перед ней?

И к столу зовут его: «Смелей!»

А на ужин у них уха

из карасей, ивасей… Потроха

затряслись у гостя, он вскипел,

вылил на пол уху и скорей

из страшного дома вон!

Бежал и бубнил: «Это сон!»

И домчался до Ильмень-реки,

там сидят, рыбачат рыбаки:

то плотва попадётся, то карась.

Увидали Ивася, кричат: «Залазь

поскорее в наше ведро!»

Глядь Ивась, там рыбы полно,

задыхается она и бьёт хвостом.

– Не о том мечтал я, не о том! —

схватил наш герой то ведро,

прямо в реку выплеснул его.

И поплыли караси по реке.

Взбеленились рыбаки, айда ко мне:

так и так «Иванна, твой Ивась

нам житья не даёт, эка мразь!

Унеси его отсель на небеси,

где гуляют толсты караси,

жирными боками трясут,

разговоры ни о чём свои ведут».

Я вздохнула глубоко и поняла:

зря с небес Ивася содрала,

то гордыня была не его,

моя душенька вселилась в него!

Как же быть? Да надо б душу изымать

и свою гордыню усмирять.

Но что станет тогда с Ивасём,

как же будет он с пустою душой:

куда пойдёт, зачем и что поймёт,

может, кинет кого или убьёт?

Так я думала долго, год-другой.

И решила: надо жить уже самой!

Вылезла из Ивася я и ушла.

Села, Азбуку пишу, а сама

наблюдаю: как там мой карась?

Рыбаки кричат: «Иванна, слазь,

уходи из сказки, пошла вон!»

Всё, ушла! Ивась пошёл домой.

И ведь дом придумал он себе:

в топком иле сидит на дне

да глазами пустыми глядит:

не пройдёт ли мимо бандит?

Тут пришёл бы ему конец,

да захотел покушать молодец.

И додумался ведь покинуть дом:

вылез, по дороженьке побрёл.

А дорога деревенская узка,

прёт лошадка на него! Глаза

рыбьи округлились до небес,

и воскликнул Ивась: «Мне трындец!»

Но протянулась до него рука

и схватила молодого едока —

это дед Ходок-туда-сюда

пригласил в телегу паренька.

И карась смекнул, сообразил:

разговоры длинны заводил

о жизни той в заоблачных мирах,

где караси-иваси в облаках

на землю глядят свысока:

дескать, боги мы, такие дела!

Разозлился дедок Ходок,

слез с телеги, Ивася поволок

прям в торговые ряды, туда

где в продаже караси да плотва.

Кинул рыбину на лавку и бегом,

прыг в свою тележищу. «Пошёл! —

дёрнул за уздечку коня. —

Видно, бес попутал меня!»

Огляделся карась Ивась

и сказал дохлой рыбе: «Ну, здрасть!»

Не услышали его караси,

в ряд лежат, в зрачках застыло: «Спаси!»

Растолкать Ивась пытался друзей.

– Ишь ты, выискался тут добродей! —

продавец отпихнул Ивася. —

На убой отправлю; жирный, как свинья!

Заплохело божьей твари, спрыгнул он

и до дома нового ползком!

Как дополз, запыхавшись упал,

в ил зарылся, отлежался, встал

и о небушке вспомнил своём:

– Как же мне вернуться домой?

Ох, пытался он прыгать и летать!

Но важну тушу где там оторвать

от земли, от матери сырой.

Зарылась рыбина в песок с головой

и сидела там тридцать три дня,

море сине вспоминала, где плотва,

караси, иваси живут,

плавают да песенки поют.

Захотелось и ему туда:

– В море братья мои, в море, да!

И нырнул Ивась в Ильмень реку

да пошёл на хвосте по дну,

добрался до устья реки,

глотнул солёной воды

и поплёлся искать своих

хвостатых, таких родных!

Но куда там! Ведь он ростом с мужика,

убегает от него плотва,

караси в друзья не идут,

а иваси в холодных водах живут.

Тут взмолился карась Ивась:

– Тётя Инна, с детской Азбуки слазь

и верни меня, пожалуйста, домой!

Ручку бросила я: «Чёрт с тобой!»

Да как дуну в небо! Бог вздохнул,

он мой замысел сразу смекнул:

и посыпались с небес караси,

прямо в море бултыхались их хвосты,

а размером каждый с мужика,

плавники – могучая рука.

Они застлали море собой!

Что мне делать с такою горой?

И решила всё пустить на самотёк,

коль сожрут акулы их, знать, срок истёк!

Но не тут то было, подплыла

к ним поближе морская свинья

и зовёт за собой на бережок:

– Айда бока прогреем, там песок!

И пошли караси-иваси

косяком по суше, а хвосты

закрыли собою весь брег!

В ужасе крестился человек,

чайки плакали: «Сожрут нашу жратву

эти твари, мир идёт ко дну!»

Ан нет, не угадали, мир стоял

и по швам нисколько не трещал,

только рыбой пропахло вокруг.

Вон смотри, и наш шагает друг

карась Ивась впереди.

Он здесь видел всё уже, за ним иди!

Вот дошли они до центра земли,

до скрипучей деревенской двери.

А что было дальше, не скажу,

лишь на руках, на пальцах покажу.

В общем, те мужланы,

что что плотву да щуку жрали

есть её больше не будут.

Про карасей так и вовсе забудут!

Ибо… на небе они, ребята.

Иваси их тогось!

(Сообщаю об том виновато).

И до ярмарки иваси добрались,

с торгашами рыбы расквитались.

Стал тут думать уездный люд:

как разбойников изжить иль обмануть?

И зовут они на помощь мужика

деревенского Ивана Большака.

Но Большак, он вовсе не гора,

а всего лишь как три мужика.

Потёр Иван лобище и смекнул:

длинны сети рыбацки развернул

и накинул их на карасей.

Свистнул мужикам, а те быстрей

волокут их к центру земли,

к царской размалёванной двери.

Выходил царь на злато крыльцо,

чесал пузо, в ус дул, тёр чело

и решил, что скот нельзя терять,

приказал их в армию отдать.

Ай, как шили мундиры сорок дней

швеи, мамки, няньки! И взашей

гоняли ребят-пострелят,

приходили те глазеть на солдат.

Вот истёк срок: сто дней, сто ночей.

Не узнать карасей-ивасей,

бравые ребята, на подбор,

сабли востры, головной убор,

под шеломами морды блестят,

порубить желают всех подряд!

«Мы готовы сечь, рубить!» Царю

вложить бы в голову умище суму,

а не толстые, смешные калачи

(предупреждали ведь его врачи).

А теперь… глазища рыбьи глядят

выстроившись в бесконечный ряд

и готовы искромсать весь народ.

Ещё минуты две и вперёд!

В ужасе зовёт царь Большака,

но пока Иван ходил туда-сюда,

потоптало наше войско народ

и уже до Германии прёт!

А в Германии кричат: «Эх, пора

звать богатыря Большака!»

Скорописную грамотку пишут

да почтового голубя кличут,

и по ветру письмо пускают,

мол, голубка дорожку знает.

И пока голубка шла туда-сюда,

на Руси стояла тишина,

да в живых оставшийся народ

нарожал новых деток и вперёд:

пашем, жнём да снова сеем,

себя никогда не жалеем!

Вот и Ивану от печки зад открывать неохота:

– Больно надо спасать кого-то!

Пока поднялся, обулся, оделся,

из дома вышел, осмотрелся,

караси пол-Европы помяли,

стеной у Парижа встали

и уходить не хотят,

вернуть себя требуют взад:

то бишь, обратно на небо!

Но во Франции не было

умных в голодные годы.

Побежали спрашивать у Природы.

Природа молчала долго,

потом кивнула на Волгу,

откуда шагал Большак

примерно так:

– Ать-два, левой,

нам бы с королевой

хранцузкой породниться —

на фрейлине жениться!

Подходит Большак туда,

куда его не ступала нога,

а там караси в мундирах

и бравый Ивась командирах:

стоят, сыру землю топчут,

о небесищах ропщут.

И попёрся Иван

по крестьянским дворам:

– Нужна машина кидательная

увеличенная стократенно —

тварей божьих закинуть на небо.

Плотников сюда треба!

Прибегали плотники: рубили,

пилили, строгали, колотили

и сляпали огромную махину —

камнеметательную машину.

Как сажали в неё солдатушек

да забрасывали в небо ребятушек,

и так до последнего карася!

Ой, вздохнула мать сыра земля!

А на небе синем иваси

глотнули своей среды

и давай расхаживать на длинных хвостах,

говорить на разных языках

да на землю смотреть свысока.

Вот такая у них душа!

Ну, а Ванька в героях ходил,

так как всей Европе угодил.

Королев да принцесс целовал,

милу фрейлину к замужеству звал.

Теперь точно сказке конец.

Большак ведёт под венец

девку нерусску, та плачет:

увезут далеко её, значит,

а там жизнь, говорят, нелегка —

у царя больна голова!

Да и на небе не легче,

ведь господу мозги калечат

стада карасей-ивасей,

и нет никого их мудрей!