Kitabı oku: «Новая Россия. Коридоры возможного», sayfa 4

Глобальные тренды: новые риски и пути выхода

Глобальный экономический кризис, об угрозе которого предупреждали многие эксперты, становится важным пунктом актуальной повестки. Как всякий кризис, он открывает дорогу новым трендам и драйверам развития. Это значит, что ко всем неприятностям, которые нам сулит «ловушка», добавляются новые грозные вызовы, связанные с громадными технологическими сдвигами, меняющими не только фундамент экономического функционирования, но и основы сложившегося жизненного уклада.

Лидеры группы G-7 в качестве причин, способствующих возникновению глобальных экономических напряжений, указывают на последствия пандемии коронавируса и вызванные ею разрывы логистических цепочек. В числе причин указывают также на резкий рост цен на энергоносители как результат Специальной военной операции⁶⁶.

К этому следует добавить и идеологизированную в своих основаниях политику евроатлантического блока, когда под лозунгом атлантической солидарности в поддержке Украины были «пущены под нож» конкурентные преимущества экономических лидеров Европы: Германии и Франции. Эта политика обернулась также тяжелым социальным бременем для рядовых жителей реализующих ее стран.

Здесь важно отметить политико-экономическое измерение этой политики. В борьбе за профилактику все более вероятного экономического кризиса США ведут борьбу за сохранение своих высокомаржинальных секторов, значение которых мы отметили выше.

Дж. Байден продолжил политику Д. Трампа по борьбе с вторжением Китая в высокотехнологичные сектора мирового рынка. Частью этой политики стала поддержка американского ТЭК и санкции против российского. Но при этом не слишком обсуждается, что был нанесен удар по высокомаржинальному сектору инвестиционного машиностроения Германии и Франции⁶⁷. Необходимым условием этой маржинальности были низкие сырьевые и энергетические издержки – результат сотрудничества с Россией. Торпедирование этого сотрудничества (в прямом и переносном смыслах) существенно повысило издержки и подорвало конкурентоспособность европейских компаний. Также эта политика снизила спрос на такую продукцию на прежних рынках – на глобальном Юге.

Важным фоном развертывания кризиса является рост национальных долгов многих стран, что резко сужает возможности его преодоления.

В 2023 году суммарный публичный долг всех государств превысил $280 трлн долл., что более чем в 3,6 раза больше мирового суммарного ВВП см. рис.⁶⁸.

Правительства поставлены в условия, когда им приходится брать в качестве займа колоссальные суммы, при этом средства ушли и продолжают уходить не в инвестиции, а на удовлетворение текущих потребностей (см. рис. 2).

Рисунок 2

Уже в состоянии дефолта Шри-Ланка и Ливан, его угроза висит над Нигерией, Пакистаном, Египтом и другими крупными странами. Финансовый кризис коснулся и еврозоны – Италии, Испании и Греции⁶⁹. Уже банальностью стала констатация, что национальный долг США стал финансовой пирамидой.

В рамках нашего рассмотрения проблемного поля важно выявить взаимосвязи собственно экономических факторов, обусловливающих возникновение и характер протекания этого кризиса, с одной стороны, с более глубинными, макросоциальными его основаниями, с другой.

В рамках собственно экономического измерения трендов идущего кризиса можно отметить, что идущие технологические сдвиги, прежде всего роботизация и цифровизация, меняющие основания технологических и логистических операций, существенно снижают значение трудовых издержек.

Политико-экономические результаты этого сдвига особенно видны при сравнении с политэкономией предшествующего этапа глобализации. Тогда драйвером, как уже отмечалось, стало кардинальное снижение издержек логистики и возможность производить продукцию в регионах с низкими трудовыми издержками.

Результатом же углубления идущего сегодня процесса явится изменение базовой формулы экономического развития, в рамках которой снизится привлекательность инвестирования в страны и регионы с низкой стоимостью рабочей силы. Взамен драйвером станут близость к рынкам сбыта и возможность благодаря этому быстрой реакции на динамику спроса.

Для нашего рассмотрения это важно в связи с тем, что условия конкуренции будут ограничивать инвестиционные проекты, ориентированные на прежние подходы, связанные с задействованием резервов дешевой рабочей силы.

Подводя итоги рассмотрения влияния трендов глобального развития, можно констатировать, что эти тренды обусловливают ужесточение требований к преодолению «ловушки среднего уровня».

В рамках структурного измерения идущего кризиса следует также указать на необходимость более специфического подхода к технологическому развитию. Так, в своем анализе Б. Эйхенгрин показал, что качество экспорта положительно влияет на снижение риска замедления экономики: страны с относительно большой долей высокотехнологичного экспорта менее восприимчивы к замедлению.

В качестве рекомендаций по выходу из «ловушки» он также указал на рост инвестиций в среднее и высшее образование; наращивание вложений в исследования и разработки (R&D), что позволяет увеличить высокотехнологический экспорт. Страны, которые использовали эту стратегию, смогли избежать торможения. Здесь можно вспомнить прежде всего Южную Корею и Чили.

Аналогичные задачи ставятся и в нашей стране: повышение темпов роста выше мировых; рост доли несырьевого, прежде всего высокотехнологичного экспорта; внимание к инновациям, повышение качества образования ⁷⁰.

Однако здесь требуется более детальный и, главное, более специализированный анализ проблем, решение которых необходимо для выхода из «ловушки».

Каковы же реальные пути для выхода нашей экономики из «ловушки»? Добывающий сектор – уже не ресурс. Его рост и доходы жестко «зажаты» мировым спросом. «Доить» его больше невозможно. Сегодня почти вся его немалая прибыль изымается в бюджет.

Если рассматривать перспективы экономического роста с ренто-ориентированных позиций, то приходится признать, что возможности роста на основе извлечения природной ренты практически исчерпаны. Вряд ли мы можем рассчитывать на такой вид ренты, как «сеньораж»⁷¹. Для этого у нас нет сколько-нибудь серьезных предпосылок в виде масштаба экономики или силового глобального доминирования.

Как представляется, относительно реалистичной перспективой роста маржинальности экономики является рост ее глобальной конкурентоспособности. Соответственно, для выхода из «ловушки» нужна структурная перестройка экономики, направленная на повышение доли секторов, в которых конкуренция ведется уже на уровне middle cost и high cost. Необходимо создание продуктов и технологий, обеспечивающих их большую маржинальность.

Сельское хозяйство в новых условиях все больше отвечает таким требованиям и становится драйвером роста. Главным его конкурентным преимуществом является растущий глобальный спрос на продовольствие и ограниченные возможности роста его предложения. Как отмечалось, растет его маржинальность. Экспорт продовольствия уже вполне сопоставим с экспортом обрабатывающей промышленности.

Другим драйвером является создание «монопольной ренты» за счет коммерческого использования прав интеллектуальной собственности.

Сегодня же ситуация далека от уровня, необходимого для выхода из «ловушки». Доля высокотехнологичного сектора в России в 2020 году составляла около 22 % в ВВП; 34 % в численности работников⁷². Можно говорить о слабой, но положительной динамике сектора и увеличении его роли в экономике России.

При сравнении с другими странами в России средний уровень развития сектора высоких технологий⁷³. В среднем по Европейскому союзу (28 стран) доля занятых в высокотехнологичном секторе – 45,8 %, а в России – 34,3 %. Из России экспортируется менее 0,5 % от высокотехнологичной продукции мира, причем преимущественно в сфере военных технологий, а доля высокотехнологичного импорта превышает 60 %. По доле высокотехнологичных и среднетехнологичных видов деятельности в обрабатывающей промышленности Россия занимает скромное 48-е место (44-е в 2016 г.) в мире, уступая всем странам БРИКС и многим восточноевропейским государствам.

Доля высокотехнологичных и наукоемких отраслей в экономике России составила по итогам прошлого года 21,3 %. В денежном выражении это почти 20 трлн руб. В 2011 г. этот показатель составил 19,7 %. Потом вклад высоких технологий и науки в ВВП последовательно рос, но заметно просел до 21,3 % в 2015 г. В 2016 и 2017 гг. показатель остановился на отметке 21,6 %⁷⁴.

Все эти данные показывают, что ответ на глобальные вызовы требует значимых структурных сдвигов в структуре и эффективности нашей экономики. Соответственно, поиск реалистичных «коридоров возможного» должен учитывать глобальные вызовы и риски, обосновывать на основе содержательного проблемного подхода необходимую стратегию для их парирования.

Национальная конкурентоспособность – главный критерий современного развития

Анализ показывает, что ключевым приоритетом, создающим предпосылки для выхода из «ловушки», является рост национальной конкурентоспособности⁷⁵.

Здесь опять на первый план выходит проблемный подход, проникновение в существо рассматриваемых процессов. В этой связи следует отметить, что в числе национальных приоритетов отсутствует соответствующая необходимая задача – повышение инновационной компоненты в темпах экономического роста. И это притом, что в национальных целях развития, определенных Президентом В.В. Путиным, присутствует целевой ориентир: «обеспечение темпа роста валового внутреннего продукта страны выше среднемирового при сохранении макроэкономической стабильности»⁷⁶.

При этом в документе, призванном конкретизировать реализацию национальных целей, имеется лишь одна задача, связанная с этим приоритетом, – «Обеспечение присутствия Российской Федерации в числе десяти ведущих стран мира по объему научных исследований и разработок, в том числе за счет создания эффективной системы высшего образования»⁷⁷.

Безусловно, наращивание нашего присутствия в создании мирового научного и технологического потенциала – важное условие для решения рассматриваемой задачи, но отнюдь не гарантирует результата – повышения темпов экономического роста. Учитывая реалии отечественной экономики: значимый вес внешней торговли, необходимость повышения в ней доли продукции с высокой добавленной стоимостью, – становится понятно, что повышение темпов роста требует наращивания национальной конкурентоспособности.

Но в решении этой задачи даже нет точки отсчета – Россия не присутствует в Рейтинге глобальной конкурентоспособности стран мира (IMD World Competitiveness Ranking)⁷⁸. В хорошо пропиаренном индексе – Doing Business, показателе условий для ведения бизнеса – присутствует, а в индикаторе, характеризующем конечный результат усилий, – нет.

При этом для поиска адекватных решений следует проанализировать причины такого положения. Выше мы уже отмечали, что важной общей задачей бюрократии как социального слоя является уход от оценки ее конечных результатов. Вспомним: «мы создаем условия, а как бизнес ими воспользуется, не наша проблема». Это не только у нас. Точно так же вашингтонская бюрократия постепенно свела на нет усилия Р. Макнамары, внедрившего систему PPBM, ориентированную на оценку уровня достижения целей⁷⁹.

И здесь важно отметить, что стремление бюрократии уклониться от ответственности за конечные результаты вполне подкрепляется адекватными аналитическими усилиями, в которых обосновывается неприемлемость рыночной экономики для успешного инновационного развития⁸⁰. Хорошо известны недостатки рыночных механизмов в инновационном процессе, но это как у Черчилля про демократию: «Демократия – наихудшая форма правления, однако ничего лучшего человечество пока не придумало».

В этой связи игнорируется, что при отсутствии рыночной экономики с ее механизмами конкуренции все равно нужно решать проблему обеспечения конечного результата инноваций⁸¹. Здесь остается один путь – конкуренция административного ресурса проектов, претендующих на статус инноваций. Здесь, при нашем уровне ведомственной экспертизы, с ее чрезвычайно низкой компетентностью в вопросах конечной эффективности продукта или услуги, результат вполне очевиден.

Из вышесказанного видно, как проблема повышения вклада инноваций в национальную конкурентоспособность и, соответственно, в темпы роста напрямую связана с ориентацией на конечный результат. Инновации – это прежде всего конечный результат: оружие, проверенное на поле боя, или продукт, оцененный рынком⁸².

В этой связи нам жизненно важно усиление рыночных механизмов в инновационном развитии. Здесь начинать нужно с усиления защиты прав интеллектуальной собственности. Следует отметить, что в правоприменительной практике заметны соответствующие продвижения. Арбитражное судопроизводство постепенно накапливает опыт и прецеденты.

Но до решения поставленной задачи еще довольно далеко. Общение с представителями бизнеса показывает, что значимая часть руководителей средних и малых компаний не сильно полагается на правовые механизмы соответствующей защиты и, как результат, предпочитает не связываться с продвижением такого рода проектов. Даже если эти опасения сильно преувеличены, они дают существенный негативный эффект. Преодоление такого рода предубеждений – важное условие вклада инноваций в развитие.

Затем нужна также экспертиза рыночных перспектив товаров и услуг, создаваемых на базе использования этой собственности. Без такой надежной и легальной экспертизы невозможно осуществить оценку созданной интеллектуальной собственности, сделать ее предметом коммерческого оборота, включая сюда и использование в качестве залога для получения банковского кредита⁸³.

Здесь просто беда. История таких оценок изобилует случаями мошенничества и манипуляций⁸⁴. При проведении оценки зачастую не проводится исчерпывающий патентный анализ, не анализируются проекты в смежных отраслях, которые могут в решающей степени повлиять на рыночные перспективы оцениваемого проекта. Оценки перспективных рынков осуществляются на основе фрагментарных данных. Соответственно, отсутствует практика страхования гражданской ответственности проведенных таким образом оценок интеллектуальной собственности.

Для повышения национальной конкурентоспособности, для повышения вклада инноваций в экономический рост нужно срочно создавать сектор соответствующих услуг. Представляется, что импульс здесь может задать ключевой институт развития – ВЭБ.

Но было бы наивно в инновационном развитии уповать лишь на рыночные механизмы, которые совсем плохо работают в больших проектах, призванных обеспечивать структурные технологические или экономические сдвиги. Здесь приоритет принадлежит государству в лице специализированной независимой экспертизы.

Здесь налицо «первая ласточка» – Президент В.В. Путин поручил Правительству совместно с РАН «оптимизировать экспертные советы при исполнительных органах власти и госкорпорациях».

Но нужно продолжить соответствующие усилия и создавать систему государственных и межведомственных программ, направленных на достижение значимых структурных сдвигов в нашей экономике, ее глобальной конкурентоспособности. Необходимо создать отечественную историю успеха – разработки и реализации небольшого числа общенациональных и межведомственных программ, нацеленных на достижение результатов, оказывающих влияние на комплекс смежных секторов отечественной экономики и социальной жизни.

Здесь имеется немного примеров успеха.

Так, Д.Ф. Кеннеди почти сразу после прихода в Белый дом поручил группе экспертов выделить один технологический проект, который обеспечит наибольший экономический результат. Такое проект был найден – новое поколение лопатки для газотурбинного двигателя. Это дало прорыв в эффективности не только в авиации, но и в энергетике.

Другим достижением уже финских экспертов стал ответ на проблему, что станет драйвером финской экономики в условиях развала экономики советской. Ответ – создание промышленности по производству мобильных телефонов. Фирма Nokia была кормильцем Финляндии, пока этот сектор был высокомаржинальным.

Частично ответ есть и у нас. Уже почти два десятилетия представители международных корпораций стучатся в разные ведомственные двери с конкретными предложениями о покупке плавучих атомных электростанций средней мощности⁸⁵.

Казалось бы, есть все. Имеется огромный спрос, начиная с Бразилии с ее проектами освоения Амазонии до большого числа стран Африки, Азии и Океании, где большие АЭС не по карману, а малые позволили бы реализовывать локальные проекты.

Рынок оценивает потребность плавучих АЭС в 8–10 в год. Это по любым меркам огромные деньги, соизмеримые с нашим военным экспортом. Плавучая АЭС «Михаил Ломоносов», после десятилетий мытарств и криминальных историй, стала промышленным образцом. Росатом владеет технологией производства реакторов 50 МВт, которые как раз и востребованы для этого проекта. Обсуждалось их серийное производство. ОСК может строить на конвейере необходимые баржи. Вполне очевидно, что такой окупаемый проект может претендовать на средства Фонда национального благосостояния, да и частные крупные банки были бы рады пристроиться.

Чего не хватает – политического решения, соединяющего ведомственные усилия.

Из сказанного ясен ответ – для реального роста отечественной конкурентоспособности необходима, наряду с развитием рыночных механизмов, национальная система отбора проектов, способных обеспечить значимые структурные сдвиги в решении актуальных проблем развития. Появится спрос на такого рода проекты, подкрепленный независимой, мотивированной экспертизой и личной ответственностью руководителей таких проектов, – появится шанс⁸⁶.

Но нужно понимать, что чем масштабнее проект, тем выше риски его реализации, в т. ч. связанные с факторами, находящимися вне национального контроля. Соответственно, растут требования к качеству экспертизы процессов, идущих на геополитическом, макроэкономическом и макросоциальном уровне. Но для такой экспертизы «коридоров возможного» необходим прочный теоретический фундамент.

«Эффект колеи» – еще одна ловушка развития⁸⁷

Выше мы рассматривали проблемы, лежащие в социально-экономической и отчасти технологической областях. Для нашего продвижения нам важно также обсудить роль содержательного проблемного подхода в формировании самих концептуальных оснований нашего развития. Эти концептуальные основания существенным образом обусловливают выбор «коридоров возможного»⁸⁸.

Понимание основ такой концептуализации позволяет не стать заложником стереотипов, закрывающих реальные возможности для конструктивного продвижения. Одновременно такое понимание позволяет встраивать объясняющие теоретические конструкции при учете исторически сложившихся институциональных ограничений. Обращение к одной из таких концепций – «эффекту колеи», позволяет использовать ее в качестве примера оценки как реальных, сохраняющих свою силу ограничений, так и для тех из них, которые уже можно преодолеть.

На этом примере можно также показать возможности содержательного анализа проблем, ранее рассматривавшихся через феноменологическое описание.

Статус концепции «эффекта колеи» подтвержден присуждением Дугласу Норту Нобелевской премии по экономике⁸⁹. На необходимости учета влияния этого эффекта настаивали наши ведущие институционалисты А. Аузан, Р. Нуреев, Е. Ясин⁹⁰.

К концепту «эффекта колеи» активно обращаются не только институционалисты, историки экономической теории. Она активно используется в прикладных исследованиях⁹¹.

В нашем рассмотрении можно принять понимание, предложенное Леонардом Добушем и Якобом Капеллером в их развернутом теоретико-методологическом анализе: «На этом уровне абстракции “зависимость от пути” является теоретическим зонтичным термином, который охватывает различные эмпирически выявленные процессы, связанные с социальными стандартами в форме технологий или институтов»⁹².

Для нашего обсуждения проблемы «коридоров возможного» важно отметить, что в оценках влияния сложившейся «колеи» на экономическое, социальное и политическое развитие в отечественной литературе преобладают негативные оценки: наша сложившаяся «колея» не позволяет решать актуальные задачи отечественного развития. Из этого следует, что искомые «коридоры» жестко заблокированы «эффектом колеи».

Так, например, Александр Аузан характеризует отечественную ситуацию: «В России не сформировалась нация со своими надконституционными ценностями. 500 лет мы жили в империи, и сейчас мало кто может перечислить, причем так, чтобы с ним не заспорили, три-четыре национальные особенности, которые конституируют русских как нацию»⁹³. На вопросе о наличии и характере нашей национальной специфики мы еще остановимся более подробно, но здесь важна сама констатация проблемы, затрагивающей основы концептуализации.

К числу обсуждаемых характеристик «колеи», которые, как представляется, позволяют проникнуть в ее сущность, можно добавить «институциональный монизм» – фокусировку преобразований лишь на изменении легальных норм⁹⁴. Уже в течение почти двухсот лет «прогрессивное» российское общество ориентируется исключительно на перемены «внешних» сторон общественной и государственной жизни, на изменение легальных основ государственности. П.Б. Струве в «Вехах» писал: «К политике в умах русской интеллигенции установилось в конце концов извращенное и в корне противоречивое отношение. Сводя политику к внешнему устроению жизни – чем она с технической точки зрения на самом деле и является, – интеллигенция в то же время видела в политике альфу и омегу всего бытия своего и народного (я беру тут политику именно в широком смысле внешнего общественного устроения жизни). Таким образом, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цель, – явное, хотя и постоянно в человеческом обиходе встречающееся извращение соотношения между средством и целью»⁹⁵. И далее: «Предъявляя самые радикальные требования, во имя их призывая народ к действиям, наша радикальная интеллигенция совершенно отрицала воспитание в политике и ставила на его место возбуждение».

Здесь важно подчеркнуть, что большой отечественный мыслитель обращает наше внимание на тесную связь между институциональными установлениями, с одной стороны, и макросоциальными их основаниями, с другой. Анализ этой взаимосвязи представляется важным основанием для последующего формирования теоретических оснований «коридоров возможного».

При рассмотрении природы феномена «колеи», его социальной сущности важно понять причины «институционального монизма», стремления к политическому переустройству России и уклонению от задач упрочения нравственно-этического фундамента государственного и общественного ее устройства.

Так, обращение к задаче нравственного воспитания общества, стоящей в центре концепции «веховцев», неизбежно влекло за собой и вопрос о роли религии в этом процессе и, соответственно, о конструктивном взаимодействии с Церковью. Но для атеистически настроенной «прогрессивной» части российского общества это означало пересечь «красную черту». В результате отрицания призыва «Вех» самыми различными политическими течениями упрочился вклад «институционального монизма» в ограничения «колеи».

На этом примере мы можем видеть значимую взаимосвязь между основаниями институциональных преобразований, с одной стороны, и социокультурными общественными ориентирами, с другой. Понимание наличия такой взаимосвязи выступает важным продвижением в создании искомой теоретической концепции.

Исходя из такого понимания, можно высказать гипотезу, что важное условие действия «эффекта колеи» – формирование культурно-когнитивных априори – прочных стереотипов, формирующих структуру представлений о социальной ситуации и блокирующих альтернативные подходы в проведении преобразований, – аналог «эпистем» М. Фуко⁹⁶.

Такая объяснительная схема формирования стереотипов, задающих отношение различных слоев и групп, прежде всего элит и субэлитных групп к социальным изменениям и проектам преобразований, позволяет выстроить подходы к социологическому анализу соответствующих стереотипов, к оценке и структуре их влияния. В рамках такой исследовательской программы, ориентированной на подходы «понимающей социологии», становится возможным выявить те сложившиеся когнитивные стереотипы, которые обусловливают отношение соответствующих акторов к институциональным формальным и неформальным нормам.

Становится понятно, что такого рода стереотипы выступают важными элементами, задающими как структурные рамки проблемной ситуации, так и границы «коридоров возможного». Именно этим обстоятельством обусловлено включение «эффекта колеи» в предмет нашего рассмотрения. Такое понимание ставит также в число задач нашего обсуждения и пути преодоления этого эффекта.

Понимание социального существа рассматриваемого «эффекта колеи» открывает возможности, естественно при необходимости, преодоления ограничений этого эффекта через разрушение такого рода стереотипов. Тогда становится важным выявление соответствующей регуляторной роли акторов, способных оказать воздействие на позиции элитных и субэлитных групп, а также на массовые неформальные институциональные практики.

В этой связи даже обсуждение обоснованности таких априори в кругу влиятельных акторов открывает возможности выхода из «колеи». В рамках такого рода дискуссий можно не только разрушать наличную «колею», но даже придумать «новую колею»: «России надо отыскать свой путь к этой модели развития… Нам надо найти свою – новую! – колею»⁹⁷.

Но новую «колею» вряд ли можно просто придумать. Если эффект пройденного пути ограничивает выбор «коридоров возможного», включая сюда и возможности институционального выбора, то необходимо показать, насколько исчезли или хотя бы смягчились прежние ограничения, обусловившие формирование ранее созданных. Соответственно, важно показать, что для утверждения новых (включая сюда и «придуманные») институциональных норм необходимо, чтобы в изменившихся конкретных условиях сложились соответствующие предпосылки.

Такая постановка существенным образом детерминирует предметные подходы к анализу проблемы. Для оценки социальных предпосылок институциональных преобразований необходимо учитывать многие внеэкономические факторы.

Такого рода рассуждения привели ведущих институционалистов к расширению круга рассматриваемых проблем, в частности к включению социокультурных факторов в анализ влияния «эффекта колеи»⁹⁸. При этом фокусом такого анализа стало соответствие формальных институциональных норм сложившимся неформальным нормам социального действия. В экономической теории впервые эту проблему поднял Эрнан де Сото⁹⁹. В нашей стране эти проблемы анализировала Т.И. Заславская: «Эффективность общественных институтов во многом зависит, во-первых, от степени соответствия формально-правовых норм неформальным социокультурным нормам, во-вторых, насколько реальные практики соответствуют формальным и неформальным нормам»¹⁰⁰.

Соответственно, влияние «колеи» на характер институциональных преобразований в существенной мере связана с тем, насколько неформальные нормы и практики противоречат вводимым нормам, основанным на стереотипах «колеи».

Эти противоречия ясно проявились в ходе «пенсионной реформы», негативно воспринятой не только в связи с затрагиванием социально-экономических интересов, но и с попранием массовых представлений о справедливости. По данным ВЦИОМ, «послевкусие» пенсионной реформы все еще оказывает влияние¹⁰¹.

Фиксация рассмотренного выше потенциального противоречия позволяет сформулировать определенные требования к теоретической конструкции, которая позволит обосновывать разработку «коридоров возможного». Эта теоретическая конструкция должна позволить диагностировать наличие или, напротив, отсутствие соответствующего противоречия.

Анализ судьбы многих модернизационных проектов показывает, что отсутствие соответствующего теоретического обоснования, идущие от социального невежества или высокомерного авторитаризма (что почти одно и то же) попытки силового продвижения новых установлений, затрагивающих и тем более оскорбляющих высокозначимые ценности активных групп, ведут к краху этих проектов.

Собственно, ставший привычным термин «термидор» и означает в социологическом измерении реванш – приведение номинальной институциональной основы в соответствие с базовыми ценностями и представлениями наиболее влиятельных групп. Этакий очень дорогостоящий способ приведения социальной системы в определенное равновесие.

В силу понимания социального существа «эффекта колеи» сегодня фокусом преодоления соответствующих ограничений является характер взаимодействия государства и гражданского общества. Популярные институционалисты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон выдвинули тезис: «…для возникновения и расцвета свободы сильными должны быть и государство, и общество»¹⁰². Таким образом, преодоление «эффекта колеи», успешное продвижение по «коридорам возможного» предполагает анализ очень широкого социального контекста, включающего взаимодействие основных влиятельных социальных акторов.

В то же время следует обратить внимание, что влияние неформальных норм на функционирование формальных институтов в рассматриваемых работах изучается «в целом», без учета специфики позиций акторов, действия которых обусловливают характер функционирования институтов.

На необходимость такого учета указывала Элинор Остром в своем определении институтов: «Совокупность действующих правил, на основе которых устанавливается, кто имеет право принимать решения в соответствующих областях, какие действия разрешены или ограничены, какие общие правила будут использоваться, каким процедурам необходимо следовать, какая информация должна представляться, а какая нет и какой выигрыш получат индивиды в зависимости от своих действий»¹⁰³.

Дифференцированный подход к анализу деятельности социальных акторов, включенных в функционирование институтов, соответственно, позволяет лучше понять как регуляторный характер «колеи», так и возможности ее корректировки, создаваемые общественными изменениями.

Важно отграничить социологический подход, ориентированный на оценку регуляторного влияния на институциональные изменения, от спекулятивных представлений. В этой связи вряд ли возможно непосредственно использовать апелляции к максимам больших философов без эмпирического анализа того, в какой мере эти максимы приняты в качестве ориентиров ключевыми социальными группами¹⁰⁴. Эта констатация предполагает, что в анализ рассматриваемой проблемной ситуации должен включаться социологический анализ регуляторной роли тех социокультурных стереотипов, которые лежат в основе рассматриваемого нами эффекта.