Kitabı oku: «Современная русская литература. Статьи, эссе, интервью», sayfa 5
Высокая планка (о поэзии Евгения Чеканова)
В опровержение общей для структуралистов и постструктуралистов концепции «смерти автора», заметим, что отечественный читатель, открывая книгу, всегда стремился познакомиться не только с её героями, но и с их создателем, веря в его индивидуальный дух и личное своеобразие. А русский писатель всегда об этом помнил, потому что воспитывался на сказанных незадолго до рождения А.С. Пушкина словах Н.М. Карамзина, будто бы в пророческом порыве почувствовавшего появление русского гения, способного по-настоящему его услышать: «Ты берёшься за перо и хочешь быть автором: спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: каков я? Ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего». И по сей день, независимо от того, кто он и где находится, автор интересной книги становится для нас либо лучшим другом на всю оставшуюся жизнь, зажигающим огни новых жизненных смыслов, либо вечным оппонентом по ключевым вопросам бытия – но никогда не «умирает».
Автор нескольких поэтических книг, в том числе, нового, готовящегося к печати сборника «Прощай, земля» – Евгений Чеканов – безусловный претендент на то, чтобы занять вполне определённое место в читательском сознании. Смысловой масштаб и художественная значимость его стихотворений давно обращают на себя внимание критиков и любителей поэзии. Историк по образованию, лауреат многочисленных премий, главный редактор нескольких изданий, опытный журналист, человек разносторонне одарённый, проявивший себя и как публицист, и как предприниматель, и, конечно же, как яркий поэт, на чьи стихи поётся немало песен, и который сам может взять в руки гитару, – такой автор словно всем существом своим являет «русский вызов» мертвящему постструктурализму. Предъявляя последователям Ролана Барта поэта Евгения Чеканова, мы можем уверенно сказать, что, несмотря на заявленное в заглавии новой книги прощание с земным, «автор жив» (да ещё как!), и чтобы усмирить его витальные силы западноевропейским филологам нужно немало потрудиться над выстраиванием более изощрённых ментальных конструкций, доказывая обратное.
В процессе создания стихотворений Евгению Чеканову удаётся решить и сверхзадачу, воплощая полноценный, многогранный образ Поэта – провидца и философа, стоящего за строчками всех стихотворений – это поэт, не видящий себя в ином качестве и не желающий иного жребия, поскольку, по мысли автора, только он способен приблизиться к разгадке сути вещей.
В художественном поиске прочных оснований бытия в этом зыбком мире поэт обращается к своему истинному делу и подлинному предназначению. Он выступает как Гражданин и Философ. Философ – требует от своей музы напряжения мысли, Гражданин— расширяет тематический диапазон от «я», своего «ближнего круга», своего народа, человечества – до уровня вселенной, и камертоном звучит в этом спектре тема России, её прошлого, настоящего и будущего, соединяющихся где-то во вневременной точке. Будучи насквозь пропитанными национальным и современным содержанием, такие стихи переживут беспамятную и поверхностную моду, уравнивающую великое и заурядное. Настоящая русская жалость к «родным дуракам» и «родной грязи», глубокая внутренняя сопричастность происходящему не позволяют поэту зациклиться на прочно укоренившемся в поэзии нашего времени апокалиптическом ажиотаже. Он явственно ощущает ведущую его Божью длань:
Но в некий миг, когда совсем немного
Мне оставалось прыгать невпопад,
Мой легкий звон привлек вниманье Бога —
И Он меня нашарил наугад.
Пожалуй, серьёзность и высокая требовательность к себе – одни из главных отличительных качеств лирического героя большинства стихотворений. Такие стихи, даже если в них сквозит ирония или сарказм, пишутся не ради забавы, а с той подлинной серьёзностью и самоотдачей, с которой сочиняли Тютчев и Фет, Пушкин и Лермонтов, Кольцов и Есенин, Рубцов и Соколов. Каждое стихотворение – попытка шагнуть к краю, прикоснуться к последней черте. Это поэзия глубины, призывающая осмыслить или даже перевернуть себя и свой мир. Для неё характерна особенная кристальная ясность духовного порыва, которой никогда не добьёшься искусственно и которая всегда есть признак настоящего творчества:
Я жизнь перепутал с игрою
И в этом упорен пока.
Как низко я падал порою!
Но планка была высока.
Предварительный итог тридцатилетней творческой жизни— стихи Евгения Чеканова с 1979 по 2009 год – сформировали стиховой монолит, заключающий разные времена и пространства, разные поэтические голоса, образы и суждения, разные лики единого героя, духовно растущего и меняющегося вместе со своими стихотворениями. Так, цикл «Из ранних тетрадей» наполнен звуками ночи и лесной чащи, женскими и детскими всхлипами – это мир снов и неясных воспоминаний, мир жаждущей поглощения чёрной бездны небытия, где царят холод, мрак, ржа и гниль. Не случайно эта часть книги завершается вопросом: «Выйдем мы на свет из мрака или нет?». Ответом становятся последующие циклы: леденящий «Ветер с норвежской границы», жестокий «Дождь в империи» и «На развале», очищающее душу тихое сияние «Родных лиц», забрезжившие вдали «И новый свет, и новая земля», и к ним навстречу «Летящий огнь». «Пусть сожжены таинственные книги», поэтическое «раздумье о самом высоком» продолжается. Но читатель напрасно ожидает увидеть в поздних стихах поэтический «учебник жизни» с ответами в конце. Так, цикл 2009 года автор заключает словами:
Вы сами решите задачу,
Хорош ли я был, или плох,
– передавая читателю право на личное размышление и собственный выбор, кроме того, предвосхищая нелепость, невозможность однозначных ответов. «А впрочем, останьтесь» – в финале, будто бы отбросив сомнения, хитро призывает Евгений Чеканов собравшихся на поэтический пир «гостей».
Лучшие образцы русской классической литературы всегда были на всех уровнях глубоко диалогичны, создавая необходимые условия подлинных отношений, показывая взаимосвязь всего живого. В продолжение этой традиции поэзия Евгения Чеканова антиэгоистична – это поэзия «сократического диалога», призывающая читателя стать собеседником, другом, созерцателем прекрасного. Отсюда – бесчисленные обращения и вопросы, эпичность, реализующаяся в самой широкой канве – от русской былинности до городских баек и анекдотов. Стихи густо населены множеством самых разнообразных персонажей: журналисты и олигархи, ящеры и нетопыри, девочки и мальчики, священники и старухи, Агасфер и Дон Хуан, уличный музыкант, комбат, отец, мать, дочь, любимая – иными словами, там почти всегда наличествует Другой – тот самый Другой, чьё присутствие позволяет осознать себя в этом мире и вычислить собственную координату. Не случайно именно в творчестве Евгения Чеканова появился новый для него жанр – «объяснения» к стихотворениям, представляющие собой особый сплав поэзии и мемуарнофилософского комментария (Е. Чеканов. Объяснения. «Парус», 01.02.2011 г.). Не блеск холодного ума, а сердечная теплота и любовь к ближнему, желание дарить красоту своей души, стремление быть услышанным и правильно понятым – важнейшие движущие элементы его творчества:
Как жить и выжить, как нам не сломиться —
Не ведаю. Но веру и любовь
Так бестревожно льют родные лица,
Что я на них оглядываюсь вновь.
Уверенно можно говорить о том, что стихи Е. Чеканова – ориентир для тех, кто хочет узнать, чем является русская поэзия сегодня – пример чистого звучания «лиры милой», не отданной в жертву сиюминутного. Творческая эволюция, если исходить из публицистических утверждений самого поэта, разворачивается от А.С. Пушкина – к Юрию Кузнецову и далее – к поиску собственной высокой ноты. Не случайно одно из эссе Евгения Чеканова носит название «Учиться мыслить у Пушкина». Такой строй мысли, сложившийся ещё в детстве под влиянием отца, и позволил Евгению Чеканову впоследствии среди поэтов второй половины XX века увидеть «во тьме» звезду Юрия Кузнецов и пойти на её свет.
Как поэт школы Юрия Кузнецова и продолжатель его традиций, как его друг и собеседник, Евгений Чеканов сумел поставить перед собой исключительно высокую планку, сохраняя чистоту образа и чеканность стиля, свободу в выражении чувств, буйство жизни и честность перед самим собой. Мы видим классический стих, не изломанный ритмами постмодернистских веяний, не тронутый червоточиной формализма, не содержащий яда бунтарской антиэстетики и запахов сладкого тлена постперестроечной вседозволенности.
Евгений Чеканов – русский поэт высокого духа, по праву занимающий достойное место в современном литературном процессе; воин слова из несокрушимой «огненной когорты», неутомимый труженик «на родной ниве». Наверняка, за время, прошедшее с тех пор, как эта книга начала своё путешествие к читателю, под пером её автора уже родились новые прекрасные и звучные строки.
Трагедия оренбургского казачества в прозе Анатолия Урванцева
Произведения А.С. Урванцева – «Казачий роман» («Коелга») и «Двоедане» – продолжают традиции «деревенской» прозы – единственного на сегодняшний день направления, возвращающего к традиционным ценностям, классическим истинам, народному духу.
Анатолий Семёнович Урванцев – философ, историк, политик, журналист и писатель, лауреат Золотой Есенинской медали и премии «Лучшие перья России», знакомый читателю по роману «Падера» – о жизни сибиряков, по книгам «Сырдарьинская любовь», «В поисках голубого огня» и другим публикациям. Замысел «Коелги» вынашивался 11 лет, в то время как фактическое написание заняло примерно 2,5 года – для такого масштабного произведения это очень короткий срок. Перед нами человек колоссальной работоспособности и вдохновения.
Теперь мы видим воплотившийся на бумаге роман в трёх книгах, посвящённый судьбам оренбургского казачества и опережающий все ожидания читателя, не равнодушного к жизни отцов и дедов – их любви, быту, радостям и скорбям, поэтому «Коелга» читается залпом, захватывая интересным сюжетом с первых абзацев.
Первой документальной основой романа послужили записки, оставленные родителями автора – потомственными оренбургскими казаками (на обложке изображена мать писателя – Александра Хохрякова, а на шестой странице – отец, Семён Урванцев в казачьем снаряжении). Речь идёт о реальных событиях, происходивших в далекие 30-е годы XX столетия на Южном Урале, а прототипами главных героев и стали предки и родители Анатолия Семёновича, прошедшие через безжалостные жернова истории и оставшиеся людьми.
Всякая книга начинается с заглавия, и слово, вынесенное на обложку, становится ключом к последующему тексту. Река Коелга, откуда родом герои романа, многое повидала на своем веку – это вечно светлый образ, живущий в мыслях уральских казаков, безмолвный свидетель их жизни, светлых и чёрных её дней.
Почти детективный зачин первой части трилогии перерастает в мирную картину Рождественского сочельника в казачьем доме: гусь с яблоками, томлённый в русской печи, пироги, жаркое, калачи, а потом веселые колядки и хороводы, святочные гадания. Хороша свадьба по народному обряду, с венчанием и веселыми частушками, плясками, пиром на весь мир! Анатолий Семёнович – знаток уральских обычаев, внимательный к мельчайшим деталям казачьего быта.
Но не только любовью к ушедшему укладу дышит написанный им роман. В нем – реквием многим сотням тысяч безвинно погибших, от лица которых заговорил писатель. В первую книгу включены фамилии реальных людей, расстрелянных в Омске, Тобольске, Тюмени. «Их имена, их мученичество – набат нашей памяти, нашего запоздалого покаяния» – пишет автор. Эти уральцы, названные «врагами народа» были арестованы и убиты, проходя по «делу Угланова», бывшего разжалованного наркома, обвинённого в создании «антипартийной группы» и расстрелянного в 1937 году.
Зачем нужно было ворошить эти печальные страницы? Многие русские писатели от Ф. Достоевского и Л. Толстого до М. Булгакова и В. Распутина утверждали мысль о всеобщей исторической ответственности, а русская душа как никакая другая, склонна к покаянию. Об этом напоминает нам художник.
Мир «Коелги», чистый и горький, печальный и светлый, выписан с открытым сердцем, не случайно у нас сразу рождается необъяснимое доверие к героям. «У меня одно намерение: жить по-людски, на земле робить, растить хлеб, нянчить внуков» – говорит бывалый казак Тит Наумович, отец Семена. «Господь нам всем повелел от земли кормиться», – вот нехитрая заповедь, определяющая жизненный уклад уральского казака. Одной из главных причин особых гонений на казачество автор проницательно называет православную веру.
Страшные слова «сплошная коллективизация» и «раскулачивание» звучат как объявление войны деревне. Автор рисует, как лучших хуторских хозяев с детьми и стариками в страшный мороз этапируют на Север. По данным историков в холодные районы страны так было выселено более полутора миллионов человек, из которых более четверти погибли, а более трети составляли дети до десяти лет. Детская смертность была в 5–6 раз выше, чем потери взрослого населения. Именно с гибелью детей связаны самые печальные страницы романа «Коелга».
«Солоть» – вторая книга романа, продолжающая повествование об уральских казаках, попавших под колесо раскулачивания и коллективизации.
Открывается «Солоть» историческим экскурсом. Автор переносит нас в 1692 год— год рождения Андреевского флага. Рыбак Андрей был первым, кого призвал к себе Христос, и в народе считался покровителем земель, заселённых славянами. Орденом св. Андрея Первозванного награждали за воинские подвиги и государственную службу. Казаки же всегда занимали среди русских воинов особое место, отличаясь исключительной стойкостью, стремлением к победе, участвовали практически во всех войнах и военных походах.
С первых страниц мы попадаем в тундру, погружаясь в атмосферу ясачного зимовья, где служивые казаки мечтают о родном Урале, речке Коелге, своих семьях и работе на земле. А пока Бог и царь приставили их к службе, казаки крепко блюдут честь, живут по принципу: «Не срамить Русь Великую» и, оторванные от родной земли, сверяют свои дни по православному календарю. Чувства свободы и внутреннего нравственного закона, всегда свойственные казакам, тихие чистые речки Коелга и Увелька противостоят вездесущей грязи-солоти, покрывшей Россию, солоти на бескрайних просторах и в людских душах, против которой горячо протестует Анатолий Урванцев.
Далее читаем нанизанные друг за другом и связанные родовыми нитями истории казачьих семей. Иногда складывается впечатление, что автор пишет одну и ту же страшную историю, только в разных лицах и судьбах.
Перед нашими глазами проходит череда человеческих лиц, по-крестьянски практичных, сомневающихся и оступающихся, но всегда держащих в уме понятия о правде и грехе. Тут и достойный потомок своего прадеда-казака Гаврила Евлампиевич Нечеухин, его жена Анисья Никитична, синеглазая Кланька, пожелавшая чужого счастья, Максим Мохирёв – правнук атамана – в молодости, подобно Григорию Мелехову из «Тихого Дона», с любимой покинувший родительское гнездо; Васютка-Максиха, называющая себя «по мужу» (Максим и Максиха) – в её поступках видится небывалая кротость, внутренняя женская красота, не достижимые для многих эмансипированных героинь современных «триллеров».
В заключительных главах «Солоти» нас встречают самые дорогие автору герои – Семён и Шура Логиновы. Рядом с ними их дети, родившиеся в неимоверно трудных условиях, и обаятельная, с несгибаемым характером, бабушка Афанасия Ефимовна.
Рассказывает автор о негласных порядках, заведённых в системе НКВД – докладные бумаги, «особые задания» и «склизкая работёнка» для «штрафников». Но в то же время показывает и некоторых казаков, решивших «подчистить станицы от красной чумы». Такой ракурс выгодно отличает роман от «красных» произведений советской эпохи или литературы «белого» зарубежья, где преувеличены чинимые зверства одной стороны и оправданы – у другой. Писатель говорит о существования «третьего» пути, над белыми и красными— пути сострадания, человечности и любви, потому что невозможно победить зло, уподобившись ему— в войне, ведущейся против собственного народа, победителей быть не может.
Как иллюстрация к сказанному – страшный пароход смерти, везущий «спецпереселенцев» по Иртышу и Оби на верную гибель. Высаженные на ледяной берег, доведённые до отчаяния замерзающие люди пытаются понять, когда они допустили ошибку, что сделали не так – но не находят ответа.
Кажется, что все картины, воспроизведённые в книге, проходят перед мысленным взором автора, как живые, и остаётся только записывать их. Удивительно сочетание зрелого писательского таланта и юношеской живости восприятия. Во всех трёх книгах встречаем золотую россыпь пословиц и поговорок: «к добру моститься, а к худу пятиться»; «жилья с локоток, житья с ноготок»; «болит голова— надо остричь её догола, а потом посыпать ежовым пухом да ударить её обухом…» и т. д. В конце второго тома имеется составленный автором словарь диалектных слов.
«Двоедане» – третья книга эпопеи, продолжающая историю семейного рода Логиновых. И писатель погружает нас в жизнь уральских староверов.
Как отмечает Д.Н. Мамин-Сибиряк, название двоедане пошло со времён Петра! по указу которого староверы должны были платить двойную подать.
Достойные потомки протопопа Аввакума, двоедане характеризовались высоким уровнем грамотности, первыми обустраивали новые земли, организовывали крестьянское самоуправление. Исторические факты свидетельствуют, что чугунолитейные и медеплавильные заводы на Южном Урале построены на средства старообрядцев— именно на их плечах выросла и держалась знаменитая уральская промышленность, достаточно вспомнить такие имена, как мученица-боярыня Морозова, Кокоревы, Рябушинские, Гучковы, Прохоровы и др.
Двоедане не возводили стен между старой и новой верой. Простому человеку-труженику не нужен был раскол. Единственное его устремление – сохранить веру отцов. И в этом смысле, с уверенностью можно сказать, что двоедане были подлинными хранителями древней Руси.
Повествование части «Двоедане» зачаровывает таинственным светом атмосферы двоеданского скита. Мир двоедан представляется чудесной, почти сказочной обителью в потаённом уголке уральских лесов. Кажется, что наполнен этот мир неведомыми существами: лесными кикиморами, оборотнями, озёрными чудищами; а ещё – подземными лабиринтами, лесными часовнями и надёжно спрятанными двоеданскими сокровищами. Но автор показывает, как беззащитен этот мир под натиском корысти, непонимания, зависти, и как отчаянно стоек, когда речь идёт о хранимых им святынях.
Камнем преткновения между мирской властью и двоеданами в книге становятся святые реликвии староверов – трехкилограммовый золотой ларец, усыпанный бриллиантами. Это и реальная вещь, и символ внутренних духовных сокровищ, золото неподкупных душ.
Мужчины-двоедане – носители неподкупного, несгибаемого в человеческой душе. Таковы настоятели – Нестер и Никодим, белый воин Христова братства Авдий. Авдий Наботов – реально существовавшее историческое лицо, один из наиболее активных и известных староверов. Двоеданом был и прадед писателя Наум Логинович.
Не менее ярко выведены в романе и женщины-ставроверки, с достоинством несущие каждая свой нелёгкий жребий. Писатель рисует женщин-советчиц, мудростью и преданностью помогающих мужчинам.
Без сомнений, завладеет сердцем читателя девушка с большими тёмными глазами и необычным именем Изабелла – в образе которой сочетаются утончённая красота, хрупкость и духовная стойкость. Именно ей, несмотря на юный возраст Изабеллы, наставник открывает тайну золотого ларца.
Перед нашими глазами проходят истории уже известных казачьих семей. Анатолий Урванцев с удивительным мастерством передаёт и переживания молодого паренька, полюбившего на всю жизнь девушку из двоеданского скита; чувства богобоязненной отроковицы, влюбившейся во взрослого мужчину; смятение вдов, оставшихся без мужей на долгие годы; страсть удалых казаков; ровное, нежное чувство любящих супругов.
В главе «Нетерпение любви» двоеданское прошлое приводит нас к Шуре и Семёну, томящимся в ссылке. Автор расстаётся с героями, когда до окончания срока остаётся восемь лет, но появление младенца в семье и нового дома, позволяют верить в победу жизни, освящённой любовью, над смертью.
Из книги мы узнаём секреты хлебопашества, рецепты народных снадобий: от чего свиные ушки, а отчего – сусло, вскипячённое с мёдом, перцем и сухой малиной; какие обряды и приметы бытовали при родах, а какие – при крещении младенцев. Знание народной культуры гармонично соседствует с философией: о цене и смысле человеческой жизни, о смерти как итоге нашего пути. Каждый найдёт своё: кто-то – захватывающую детективную историю о сокровищах двоедан, кому-то будет ближе история любви, кто-то увлечётся историческими фактами, кто-то тонкостями и борениями религиозного толка. Бесспорно одно: встреча с романом «Коелга» не может пройти для читателя бесследно, хоть немного его не изменить – она заставляет искать запас духовной прочности в своей собственной душе.
В трилогии чувствуется дар писателя слышать простую музыку народного сердца, не теоретическое, а живое ощущение Родины. Автор напомнил и о непобедимой святой Руси, славной своими великими предками и великой культурой. Возвращение к истокам, сохранение национальных традиций и отечественной истории является залогом духовного здоровья народа. Такие книги – как живая вода. Они нужны русскому человеку, чтобы внезапно увидеть и осознать, по слову Вадима Кожинова, «Россию как чудо».
