Kitabı oku: «Письмо постороннего критика в редакцию нашего журнала по поводу книг г. Панаева и «Нового поэта»», sayfa 7

Действительно так; законов литературных литературное общество не выработало. Но вот что: английское и французское общество выработали себе на этот счет всевозможные законы, – и такие, перед которыми преступившие их отвечают в суде, и такие, перед которыми оправдываются в общественном мнении, оправдываются перед установленными приличиями и наконец перед своей собствзнной совестию. А все-таки и там борьба шла не с одними учениями, но и с лицами. Вспомните например все царствование Луи Филиппа и все последующее время до восстановления Империи. Вспомните, как в каждом нумере какого нибудь Фигаро, Шаривари или «Journal pour rиre» фигурировали в каррикатурах портреты людей с европейскою известностию. Вспомните насмешки над Тьером, Гизо, главами социалистов, над Прудоном, Кабе, Пьером-Леру. Это в шуточных журналах; в серьезных было тоже: доказательство найдете во множестве литературных процессов того времени. В английской литературе чуть ли еще не сильнее все это было, да и теперь есть. Да и вы сами, который так мудро проповедуете теперь умеренность, (за настоящую умеренность, позвольте уверить вас, и я стою), вспомните ваши прежния распри с устарелыми учениями, вспомните ваши ответы Булгарину или Полевому… ну, хоть по поводу значения Гоголя. Борясь с учениями, вы не щадили и лиц, и это уже не в шуточном отделе, которого у вас никогда и не было (похвально или не похвально это, не знаю), а в серьезном, в критике. Перелистывая старые беседы ваши с вашими прежними недругами, удивляешься возможности некоторых выражений в печати и невольно чувствуешь, что наше время сделало большой шаг вперед! Посмотрите, как все прилично и чинно в наших современных критиках. Прежней брани и следов нет. Позволяются только намеки и то тонкие и, главное, почти всегда справедливые. Недавно г. Чернышевский не употребил таких тонких намеков относительно г. Погодина, и посмотрели бы вы, как даже у нас в захолустье тыкали на это пальцами. Воображаю, чтó было у вас в Петербурге и в какое негодование должны были придти вы, милостивый государь. Воображаю потому, что сам был сильно взволнован. Нет, что ни говорите, а у нас есть общественное мнение и так ругаться, как ругались печатно в тридцатых и сороковых годах, теперь уже невозможно. Произошло сильное смягчение в литературных нравах.

«Прошедшее представляло нам немного удачных приемов борьбы старого с новым: настоящее, захваченное врасплох серьезностию задачи, выказало скоро скромный запас своих сведений. Люди опытные и знающие старались удержаться в границах; люди, более отважные нежели знающие, более молодые нежели талантливые, схватились за насмешку над наукою и литературою, которые как бы ни были ограничены своим объемом у нас, все-таки стоят недосягаемо выше тех насмешек, которыми их подчуют. Началось насмешками над историей, над литературой, над политическою экономией и публицистами запада в то время, когда мы, по нашим познаниям, были пигмеи перед этими авторитетами, и кончилось свистом, без всяких рассуждений, над лицами, трудившимися над историей, литературой и политическими науками.»

И здесь я вижу, милостивый государь, большия натяжки. Никто у нас, положительно никто не смеялся ни над литературой, ни над историей или вообще над наукой. Если и были насмешки, то не над наукой, а над каким-нибудь видом, над какой-нибудь формой науки. Не соглашаться с чем-нибудь, иметь свое мнение, даже будь оно и неосновательное, не грех; смеяться над каким-нибудь научным мнением еще не значит смеяться над самой наукой. Очень позволительно например посмеяться над тем, что Варяги были Литвины, а не Норманы, или на оборот, смотря потому, кто какого мнения придерживается; но это еще не значит, чтоб смеющиеся издевались над историей. Точно тоже можно сказать и относительно лиц, проповедывающих различные теории в науке. Г.де-Молинари, г. Костомаров, г. Погодин, г. Бабст, вы сами, милостивый государь, – люди общественные. В первый раз поставив имя свое под печатной статьею, они уже перестали быть людьми частными. Они выступили на всеобщий суд и осуждение. Оставьте же полную свободу суду и этому осуждению. Вы журналист – так вступайтесь за них, боритесь за них, если разделяете их возрение, но не говорите, что противники ваши, смеясь над ними, порицая их, этим самым попирают науку. Наука стоит слишком высоко, чтоб можно было безнаказанно попирать ее. Попираются разные учения науки, а не самая наука. Тоже самое можно применить и к литературе. Неужели смеяться над стихами г. Случевского (у которого впрочем, может быть, и есть дарование, но еще не установившееся) значит смеяться над литературой.